, - произносит судья, - хрена ли  ты  ввязался  в  эти  несчастные
грабежи?
   Локвуд шевельнул губами, но сдержался и так ничего и  не  ответил,  может
быть, опасаясь подвоха.
   - А что мать говорит? Ты ведь с матерью живешь?
   Локвуд кивнул.
   - Что мать говорит? Она тебя хоть когда лупила по голове?
   - Не-а.
   Глаза у Локвуда затуманились. Ковитский счел это добрым знаком.
   - Скажи мне, сынок, у тебя есть работа?
   Локвуд кивает.
   - Кем ты работаешь?
   - Охранником.
   - Охранником? - повторяет судья, словно  прикидывая,  что  означает  этот
ответ для судеб общества. Но потом, как видно, решает не уклоняться от темы.
- Вот видишь? - говорит он. - У тебя  есть  работа,  есть  дом,  ты  молодой
парень, собой видный и толковый. Много чего можно сказать в твою пользу.  Не
у каждого есть столько всего. Но имеется одна проблема, с которой необходимо
разобраться: ТЫ  ВВЯЗАЛСЯ  В  ЭТИ  НЕСЧАСТНЫЕ  ГРАБЕЖИ!  Так  вот,  Окружная
прокуратура предлагает тебе от двух  до  шести  лет.  Если  ты  примешь  это
предложение и будешь хорошо себя вести, тогда, оглянуться  не  успеешь,  уже
все это будет у тебя позади, а ты еще совсем молодой, и перед  тобой  -  вся
жизнь. Но если ты попадешь на суд присяжных  и  тебе  вынесут  обвинительный
вердикт, ты получишь от восьми до  двадцати  пяти.  Подумай  об  этом.  Тебе
сделали хорошее предложение.
   Локвуд молчит.
   - Почему ты его не принимаешь?
   - Не резон.
   - Не резон?
   Локвуд отвел глаза. Он не собирается вступать в спор. Он  намерен  прочно
стоять на своем, и все.
   - Слушай, сынок, - не отступается Ковитский. - Я  стараюсь  тебе  помочь.
Само это не разрешится. Не думай, что можно закрыть глаза, а потом  откроешь
- и ничего этого уже нет. Ты понимаешь, что я тебе говорю?
   Локвуд упорно смотрит то вниз, то вбок, чтобы не  встретиться  глазами  с
судьей, а судья крутит головой,  стараясь  перехватить  его  взгляд,  словно
хоккейный вратарь - шайбу.
   - Посмотри на меня, сынок. Ты понял, что я тебе говорю?
   Локвуд сдался  и  посмотрел  на  судью  -  взгляд  человека  у  стены  на
расстрельную команду.
   - Ты думай про это дело так, сынок. Представь, будто у тебя  рак.  Рак  -
знаешь что такое?
   В его глазах - ни проблеска представления ни о раке и ни о чем другом.
   - Рак, он тоже сам собой не проходит. С  ним  надо  что-то  делать.  Если
заметил его в начале, пока он еще маленький,  пока  не  разошелся  по  всему
телу, не пронизал всю твою жизнь,  не  порушил,  не  погубил  твою  жизнь  -
понимаешь? не погубил  твою  жизнь,  -  если  принял  меры,  пока  беда  еще
невелика, сделал небольшую операцию, - то все в ажуре! -  Ковитский  вскинул
ладони, задрал подбородок и улыбнулся как воплощенная жизнерадостность. -  И
то же самое - твоя теперешняя проблема. Пока  это  еще  небольшая  проблема.
Если ты признаешь свою вину, и получишь срок от двух до шести лет, и  будешь
вести себя хорошо, тебя через год уже будут выпускать на работу, а через два
года вообще условно-досрочно освободят. И все останется позади. Но если твое
дело будет разбираться в суде присяжных  и  тебя  признают  виновным,  тогда
самый маленький приговор, какой ты можешь получить, -  это  восемь  лет.  От
восьми с третью до двадцати пяти. Восемь лет, а  сейчас  тебе  девятнадцать.
