ый  Уолл-стрит.
Вообще довольно красивый мужик. Лет сорока.
   - Как он реагировал на ваше появление?
   - Сначала отнесся очень сдержанно. Пригласил пройти к  себе  в  эту...  в
библиотеку, по-моему, это библиотека у них, небольшое такое помещение, но вы
бы видели, какая там хреновина под потолком идет по всем стенам! - он широко
взмахивает рукой. - Люди, блин, вырезаны  по  дереву,  как  бы  прохожие  на
улице, а на заднем плане - магазины и всякая лабуда. Чудеса,  да  и  только!
Сели мы чин чином, и я ему объясняю, что, мол,  это  -  положенная  в  таких
случаях проверка машин данной марки с определенными номерами и так далее,  а
он говорит - да, он что-то такое слышал по телевизору, и  да,  у  него  есть
"мерседес" и номер начинается с R, надо же, какое совпадение! Представляете,
блин, я уже сижу думаю: вычеркиваем  еще  одну  фамилию  из  ихнего  вшивого
списка, что нам выдали в прокуратуре. И все дела. То есть вот уж на  кого  в
жизни не подумаешь, что он мог  ехать  на  машине  ночью  по  Брукнеровскому
бульвару в Бронксе. Я, можно сказать, уже почти извиняюсь, блин, перед  ним,
что, мол, отняли у него драгоценное время, чтоб ему. Ну, и прошу  позволения
взглянуть на машину. А он: "Когда?" "Да прямо сейчас", - говорю.  И  все.  И
больше ничего. Если бы он ответил: "Она в ремонтной мастерской", или:  "Жена
на ней уехала", или еще там что-нибудь в таком духе, я бы  небось  в  другой
раз и не приехал ее осматривать, настолько это, блин, выглядело  невероятно.
Но у него вдруг делается такое лицо,  губы  дрожат,  и  он  начинает  что-то
плести, что, мол, он не  знает...  как  в  таких  случаях  полагается...  Но
главное - выражение лица. Я смотрю на Дейви, Дейви смотрит на меня, и  мы  с
ним оба видим одну картину. Верно, Дейви?
   - Точно. Он вдруг раскисает прямо на глазах.
   - Картина знакомая, с некоторыми так бывает, - продолжает Мартин.  -  Ему
вся  эта  история  против  шерсти.  Он  мужик  вообще-то  неплохой.  Немного
задается. Но так - ничего мужик, я думаю. Жена у него. Ребенок. Квартира эта
несусветная. Ему такие  передряги  не  под  силу.  Слаб  в  коленках,  чтобы
вступать в конфликт  с  законом.  Всякий  человек,  кто  бы  ты  ни  был,  а
когда-нибудь да вступишь в конфликт с законом,  и  есть  люди,  которым  это
ничего, а есть такие, что не выдерживают.
   - Он не выдержал, что  ты  на  его  письменный  стол  уселся,  -  смеясь,
уточняет Гольдберг.
   - На его стол? - удивился Фицгиббон.
   - А, да, - вспоминает Мартин с ухмылкой. - Я вижу, человек начал скисать,
ну и говорю себе: "А я ведь еще  не  зачитал  ему  права,  хрен  дери,  надо
исправить упущение". Ну, и так это вроде бы походя говорю, что мы,  дескать,
очень ценим его сотрудничество, но что он, если не хочет, имеет право вообще
не отвечать и может прибегнуть к услугам  адвоката,  и  так  далее,  и  тому
подобное. А сам думаю, как бы понатуральнее  произнести:  "Если  у  вас  нет
средств  на  адвоката,  государство  предоставит  вам   юридическую   помощь
бесплатно". Это при том, блин, что  у  него  один  этот  резной  бордюр  под
потолком стоит больше, чем адвокат из  Бюро  бесплатной  юридической  помощи
получает за год.  Решил,  что  самое  верное  старое  средство  -  пойти  на
сближение, он сидит за столом, а я подошел, встал прямо  над  ним  и  смотрю
сверху вниз - мол, неужели ты откажешься отвечать из-за такой  малости,  как
предуведомление о правах?
