етить самый радушный прием.
   - Тони,  вы  страшно  преувеличиваете,  -  возражает  мистер  Эд  Фиск  и
краснеет, но при этом и польщенно улыбается, давая понять, что преувеличение
не так уж далеко от истины.
   Его усаживают за стол и спрашивают, что он будет пить. Он заказывает.
   - Ну, что новенького в Гарлеме, Эд?
   Мистер Эд Фиск краснеет еще пуще и признается, что как раз сегодня был  в
Гарлеме. Имен  он  не  называет,  но  у  него  состоялась  встреча  с  одним
субъектом, к которому он приехал с щекотливым  поручением:  вырвать  долг  в
довольно круглую сумму - триста пятьдесят тысяч  долларов.  Рассказывает  он
сбивчиво,  с  заминками,  потому  что  старательно  обходит  вопрос  расовой
принадлежности "субъекта", а  также  и  происхождения  денег.  Но  англичане
смотрят ему в рот и восторженно ловят  каждое  слово,  как  будто  он  самый
лучший  рассказчик,  какого  им  довелось  услышать  в  Новом   Свете.   Они
ухмыляются, они покатываются со смеху и хором подхватывают концы фраз  -  ну
прямо мюзикл Гилберта и Салливана! Мистер Эд Фиск распаляется,  говорит  все
увереннее и свободнее. Выпитый стаканчик сделал свое дело. Фиск  не  скупясь
пускается в самые драгоценные и  пикантные  гарлемские  подробности.  А  его
окружают такие приветливые английские лица!  Сияют  улыбки.  Умеют  же  люди
ценить дар непринужденной беседы! Он щедро, не глядя, заказывает выпивку  на
всех,  Фэллоу  получает  еще  один   коктейль   "Саутсайд",   а   американец
рассказывает про зловещего верзилу по прозвищу Красавчик,  у  которого  одна
большая золотая серьга в ухе, - ну настоящий пират!
   Англичане осушили свои стаканы и один за другим уходят,  первый  -  Тони,
потом Каролина, за Каролиной Рейчел, за ней  Джони  Робертсон,  за  ним  Ник
Стоппинг. Когда и Фэллоу, извинившись тихой скороговоркой, поднялся и вышел,
за столом остались только Сент-Джон Томас с Билли Кортесом,  и  Билли  тянул
Сент-Джона за рукав, так как в восхищении, с которым его друг  внимал  этому
богатому пупсику с нежным, как персик, лицом, он уловил определенную  толику
неподдельности.
   На улице Фэллоу представил себе,  счет  на  какую  сумму  сейчас  подадут
молодому мистеру Фиску, и в темноте блаженно,  пьяно  ухмыльнулся.  Под  две
сотни подлетит. Ничего, заплатит, бедный карасик, и не пикнет.
   Ох уж эти янки. С ума сойти.
   Осталось только разрешить проблему ужина.  Ужин  в  "Лестере",  даже  без
вина, это самое малое - сорок долларов с носа.
   Фэллоу плетется к телефонной будке на углу.  Есть,  например,  такой  Боб
Бауле, редактор одного американского журнала. Должно  сработать...  Конечно,
его костлявая сожительница, Мона как там ее,  труднопереносима,  даже  когда
молчит. Но ничего в жизни не дается даром.
   Он  входит  в  будку,  опускает  четвертак.  Если   повезет,   то   через
какой-нибудь час он уже снова очутится в "Лестере" и будет есть свое любимое
блюдо - пулярку "Вожделение", которая особенно хороша с красным  вином.  Ему
больше всего нравится "Вье Галюш", французское, в бутылке с  занятным  таким
горлышком.

8
Уголовное дело

   За рулем - ирландский детектив  Мартин,  рядом  с  ним  -  его  напарник,
еврейский детектив Гольдберг, а Крамер на заднем сиденье и ровно  посредине,
так что ему виден спидометр. Едут  по  скоростному  шоссе  Майора  Дигана  в
сторону Гарлема на приличной ирландской скорости шестьдесят пять миль в час.