Это почти половина от того, что ты успел прожить на земле.  Ты  что,  хочешь
молодость провести в тюряге?
   Локвуд смотрит в сторону и не говорит ни да, ни нет.
   - Так как же?
   Локвуд, понурясь, мотает головой.
   - Конечно, если ты не виноват, я вовсе не хочу, чтобы ты винился, мало ли
что там предлагают. Но ведь ты подписал  признание!  У  районного  прокурора
есть видеозапись. Что ты с этим намерен делать?
   Локвуд пожимает плечами:
   - Не знаю.
   - А адвокат что советует?
   - Не знаю.
   - Да ты что, сынок? Конечно знаешь.  У  тебя  прекрасный  адвокат  мистер
Сонненберг,  один  из  лучших.  У  него  огромный  опыт.  Послушай  его.  Он
подтвердит, что я правильно говорю. Сама по себе эта история не  рассосется,
как не рассасывается сам по себе рак.
   Локвуд смотрит в пол. Что бы там ни затевали судья  с  защитником  и  эта
сука прокурор, они его не купят.
   - Послушай, сынок, -  говорит  Ковитский,  -  посоветуйся  еще  со  своим
адвокатом. И с матерью. Мать-то что говорит?
   Локвуд вскинул голову и смотрит на судью с лютой ненавистью. На глазах  у
него слезы. Опасное это дело - разговаривать  с  такими  мальчишками  об  их
матерях. Но Ковитский продолжает сверлить его взглядом.
   - Ну хорошо, коллега, - произносит он наконец, обращаясь к Сонненбергу. -
И вы, мистер  Торрес!  Я  откладываю  это  дело  на  две  недели,  считая  с
сегодняшнего дня. А ты,  сын,  еще  раз  подумай  над  тем,  что  я  сказал,
проконсультируйся с мистером Сонненбергом  и  прими  окончательное  решение.
Договорились?
   Локвуд напоследок сверкнул  на  Ковитского  глазом,  кивнул  и  пошел  от
судейского помоста к скамьям для публики. Сонненберг  идет  с  ним  рядом  и
что-то ему внушает, но Локвуд его не слушает.  Пройдя  за  барьер  и  увидев
своих дружков, которые встали со скамейки ему навстречу, он спохватился, и в
его походке снова появилось прежнее вихлянье. Скорее вон отсюда! Назад  к...
к настоящей жизни! Вся  троица  враскачку  потопала  вон  из  зала  судебных
заседаний. Следом шагал  Сонненберг,  задрав  кверху  и  чуть  набок  жирный
отвислый подбородок.
   Время уходит, а судья Ковитский до сих пор не управился ни с одним делом.
   Только уже перед самым обедом Ковитский добрался  до  конца  календарного
списка и подошла очередь дела Герберта 92-Икс, которое тянется уже четвертый
день. Крамер стоит у стола обвинения. Судебные приставы подтягивают животы и
расправляют плечи, готовясь к  встрече  с  Гербертом  92-Икс,  который,  как
человек одержимый, по их мнению, готов на любую глупость, включая буйство  в
судебном зале. От стола защиты подошел Элберт Тесковитц,  назначенный  судом
адвокат Герберта 92-Икс, сухопарый, сутулый человек. Его  голова  с  жидкими
волосами цвета сухого льда высоко торчит на тощей шее из сползающего с  плеч
пиджака в бледно-голубую клетку, который  никак  не  вяжется  с  коричневыми
джинсами. Тесковитц криво ухмыльнулся Крамеру, как  бы  говоря:  "начинается
потеха".
   - Ну, Ларри, готов слушать премудрости Аллаха?
   - Вот что я хочу спросить, - говорит Крамер, - этот Герберт,  он  заранее
подбирает текст, подходящий к разбирательству, или открывает  книгу  наобум?
Не поймешь.
