зможности:  непредумышленное
убийство - раз и убийство по преступной халатности - два, хотя за все время,
что я работал в Окружной прокуратуре, обвинение  в  убийстве  по  преступной
халатности выдвигалось, только если водитель был  пьян.  Вдобавок  ко  всему
этому  у  них  еще  есть  отъезд  с  места  происшествия  и  недонесение   о
происшествии. И то и другое - уголовные деяния.
   - Но раз в тот момент, когда был сбит пострадавший, за рулем машины сидел
не я, разве можно именно против меня выдвинуть все эти обвинения?
   - Минуточку, сейчас мы дойдем до этого, но сначала дайте  я  вам  кое-что
объясню. Очень возможно, что перечисленные обвинения вообще ни  против  кого
нельзя будет выдвинуть.
   - Да? - Шерман сразу ожил при этом проблеске надежды.
   - Вы ведь тщательно осмотрели свою машину, верно? Ни вмятин, ни крови, ни
ткани, ни разбитого стекла? Так?
   - Так.
   - Совершенно очевидно, что удар, полученный тем парнем, был несильный.  В
кабинете скорой помощи ему наложили повязку на руку и отпустили. Верно?
   - Верно.
   -  В  сущности,  вы  вообще  даже  не  знаете,  сшибла  ли  ваша   машина
кого-нибудь.
   - Ну, я все-таки услышал какой-то звук.
   - Мало  ли  что  это  могло  быть.  Вы  что-то  слышали.  Но  не  видели.
Определенно вы ничего не знаете.
   - Д-да... пожалуй.
   - Теперь понимаете, почему я хочу, чтобы вы ни  с  кем  на  эту  тему  не
разговаривали?
   - Да.
   - То есть абсолютно ни с кем. Хорошо? Так.  Теперь  вот  еще  что.  Может
быть, это не ваш автомобиль его сбил? Вам не приходило в голову? Вообще  был
ли там автомобиль? Вам это неизвестно. И им, полицейским, тоже неизвестно. В
газетах пишут что-то странное. Такое, казалось  бы,  шумное  дело,  а  никто
толком не знает, где именно этот сомнительный наезд произошел. Брукнеровский
бульвар. Брукнеровский бульвар - пять миль в длину! Свидетелей  у  них  нет.
Что парнишка сказал своей матери,  так  это  -  показания  понаслышке.  Вещь
несерьезная. Как выглядел сидевший за рулем, они не знают. Даже  если  будет
установлено, что удар нанесла именно ваша машина, все равно,  автомобиль  же
не арестуешь. Кто-нибудь  из  служителей  гаража  мог  дать  ее  на  вечерок
племяннику своей свояченицы, чтобы слетал на Фордхем-роуд поцеловать любимую
девушку на сон грядущий. Кто это может сказать? Вам тоже ничего не известно.
Мало ли какие бывают удивительные случаи.
   - А вдруг объявится второй? Клянусь вам, там был еще второй парень, такой
здоровенный детина.
   - Верно. Это была засада. Они хотели вас ограбить. Конечно, может,  он  и
объявится, но похоже, у него есть причины сидеть  и  не  рыпаться.  Судя  по
словам матери, пацан ей тоже не говорил, что был с товарищем.
   - Возможно, - с сомнением произнес Шерман. - Но мог  и  сказать.  Честное
слово, я начинаю думать, что мне надо опередить события, взять инициативу  в
свои руки, явиться вместе  с  Марией  -  с  миссис  Раскин  -  в  полицию  и
объяснить, как в действительности было дело. Конечно, я плохо  разбираюсь  в
законах, но, с человеческой точки зрения, я чувствую, что в той ситуации вел
себя правильно, и она тоже.
   - Ай-ай-ай! Ну вы, уолл-стритовские господа, и  отчаянный  народ!  С  ума
сойти! - расхохотался Киллиан. Шерман  смотрит  на  него  с  недоумением.  И
Киллиан, как видно  почувствовав  его  реакцию,  сразу  делается  совершенно
серьезным. - А вы представляете себе, что произойдет в Окружной прокуратуре,
если вы придете и скажете: "Да, это была моя машина, и в ней сидели я и  моя
милашка с Пятой авеню"? Да они вас сожрут. С потрохами.
   - Почему?
   - Потому что это дело уже стало мячом в политической игре, а у них до сих
пор  никаких  материалов  нет.  Преподобный  Бэкон   речи   произносит,   по
телевидению передают, "Сити лайт" улюлюкает. И все это оказывает давление на
Эйба Вейсса, а ему скоро переизбираться. Я  Вейсса  знаю  хорошо.  Для  него
реальный мир не  существует  -  существует  только  то,  что  показывают  по
телевизору и пишут в газетах. Но я вам больше скажу. Они бы все равно в  вас
вцепились мертвой хваткой, даже если бы над ними не было такого надзора.
   - Но почему же?
   - А вы представляете себе, чем вообще  занимаются  служащие  прокуратуры?
Круглые сутки ведут судебное преследование людей по имени Тиффани Латур, или
Ле Барон Куртенэ, или Мустафалла Шабазз, или  Камильо  Родригес.  Под  конец
доходишь уже до того, что рад душу заложить,  лишь  бы  уловить  кого-нибудь
мало-мальски приметного. И если подвернулась такая парочка, как  вы  и  ваша
приятельница миссис Раскин, - это праздник! - Он причмокивает. -  Восторг  и
упоение!
   Киллиан говорит с чувством, должно быть вспоминая собственные  людоедские
триумфы.
