ед
ним ничем не обязана.  И не такие скупые,  -  он знает, что его могут завтра
убить, и не так жалеет, чтобы ему погулять... Ты б зашла как-нибудь?
     - Куда ж заходить,  -  восемнадцать километров, да еще сколько до вашей
Первомайки!
     - Давно ли она перестала быть вашей?.. Все ж таки заходи, расскажи, как
устроишься.  Я  тебе кой-что покажу,  а  может,  и дам кой-чего,  понимаешь?
Заходи! - И Вырикова небрежно ткнула ей свою маленькую негнущуюся ладошку.
     Вечером соседка,  бывшая  в  этот  день  на  бирже,  передала Выриковой
записку.  Лядская писала,  что  "у  вас на  бирже барбосы еще почище,  чем в
поселке", и что у нее ничего не вышло и она уходит домой "вся разбитая".
     В  ночь под Новый год в  "Первомайке",  как и  в других районах города,
проводился выборочный обыск,  и  у  Выриковой была  обнаружена эта  записка,
небрежно засунутая ею  меж  старых школьных тетрадей.  Следователю Кулешову,
производившему обыск,  не пришлось проявлять усилий,  чтобы Вырикова назвала
фамилию подруги и  с  невероятными прибавлениями от  страха рассказала об ее
"антинемецких" настроениях.
     Кулешов  велел  Выриковой явиться после  праздника в  полицию и  забрал
записку с собой.

     Первым  об  аресте  Мошкова,   Земнухова  и  Стаховича  узнал  Сережка.
Предупредив сестер,  Надю  и  Дашу,  и  друга своего Витьку Лукьянченко,  он
побежал к  Олегу.  Он застал здесь Валю и сестер Иванцовых:  они каждое утро
собирались у Олега, который давал им задания на день.
     Олег и  дядя Коля поймали и записали этой ночью сообщение Совинформбюро
об итогах шестинедельного наступления Красной Армии в районе Сталинграда, об
окружении  всей  гигантской  группировки  немцев  под  Сталинградом  двойным
кольцом.
     Смеясь и  хватая Сережку за  руки,  девушки обрушились на  него с  этим
сообщением.  И  как  ни  крепок был  Сережка,  губы его задрожали,  когда он
выговорил свою страшную новость.
     Олег некоторое время сидел бледный,  сцепив длинные пальцы больших рук,
на лбу его легли продольные морщины. Потом он встал, и на лице его появилось
выражение деятельности.
     - Дивчата, - тихо сказал он, - найдите Туркенича и Улю. Обойдите ребят,
тех,  кто близко связан с штабом,  скажите,  чтобы все запрятали, что нельзя
спрятать,  -  уничтожили.  Скажите,  часа через два  дадим знать,  как  быть
дальше.  Предупредите своих родных...  Да не забудьте маму Любы, - сказал он
(Любка  была  в  Ворошиловграде).  -  А  мне  придется  на  некоторое  время
отлучиться.
     Сережка  тоже  надел  ватную  курточку и  кепку,  в  которой он  ходил,
несмотря на морозы. ч
     - Ты куда? - спросил Олег.
     Валя  вдруг  покраснела:   ей  показалось,  что  Сережка  одевается  ее
сопровождать.
     - Подежурю на улице, пока соберутся, - сказал Сережка.
     И  впервые дошло до всех,  что то,  что случилось с  Ваней,  Мошковым и
Стаховичем, это может случиться и с ними в любое время, вот даже сейчас.
     Девушки,  распределив между собой,  кто к кому зайдет,  вышли.  Сережка
остановил Валю во дворе:
     - Ты же смотри,  аккуратней. Если нас уже здесь не будет, иди к Наталье
Алексеевне в больницу, там я найду тебя; я без тебя никуда не уйду...
     Валя молча кивнула головой и побежала к Туркеничу.
     Олег,  стараясь идти обычной своей походкой, пошел к Полине Георгиевне.
Она жила на одной из улиц недалеко от биржи труда.
     В  тот  момент,  когда Олег зашел к  ней,  Полина Георгиевна занималась
совершенно мирным  делом  -  чистила  картофель и  бросала  его  в  чугунок,
дымившийся на плите.  Эта спокойная, выдержанная женщина вдруг вся побелела,
когда Олег сказал ей  об аресте товарищей.  Нож выпал из ее руки,  несколько
мгновений она не могла выговорить ни слова. Потом она справилась с собой.
     День был нерабочий,  первый день Нового года. Нехорошо было идти на дом
к Филиппу Петровичу среди бела дня,  после того как утром она отнесла к нему
молоко. Но и отложить нельзя было: многое могло решиться в течение не только
часов, но и минут.