   - Марти не просто над ним стоял, - смеется Гольдберг. - Он  уселся  перед
его носом прямо на стол.
   - А он что? - спрашивает Фицгиббон.
   - Сначала - ничего, - отвечает Мартин. - Но чует, что что-то не  так.  Не
станут же тебе просто для смеха,  от  не  хрена  делать,  зачитывать  права.
Заметно, что растерялся, глаза на лоб. Плетет невесть что со страшной силой.
Наконец встал и говорит, мол, я должен посоветоваться с адвокатом. Весь смех
в том, что человек скис, когда захотели осмотреть  машину,  а  потом  мы  ее
облазили: чистехонька.
   - А как вы ее нашли?
   - Ну, это пара пустяков. Он  упомянул,  что  держит  ее  в  гараже.  Я  и
прикинул, если у человека столько монеты, как у него,  у  заразы,  он  будет
держать свою машину где удобнее - поблизости от дома.  Вот  я  и  спросил  у
швейцара, где у них там ближайший гараж. И все дела. Даже не назвал  фамилии
этого Мак-Коя.
   - И что же в гараже, просто так взяли и показали его машину?
   - Ну да. Я предъявил служителю свою бляху, а Дейви стоял с другой стороны
и смотрел зверем. Свирепый еврей, вы же знаете, это пострашнее, чем свирепый
ирландец.
   Гольдберг осклабился. Он расценил это как большой комплимент.
   - Служитель говорит: "Которая машина вас интересует?" Оказывается, у  них
там стоят две, "мерседес" и универсал "меркурий", а берут они 410 долларов в
месяц за одну машину, там так стене  написано.  Восемьсот  двадцать  зеленых
ежемесячно за обе. На двести дороже, хрен дери, чем я плачу за весь свой дом
в Дикс-Хиллзе.
   - И служитель показал вам ту машину?
   - Служитель объяснил, где она стоит, - и пожалуйста, идите  осматривайте,
- говорит Гольдберг. - По-моему, он этого Мак-Коя не особенно обожает.
   - Во всяком случае, особо о нем душой не болеет, -  кивает  Мартин.  -  Я
спросил, брали ли из гаража эту машину  в  прошлый  вторник  вечером,  и  он
сразу: да, конечно, он хорошо помнит, Мак-Кой взял ее в шесть и вернул около
десяти, и вид у него был встрепанный.
   - Хорошо иметь таких заботников, - добавляет Гольдберг.
   - Один он был? - спрашивает Фицгиббон.
   - По его словам, да, - отвечает Мартин.
   - Короче, вы считаете, что это - он?
   - Он.
   - Ладно, - говорит Фицгиббон. - Что дальше? Как будем заводить дело?
   - Зацепка уже есть. Мы знаем, что в тот вечер он брал машину и куда-то на
ней ездил.
   - Дайте нам этого Мак-Коя еще минут на двадцать, - говорит Гольдберг, - и
будет вам все дело на тарелочке. Он же начал колоться при первом разговоре.
   - Особо на это не полагайтесь, -  говорит  Фицгиббон.  -  Но  попробовать
можно. Вообще-то у нас  ни  хрена  нет.  Нет  свидетелей.  На  пострадавшего
рассчитывать не приходится. Неизвестно даже место происшествия.  Мало  того,
сначала, когда парень явился ночью в клинику, о том, что его  сбила  машина,
вообще речи не было.
   Тут Крамера осенило, и он оказал:
   - А может, он уже тогда был в отключке? - То, что недавно  еще  выглядело
типичной беспросветной бодягой, вдруг залучилось голубыми надеждами. - Мы же
знаем, что он очень крепко получил по голове.
   - Может-то может, - ответил Фицгиббон,  -  но  мне  от  этого  не  легче.
