ействительно  разорвался  на  спине  по  швам.
"Хантсман", Сэвил-Роу, Лондон. И  стоил  достаточно  дорого.  Шерман  бросил
пиджак на кровать. Рубашка на нем была мокрая,  хоть  выжми.  Мария  скинула
туфли, села на венский стул у  одноногого  стола,  облокотилась  и  подперла
голову ладонью. Старый стол сразу жалобно накренился. Тогда она  выпрямилась
и взглянула на Шермана.
   - Я хочу выпить. А ты?
   - Хочешь, чтобы я налил?
   - Угу. Мне - много водки, капельку апельсинового  сока  и  лед.  Водка  в
кухонном шкафчике.
   Шерман вышел в тесную кухоньку, включил свет. На плите  на  краю  немытой
сковороды сидел таракан. Ну и черт с ним. Шерман смешал водку с апельсиновым
соком для Марии, себе налил в высокий стакан виски, положил лед и  чуть-чуть
добавил воды. И тоже сел за  стол  напротив  Марии.  Оказалось,  что  стакан
крепкого - как раз то, что ему надо. Каждый ледяной глоток приятно  жег  под
ложечкой. Машину занесло. Чпок. И того, долговязого и  щуплого,  там  больше
нет.
   Мария  уже  отпила  половину  большой  рюмки,  которую   он   ей   налил.
Зажмурилась, запрокинула голову. А  потом  взглянула  на  Шермана  и  устало
улыбнулась.
   - Знаешь, - сказала она, - а я ведь, ей-богу, думала, что нам... крышка.
   - Что будем делать теперь?
   - В каком смысле?
   - Я думаю... по-моему, надо заявить в полицию.
   - Ты уже говорил. Объясни зачем.
   - Это же была попытка ограбления... И потом, мне кажется,  что  ты...  не
исключено, что ты одного из них сшибла.
   Мария молчала.
   - Когда, ну, помнишь? Ты газанула и машину занесло.
   - Знаешь, что я тебе скажу? Надеюсь, что так оно и было. Но если  даже  и
так, удар был совсем слабый. Я почти ничего не услышала.
   - Да. Только чпок, и его нет.
   Мария пожала плечами.
   - Я просто размышляю вслух, - сказал Шерман. - Мне кажется, надо заявить.
Так мы себя обезопасим.
   Мария  шумно  выдохнула,  как  человек,   возмущенный   до   предела.   И
отвернулась.
   - Понимаешь, а вдруг этот парень пострадал.
   Она оглянулась на него и ответила со смехом:
   - Честно признаться, меня это не беспокоит ни вот столечко.
   - Да, но что, если...
   - Слушай, мы выбрались оттуда, а как - не имеет значения.
   - Но если...
   - Мура все это, Шерман. Куда ты хочешь обратиться со своим заявлением?  И
что ты им скажешь?
   - Не знаю. Расскажу, как было на самом деле.
   - Шерман, я тебе сейчас сама расскажу,  как  было  на  самом  деле.  Я  -
девушка из Южной Каролины, и я изложу тебе все  простым  английским  языком.
Два ниггера хотели нас убить, но мы от них удрали. Два ниггера напали на нас
в джунглях, чуть нас не убили, но  мы  выбрались  из  джунглей  и  спаслись.
Только всего и делов.
   - Да, но представь себе, что...
   - Нет, это ты представь себе! Представь, что ты обратился в полицию.  Что
ты им скажешь? Как объяснишь, что мы делали  в  Бронксе?  Ты  говоришь,  что
расскажешь, как все было на самом деле. Так  вот.  Лучше  ты  мне  расскажи.
Расскажи, раскажи! Что там было на самом деле?
   Вот она о чем! Что ж, действительно,  объяснять  в  полиции,  что  миссис
Артур Раскин с Пятой авеню и мистер Шерман Мак-Кой с Парк авеню  встретились
для тайного ночного свидания, но пропустили поворот на Манхэттен при  съезде
с моста Трайборо и угодили в Бронксе в небольшую переделку? Шерман прикинул,
как это получится. Можно было  бы,  например,  сказать  Джуди,  что...  Нет!