     Полина Георгиевна,  хотя она и была в курсе всех дел "Молодой гвардии",
расспросила Олега,  знает  ли  кто-нибудь из  арестованных о  связях Олега и
Туркенича с районным комитетом.  Конечно,  все арестованные знали, что связь
существует,  но никто не знал,  с  кем персонально.  Мошков был сам связан с
районным комитетом,  но  на  него во  всех отношениях можно было положиться.
Земнухов был  связан с  комитетом только через  Полину Георгиевну.  Она  так
хорошо знала  Ваню,  что  мысль об  опасности,  угрожавшей лично ей,  Полине
Георгиевне, не заронилась ей в голову.
     Плохо было  то,  что  Стахович слишком много знал о  "Молодой гвардии".
Олег охарактеризовал его, как человека честного, но слабого характером.
     Полина  Георгиевна оставила Олега  у  себя  дома  и  научила  его,  как
отвечать, если зайдет кто-нибудь посторонний.
     Можно было представить себе,  как  долго тянулся для Олега этот час!  К
счастью,  никто так и не зашел в дом. Слышно было только, как соседи возятся
за стеной.
     Наконец-то она вернулась...  Мороз освежил ее лицо.  И,  видно,  Филипп
Петрович нашел такие слова, которые влили надежду в ее сердце.
     - Слушай меня, - она сняла платок и в расстегнутом пальто опустилась на
табуретку против Олега.  - Велел сказать, чтобы духом не падали. И велел вам
уходить из города, уходить немедленно: всем членам штаба, всем, кто близок к
штабу  или  близок  к  арестованным.  Оставьте для  руководства организацией
двух-трех  надежных ребят,  старшего свяжите со  мной  и  уходите...  Если у
кого-нибудь  есть  возможность спрятаться в  деревне или  в  других  городах
подальше,  пусть прячется.  А  членам штаба и  тем,  кто близок к штабу,  он
советует уйти в  северные районы,  за  Донец,  -  там  можно или через фронт
перейти,  или дождаться,  пока наши придут...  Обожди,  это еще не все...  -
сказала она,  предупредив вопрос Олега. - Он велел мне дать тебе один адрес.
Слушай меня  внимательно.  -  Лицо  Полины Георгиевны вдруг приняло каменное
выражение.  -  Этот адрес ты  имеешь право сообщить еще только Туркеничу.  И
только вы  двое  имеете право воспользоваться им.  Его  нельзя давать больше
никому,  решительно никому,  как бы дороги вам ни были другие ребята...  или
дивчата. Понял? - тихо сказала Полина Георгиевна и внимательно посмотрела на
Олега.
     Он понял, о ком она думает.
     Некоторое время он сидел,  вобрав голову в плечи, и лоб его избороздили
продольные морщины, как у взрослого.
     - Мы обязательно должны идти по этому адресу -  я  и Туркенич?  -  тихо
спросил он.
     - Нет,  конечно,  нет... Но это самый надежный адрес: там вас не только
спрячут, а и дадут вам дело...
     Она видела по  лицу Олега,  какая мучительная борьба происходит в  душе
его. Но он задал совсем не тот вопрос, которого ждала Полина Георгиевна.
     - А ребята в тюрьме? Как же мы уйдем и даже попытки не сделаем выручить
их?
     - Теперь вы  им  все равно не  помощники,  -  с  неожиданной строгостью
сказала Полина Георгиевна.  - Райком сделает все, что сможет. И ваших ребят,
которые здесь останутся, мы тоже привлечем. Кого оставите старшим?
     - Останется Попов Анатолий,  - сказал Олег после некоторого раздумья. -
Если с ним что-нибудь случится, тогда Коля Сумской. Знаете?
     Они помолчали немного. Ему уже надо было идти.
     - Куда же ты все-таки думаешь? - тихо спросила Полина Георгиевна.
     Она спросила его теперь просто как любящая его и  всю его семью близкая
женщина. Он чувствовал, как она волнуется.
     Лицо Олега стало таким угрюмым и  печальным,  что  она  даже пожалела о
своем вопросе.
     - Полина Георгиевна,  - выговорил он с мучительным трудом, - вы знаете,
почему я не могу воспользоваться этим адресом...
     Да, она знала: Нина! Он не мог оставить Нину.
     - Мы вместе попробуем перейти через фронт, - сказал Олег. - Прощайте.
     Они обнялись.