   Для Крамера Мартин - прежде всего типичный  ирландец.  Он  вспомнил,  где
увидел его в первый раз. Это было вскоре после его поступления на  работу  в
Особо опасный отдел. Его направили на место преступления  на  Сто  пятьдесят
вторую улицу Ист-Сайда, где в автомобиле, на заднем сиденье,  был  застрелен
человек. Автомобиль оказался "кадиллак седан де Билль". Одна  задняя  дверца
была  распахнута,  и  возле  нее  стоял  следователь,  небольшого  росточка,
поджарый и легкий, голова на тонкой шее, слегка асимметричное, худое лицо  и
глаза добермана пинчера. Следователь  Мартин.  Следователь  Мартин  при  его
появлении тороватым жестом метрдотеля указал на внутренность машины,  Крамер
заглянул, и зрелище, которое ему представилось, оказалось таким,  что  слова
"застрелен на заднем сиденье автомобиля" даже отдаленно  не  могли  выразить
этой жути. Убитый был тучный мужчина в пестро-клетчатом пиджаке. Он сидел  в
машине, обеими руками держась за колени, будто вздергивая штанины,  чтоб  не
помялась стрелка. А под подбородком у него ярко алело нечто вроде кумачового
нагрудника. И не было двух третей головы. А заднее стекло  "кадиллака"  было
заляпано, будто кто-то швырнул в окно томатную пиццу. Алый нагрудник  -  это
была артериальная кровь, выхлеставшая фонтаном из разорванной шеи. "Черт!  -
отшатнулся Крамер. - Видал? Надо же!.. Полная машина кровищи!" На что Мартин
ответил: "Ну испортили, к ядреной матери, денек человеку".  Крамеру  сначала
послышалось в этой реплике осуждение: нечего было расклеиваться. Но потом он
понял, что Мартину только того и надо - велика ли  радость  угощать  новичка
крепким  кровавым  вином  бронкского   разлива,   если   человек   даже   не
расклеивается? С тех пор  Крамер  старался  по  мере  возможности  на  месте
преступления держаться по-ирландски.
   Напарник Мартина Гольдберг был в  два  раза  крупнее,  здоровенный  такой
окорок, на голове - шапка курчавых  волос,  под  носом  -  усы  с  обвислыми
концами по углам рта, могучая шея. Мартины бывают ирландцы, а бывают  евреи.
Как Крамеры бывают евреи, а бывают немцы. Но за всю историю человечества  не
было Гольдберга - нееврея. За исключением разве что вот этого. Похоже,  что,
работая на пару с Мартином, он успел тоже переродиться в ирландца.
   Мартин за рулем слегка повернул голову,  обращаясь  к  Крамеру,  сидящему
сзади:
   - Я поверить себе не могу, что еду в Гарлем слушать эту задницу. Добро бы
еще по агентурной наводке, это бы  другое  дело.  Но  как  он,  сука,  сумел
дотянуться до Вейсса?
   - Понятия не имею, - равнодушно  пожал  плечами  Крамер,  показывая  этим
тоном, что он тоже свой малый и  тертый  калач  и  понимает,  что  дело,  по
которому их послали, - типичная бодяга. А  в  действительности  он  все  еще
переживает вчерашний триумф. Герберт 92-Икс был  повергнут.  А  Шелли  Томас
взошла в зенит, ослепительная, как солнце. - Вроде бы Бэкон позвонил Джозефу
Ленарду. Знаете Ленарда? Черный депутат.
   Он сразу же почувствовал, что для  разговора  с  Мартином  и  Гольдбергом
"черный" звучит чересчур деликатно, интеллигентно, чересчур  либерально.  Но
никакого другого слова употребить не решился.
   - Угу, знаю, - отвечает Мартин. - Тоже тот еще тип.