Сказать Джуди, что он ехал в машине с женщиной по имени Мария, - об этом  не
может быть и речи. Но если  они...  если  Мария  сбила  того  парня,  лучше,
наверно, все-таки сжать зубы и рассказать все как было. А именно - как?  Ну,
два парня пытались их ограбить. Загородили дорогу. Подошли и сказали...  Тут
Шерман ощутил словно легкий удар  в  солнечное  сплетение.  "Йо!  Помощь  не
нужна?" Ведь это - все, что сказал тот верзила. И оружия не вытащил. Они  не
сделали ни одного угрожающего движения, покуда он не швырнул в одного из них
покрышку. А что, если... Одну минуту! Что же еще они  делали  на  въезде  на
автостраду поздно вечером, в темноте, у препятствия, брошенного на  проезжую
часть?.. Мария поддержит мою версию... версию!.. Игривая молодая  кобылка...
Он подумал, что совсем ее не знает.
   - Н-ну, не знаю, - проговорил он. - Может, ты и права. Надо еще подумать.
Я просто размышляю вслух.
   - Тут совершенно не о чем думать, Шерман. Есть вещи,  которые  я  понимаю
лучше тебя. Немного, но есть. Они знаешь как обрадуются, что мы попали к ним
в лапы.
   - Кто - они?
   - Да полицейские. А проку-то что? Им все равно в  жизни  не  поймать  тех
парней.
   - Что значит "попали к ним в лапы"?
   - Забудь о полиции, вот что.
   - О чем ты говоришь?
   - О тебе в первую очередь. Ты же - лицо известное.
   - Вовсе нет! - Властитель Вселенной выше какой-то жалкой известности.
   - Ах, нет? А снимки чьей квартиры помещены в "Архитектурном обозрении"? И
твой портрет был в "Дабл-ю". И твой отец был... или есть...  кто  там  он  у
тебя, сам знаешь.
   - Это жена поместила в журнале снимки квартиры!
   - Вот и объясни это в  полиции,  Шерман.  Уверяю  тебя,  им  будет  очень
интересно.
   Шерман онемел. Какая чудовищная мысль!
   - И меня им тоже зацепить лестно. Я, конечно, простая  девушка  из  Южной
Каролины, но у моего мужа сто миллионов долларов и квартира на Пятой авеню.
   - Ну, хорошо. Я же  просто  прикидываю,  какие  могут  быть  последствия,
только  и  всего.  Какие  могут  возникнуть   осложнения.   Что,   если   ты
действительно его сбила? Если он пострадал?
   - А ты видел, как я его сбила?
   - Нет.
   - И я не видела. Ничего не знаю, никого  не  сбивала.  На  самом-то  деле
очень даже надеюсь, что ему попало как следует. Но вообще я знать ничего  не
знаю. И ты тоже. Так что никого я не сбивала. Правильно?
   - Н-ну, пожалуй... Наверно. Наверно, ты права. Лично я ничего  не  видел.
Хотя слышал. И почувствовал слабый толчок.
   - Шерман, все произошло так быстро, ты просто не  успел  сообразить,  что
это было. И я тоже. Парни те в полицию не обратятся. Уж в этом-то ты  можешь
быть уверен. И даже если ты заявишь, их  все  равно  не  найдут.  В  полиции
просто посмеются над тобой - да ты ведь и не знаешь, что было на самом деле,
верно?
   - Вроде бы верно.
   - Конечно верно. Если когда-нибудь возникнет разговор, мы  только  знаем,
что двое парней загородили дорогу и пытались нас ограбить, а мы от них ушли.
Точка.
   - А почему же мы не заявили?
   - Потому что бессмысленно. Мы не пострадали, и ясно было, что тех  парней
все равно не найдут. И знаешь что, Шерман?