   - Не знаю, - отвечает Тесковитц. - По  правде  сказать,  я  стараюсь  про
чтение с ним не говорить. Ему только дай повод, и часа из твоей жизни как не
бывало. Тебе не случалось иметь дело с логическими психами?  Они  еще  хуже,
чем психи обыкновенные.
   Тесковитц такой плохой адвокат, что Крамеру, по правде говоря, даже  жаль
Герберта. Вообще ему его жаль. Законное имя его  было  -  Герберт  Кантрелл,
92-Икс - это его мусульманская  фамилия.  Он  работал  шофером  грузовика  в
мелкооптовом винном заведении. Это, кстати сказать, служило Крамеру одним из
поводов для сомнения в  том,  что  он  -  настоящий  мусульманин.  Настоящий
мусульманин не стал бы вообще иметь дела с вином. Но как бы то  ни  было,  в
один прекрасный день на его грузовик напали на улице  три  бандита-итальянца
из Бруклина, за последние десять  лет  ничем  другим  не  промышлявшие,  как
только нападениями на грузовики по заказу тех, кто платит  за  нападения  на
грузовики. Они  наставили  на  Герберта  револьверы,  связали  его,  двинули
кулаком в морду, скинули в мусорный контейнер за углом и  велели  в  течение
часа не подавать признаков жизни. А сами погнали  грузовик  с  бутылками  на
склад к своему нанимателю, хитроумному торговцу спиртными напитками, который
склонен был захватывать чужой товар и тем  сокращать  собственные  накладные
расходы. Подгоняют добычу к воротам, а старшина грузчиков говорит:
   - Ну и ну! Ох, ребята, вы и вляпались! Это же наш грузовик!
   - То есть как это?
   - А так, что этот грузовик - наш. Я лично его загрузил два часа назад. Вы
отбили товар, который мы сами незадолго перед тем отбили. Да вы еще отделали
одного из наших парней. Ну вы и вляпались!
   Трое итальянцев попрыгали в грузовик  и  прикатили  обратно  к  мусорному
контейнеру, чтобы вернуть Герберту  его  машину.  Но  он  уже  успел  как-то
вылезти. Они туда-сюда, разъезжают по улицам, ищут, куда он  делся.  Наконец
нашли в одном баре, куда он зашел успокоить нервы. Опять  же  совершенно  не
по-мусульмански. Итальянцы зашли в бар, желая попросить у  него  прощения  и
пусть, мол, он берет назад свой грузовик,  но  он  решил,  что  они  явились
рассчитаться с ним за ослушание, он  же  раньше  срока  вылез  из  мусорного
контейнера. Поэтому он вытащил из внутреннего кармана куртки револьвер 38-го
калибра - ствол все время  был  при  нем,  но  эти  рецидивисты  набросились
слишком внезапно - и сделал два выстрела. В итальянцев он  ни  в  одного  не
попал, зато застрелил  насмерть  некоего  Нестора  Кабрильо,  который  зашел
позвонить по  телефону.  Оружие,  допустим,  было  ему  необходимо,  работа,
понятное дело, опасная, однако разрешения  на  него  не  имелось,  а  Нестор
Кабрильо был почтенный гражданин,  отец  пятерых  детей.  Так  что  Герберту
предъявили обвинение в непредумышленном убийстве  и  в  незаконном  владении
огнестрельным оружием. И обвинителем досталось выступать Крамеру. Все дело с
самого начала было воплощением бессмыслия, глупости и  беззакония  -  короче
говоря, типичная бодяга, как  у  них  выражались.  На  признательную  сделку
Герберт 92-Икс не согласился, так  как  считал  все  происшедшее  несчастным
случаем и только сожалел, что при выстреле у  него  дрогнула  рука.  Словом,
типичную бодягу передали в суд присяжных.