   - Я только так говорю, предположительно, - объясняет Крамер. -  У  Вейсса
выборы в ноябре, и если Ленард  попросит  оказать  ему  любезность,  он  ему
окажет  любезность.  Ему   нужна,   он   считает,   поддержка   черных.   На
предварительных выборах против него баллотируется Сантьяго, пуэрториканец.
   Гольдберг презрительно фыркнул.
   - Мне  нравится,  как  они  говорят:  "поддержка".  Можно  подумать,  там
существует какая-то организация.  Просто  смех  один.  В  Бронксе  не  умеют
организовать даже чашку кофе. И то же самое в Бедфорд-Стайвесенте. Я работал
в Бронксе, в Бедфорд-Стайвесенте и в  Гарлеме.  В  Гарлеме  немного  все  же
больше соображают. В Гарлеме если взять какого-нибудь  охламона  и  сказать:
"Слушай, можно сделать вот так, а можно эдак, так отделаешься дешево, а эдак
- попотеешь, решай сам", они хотя бы поймут, о  чем  речь.  А  в  Бронксе  и
Бедфорд-Стайвесенте и думать не моги. Бед-Стай хуже всего. Там ты  с  самого
начала по уши в дерьме. Точно, Марти?
   - Угу, - безразличным тоном отвечает Мартин. Хотя Гольдберг и пользовался
неопределенно-личными оборотами, но Мартин не склонен обсуждать  полицейские
проблемы. - Значит, Бэкон позвонил Ленарду, а Ленард позвонил Вейссу. И  что
дальше?
   - Мать этого парнишки Лэмба, она работает на Бэкона или раньше  работала,
- объясняет, что знает, Крамер. - Она заявила, что располагает сведениями  о
том,  как  было  дело  с  ее  сыном,  но  у  нее  на  руках  ворох  штрафных
автомобильных талонов, и уже выписан на нее ордер, поэтому она  не  решается
идти в полицию. Ну и сговорились: Вейсс  аннулирует  ордер  и  назначает  ей
рассрочку на  оплату  штрафов,  а  она  передает  нам  сведения,  но  только
непременно в присутствии Бэкона.
   - И Вейсс на это идет.
   - Именно.
   - Красота.
   - Вы же знаете Вейсса, - говорит Крамер. - У него одно на уме: что  он  -
еврей и должен переизбираться в округе, где население на семьдесят процентов
- негры и пуэрториканцы.
   - У вас имели когда-нибудь дело с этим Бэконом? - спрашивает Гольдберг.
   - Нет.
   - Лучше сними часы, перед тем как зайти в помещение. Этот хрен собачий  -
паразит и вор.
   - Я об этом и думаю, Дейви, - говорит Мартин. - Где тут денежный интерес?
Непонятно. Но что в основе - корысть, это как пить дать. -  И  спрашивает  у
Крамера:
   - Не  приходилось  слышать  про  Коалицию  по  трудоустройству  "Открытые
двери"?
   - А как же.
   - Тоже Бэкона затея. Заявляются в рестораны и требуют рабочие  места  для
меньшинств.  Посмотрел  бы  ты,  какую  хренову  свалку  они   устроили   на
Ган-Хиллроуд. Там в долбаном ресторане и так ни одной белой рожи. Непонятно,
о каких меньшинствах они хлопочут, разве что о  своих  амбалах  с  обрезками
железной трубы в руке, тоже меньшинство, так сказать.
   Крамер не уверен, можно ли считать слово "амбалы" расистским термином. Но
все-таки до такой степени уподобиться ирландцу он не решается.
   - Ну и где тут у них корысть?
   - Как  где?  Для  них  это  деньги.  Если  бы  директор  сказал:  "Да-да,
пожалуйста, нам как раз нужны работники,  можем  взять  вас",  они  на  него
посмотрят, как на сумасшедшего. Им только нужно, чтобы им платили. И  то  же
самое - "Антидиффамационная лига Третьего мира".  Эта  шайка  собирается  на
Бродвее  и  по  разным  поводам  подымает  страшный  крик.  Тоже  Бэкон  ими
заправляет. Такой душка.