   - Что?
   -  Ведь  это  истинная  правда.  Воображать  можно  что  хочешь,  но  это
действительно все, что нам известно, тебе и мне.
   - Да. Это верно. Просто я не знаю, все-таки мне было бы  спокойней,  если
бы...
   - А тебе-то чего беспокоиться, Шерман? Ведь за рулем была  я.  Если  его,
сукина сына, сбили, то сбила его я, а я говорю,  что  никого  не  сбивала  и
заявлять в полицию мне не о чем. И перестань, пожалуйста, страдать.
   - Я не страдаю. Просто я...
   - Вот и хорошо.
   Шерман думал. Ведь это правда,  разве  нет?  Машину  вела  она.  Владелец
машины - он, но управление взяла на себя Мария, и если  когда-нибудь  зайдет
об этом разговор, то и отвечать придется ей. Она была за рулем... И  решать,
случилось ли что-нибудь,  о  чем  надо  заявить  в  полицию,  тоже  ей.  Он,
естественно, всегда ее поддержит... Но с плеч уже скатилось тяжелое бремя.
   - Ты права, Мария. Это было как в джунглях.
   Он несколько раз подряд кивнул головой в знак того, что  наконец  осознал
истину.
   - Да. А там нас могли убить за милую душу
   - И знаешь что, Мария? Мы сражались.
   - Сражались?
   - Ну как же. Мы оказались в этих страшных джунглях... На нас напали...  и
мы вырвались с боем. - Картина рисовалась ему все яснее и яснее. -  Черт,  я
уж и не помню, когда последний раз по-настоящему дрался. Лет  в  двенадцать,
наверно. Или в тринадцать. И знаешь, что я тебе скажу, крошка? Ты вела  себя
молодцом. Просто потрясающим молодцом. Нет, правда. Я когда увидел  тебя  за
рулем... Я ведь даже не знал, умеешь ли ты водить! - Мрак  отступил.  Машину
же действительно вела она. - Но ты вырвалась из этой западни.  Вынеслась  на
волю! Молодчина!
   Мрак окончательно развеялся. Мир сиял и лучился.
   - Я совершенно не помню, что делала, - сказала  Мария.  -  Все  как-то...
получилось  одновременно.  Самое  трудное  было  перелезть  на  водительское
сиденье. Зачем это они выдумали ставить рычаг скоростей посередине?  У  меня
подол зацепился...
   - Я как увидел тебя за  баранкой,  глазам  не  поверил!  Если  бы  ты  не
пересела, - он потряс головой, - нам бы несдобровать.
   Теперь, предаваясь героическим воспоминаниям, он напрашивался на ответную
похвалу.
   Но Мария сказала:
   - Я действовала... сама не знаю как... инстинктивно.
   Характерно для нее: она не уловила намека.
   - Понимаю, - кивает Шерман. - Инстинктивно, но угадала в самую точку. Мне
малость не до того было в тот момент.
   Еще один намек, и такой толстый, уж толще некуда.
   На этот раз даже она поняла.
   - Ну конечно, Шерман! Еще бы! Когда ты запустил к него колесом... ну,  то
есть покрышкой... Бог мой! Я думала, я...  Честное  слово!  Ты  справился  с
обоими. Шерман! Один побил двоих!
   Я побил один двоих!  Никогда  еще  музыка  слаще  этой  не  ласкала  слух
Властителя Вселенной. Играй же дальше! Не прерывай напева!
   - Я и сам не понимал, что происходит, - упоенно подхватывает  Шерман.  Он
улыбается во весь рот  и  даже  не  старается  сдержать  улыбку.  -  Швырнул
покрышку, и вдруг она летит обратно прямо мне в лицо!
   - Это он руки поднял, подставил блок, вот она и отскочила...
   Они уже пьют будоражащую брагу подробностей. Голоса  набирают  звучность.
