В тот же миг Рафаэль пронесся мимо Фэллоу вон из женской уборной и  снова
в зал. Фэллоу двинулся следом. На полпути к выходу  его  перехватил  старший
официант, в чьем ведении был их с  Раскином  столик.  Он  улыбнулся  клиенту
мрачной улыбкой, как улыбаются людям, только что понесшим горькую утрату.
   - Мсье, - сказал он, все еще улыбаясь (этак печально, но  по-доброму),  и
подал Фэллоу листок бумаги. Похоже, что счет.
   - Что это?
   - L'addition , мсье. Чек.
   - Чек?
   - Oui, naturellement . Вы заказали обед,  мсье,
вам его приготовили и подали. Мы очень сожалеем о том, что  с  вашим  другом
случилось несчастье... - Затем он понурился и пожал плечами - мол,  все  это
так, но при чем тут мы, жизнь продолжается, и нам надо зарабатывать на хлеб.
Такая беспардонность потрясла Фэллоу. Но еще больше  его  потрясла  мысль  о
том, что этак ему придется платить, да еще в ресторане такого класса.
   - Если вы так печетесь о своем 1'addition, - ответил Фэллоу, - думаю, вам
следует обратиться к мистеру Раскину. -  Протиснувшись  мимо  официанта,  он
направился к двери.
   - Нет-нет! Как же так! - воскликнул официант. Причем уже не тем, прежним,
приторным голосом ресторанного лакея. -  Рафаэль!  -  заорал  он  и  добавил
что-то  по-французски.  В  вестибюле  дорогу  Фэллоу  преградил  вынырнувший
откуда-то Рафаэль. Вид у него был весьма суровый.
   - Минуточку, мсье!
   Фэллоу просто онемел. Но в этот миг Рафаэль вновь повернулся  к  двери  и
расплылся в профессиональной улыбке. Через вращающуюся дверь  вошел,  грозно
стреляя глазами туда-сюда, мрачный плосколицый  громадина  азиат  в  строгой
пиджачной паре.
   Вслед за ним появилась  маленькая  женщина  лет  пятидесяти,  смуглая,  с
темно-красными губами и черными волосами,  уложенными  в  высокую  прическу,
одетая в длинное шелковое манто, из-под которого виднелось длинное, до полу,
красное шелковое платье. Ее драгоценности сверкали так, что в зале хоть свет
гаси.
   - Мадам Такайя! - выдохнул Рафаэль. И вытянул  обе  руки  вперед,  словно
ловил брошенный ему букет.
   На следующий день почти всю первую полосу газеты "Сити лайт" занимали два
циклопических слова, набранных самым крупным шрифтом:

СМЕРТЬ ПО-НЬЮ-ЙОРКСКИ

   Выше, шрифтом помельче:

ШИКАРНЫЙ РЕСТОРАН - МАГНАТУ: "УМИРАЙТЕ СКОРЕЕ, А ТО ПРИБУДЕТ МАДАМ ТАКАЙЯ"

   И понизу страницы: "Только в "Сити лайт": Питер Фэллоу - наш  человек  за
столиком".
   В придачу к основной статье, где злополучный обед описывался в  красочных
подробностях, не исключая и того, как официанты деловито прыгали через  тело
Артура Раскина, опубликован  был  еще  и  дополнительный  материал,  который
привлек почти такое же внимание. Заголовок гласил:

СЕКРЕТ УМЕРШЕГО МАГНАТА: КОШЕРНЫМИ БОИНГАМИ В МЕККУ

   К полудню трескучий рейтеровский телетайп, стоявший  в  кабинете  Мыша  в
углу, обрушил на редакцию ярость всего мусульманского мира. Мыш  улыбался  и
потирал руки. Еще бы, ведь интервью с Раскинем было его идеей.
   И песнь, что он напевал себе под нос, переполненный  радостью,  какую  не
купишь и за миллионы, звучала так: "Вот теперь я лихой газетчик, вот  теперь
я лихой газетчик, вот теперь я лихоооооой газетчик!"