   Дверь сбоку от судейского помоста открылась, и  вошел  Герберт  92-Икс  в
сопровождении двух  конвойных.  При  Исправительном  отделе  имеются  камеры
предварительного  заключения,  представляющие  собой  клетки  без  окон   на
пол-этажа  выше  зала  суда.  Герберт  92-Икс  -  высокий  мужчина.   Глаза,
затененные клетчатым головным платком, как у Ясира Арафата, горят. На плечах
болтается коричневый балахон до икр.
   А из-под балахона  выглядывают  кремовые  шаровары,  простроченные  сбоку
цветной ниткой, и кожаные коричневые туфли с загнутыми носами. Руки  у  него
заведены за спину. Когда конвойные повернули его спиной, Крамер увидел,  что
он держит в руках Коран.
   - Йо, Герберт! - голос веселого мальчугана. Дети стоят у самого барьера.
   Судебные приставы насупили брови. С задней  скамьи  поднялась  женщина  в
черном и крикнула малышу: "Поди сюда!" Он со смехом бежит  к  ней.  Герберт,
обернувшись, смотрит на мальчика. Его мрачная  физиономия  преобразилась.  В
широко раскрытых глазах столько любви  и  нежности,  что  Крамер  сглатывает
комок в горле и испытывает еще один спазм Сомнения.
   Но  вот  Герберт  садится  за   стол   защиты.   Бруцциелли,   секретарь,
провозглашает:
   - Народ против Герберта Кантрелла.  Обвинительное  заключение  номер  два
семь семь семь.
   Герберт 92-Икс встает и поднимает руку.
   - Он опять назвал меня не правильно!
   Ковитский наклонился к нему через стол и терпеливо отвечает:
   - Мистер 92-Икс, я уже объяснял вам вчера, и позавчера, и третьего дня...
   - Он назвал меня не правильно!
   - Как я вам уже объяснял, мистер  92-Икс,  секретарь  обязан  подчиняться
действующим судебным правилам. Но ввиду выраженного вами  намерения  сменить
фамилию, на что вы имеете полное право и для чего  существует  установленная
законом процедура, суд согласен на настоящем заседании именовать вас Греберт
92-Икс. Вас это устраивает?
   - Спасибо, ваша честь, - отвечает  Герберт  92-Икс,  но  не  садится.  Он
открывает Коран и начинает быстро перелистывать страницы.  -  Сегодня,  ваша
честь...
   - Мы можем приступать?
   - Да, судья. Сегодня я...
   - Тогда садитесь!
   Мгновенье Герберт недоуменно смотрит на Ковитского, потом  опускается  на
стул, держа в руке раскрытый Коран. И спрашивает обиженным тоном:
   - А почитать вы мне дадите?
   Ковитский отрешенно кивает, замечает по своим часам время и, повернувшись
вполоборота вместе со стулом, устремляет взгляд в  стену  над  пустой  ложей
присяжных.
   Герберт  92-Икс,  сидя,  кладет  раскрытый  Коран  на   стол   защиты   и
провозглашает.
   - Сегодня, ваша честь, я прочту  из  суры  сорок  первой,  озаглавленной:
"Разъяснены и  явлены  в  Мекке...  Во  имя  Всемилостивейшего  бога...  Это
откровение, ниспосланное от Всемилостивейшего... Предостереги их о том  дне,
когда будут собраны воедино враги Аллаха  и  отправятся  отрядами  навстречу
адскому пламени, и, когда прибудут,  глаза  их,  и  уши,  и  кожа  их  будут
свидетельствовать против них..."
   Приставы скучливо закатывают глаза. Один  из  них,  Каминский,  настоящий
боров, чье жирное брюхо так и распирает над ремнем белую  форменную  рубаху,
звучно  вздыхает  и  разворачивается  кругом  на   каблуках   своих   черных
полицейских башмаков. И защитники, и  обвинители  считают  судью  Ковитского
безжалостным чудовищем. А вот приставы,  простые  рабочие  парни  из  частей
охраны общественного порядка, полагают, что он, как, впрочем,  и  почти  все
остальные судьи, возмутительно либеральничает и  нянчится  с  преступниками.