Весело на душе! Шерман  и  Мария  смеются  -  как  будто  бы  над  забавными
подробностями недавней битвы, а на самом деле просто от радости, от восторга
перед испытанным чудом. Вдвоем, бок о бок, они столкнулись с  самым  ужасным
кошмаром Нью-Йорка - и победили.
   Вот Мария выпрямила спину, смотрит на Шермана широко  открытыми  глазами,
губы дрогнули, готовые разомкнуться в улыбке. О, сладкое  предчувствие!  Без
единого слова она встала со стула и сняла блузу. Под блузой на ней ничего не
было.  Он  видит  ее  роскошные  груди  -  белая  нежная  плоть   пересыщена
вожделением, увлажнена потом. Она подходит и становится у него между  колен.
Развязывает ему галстук. Он обнял ее за талию и с  такой  силой  притянул  к
себе, что она не устояла на ногах. Оба валятся на ковер  -  и  то-то  смеху,
то-то упоения, пока разденешься в такой позиции!
   Они лежат на полу, на ковре, а ковер такой грязный, в  хлопьях  пыли,  но
грязь и пыль - это совершенно не важно. Оба разгоряченные, потные, но и  это
тоже не важно. Так даже лучше. Они прошли вдвоем сквозь стену  огня.  Бились
не на жизнь, а на смерть во мраке джунглей. И теперь  лежат  рядом,  еще  не
остывшие от этой битвы. Шерман целует ее в губы. Они просто лежат и целуются
и крепко прижимаются друг к дружке. Но вот он проводит пальцем по ее  спине,
по  совершенному  выгибу  ее  бедра,  по  безупречной  линии  ляжки.   Какое
возбуждение! Огонь от кончиков пальцев бежит в пах, оттуда - по всей нервной
системе, через бессчетные взрывные устройства крохотных синапсов!  Он  хочет
владеть этой женщиной в буквальном смысле, вобрать в себя ее  горячее  белое
тело в расцвете пышущего, грубого, молодого животного здоровья и никогда  не
отпускать. Совершенная любовь! Чистейший восторг! Приап, хозяин  и  владыка!
Властитель Вселенной и Владыка джунглей!

***

   Обе свои машины, "мерседес" и большой универсал "Меркурий", Шерман держал
в подземном гараже в двух кварталах от дома.  Съехав  по  пандусу,  он,  как
обычно, остановился у  деревянной  будки.  Оттуда  вышел  маленький  румяный
толстячок  в  трикотажной  футболке  с  короткими  рукавчиками  и   широких,
мешковатых саржевых  штанах.  Сегодня  дежурит  как  раз  тот,  кого  Шерман
недолюбливает, - рыжий Дэн. Шерман вылез из машины, пиджак нараспашку,  полы
завернуты, руки в брюки - авось этот рыжий не заметит разодранной спины.
   - Привет, Шерм! Как делишки?
   Это  Шермана  особенно  бесит.  Мало  того  что  рыжий  служитель  с  ним
панибратствует и зовет его по имени. Но еще и в сокращенной форме, как его в
жизни никто не звал, - это уже  нахальство,  переходящее  в  издевательство.
Кажется, Шерман никогда, ни словом,  ни  жестом  не  давал  ему  повода  для
фамильярности.  Конечно,  в  наше  время  такая   самочинная   фамильярность
считается в порядке вещей, но Шерман ее не  выносит.  Она  -  вид  агрессии.
Думаешь,  ты  лучше  меня,  ты,  уолл-стритовский   господин   с   йейльским
подбородком? Ну, так я тебе покажу! Сколько  раз  Шерман  пытался  придумать
какой-нибудь вежливо-ледяной ответ, чтобы пресечь его  фальшиво-компанейские
приветствия! Но ничего подходящего не приходило в голову.
   - Шерм, как жизнь? - Дэн был уже рядом. Он и не подумал отвязываться.
   - Отлично, - ответил Шерман холодно, но неловко.