     Пока  Олег отсутствовал,  к  нему на  квартиру пришел Ваня Туркенич,  а
через  некоторое время  без  всякого вызова  пришли Степа  Сафонов и  Сергей
Левашов, а немного погодя и Жора Арутюнянц. Он пришел без Осьмухина. Сегодня
утром,  первого января,  Володе исполнилось восемнадцать лет, сестра Людмила
подарила ему связанную ею к  этому дню пару теплых шерстяных носков,  и  они
вместе ушли в гости к дедушке на село.
     Туркенич выслал ребят дежурить по всем направлениям от дома.
     Не  дожидаясь Ули,  которая жила далеко,  они начали совещаться вдвоем,
Туркенич и Сережка.
     Как  они  должны  теперь поступить?  Это  был  единственный вопрос,  на
который они должны были дать ответ, и дать его немедленно. Они понимали, что
дело  идет  не  только  о  судьбе арестованных товарищей,  а  о  судьбе всей
организации.  Ждать,  как все это повернется!  Их  могли арестовать в  любую
минуту. Спрятаться? Им некуда было прятаться: их все знали.
     Вернулась Валя, потом пришли Уля с Олей Иванцовой и Нина, встретившаяся
с ними по дороге.  Нина рассказала,  что у клуба дежурят немецкие жандармы и
"полицаи" и  никого туда  не  пускают,  и  уже  все  вокруг знают об  аресте
руководителей клуба и о том, что в подвале клуба найдены немецкие новогодние
подарки.
     Туркенич и  Нина высказали предположение,  что это единственная причина
ареста ребят.  Как  ни  тяжело это  само по  себе,  но  это  еще  не  провал
организации.
     - Ребята  не   выдадут,   -   говорил  Туркенич  со   свойственной  ему
уверенностью.
     Тут вошел Олег и,  ничего не говоря,  сел у  стола с выражением тяжелой
задумчивости. Потом он отозвал Туркенича в комнату бабушки. Олег передал ему
адрес,  данный  Полиной  Георгиевной.  Они  посовещались немного и  вышли  к
девушкам и  к  Сережке,  ожидавшим их в тяжелом молчании.  Все вопросительно
смотрели на Олега, смотрели со страданием и надеждой.
     Лицо Олега стало даже жестоким, когда он заговорил.
     - Мы   д-должны  отказаться  от   каких  бы  то  ни  было  возможностей
б-благополучного исхода для нас,  -  сказал он и посмотрел на всех открытым,
мужественным взглядом.  -  К-как нам ни больно,  к-как ни трудно,  мы должны
отказаться от  мысли,  что мы можем остаться здесь до прихода Красной Армии,
оказать ей  помощь с  тыла,  от всего,  что мы хотели сделать даже завтра...
Иначе мы п-погибнем сами и п-погубим всех наших людей,  -  говорил он,  едва
сдерживая себя.  Все слушали его,  бледные, неподвижные. - Немцы разыскивают
нас несколько месяцев.  Они знают,  что мы  существуем.  Они попали в  самый
центр организации.  Если они даже ничего, кроме этих подарков, не знают и не
узнают,  -  подчеркнул он,  - они схватят нас всех, кто группировался вокруг
клуба,  и  еще  десятки невинных...  Ч-что  же  делать?  -  Он  помолчал.  -
Уходить... Уйти из города... Да, мы должны разойтись. Не все, конечно. Ребят
из поселка Краснодон вряд ли затронет этот провал.  Первомайцев -  тоже. Они
смогут  работать.  -  Он  вдруг  очень  серьезно  посмотрел  на  Улю.  -  За
исключением Ули:  она, как член штаба, может быть в любой момент раскрыта...
Мы честно боролись,  -  сказал он,  - и мы имеем право разойтись с сознанием
выполненного долга...  Мы  потеряли трех  товарищей,  среди  них  лучшего из
лучших - Ваню Земнухова. Но мы должны разойтись без чувства упадка и уныния.
Мы сделали все, что смогли...
     Он замолчал. И никто не хотел и не мог больше говорить.
     Пять месяцев шли  они  рядом друг с  другом.  Пять месяцев под  властью
немцев,  где  каждый  день  по  тяжести физических и  нравственных мучений и
вложенных усилий был больше, чем просто день в неделе... Пять месяцев, - как
пронеслись они!  И  как же  все изменились за  это время!..  Сколько познали
высокого и ужасного,  доброго и черного, сколько вложили светлых, прекрасных
сил своей души в общее дело и друг в друга!..  Только теперь им стало видно,
что это была за организация "Молодая гвардия", сколько обязаны они ей. И вот
они должны были покинуть ее.