27
Герой улья

   Демонстранты исчезли так же внезапно, как  появились.  Грозить  убийством
тоже перестали. Вот надолго ли? Теперь Шерману приходилось соразмерять страх
смерти с угрозой разорения. Он пошел на  компромисс.  Через  два  дня  после
демонстрации сократил количество телохранителей до двух:  одного  оставил  в
квартире и одного в доме родителей.
   И тем  не  менее  деньги  текли  ручьем,  он  просто  истекал  ими!  Двое
телохранителей на круглосуточной вахте - это двадцать пять долларов в час на
человека, в сумме 1200 в день и 438000 в год - хлещут, как кровь из жил!
   Еще двумя днями позже, собравшись с духом, он решил  выполнить  обещание,
которое дал Джуди чуть ли не месяц назад, - пойти с ней вместе на обед к  ди
Дуччи.
   Верная слову, Джуди делала все, что могла, чтобы  ему  помочь.  Любовь  в
программу помощи не входила, что тоже соответствовало данному ею слову.  Так
два подрядчика бывают вынуждены работать вместе, когда у каждого не  хватает
ресурсов...  Что  ж,  это  лучше,  чем  ничего,  видимо...  И  вот  в  таком
расположении духа они вдвоем планировали свое возвращение в свет.
   Теоретической  основой  (товарищества  "Мак-Кой   и   Мак-Кой")   служило
предположение,  что  длинная  статья,   опубликованная   в   "Дейли   ньюс",
сработавшим  на  Киллиана  Фланнаганом,  все   дело   Мак-Коя   исчерпывающе
объясняет. Стало быть, зачем прятаться? Не лучше ли вернуться  к  нормальной
жизни и сделать это как можно более прилюдно?
   Но так ли их поймет le monde, точнее, светская чета ди Дуччи? С ди Дуччи,
впрочем, кое-какой шанс у них все же  был.  Сильвио  ди  Дуччи,  с  двадцати
одного года живший в Нью-Йорке, был сыном итальянца - изготовителя тормозных
колодок. Его жена Кейт родилась и выросла в Калифорнии, в городе Сан-Марино;
Сильвио был у нее третьим богатым мужем. Джуди с ней познакомилась, когда  в
качестве дизайнера декорировала (или, как у них принято говорить,  "делала")
их квартиру. Теперь нужно было вести себя осмотрительно,  и  она  позвонила,
выразив готовность воздержаться от участия в званом обеде.
   - И думать не смейте! - сказала в ответ Кейт ди Дуччи. - Я на  вас  очень
рассчитываю.
   Это чрезвычайно взбодрило Джуди. У нее даже  лицо  стало  другим.  А  вот
Шерману было безразлично. Слишком он был подавлен, слишком изверился,  чтобы
радоваться дружелюбию какой-то Кейт ди Дуччи. Джуди он сказал только:
   - Ладно, поживем - увидим.
   Телохранитель из квартиры, Оккиони,  съездил  на  семейном  универсале  к
родителям за Джуди и вернулся на Парк авеню за Шерманом.  Поехали  на  Пятую
авеню к ди Дуччи. Шерман, вытащив из-за пояса револьвер обиды,  приготовился
к худшему. У ди Дуччи и у Бэвердейджей собирались одни и те же люди  (та  же
вульгарная компания, в которой настоящих коренных нью-йоркеров днем с  огнем
не сыщешь). Еще в те дни, когда его респектабельность была  вне  подозрений,
Бэвердейджи устроили ему ледяной прием и не захотели с ним знаться. Собрав в
один кулак всю свою грубость, невоспитанность,  хитрость  и  светский  лоск,
интересно, что они с ним сделают на этот раз? Себе он говорил, что  ему  уже
давно безразлично, одобряют его или осуждают. Он намеревался, то есть они  -
товарищество "Мак-Кой и Мак-Кой" - намеревались всего  лишь  показать  миру,
что раз греха на них нет, то и жить им можно нормальной  жизнью.  Только  он
сильно опасался, что из этого  показа  ничего  не  выйдет  и  кончится  дело
безобразной сценой.