   - Но эта Коалиция по трудоустройству "Открытые двери", у них же  до  драк
дело доходит, - говорит Крамер.
   - Да хрен же доходит. Одно кино, - бурчит Гольдберг.
   - Если это притворство, то непонятно зачем. Ведь их убить могут.
   - Надо их видеть, чтоб понять, - пожимает плечами Мартин. - Эти сдвинутые
выродки готовы за так устраивать с утра до ночи драки и  поножовщину.  А  уж
если им кто отвалит за это доллар-другой, и подавно.
   - Помнишь того, что с трубой на тебя набросился, Марти?
   - Еще бы не помнить. Он мне, сволочь, по ночам снится. Здоровенный  такой
верзила, и золотая серьга из уха свисает вот так. - Он складывает кольцо  из
большого и указательного пальцев и приставляет к правой мочке.
   Насколько всему этому верить, Крамер толком не знает. Он  когда-то  читал
одну статью в "Голосе Гринич-Виллидж",  где  Бэкон  подавался  как  "уличный
социалист", негритянский народный  политик,  который  своим  умом  дошел  до
разоблачения оков  капитализма  и  сам  сообразил,  как  действовать,  чтобы
добиться прав для черных. Вообще Крамер левым движением не увлекался. И  его
отец тоже. Однако в родительском доме,  где  Ларри  рос,  слово  "социалист"
имело религиозные обертоны - как "Масада" или "3елот". В этом  понятии  было
что-то еврейское.  Пусть  социалист  совсем  заврался,  пусть  он  жесток  и
мстителен, все равно где-то в нем есть искра божьего  света,  отблеск  Яхве.
Может быть, то, чем занимается Бэкон, -  обман  и  вымогательство.  А  может
быть, и нет. В каком-то смысле все рабочее движение с самого начала  -  одно
сплошное вымогательство. Что такое забастовка,  как  не  вымогательство  под
высказанной или молчаливой угрозой  насилия?  В  доме  Крамеров  к  рабочему
движению отношение  было  тоже  слегка  религиозное.  Профсоюзы  были  вроде
восстания зелотов против злодейской силы  гоев.  Крамер-отец,  капиталист  в
душе и типичный прислужник капиталистов в реальной жизни, никогда не состоял
ни в одном профсоюзе и на членов  профсоюзов  смотрел  исключительно  сверху
вниз. Тем не менее, когда однажды  по  телевидению  выступил  сенатор  Барри
Голдуотер, отстаивая законопроект о праве на работу, папаша Крамер  рычал  и
чертыхался так, что рядом с ним  Джо  Хилл  и  Индустриальные  Рабочие  Мира
показались бы членами согласительной комиссии. Да, рабочее  движение  -  это
религия, как и сам иудаизм. В него веруют в применении к человечеству  и  не
вспоминают в личной жизни. Странная это вещь, религия. Отец  драпировался  в
нее, как в плащ... И этот тип Бэкон тоже драпируется в религию... И  Герберт
92-Икс... Герберт... Крамеру  вдруг  представился  повод  похвалиться  своим
триумфом.
   - С этой религиозной публикой такая морока, -  говорит  он,  обращаясь  к
спинам двух полицейских на передних сиденьях. - Я вот только что провел дело
одного парня, его -  представляете?  -  зовут  Герберт  92-Икс...  -  Он  не
говорит: "Я только что выиграл дело". Это можно будет ввернуть чуть  погодя.
- Так он...
   Мартину и Гольдбергу, может быть,  конечно,  наплевать.  Но,  по  крайней
мере, они понимают, о чем речь...
   И всю дорогу до Гарлема он занимал их оживленным рассказом.