     Девушки  -  Валя,  Нина,  Оля  -  тихо  плакали...  Уля  сидела  внешне
спокойная,  и страшный, сильный свет бил из ее глаз. Сережка, склонив лицо к
столу,  выпятив  свои  подпухшие губы,  выводил ногтем  узоры  по  скатерти.
Туркенич молчал,  глядя перед собой светлыми глазами,  в  тонком рисунке его
губ явственней обозначилась суровая, волевая складка.
     - Есть д-другие мнения? - спросил Олег.
     Других мнений не было. Но Уля сказала:
     - Я не вижу необходимости уходить мне сейчас. Мы, первомайцы, мало были
связаны с клубом.  Я подожду -  может быть,  я смогу работать дальше. Я буду
осторожна...
     - Тебе  надо уйти,  -  сказал Олег и  снова очень серьезно посмотрел на
нее.
     Сережка, все время молчавший, вдруг сказал:
     - Ей обязательно надо уходить!
     - Я буду осторожна, - снова сказала Уля.
     С  тяжелым чувством,  не  глядя  друг  на  друга,  они  приняли решение
оставить тройку из штаба в составе Анатолия Попова, Сумского и Ули, если она
не уйдет.  Если вернется Люба и выяснится, что она может остаться, она будет
четвертой.  Вынесли  решение:  уходить всем  так  скоро,  как  только  будет
возможно.  Олег сказал,  что он и девушки-связные не уйдут до тех пор,  пока
всех не предупредят и  не установят связи с  Поповым и Сумским.  Но никто из
членов штаба и близких к штабу сегодня уже не должен был ночевать дома.
     Они  вызвали  Жору,  Сергея  Левашова и  Степу  Сафонова и  сообщили им
решение штаба.
     Потом стали прощаться. Уля подошла к Олегу. Они обнялись.
     - Сп-пасибо, - сказал Олег. - Спасибо, что ты была и есть...
     Она нежно провела рукой по его волосам.
     Но,  когда девушки стали прощаться с Улей,  Олег не выдержал и вышел во
двор.  Сережка вышел за ним.  Они стояли неодетые,  на морозе,  под слепящим
солнцем 1943 года.
     - Ты все понял? - глухо спросил Олег.
     Сережка кивнул головой:
     - Все... Стахович может не выдержать... Так?
     - Да... И нехорошо было бы сказать об этом: нехорошо не доверять, когда
не знаешь. Его уже, наверно, мучают, а мы на свободе.
     Они помолчали.
     - Куда думаешь идти? - спросил Сережка.
     - Попробую перейти фронт.
     - И я... Пойдем вместе?
     - Конечно. Только со мной Нина и Оля.
     - Я думаю, Валя тоже пойдет с нами, - сказал Сережка.
     Сергей  Левашов  с  угрюмым  и  неловким выражением подошел прощаться к
Туркеничу.
     - Обожди, ты что? - сказал Туркенич, внимательно глядя на него.
     - Я останусь пока, - угрюмо сказал Левашов.
     - Неразумно,  - тихо сказал Туркенич. - Ты ей не помощь и не защита. Ты
еще не дождешься ее, как тебя возьмут. А она девушка ловкая: или убежит, или
обманет...
     - Не пойду, - сказал Левашов.
     - Пойдешь к нашим через фронт! - резко сказал Туркенич. - Я еще пока не
сменен и приказываю тебе!
     Левашов смолчал.
     - Ну,  товарищ комиссар, значит, пойдешь через фронт? Это окончательно?
- спросил Туркенич,  увидев вошедшего Олега.  Он был недоволен тем, что Олег
отказался воспользоваться адресом,  который был дан им  обоим,  но не считал
возможным убеждать Олега в противном.  Узнав,  что образовалась уже группа в
пять человек,  он покрутил головой:  - Многовато... Значит, до встречи здесь
же - все будем в рядах Красной Армии!..
     Они взялись за руки,  потянулись поцеловаться. Туркенич вдруг вырвался,
махнул обеими руками и  выбежал.  Сергей Левашов поцеловал Олега и  вышел за
Туркеничем.
     У  Степы Сафонова была родня в  Каменске:  он  решил ждать там  прихода
Красной Армии.  А  у  Жоры в  душе шла борьба,  о  которой он  никому не мог
сказать. Но он понимал, что ему нельзя оставаться. Должно быть, ему придется
все-таки пойти в Новочеркасск к дяде, до которого они не дошли тогда с Ваней
Земнуховым...  Жора вспомнил вдруг весь их поход с  Ваней,  слезы брызнули у
него из глаз, и он вышел на улицу.
     Несколько минут они пробыли впятером:  Олег, Сережка и девушки-связные.