   В прихожей у ди Дуччи того  сверкания,  которое  слепило  и  преследовало
гостей у Бэвердейджей, не было вовсе. Вместо характерных для Рональда  Вайна
хитрых комбинаций материалов -  шелка  с  дерюгой,  позолоченного  дерева  с
обивочной тесьмой и так далее, у ди Дуччи  все  выдавало  слабость  Джуди  к
торжественному и величественному: мрамор, пилястры с каннелюрами,  массивные
классические карнизы. Но и здесь все было из другого века (в  данном  случае
из восемнадцатого), и гости также  разобрались  на  группы  -  по  несколько
"ходячих рентгенограмм", "лимонных конфеток" и мужчин в темных галстуках; те
же ухмылки, тот же хохоток, те же трехсотваттные взоры, те  же  высокопарные
словеса и неустанная - тра-та-та-та - трескотня разговоров. Короче  -  улей.
Улей! - именно улей! Знакомое жужжание  окружило  Шермана,  но  оно  уже  не
отдавалось в нем  трепетом.  Он  слушал,  каждую  секунду  ожидая,  что  его
позорящее присутствие прервет гул  этого  улья  на  полуслове,  полуухмылке,
полусмешке.
   От группы гостей отделилась  истощенная  женщина  и,  улыбаясь,  пошла  к
ним... Истощенная, но какая красавица!..  Лица  красивее  он  не  видывал  в
жизни... Пепельно-золотистые волосы убраны назад. Высокий лоб, лицо белое  и
гладкое как фарфор, огромные живые глаза и губы, тронутые чувственной - нет,
более того, манящей улыбкой. Откровенно манящей!  Когда  она  коснулась  его
руки, он ощутил, как в нем шевельнулось желание.
   - Джуди! Шерман!
   Джуди и эта женщина обнялись. Совершенно искренне Джуди сказала:
   - Ах, Кейт, какая вы добрая! Вы просто чудо.
   Кейт ди Дуччи просунула руку Шерману под локоть и привлекла его  к  себе,
так что втроем они образовали сандвич: Кейт ди Дуччи между двумя Мак-Коями.
   - Вы не только добрая, - присовокупил Шерман.  -  Вы  к  тому  же  еще  и
смелая.
   И  тут  же  сам  заметил,  что  заговорил  интимным  баритоном,   которым
пользовался, когда затевал ту игру, что стара как мир.
   - Не говорите глупостей! - решительно возразила Кейт ди Дуччи. - Если  бы
вы не пришли, я бы очень, очень обиделась. Пойдемте-ка,  я  вас  кое  с  кем
познакомлю.
   Шерман с беспокойством отметил, что она повела  их  к  живописной  группе
разговаривающих, где доминировала высокая барственная фигура Наннели  Войда,
романиста, который был и у Бэвердейджей.  "Ходячая  рентгенограмма"  и  двое
мужчин в синих костюмах, белых рубашках и синих галстуках лучились светскими
улыбками, глядя в рот великому писателю. Кейт  ди  Дуччи  представила  вновь
прибывших, затем увела Джуди из прихожей в салон.
   Шерман затаил дыхание, приготовясь к афронту  или,  в  лучшем  случае,  к
остракизму. Но нет, все четверо расточали щедрые улыбки.
   - А, Мак-Кой, - произнес Наннели Войд, - должен вам сказать, я не раз, не
раз за последние несколько дней о  вас  думал.  Добро  пожаловать  в  легион
отверженных... Ведь вас уже изрядно потрепали плодовые мушки.
   - Плодовые мушки?