   В баронской приемной Преподобного Бэкона, куда секретарша ввела  Крамера,
Мартина и Гольдберга,  не  было  ни  души.  И  прежде  всего  блистал  своим
отсутствием сам Преподобный Бэкон. Вращающееся кресло, что  высилось  позади
стола, торжественно пустовало.
   Секретарша усадила их в кресла у стола и вышла. Крамер посмотрел  в  окно
на мрачные голые стволы деревьев в гнилостных  желто-зеленых  плешах.  Потом
задрал голову и стал разглядывать своды,  и  вычурную  лепнину  потолков,  и
прочие архитектурные излишества, неотъемлемые черты миллионерского обиталища
восьмидесятилетней давности. Мартин и Гольдберг были заняты тем  же.  Мартин
переглядывался с напарником, чуть  вздернув  угол  рта,  что  явно  означало
"Ничего себе халупка!".
   Но вот растворились двери, и вошел высокий чернокожий господин в  дорогом
черном костюме особого покроя, подчеркивающего ширину плеч и тонкость талии.
Пиджак застегивался  на  две  пуговицы,  и  в  глубоком  вырезе  открывалась
роскошная белая крахмальная манишка. Жесткий белый воротничок на черной  шее
слепил глаза. А галстук был в черную косую клеточку - когда-то  такой  носил
Анвар Садат. От одного взгляда на вошедшего Крамер  ощутил  себя  помятым  и
затрапезным.
   Он колебался, встать  ему  навстречу  или  нет,  прекрасно  понимая,  как
расценят его почтительность Мартин и Гольдберг. Но выхода не было. Он встал.
Мартин немного выждал и тоже поднялся, а за ним и Гольдберг.  При  этом  они
переглянулись и оба одинаково скривили рты. Поскольку первым, кто встал, был
Крамер, хозяин дома подошел сначала к нему, протянул руку и произнес:
   - Реджинальд Бэкон.
   Крамер руку пожал и отрекомендовался:
   - Лоренс Крамер, Окружная  прокуратура  Бронкса.  Следователь  Мартин.  И
следователь Гольдберг.
   Мартин поглядел на руку Бэкона глазами умного добермана, так что поначалу
было непонятно, собирается ли он взяться  за  нее  рукой  или  же  вцепиться
зубами. Но в конце концов взял и  стал  трясти.  Тряс  чуть  не  полсекунды,
словно дотронулся до липкого креозота. Также поступил и Гольдберг.
   - Позвольте предложить вам кофе, джентльмены?
   - Нет, спасибо, - ответил Крамер.
   А  Мартин  устремил  на  Преподобного  Бэкона  ледяной  взгляд  и  дважды
очень-очень  медленно  покачал  из  стороны  в  сторону  головой,   так   же
недвусмысленно, как будто сказал словами: "Нет уж, скорее от жажды подохну".
И Гольдберг, еврейский ирландец, последовал его примеру.
   Преподобный Бэкон, обойдя письменный стол, уселся в свое высокое  кресло.
Сели и они. Он откинулся на спинку, задержал на Крамере бесстрастный взор, а
потом тихим, мягким голосом осведомился:
   - Окружной прокурор объяснил вам, что случилось у миссис Лэмб?
   - Да, мой начальник отдела объяснил.
   - Начальник отдела?
   - Фицгиббон. Начальник Отдела убийств.
   - Значит, вы из Отдела убийств?
   - Когда сообщается, что пострадавший  в  уличном  происшествии  может  не
выжить, дело для начала  регистрируется  как  убийство.  Не  всегда,  но  по
большей части.
   - Миссис Лэмб лучше не говорить, что несчастье с ее сыном рассматривается
как убийство.
   - Я понимаю, - кивает Крамер.
   - Буду вам признателен.
   - А где же миссис Лэмб?