Материала, чтобы завести дело, нет. А  Эйб,  говорю  вам,  хочет,  чтобы  мы
предприняли решительные действия. Его эта демонстрация вчерашняя расстроила.
"Правосудие Вейсса - белое правосудие". Во всех газетах было  напечатано,  и
по телевидению показывали.
   - Херня, а не демонстрация, - говорит  Гольдберг.  -  Мы  там  были.  Две
дюжины пикетчиков, почти все - старые знакомые, эта Рива, как ее? со  своими
гомосеками, остальные - прохожие ротозеи.
   - Подите втолкуйте это Эйбу. Он тоже, как и все, смотрел телевизор.
   - А знаете, - задумчиво произносит Крамер, - мне  кажется,  этого  парня,
Мак-Коя, можно бы попробовать выкурить.
   - Выкурить?
   - Ну да. Я сейчас просто думаю вслух, но... если,  может  быть,  выйти  с
этим в прессу...
   - В прессу? - кривится Фицгиббон. - Ты что, шутишь? С чем? Мужик начинает
нервничать, когда к нему на  квартиру  заявляются  двое  полицейских,  и  он
пользовался своей машиной в тот вечер, когда был сбит пострадавший?  Знаешь,
что из этого следует? Ровным счетом ничего.
   - Я же сказал, я просто думаю вслух.
   - То-то и оно. Сделай мне одолжение, не думай вслух при  Эйбе,  а  то  он
может решить, что ты это всерьез.

***

   Рид-стрит - это одна из старых улочек в центре, по соседству с Ратушей  и
судом. Она довольно узкая, и здания, теснящие ее по обе стороны:  конторы  и
мануфактурные склады с чугунными колоннами  и  козырьками,  повергают  ее  в
траурный полумрак даже в  такой  день,  как  сегодня,  когда  весело  светит
весеннее солнце. Правда, старые дома в этом районе, в треугольнике к югу  от
Кэнел-стрит, постепенно, исподволь перестраиваются под современные  офисы  и
под квартиры, но сажа слишком глубоко въелась в стены.
   Шерман Мак-Кой шел по кафельному коридору четвертого  этажа  в  одном  из
этих старых чугунных строений. Он  увидел  пластиковую  табличку  на  двери:
"Дершкин, Беллавита, Фишбейн и Шлоссель", толкнул и  очутился  в  крошечной,
ярко освещенной приемной  со  стеклянной  перегородкой,  за  которой  сидела
смуглая латиноамериканская женщина. Шерман  назвался  и  объяснил,  что  ему
нужен мистер Киллиан. Женщина надавила звонок. Открылась  стеклянная  дверь,
за ней оказалось другое помещение, просторное, с белыми  стенами  и  залитое
еще более ярким, совсем уж невыносимым светом. Он бил с  потолка,  и  Шерман
поневоле понурил голову. Под ногами  лежал  оранжевый  фабричный  ковер  без
ворса. Щурясь  от  тысячеваттного  сияния,  Шерман  увидел  диван  с  белыми
пластиковыми боковинами и кремовым  клеенчатым  сиденьем.  Сел  и  сразу  же
съехал на самый край - сиденье оказалось покатым, хочешь не хочешь  пришлось
откинуться лопатками  на  спинку.  Шерман  неуверенно  осмотрелся.  У  стены
напротив стоит еще один такой же диван, на нем сидят двое мужчин и  женщина.
Один мужчина в сине-белом тренировочном костюме с ярко-синей кожаной грудью.
Другой - в чем-то вроде шинели  из  бурой  зернистой  кожи,  должно  быть  -
слоновьей, с исполинскими широченными плечами. А на женщине  черный  пиджак,
тоже кожаный и широкий, черные кожаные брюки и  черные  пиратские  сапоги  с
отворотами под коленками. Все трое сидят и щурятся. И так же как Шерман,  то
и дело съезжают на край покатого дивана, а  потом,  шурша  и  скрипя  кожей,
отодвигаются  обратно.  "Кожаная"  мода.  Похожи  втроем  на  одного  слона,
которого донимают мухи.