   - Пресса. Меня, знаете ли, забавляет покаянный пыл этих... насекомых. "Не
слишком ли мы агрессивны, не слишком  ли  бессердечны,  жестоки?"  -  словно
пресса - это прожорливый зверь, тигр какой-то. По-моему, им нравится,  чтобы
их  считали  кровожадными.  Я  это  называю  похвальбой  в   форме   нежного
самопорицания. Какой там зверь - насекомые. Всего лишь плодовые мушки. Летят
на  запах,  отмахнешься  -  не  укусят,  разлетятся,  попрячутся,  а   стоит
отвернуться, они опять тут как тут. Плодовые мушки. Но  вам-то,  я  полагаю,
этого объяснять не надо.
   Несмотря на то что великий литератус использовал его несчастье явно  лишь
как постамент, чтобы на нем воздвигнуть энтомологическую  метафору,  которая
имела довольно-таки лежалый вид, Шерман  был  ему  благодарен.  В  некотором
смысле  Войд  действительно  его  собрат-легионер,  товарищ  по   несчастью.
Помнилось (хотя Шерман никогда не уделял особого внимания  окололитературным
сплетням), Войда в свое время заклеймили как гомосексуалиста или бисексуала.
По  этому  поводу  стоял  довольно  большой  шум   в   прессе...   До   чего
несправедливо! Как смеют эти... насекомые приставать  к  человеку,  который,
может быть, и ломака, зато способен на такое  великодушие,  так  сочувствует
невзгодам других? Ну и что, если он... голубой? Откуда-то само  подвернулось
словечко "голубой"; раньше  Шерман  пользовался  другим  термином.  (Вот  уж
действительно: либерал - это консерватор, который побывал за решеткой.)
   Зарядившись от своего нового собрата смелостью, Шерман рассказал  о  том,
как женщина с лошадиным лицом  совала  ему  в  нос  микрофон,  когда  они  с
Кэмпбелл вышли из дома, и как он от нее отмахнулся - просто чтобы в лицо  не
лезла, а теперь она подала на него в  суд!  Плачет,  скулит,  жалуется  -  и
требует с него 500000 долларов!
   Все в их  группке,  включая  самого  Войда,  смотрели  ему  в  рот,  сияя
светскими улыбками.
   - Шерман! Шерман! Черт побери! - Звучный голос... Шерман  обернулся...  К
нему шел молодой человек огромных габаритов... Бобби Шэфлетт...  Оторвавшись
от другой такой же декоративной группы, он направился к нему с  простодушной
крестьянской улыбкой во всю физиономию. Протянул руку, Шерман  пожал  ее,  и
Провинциальный Самородок пропел:
   - Ну и делов вы наворотили с тех пор, как мы последний раз виделись! Ну и
наворотили, сто чертей в дышло!
   Что на это сказать, Шерман не имел понятия. Как выяснилось, говорить  ему
ничего было и не нужно.
   - Меня самого, кстати, в прошлом году арестовывали в Монреале,  -  сказал
очень довольный собой Золотой Пастушок. - Слыхали небось?
   - Гм... нет. Не слыхал.
   - Не слыхали?
   - Нет... Господи, но... вас-то за что?
   -  ПИСАЛ  НА  ДЕРЕВЦЕ!  Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!  Они   там   на   уши
становятся, если у них в Монреале в полночь пописать  на  деревце,  особенно
если у самых дверей отеля! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
   Шерман ошеломленно уставился на его радостную физиономию.
   - Швырнули меня в  кутузку!  Появление  в  непристойном  виде!  ПИСАЛ  НА
ДЕРЕВЦЕ! Ха-ха-ха-ха-ха-xa-xa-xal - Затем чуть спокойнее:
   - Вы знаете, до этого мне за решетку попадать не приходилось. А  как  вам
за решеткой показалось?
   - Так себе, - отозвался Шерман.
   - Очень вас понимаю, - сказал Шефлетт, - но и  страшного  нет  ничего.  Я
очень наслышан, что там с нашим братом делают другие заключенные? -  Это  он
произнес с вопросительной интонацией. Шерман кивнул. - А хотите  знать,  что
они делали со мной?