   Одно из неписаных правил поведения в стратифицированном обществе  гласит,
что на вопрос нижестоящего  "как  вы  поживаете",  следует  воздержаться  от
ответа. Шерман повернулся и пошел к выходу.
   - Шерм!
   Он остановился. Дэн стоит возле "мерседеса", уперев руки в толстые  бабьи
бока.
   - У тебя пиджак разорван, знаешь?
   Шерман, ледяной монолит, вздернул йейльский подбородок и промолчал.
   - Прямо через всю  спину!  -  В  голосе  Дэна  слышно  злорадство.  -  Аж
подкладка наружу. Надо же. Где это ты так?
   Шерман отчетливо представил себе чпок! - задние  колеса  занесло,  и  нет
долговязого, щуплого  парнишки.  Об  этом  ни  слова!  Но  так  и  подмывает
поделиться с этим неприятным толстяком. Когда пройдешь  живой  сквозь  стену
пламени, испытываешь одну из острейших  и  наименее  изученных  потребностей
человека: информационное недержание. Так  и  тянет  поведать  миру  о  своих
подвигах.
   Но  осторожность  победила.  Осторожность,  помноженная  на  высокомерие.
По-видимому, не надо вообще никому рассказывать, что с ним было. А уж  этому
субъекту - подавно.
   - Понятия не имею, - отвечает он.
   - Неужто сам не заметил?
   Снежный человек Шерман Мак-Кой указывает своим йейльским  подбородком  на
"мерседес" и говорит:
   - Он теперь мне не понадобится до конца недели.
   И, сделав поворот налево кругом, торжественно удаляется.
   На улице его прохватило ветерком, и он сразу почувствовал,  как  промокла
на нем рубашка. Влажны и брюки  на  сгибе  под  коленом.  Полы  разодранного
пиджака перекинуты через локти. Волосы взлохмачены. Выглядит черт знает как.
И сердце все еще частит. У меня есть тайна. Но чего ему  беспокоиться?  Ведь
машину вел не он, когда это случилось - если случилось. Вот именно если.  Он
же не видел своими глазами, как был сбит тот парень, и она тоже не видела, и
потом, это произошло в разгаре сражения, которое они вели не на жизнь, а  на
смерть, - и вообще за рулем была она, и раз она не хочет заявлять, ее дело.
   Шерман остановился, вздохнул полной грудью и огляделся. Да, вот он, белый
Манхэттен, заказник Восточных семидесятых улиц. На той  стороне  в  подъезде
кооперативного дома стоит швейцар и курит сигарету.  По  тротуару  навстречу
Шерману идут молодой человек в костюме служащего  и  симпатичная  девушка  в
белом. Он что-то толкует ей взахлеб. Совсем юнец, а одет  в  деловой,  можно
сказать, стариковский костюм от "Братьев Брукс", или от "Чиппа", или от "Дж.
Пресса", так и Шерман одевался в свое время, когда только поступил на работу
в "Пирс-и-Пирс".
   Внезапно  на  сердце  у  Шермана  становится  легко-легко.  Чего  это  он
переполошился? Он стоит посредине тротуара и улыбается во весь рот.  Молодой
человек и девушка,  наверно,  приняли  его  за  сумасшедшего.  А  он  просто
настоящий мужчина, который  сегодня  сразился  со  своим  природным  врагом,
плотоядным хищником, и голыми руками, силой духа победил. Он пробился с боем
из темной дикой чащи, где на него была устроена засада, он одержал  верх.  И
спас женщину.
   Когда потребовалось выказать себя мужчиной, он повел себя как мужчина.  И
одержал победу. Мало того что он - Властитель Вселенной, он еще  -  мужчина,
воплощенное мужество. Улыбаясь и  напевая:  "Покажите  мне  хотя  бы  дюжину
бесстрашных храбрецов!" - бесстрашный  храбрец,  еще  в  поту  после  битвы,
прошагал два квартала и поднялся на лифте в свою двухэтажную квартиру окнами
на улицу Всеобщей Мечты.