   Из  внутреннего  коридора  появился  худой  и  длинный  лысый  мужчина  с
растрепанными  бровями,  в  рубахе,  при  галстуке,  но  без  пиджака  и   с
револьвером в кобуре слева у пояса. Он мельком улыбнулся Шерману, как  врач,
который торопится пройти  мимо  ожидающих  пациентов.  И  снова  скрылся  за
дверью.
   Из коридора донеслись голоса,  мужской  и  женский.  И  вошли  мужчина  и
женщина, он шел и подталкивал ее  перед  собой.  А  она  семенила  ногами  и
озиралась  на  него.  Мужчина  высокий,  крепкий,  лет  под  сорок.  На  нем
двубортный синий костюм в крупную голубую клетку и полосатая рубашка с белым
крахмальным воротничком.
   Похож на шулера, подумал Шерман. А лицо узкое,  даже  можно  бы  сказать,
тонкое, если бы не явно перебитый  нос.  Женщина  же  довольно  молодая,  не
старше двадцати пяти, грудастая, губы ярко намазаны, волосы космами  во  все
стороны, густо наштукатуренная физиономия, шея торчит из  широкого  круглого
ворота. Одета в черный свитер, всунута в узкие черные джинсы  и  ковыляет  в
черных  туфельках  на  высоких   каблуках-шпильках.   Сначала   они   спорят
полушепотом. Но ее голос начинает звучать все громче, а его, соответственно,
все тише. Классический вариант: мужчина хочет оставаться в рамках негромкого
приватного разговора, а женщина решает пустить в ход один из своих  козырей,
а именно принародную сцену. У нее их два: принародная сцена и слезы.  Сейчас
она закатывает сцену. Ее голос звучит все пронзительнее и  пронзительнее,  и
наконец мужчина тоже перестает сдерживаться.
   - Но вы должны, - настаивает на чем-то женщина.
   - Ничего я не должен, Айрин.
   - Что же мне делать, идти за решетку?
   - Что тебе делать? Платить по счетам, как все люди, - отвечает мужчина. -
Ты уже и так меня обставила на половину  гонорара.  И  теперь  еще  просишь,
чтобы я  делал  такие  вещи,  за  которые  могут  лишить  права  адвокатской
практики.
   - Вам наплевать.
   - Это не правда, Айрин. Просто я больше ничего для тебя сделать не  могу.
Ты не оплачиваешь счета. И не смотри на меня так. Я тебе больше не советчик.
   - Но вы должны. Что, если меня снова арестуют?
   - Надо было раньше об этом думать, Айрин. Что я  сказал  тебе,  когда  ты
первый раз сюда явилась? Помнишь? Я  сказал  тебе  две  вещи.  "Айрин,  -  я
сказал, - я  не  собираюсь  быть  твоим  другом.  Я  собираюсь  стать  твоим
адвокатом. Но я сделаю для тебя больше,  чем  все  твои  друзья".  И  еще  я
сказал: "Айрин, а знаешь, ради чего я это сделаю? Ради денег". И  я  сказал:
"Помни эти две вещи, Айрин". Верно ведь? Говорил я тебе это?
   - Но не могу же я снова идти в тюрьму! - Она потупила  густо  накрашенные
глаза. Свесила голову. У нее задрожала нижняя губа, затряслись всклокоченные
волосы, задергались плечи.
   Слезы.
   - Бога ради, Айрин! Перестань.
   Слезы.
   - Ну хорошо. Слушай... Я выясню, по какой статье тебя хотят  привлечь,  и
буду представлять тебя на предварительном слушании.  Но  и  только,  имей  в
виду.
   Слезы! Слезы бьют все, даже после стольких тысячелетий.  Женщина  кивает,
как нашаливший ребенок. И идет через ослепительно освещенную приемную, виляя
лоснящимся  черным  задом.  Один  из  кожаных  мужчин  на  диване   напротив
встречается с Шерманом глазами и произносит улыбаясь, как мужчина мужчине:
   - Ой, карамба!