Было решено,  что Сережке уже не стоит возвращаться домой; а Оля предупредит
его родных через Витю Лукьянченко.  Потом Валя,  Нина и  Оля ушли оповестить
кого надо было о  принятом решении,  а Сережка оделся и пошел караулить:  он
понимал, что Олегу надо побыть одному с семьей. В то время, когда в столовой
и  в  комнате бабушки происходили эти  совещания,  родные Олега уже знали об
аресте Земнухова и других и знали, что дети совещаются об этом.
     В доме хранилось оружие,  красная материя для флагов,  листовки,  - все
это  Елена  Николаевна  и  дядя  Коля  частью  перепрятали,  частью  сожгли.
Радиоприемник дядя Коля зарыл в подвале под кухней, обкатал землю и поставил
на это место бочку с квашеной капустой.
     Но вот все это было сделано,  и  родные,  сойдясь в комнате дяди Коли и
привычно и  невпопад,  откликаясь на болтовню и  шалости трехлетнего сынишки
Марины, как приговоренные, ждали, чем кончится совещание.
     Дверь захлопнулась за последним из товарищей,  и  Олег вошел в комнату.
Все повернулись к  нему.  Следы душевной борьбы и  деятельности сошли с лица
его,  но сошло и так часто возникавшее детское выражение.  Лицо его выражало
скорбь.
     - Мама...  -  сказал он. - И ты, бабуся... И ты, Коля, и Марина... - Он
положил свою большую руку на голову мальчика, с веселым криком обнявшего его
за ногу. - Мне придется с вами проститься. Помогите мне собраться... А потом
посидим напоследок вместе,  как сиживали когда-то...  Давно...  -  И  отзвук
улыбки, далекой, нежной, тронул его глаза и губы.
     Все встали и окружили его.
     ...  Снуют, снуют материнские руки! Снуют, как птицы, над нежнейшими из
нежнейших одежек,  когда  еще  и  одевать-то  некого,  когда он  еще  только
острыми, нежными до замирания сердца толчками стучится в материнском животе.
Снуют,  укутывая в первую прогулку, снуют, обряжая в школу. А там и в первый
отъезд,  а там и в дальний поход,  -  вся жизнь из проводов и встреч, редких
минут счастья,  вечных мук  сердца.  Снуют,  пока  есть над  кем,  пока есть
надежда, снуют и когда нет надежды, обряжая дитя в могилу...
     И всем нашлось дело. Еще перебрали с дядей Колей бумаги. Пришлось сжечь
дневник.  Кто-то зашил в  тужурку его комсомольский билет,  бланки временных
комсомольских билетов.  Зачинили белье -  одну смену.  Уложили все в вещевой
мешок:  продукты,  мыло,  зубную щетку,  иголку с нитками, белыми и черными.
Нашли старую меховую шапку-ушанку для Сережки Тюленина.  И еще продукты -  в
другой мешок, для Сережки, ведь их же пятеро...
     Не  удалось  только  посидеть,  как  сиживали  когда-то...  Сережка  то
заходил, то уходил. Потом вернулись Валя, Нина и Оля. И уже ночь спустилась.
И надо было прощаться...
     Никто не плакал. Бабушка Вера всех оглядела, у той застегнула пуговицу,
тому поправила сумку.  Судорожно прижимала к  себе каждого и отталкивала,  а
Олега придержала долго, прижавшись к его шапке острым подбородком.
     Олег взял мать за руку; они вышли в другую комнату.
     - Прости меня, - сказал он.
     Мать выбежала во двор,  и  мороз ударил ей в лицо и в ноги.  Она уже не
видела ребят, она только слышала, как они хрустят валенками по снегу, - едва
слышен был этот звук,  а  вот уже и его не стало.  А она все стояла и стояла
под темным звездным небом...
     На  рассвете так и  не сомкнувшая глаз Елена Николаевна услышала стук в
дверь. Она быстро накинула платье, спросила:
     - Кто?
     Их было четверо:  начальник полиции Соликовский,  унтер Фенбонг и  двое
солдат.  Они спросили Олега. Елена Николаевна сказала, что он пошел по селам
менять вещи на продукты.
     Они  обыскали квартиру и  арестовали всех  жильцов,  даже  бабушку Веру
Васильевну и  Марину с  трехлетним сыном.  Бабушка едва  успела предупредить
соседей, чтобы присмотрели за домом.
     В  тюрьме их рассадили по разным каморам.  Марина с  мальчиком попила в
камору,  где сидело много женщин,  не имевших никакого отношения к  "Молодой
гвардии". Но среди них были