5
Девушка, которая красит губы коричневой помадой

   Если с шестого  этажа  в  здании  Окружного  суда  Бронкса  подняться  по
лестнице еще на один марш, там рядом с  лифтами  имеется  широкая  арка,  на
которую не пожалели  мрамора  и  красного  дерева,  поперек  арки  -  низкая
перегородка и в ней проход, За перегородкой  сидит  охранник  с  револьвером
38-го калибра в кобуре на боку. Он  одновременно  и  сторожит  помещение,  и
пропускает  входящих.  Револьвер  выглядит  весьма  внушительно,  с   одного
выстрела, похоже, уложит лошадь, и предназначен он для усмирения арестантов,
которые в Бронксе иногда бывают буйными и жаждут крови.
   Вверху над аркой - надпись огромными  квадратными  буквами,  отлитыми  из
меди, что влетело налогоплательщикам Нью-Йорка в копеечку, и приклеенными  к
мрамору  эпоксидной  смолой.  Раз  в  неделю  уборщик,  взгромоздившись   на
лестницу, надраивает буквы порошком "Семихром" и доводит надпись  РИЧАРД  Э.
ВЕЙСС, ОКРУЖНОЙ ПРОКУРОР БРОНКСА до такого ослепительного блеска,  на  какой
архитекторы Джозеф X. Фридлендер и Макс Хозл не размахнулись даже на  фасаде
и в золотую пору расцвета этого учреждения полстолетия назад.
   Ларри Крамер, выйдя из лифта, направился к этим  бронзовосияющим  вратам,
чуть кривя рот в язвительной усмешке. Инициал "Э"  тут  означает  "Эбрахам".
Вейсс  всегда  был  известен  среди  друзей,  и  близких,   и   политических
соратников, и газетных репортеров, и  телевизионщиков  с  Первого,  Второго,
Четвертого, Седьмого и Одиннадцатого каналов, и среди избирателей -  главным
образом, итальянцев и евреев в Ривердейле, Пелам-парке и Кооп-сити - как Эйб
Вейсс. Это уменьшительное имя,  которое  тянулось  за  ним  из  бруклинского
детства, он ужасно не любил. И несколько лет назад даже попытался было  всем
внушить, чтобы его именовали Диком. Попытка  эта  была  воспринята  с  таким
юмором, что он едва не вылетел из организации Демократической партии Бронкса
под всеобщий хохот. И больше Эйб Вейсс о Дике Вейссе не  поминал.  Для  него
вылететь из партийной организации Бронкса, с хохотом или без, было все равно
что очутиться за бортом парохода на рождественских  катаниях  по  Карибскому
морю. Так что Ричардом Э. Вейссом он остался только на  страницах  "Нью-Йорк
таймс" и над этой аркой.
   Охранник надавил  кнопку  и  пропустил  Крамера  за  перегородку.  Мягкие
подошвы крамеровских кроссовок, подвизгивая, зашлепали по  мраморному  полу.
Охранник скептически посмотрел ему вслед. Опять Крамер принес  свои  кожаные
туфли в пластиковом пакете.
   Уровень роскоши убранства в Окружной прокуратуре -  величина  переменная.
Офис  самого  Вейсса,  где  стены  обшиты  деревянными  панелями,  богаче  и
внушительнее, чем кабинет мэра Нью-Йорка. Начальникам отделов особо  опасных
преступлений, расследования, Верховного суда, Уголовного  суда  и  апелляций
тоже досталось понемногу и панелей,  и  кожаных  или  под  кожу  диванов,  и
псевдошератоновых кресел. Но когда доходит до прокурорских помощников  вроде
Ларри  Крамера,  то  здесь  в  отделке  интерьеров   явно   довольствовались
критерием: для госслужащего сойдет.
   Два других прокурорских помощника, занимающих одну с ним комнату,  -  Рэй
Андриутти и Джимми Коуфи - сидели развалясь во  вращающихся  креслах.  Здесь
только-только хватает места  для  трех  железных