   Здесь, на чужой территории, Шерман чувствует себя обязанным  ответить  на
улыбку улыбкой. А "шулер" появился на пороге снова.
   - Мистер Мак-Кой? Я Том Киллиан.
   Шерман  встает.  Рукопожатие.  Киллиан  жмет  не  очень  крепко,   Шерман
вспоминает двух сыщиков. И идет следом за Киллианом по внутреннему коридору.
С потолка изливается слепящий свет.
   Офис Киллиана небольшой, модерный и сумрачный.  Без  окон.  Но  зато  нет
этого ослепительного  освещения.  Шерман  взглянул  на  потолок.  Из  девяти
скрытых ламп семь либо вывинчены, либо  перегорели  и  не  заменены.  Шерман
сказал:
   - Там такой свет... - и покачал головою не договорив.
   - Точно, - соглашается Киллиан. - Вот  что  выходит,  если  твоя  баба  -
дизайнер. Мужик, у которого мы арендуем  помещение,  привел  сюда  раз  свою
хахальницу, а она  нашла,  что  здесь  мрачно.  Ну,  и  добавила  света,  не
поскупилась. Сдвинутая на киловаттах. Ей тут нужен стиль "Бискайский  пляж",
такой творческий замысел.
   Но Шерман после слов "твоя баба - дизайнер" больше уже ничего не  слышит.
Он всегда с мужской самоуверенностью думал, что ему,  Властителю  Вселенной,
подвластны любые стороны жизни. И вот теперь, как и  многие  добропорядочные
американцы  до  него,  вдруг  почувствовал,  что   "любые   стороны   жизни"
занимательны только со стороны, из публики. Разве можно свои  важные  личные
решения доверять подобному субъекту в подобном антураже? А он-то позвонил  в
"Пирс-и-Пирс" и сказался больным - жалкая, убогая, мелкая ложь! - ради  того
только, чтобы очутиться в этой грязной трущобе на дне юридического мира!
   Киллиан молча указал ему на стул  -  модерный,  из  гнутых  хромированных
трубок, с ярко-красной обивкой, -  и  Шерман  сел.  Спинка  слишком  низкая,
удобно не устроишься. Второй стул,  на  котором  сидит  за  столом  Киллиан,
кажется не лучше, Киллиан вздохнул и закатил глаза.
   - Вы слышали, я вел переговоры со своей клиенткой мисс...
   Он обозначил ладонями в воздухе выпуклые формы.
   - Да.
   - Вот вам типичное уголовное дело во всей красе.
   Выговор у Киллиана  такой  нечеткий,  некультурный,  что  Шерман  сначала
подумал было, что тот передразнивает свою клиентку.  Но  нет,  это  он  сам,
накрахмаленный  франт,  говорит  на  жаргоне   нью-йоркских   улиц,   глотая
согласные, искажая гласные. Впрочем, его слова все-таки немного  приободрили
Шермана: значит, понимает, что Шерман незнаком с уголовными нравами, что  он
принадлежит к более высоким сферам.
   - За что ее? - поинтересовался он.
   - За наркотики. Кому еще по карману нанимать адвоката  на  восемь  недель
кряду? - И без подготовки переменил тему:
   - Фредди изложил мне ваш случай. И в городских газетах я читал. Фредди  -
отличный малый, но  слишком  высокого  полета  птица,  чтобы  читать  желтую
прессу. А я читаю. Так что давайте-ка рассказывайте поподробнее, что  там  у
вас произошло.
   Шерман начал запинаясь, но оказалось, как ни странно, что  исповедоваться
перед этим человеком,  в  этом  помещении,  совсем  не  трудно.  Франтоватый
уголовный адвокат с перебитым носом и священник - оба люди из другого мира.