   - Что?
   - Кормили яблоками.
   - Яблоками?
   - Истинный факт. Нам когда в первый раз  принесли  еду,  она  была  такая
скверная, что я не мог есть, - а  поесть-то  я  люблю.  Смог  съесть  только
яблоко, которое полагалось вроде как на третье. И знаете что? Про то, что  я
съел только яблоко, сразу пошла молва, и все стали слать мне свои  яблоки  -
все арестанты, по всей тюрьме. Передавали по цепочке,  из  рук  в  руки,  из
камеры в камеру. Когда пришло время выходить на волю, я по самую макушку был
завален яблоками! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
   Поощренный этой лакировкой тюремной действительности, Шерман рассказал  о
пуэрториканце в  вольере  распределителя,  который  видел,  как  телевидение
снимало его в наручниках, и решил узнать, за что его арестовали.  И  о  том,
как его ответ "халатность за рулем" явно разочаровал любопытствующего,  а  в
результате,  когда  поинтересовался   следующий   заключенный,   он   сказал
"убийство". (Черный юнец с бритой головой... При воспоминании о нем  Шермана
снова на миг обдало страхом... Об этом он рассказывать не стал.) Все  в  его
группе - в его группе, - все, весь букет:  и  знаменитый  Бобби  Шэфлетт,  и
знаменитый Наннели Войд, и три другие  светские  фигуры  -  внимательно  его
слушали, ели глазами. На лицах восторг и взволнованное предвкушение! Шермана
обуяло непреодолимое желание тоже  приукрасить  рассказ  о  своих  подвигах.
Поэтому он изобрел третьего сокамерника. Когда этот сокамерник  спросил,  за
что его посадили, он будто бы сказал: "преднамеренное убийство".
   -  Хуже  просто  ничего  не  придумалось,  -  развел  руками   выдающийся
авантюрист Шерман Мак-Кой.
   - Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, - зашелся Бобби Шэфлетт.
   - Хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо, - зашелся Наннели Войд.
   - Хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи, - зашлась "ходячая рентгенограмма"  и
двое мужчин в синих костюмах.
   - Хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе, -  зашелся  Шерман  Мак-Кой,
словно  пребывание  в  арестантском  вольере  -  это  ерунда,  лишний  повод
позабавить людей рассказом о своих доблестных похождениях.
   В обеденной зале у ди Дуччи, так же как  и  у  Бэвердейджей,  стояли  два
круглых  стола,  и  в  центре  каждого  красовалось  творение  Гека   Тигга,
знаменитого флориста. Для нынешнего  вечера  он  сотворил  пару  миниатюрных
деревцев - высотой дюймов по  пятнадцать,  не  больше  -  из  сухих  побегов
глицинии. К веточкам приклеил множество ярких засушенных  васильков.  Каждое
деревце как бы росло на лужайке около фута в  поперечнике,  усеянной  живыми
лютиками  так  густо,  что  они  соприкасались.   Каждую   лужайку   окружал
миниатюрный заборчик из тисового штакетника. На сей раз, впрочем, у  Шермана
не было возможности как следует изучить творение  юного,  но  уже  успевшего
прославиться  мистера  Тигга.  Собеседники  за  столом  его  не  только   не
игнорировали, наоборот, он царил на своей половине.  Слева  от  него  сидела
знаменитая "ходячая рентгенограмма" по имени  Ада  Бесс,  которую  за  глаза
называли Зада Без за то, что упорной голодовкой она довела себя  до  полного
исчезновения glutei maximi   и  прилегающих  к  ним
тканей, то есть всего того, что  в  просторечии  зовется  задом.  У  нее  от
поясницы и до полу все шло так прямо, что хоть отвесом  проверяй.  Слева  от
нее сидел Наннели Войд, а от него слева - "ходячая рентгенограмма" по  имени
Лили Брэдшоу (торговля недвижимостью). Справа от  Шермана  сидела  "лимонная
конфетка" Жаклин Бэлч - блондинка, жена Нобби Бэлча,  наследника  состояния,
приобретенного  на  торговле   средством   под   названием   "Колонэйд"   от
расстройства желудка.  Справа  от  нее  восседал  не  кто  иной,  как  барон
Хохсвальд, а справа от барона - Кейт ди Дуччи. На протяжении всего обеда эти
шестеро  внимали  исключительно  мистеру  Шерману   Мак-Кою.   Преступность,
экономика, Бог, Свобода, бессмертие - о чем бы  ни  соблаговолил  заговорить
Мак-Кой, герой "дела Мак-Коя", весь стол слушал затаив дыхание, не  исключая
даже такого эгоцентричного говоруна, как Наннели Войд.