Надо же, позволяет этому маньяку зачитывать вслух куски  из  Корана,  а  его
ублюдкам - бегать между скамьями и  орать:  "Йо,  Герберт!".  Ковитский  же,
по-видимому, исходит из того, что, поскольку нрав у Герберта 92-Икс бешеный,
а чтение Корана его успокаивает, это дает в  конечном  итоге  не  потерю,  а
выигрыш времени.
   - "...отклоняй злое ради доброго, и вот тот, с кем у  тебя  была  вражда,
приближен к тебе как самый горячий друг, но никто не достигнет..."
   Заунывные звуки чтения - точно моросящий дождь... Мысли Крамера далеко...
Девушка, у которой губы в коричневой помаде... Она скоро выйдет вон  из  той
двери. Крамер выпрямил спину... Жалко, не взглянул на себя в  зеркало  перед
тем, как идти в зал суда... в порядке ли волосы, галстук... Он  напряг  шею,
запрокинул голову... Крамер убежден, что женщинам нравятся мужчины с  хорошо
развитыми грудинно-ключично-сосцевидными мышцами... Глаза его закрываются...
   Герберт еще воодушевленно читает Коран,  когда  Ковитский  прерывает  его
словами:
   - Достаточно, мистер 92-Икс, благодарю вас.
   - Это как это? Я еще не кончил.
   - Я сказал достаточно, мистер 92-Икс. ИЛИ ВЫ МЕНЯ НЕ ПОНЯЛИ?
   Голос Ковитского вдруг обрел такую оглушительную силу, что публика в зале
охнула.
   Герберт вскочил:
   - Нарушение прав!
   Задрал подбородок, в глазах - пламя.  Похож  на  ракету,  которая  готова
взмыть ввысь.
   - Садитесь!
   - Вы нарушаете мое право на свободу религиозных отправлений!
   - САДИТЕСЬ, МИСТЕР 92-ИКС!
   - Не по закону! - орет Герберт. - Несоблюдение прав! - Он обращает ярость
на сидящего с ним рядом Тесковитца:
   - Чего расселись? Вставайте! Нарушение закона!
   Растерянный и слегка испуганный Тесковитц поднимается.
   - Ваша честь, мой клиент...
   - Я СКАЗАЛ САДИТЕСЬ! ОБА!
   Оба садятся.
   - Вот что, мистер 92-Икс, этот суд отнесся к  вам  с  большим  терпением.
Никто не посягает на  вашу  свободу  религиозных  отправлений.  Час  уже  не
ранний, и в комнате для присяжных, где  двадцать  пять  лет  не  производили
ремонта, давно ждут присяжные заседатели, так  что  чтение  Корана  на  этом
заканчивается.
   - Заканчивается? Запрещается! Вы нарушаете мои религиозные права!
   - Обвиняемый, ПРЕКРАТИТЕ РАЗГОВОРЫ! Никакого права читать в  суде  Коран,
или Талмуд, или Библию, или Мормонскую книгу ангела Морони, или любой другой
религиозный текст, каким бы он священным ни был, у вас нет. Я напоминаю вам,
сэр, что здесь - не исламское государство. Страна, в  которой  мы  живем,  -
республика, и в ней церковь отделена от государства. Вы  меня  поняли?  Этот
суд подчиняется законам республики,  записанным  в  Конституции  Соединенных
Штатов.
   - Вранье!
   - Что вранье, мистер 92-Икс?
   - Что церковь отделена от государства. Могу доказать.
   - О чем вы говорите, мистер 92-Икс?
   - А вы обернитесь! Посмотрите, что у вас на стене написано!
   Герберт снова на ногах и указывает вытянутой рукой на стену  над  головой
судьи. Ковитский поворачивается в  своем  вращающемся  кресле,  смотрит  под
потолок Действительно,  там  на  деревянной  панели  вырезана  надпись:  "НА
ГОСПОДА УПОВАЕМ".
   - Вот вам и отделение! - торжествующе кричит Герберт. -  Выбито  большими
буквами у вас над головой!