   Он рассказывал, а пластмассовый селектор  на  столе  то  и  дело  издавал
легкий писк, и латиноамериканский  голос  из  приемной  произносил:  "Мистер
Киллиан... Вас мистер Сканнези по три ноль", или: "Мистер  Ротблатт  по  три
один". А Киллиан отвечал: "Скажите, я позвоню", - и слушал  дальше.  Но  вот
аппарат опять пискнул, и женщина объявила: "Мистер Леонг по три ноль".
   - Скажите, что я... Нет, ладно, я отвечу. -  Киллиан  презрительно  машет
рукой, мол, это все пустяки по сравнению с нашим разговором,  я  только  две
секунды...
   - О-ооо, привет, Ли! Как делишки?.. Ну? Ей-богу?.. А я,  знаете,  недавно
читал про вас книгу... Ну, не лично про вас, вообще про Леонгов...  Стану  я
вам врать. Мне что, ножа в спину захотелось?
   Шермана раздражает задержка. В то же время он прислушивается с уважением:
у  Киллиана,  оказывается,  клиент  -  китаец,  наверно,   по   процессу   о
манипуляциях с голосами.
   Но вот наконец Киллиан кончил разговор,  положил  трубку  и  обернулся  к
Шерману:
   - Итак, вы отвезли машину в гараж, перемолвились парой слов со служителем
и пешком вернулись домой.
   Этим он показывает, что вклинившийся разговор не сбил его с темы.
   И  Шерман  продолжает  свою  повесть,  вплоть  до  появления  в  квартире
детективов Мартина и Гольдберга.
   Киллиан перегнулся к нему через стол и сказал:
   - Ну, хорошо. Теперь запомните наперед одно: в дальнейшем ваша  задача  -
держать язык за зубами. Поняли меня? Оттого что вы станете с кем-то об  этом
разговаривать, хоть с кем, вам никакой пользы не будет.  Единственно  только
опять начнут дергать, как те два агента.
   - А что я мог сделать? Они уже вошли в дом. Им сказали,  что  я  наверху.
Если бы я отказался от встречи,  это  был  бы  верный  знак,  что  я  что-то
скрываю.
   - Надо было сказать им: "Джентльмены, рад был познакомиться, вы проводите
расследование, у меня в таких делах нет никакого опыта, поэтому обратитесь к
моему адвокату, и всего наилучшего, смотрите, когда будете  выходить,  чтобы
вас не ударило дверью".
   - Но даже и это....
   - По крайней мере, было бы лучше, чем получилось. Согласны? На самом деле
они бы подумали: "Ишь важная птица, живет  на  Парк  авеню  и  не  имеет  ни
времени, ни охоты разговаривать с нашим братом. У него для таких дел  наняты
люди". От этого бы к вам хуже, думаю, относиться не  стали.  Ладно,  наперед
знайте. - Киллиан хмыкнул и потряс головой. - Надо же каков! Предуведомление
о правах зачитал! Интересно бы на него посмотреть... небось проживает, дурья
башка, в халупе на две семьи где-нибудь в Массапикве, а расселся в  квартире
на Парк авеню и сообщает хозяину, что, если у того нет средств на  адвоката,
власти предоставят ему защиту бесплатно! И дальше по тексту. Ха-ха.
   С чего это он так веселится?
   Шерман обиженно спросил:
   - Ну и что это должно означать?
   - А то, что они стараются набрать материал на уголовное обвинение.
   - Какого рода?
   - Какого рода материал или какого рода обвинение?
   - Какого рода обвинение?
   - Есть разные возможности. Если Лэмб не помрет - тогда опасная халатность
за рулем.
   - А это не одно и то же, что неосторожное вождение машины?
   - Не одно и то же. Это дело уголовно наказуемое. И  серьезно  наказуемое.
Или же, если им очень нужно проявить непримиримость,  они  могут  трактовать
это как нападение с опасным  оружием,  понимая  под  оружием  автомашину.  В
случае же смерти Лэмба возникают опять же две во