   Войд сказал, что был удивлен, когда узнал, какие  огромные  деньги  можно
зарабатывать на облигациях, и Шерман понял, что Киллиан прав: пресса создала
у всех впечатление, будто он титан финансового мира.
   - Нет, честно, - говорил Войд. - Я  всегда  считал  торговлю  облигациями
таким, знаете... ммммммм... мелкотравчатым занятием.
   Шерман поймал себя на том, что улыбается кривенькой  улыбочкой  человека,
посвященного в некий пикантный секрет.
   - Десять лет назад, - сказал он, - вы были бы правы. Нас  называли  тогда
"беззубыми облигаторами". - Он снова улыбнулся. - Давненько уже я  этого  не
слыхал. Сегодня раз в пять больше денег переходит  из  рук  в  руки  в  виде
облигаций, чем в виде акций. - Он повернулся  к  Хохсвальду,  который  сидел
весь подавшись вперед, чтобы не пропустить ни слова. - Не правда ли, барон?
   - О да, да, - подтвердил старик. - Наверное, так и есть. - И сразу рот на
замок: не упустить, услышать все, что, может быть, еще выскажет Мак-Кой.
   - В более-менее крупном бизнесе  все  сделки  по  продаже,  поглощению  и
слиянию компаний - все происходят с применением облигаций, - вещал Шерман. -
А  государственный  долг?  Триллион  долларов!  Думаете,  что   это?   Опять
облигации. И каждый раз, когда колеблется процентная ставка по ним  -  вверх
или вниз, не важно, - от каждой облигации отламываются  маленькие  крошки  и
застревают в трещинах тротуара. - Он помолчал,  самоуверенно  улыбаясь...  а
сам подумал: с какой стати он вдруг употребил этот неприятный образ, который
сочинила Джуди?.. Усмехнулся, продолжил:
   - Главное, не воротить нос от  этих  крошек,  потому  что  их  миллиарды,
миллиарды и миллиарды. Мы в "Пирс-и-Пирсе", можете не сомневаться, подметаем
их очень и  очень  тщательно.  -  Мы!.,  в  "Пирс-и-Пирсе"!  Даже  маленькая
"конфетка" справа, эта Жаклин Бэлч, вовсю кивала, будто она хоть  что-нибудь
понимает.
   Заговорила Ада Бесс, всегда кичившаяся своей прямолинейностью:
   - Скажите, мистер Мак-Кой,  я,  что  называется,  вот  прямо  так  -  без
экивоков: что все-таки случилось там, в Бронксе?
   Теперь все в едином порыве подались вперед и  как  зачарованные  ели  его
глазами.
   Шерман улыбнулся.
   - Мой адвокат не велит мне ничего говорить о том, что там случилось. -  И
сам тоже склонился вперед, поглядел направо,  потом  налево  и  доверительно
проговорил:
   - Но, если между нами, это была попытка грабежа. В прямом смысле - грабеж
на большой дороге.
   Они все так подались вперед, так вытянули шеи, что у тигговского  деревца
на лютиковой лужайке чуть не столкнулись лбами.
   - Но почему бы, - спросила Кейт ди Дуччи, - вам не рассказать об  этом