   Какая-то женщина в публике прыснула со смеху. Хохотнул  было  и  один  из
судебных приставов, но  вовремя  сдержался  и  посмотрел  в  другую  сторону
прежде,  чем  Ковитский  успел   обернуться.   Осклабился   секретарь   суда
Бруцциелли. Патти Скуллиери прикрыла  рот  ладонью.  Крамер  поглядывает  на
Майка Ковитского и ждет грома и молний.
   Но вместо этого Ковитский с улыбкой пригнул голову, обвел  зал  зрачками,
пляшущими на волнах бурного белого моря, и сказал:
   - Вы, я вижу, наблюдательны, мистер 92-Икс, и я вас с этим поздравляю. Но
как человек наблюдательный вы могли заметить, что сзади у меня глаз  нет.  А
спереди есть, и они видят  перед  собой  подсудимого,  которому  предъявлено
серьезное  обвинение  и  которому  грозит  тюремное  заключение  сроком   от
двенадцати с половиной до двадцати пяти лет в случае, если присяжные, равные
ему по положению, признают его виновным. И я хочу, чтобы у  них  было  время
рассудить его вину  или  невиновность  по  всей  справедливости...  со  всей
тщательностью и беспристрастностью! У нас свободная страна, мистер 92-Икс, и
никто не может запретить вам вообще верить в любое  божество,  в  какое  вам
вздумается. Но здесь, в суде, вам придется верить в Евангелие от Майка!
   Эти слова прозвучали так свирепо, что Герберт 92-Икс молча  плюхнулся  на
стул. И только посмотрел с укоризной на Тесковитца. Но  тот  в  ответ  пожал
плечами и покачал головой - дескать, тут уж ничего не поделаешь.
   - Пригласите присяжных, - распорядился Ковитский.
   Пристав распахнул дверь комнаты для присяжных. Крамер за столом обвинения
приосанился. Запрокинул голову, демонстрируя мощную шею.  Присяжные  выходят
гуськом, друг за дружкой... трое  негров,  шесть  пуэрториканцев...  Где  же
она?.. Наконец-то появляется в двери! Крамеру сейчас не до хороших манер. Он
уставился прямо на нее. Чудесные, роскошные  каштановые  волосы,  так  бы  и
зарылся лицом, расчесаны на прямой пробор  и  убраны  с  белого  лба.  Глаза
большие, в пушистых ресницах. И эти  изогнутые  темные  губы...  накрашенные
коричневой помадой. Да, да, опять та  же  помада  цвета  жженого  сахара,  с
чертовщинкой, не как у всех, ну до того элегантно!..
   Крамер быстро  оглядывает  возможных  соперников.  Толстопузый  секретарь
Бруцциелли, конечно, ест ее глазами. Все трое приставов глазеют,  забыв  обо
всем, - встань сейчас Герберт 92-Икс со  своего  места  и  уйди,  они  и  не
заметят. Но Герберт и сам к ней приглядывается.  И  Тесковитц.  И  Салливан,
стенографист, за своей стенографической машинкой. И даже  Ковитский!  Да-да!
Крамер о нем кое-что слышал. По виду не скажешь, но ручаться никогда нельзя.
   По пути в ложу присяжных  она  проходит  мимо  стола  обвинения.  На  ней
шерстяная кофточка  персикового  цвета,  пушистая,  из  ангоры  или  мохера,
спереди открытая, и видна атласная блузка в  желто-розовую  полоску,  а  под
блузкой Крамер видит - угадывает  -  пышную  выпуклость  бюста.  А  кремовая
габардиновая юбка в обтяжку подчеркивает линию бедер.
   Одно досадно - что практически  любой  мужчина  по  эту  сторону  Барьера
Правосудия имеет тут определенные шансы на успех. Ну, положим,  не  Герберт,
но его жидконогий  адвокатишка  Тесковитц,  бесспорно.  И  даже  толстопузый
пристав,  эта  бочка   Ками