   - Здесь. Сейчас придет. Но я  хочу  перед  тем,  как  она  появится,  вам
кое-что сказать. Она очень переживает. Ее сын при смерти, она  это  знает  и
одновременно не знает... Да... Она это  и  знает  и  одновременно  знать  не
хочет. Вы меня понимаете? И в то же самое время  у  нее  неприятности  из-за
каких-то штрафных талонов. Она говорит себе: "Я должна быть рядом  с  сыном,
но что, если из-за каких-то ихних штрафных талонов меня арестуют?"... Да.
   - Но из-за ихних талонов она  пусть  не  переживает,  -  говорит  Крамер,
пользуясь той же манерой выражаться. Он не может и не хочет отличаться речью
от собеседников:
   - Окружной прокурор отменил ордер. Штрафы надо будет заплатить, но  арест
ей теперь не угрожает.
   - Я говорил это, но вы лучше ей сами скажите.
   - Да, конечно, но вообще-то мы здесь, чтобы услышать, что скажет она.
   Это - для Мартина и Гольдберга, чтобы не сочли, что он переметнулся.
   Преподобный Бэкон помолчал, глядя на Крамера,  а  затем  снова  заговорил
тихим голосом:
   - Это правда. У нее есть что вам сказать. Но я сначала  расскажу  вам  об
ихней судьбе, о ней и ее сыне Генри. Генри - прекрасный юноша... то есть был
прекрасным юношей. Господи,  какая  трагедия!  Прекрасный  юноша,  лучше  не
найти, да... Посещает церковь, не замешан ни в каких дурных  делах,  кончает
среднюю школу, собирается в колледж... Достойный молодой человек. И  он  уже
окончил одну очень трудную школу, потруднее Гарвардского университета, школу
жизни в муниципальной новостройке. Он  ихнюю  школу  прошел  и  сумел  выйти
достойным молодом человеком. Генри Лэмб - наша надежда!  Вернее,  был  нашей
надеждой. Да... Надеждой! И вдруг кто-то, какой-то  проезжий,  р-раз!  -  он
громко шлепнул ладонью по столу, - переехал его и даже не остановился!
   Присутствие Мартина и Гольдберга требовало  от  Крамера  прекратить  этот
цирк.
   - Возможно, Преподобный Бэкон, - говорит он, - но пока у нас нет  данных,
позволяющих утверждать, что был совершен наезд,  а  затем  бегство  с  места
наезда.
   Преподобный Бэкон снова задержал на нем взгляд и впервые за весь разговор
улыбнулся.
   - Данные вы будете иметь сколько понадобится. Вы  встретитесь  с  матерью
Генри Лэмба. Я знаю ее хорошо. Да... И что она говорит,  можно  верить.  Она
член моей паствы. Работящая, хорошая женщина...  Да...  Хорошая  женщина.  И
работа у нее хорошая, в Бюро регистрации браков, это при  городском  совете.
Пособия никогда не брала ни полцента. Хорошая мать хорошего сына. -  Тут  он
нажал кнопку у себя на столе, пригнулся и произнес:
   - Мисс Хэдли, пригласите миссис Лэмб. Да, и вот еще что. У нее мужа, отца
Генри, шесть лет  назад  убили,  застрелили,  когда  возвращался  вечером  с
работы. Оказал сопротивление грабителю.
   Преподобный Бэкон, скорбно кивая, обвел посетителей взглядом.
   Тут Мартин встает и принимается смотреть в полукруглое окно.  Он  смотрит
так внимательно, что Крамер подумал: не заметил ли он грабителя  в  квартире
напротив? Преподобный Бэкон оглядывается на него с недоумением.
   - Это что за деревья? - спрашивает Мартин.
   - Которые, Марти? - Гольдберг встает вслед за Мартином.
   - Да вон те, - Мартин указывает пальцем.
   Преподобный Бэкон разворачивает свое кресло и тоже смотрит в окно.
   - Это платаны, - поясняет он.
   - Платаны, надо же, - произносит Мартин вдумчивым тоном юного натуралиста
в ботаническом саду. - Вон какие стволищи. Футов небось пятьдесят в высоту.
   - Тянут