   - И что будет?
   - Во-первых, вас арестуют, это всенепременно и, насколько я знаю  Вейсса,
с  большой  помпой.  Даже  если  долго  продержать  не  смогут,  все   равно
удовольствие вы получите много ниже среднего. Можете мне поверить.
   Шерман попытался вообразить, как это будет, но не  смог.  Он  сразу  упал
духом. Тяжело вздохнул.
   - Теперь вам понятно, почему надо держать язык за зубами? Картина ясна?
   - Ясна.
   - Но я вовсе не хочу нагонять на вас  страху.  Сейчас  моя  задача  -  не
защищать вас, а устроить  так,  чтобы  защита  вам  не  понадобилась.  Если,
понятно, вы захотите,  чтобы  я  был  вашим  адвокатом.  О  гонораре  сейчас
говорить не будем, пока неясно, к чему дело сведется. Может, еще  выяснится,
на ваше счастье, что это все бодяга.
   - А как это можно выяснить?
   - Мы с Берни Фицгиббоном, начальником Отдела особо опасных преступлений в
Окружной прокуратуре Бронкса, когда-то вместе начинали работать.
   - И он вам скажет?
   - Думаю, что да. Мы друзья. Он тоже "осел", как и я.
   - Осел?
   - Ирландец.
   - А правильно ли будет показывать, что я забеспокоился и нанял  адвоката?
Они еще подумают что-нибудь.
   -  Да  они  уже  давно  думают,  можете  не   сомневаться.   И   что   вы
забеспокоились, знают. Господи, если вы после посещения тех двух  молодчиков
из полиции не начали беспокоиться, значит, у вас просто нервная система не в
порядке. Но это я беру на себя. А вам сейчас надо в первую  голову  заняться
вашей приятельницей миссис Раскин.
   - И Фредди так говорил.
   - Фредди прав. Если я возьмусь  за  ваше  дело,  я  перво-наперво  должен
потолковать с ней, чем скорее, тем лучше. Вы как  считаете,  она  согласится
сделать заявление?
   - Заявление?
   - Заявление под присягой, заверенное свидетелями.
   - Раньше я бы определенно ответил "да". Но после разговора с Фредди я уже
ни в чем не уверен. Бог ее знает, как она себя поведет, если я попрошу у нее
заявление под присягой да еще в судебной обстановке.
   - Ну, все равно, а поговорить мне с ней надо.  Вам  удобно  будет  с  ней
связаться? А то могу и сам позвонить, как хотите.
   - Нет, лучше мне.
   - Тут вот что важно. Надо внушить ей, чтобы она тоже об  этом  деле  пока
помалкивала.
   - Фредди сказал, вы учились в Йейльской юридической школе. В какие годы?
   - В конце семидесятых.
   - И как она вам?
   - Да ничего, нормально.  Моего  разговора  там  ни  одна  живая  душа  не
понимала. Им что из Куинса человек, что из Афганистана.  Но  мне  нравилось.
Хороший институт. Учиться сравнительно нетрудно. Не  топят  в  подробностях.
Дают общее представление, научный взгляд на  вещи.  На  мировой  порядок.  С
мировым порядком там все  в  ажуре.  Вообще  в  Йейле  получаешь  прекрасную
подготовку для любой сферы деятельности - кроме тех, где главную роль играют
кроссовки, оружие, наркотики, похоть и лень.

17
Банк взаимных услуг

   Из селектора прозвучал голос секретарши:
   - На проводе Ирв Стоун с Первого телеканала.
   Эйб  Вейсс,  замолчал  в  середине  фразы,  не  извинившись  перед  Берни
Фицгиббоном, Милтом Лубеллом и Крамером, схватил  телефонную  трубку  и  без
слова приветствия сразу забубнил скорбным тоном огорченного папаши:
   - Ну что мне с вами делать,  ребята?  Вы  же  орган  массовой  информации
самого Главного города страны. Так? А что сейчас главная  проблема  в  жизни
главного города страны? Наркотики. А из наркотиков который хуже всего? Крэк.
Правильно я говорю?  И  вот  мы  получаем  в  суде  присяжных  обвинительный
приговор против трех самых крупных торговцев крэком в Бронксе, а вы  что?  А
вы ничего... Нет, дайте мне договорить. В десять часов утра мы привозим всех
троих в тюрьму, производим регистрацию, отпечатки пальцев и прочее, и где же
в это время вы? А нигде... Да погоди ты минутку, дай сказать! - Это  уже  не
огорченный  папаша,  а  разъяренный  сосед  с  нижнего  этажа.  -  Вам   нет
оправдания, Ирв! Лентяи вы. Боитесь обед пропустить. В один прекрасный  день
проснетесь и... Что? Не морочь мне голову, Ирв!  Наши  торговцы  наркотиками
только тем и плохи, что черные и проживают в  Бронксе.  А  вам  кого  нужно?
Вандербильта, Астора и... и... Ристона? - В Ристоне он не слишком уверен.  -
В один прекрасный день проснетесь и увидите, что всё проспали. Бронкс -  это
Америка, Ирв, сегодняшняя Америка! Может, вам неизвестно, что в  сегодняшней
Америке живут черные, а? Манхэттен - это модная лавка на чужой территории. А
здесь - Америка, лаборатория межэтнических отношений! Эксперимент городского
сосуществования! То есть что значит - как насчет дела  Лэмба?  При  чем  тут
оно? Подумаешь, осветили одно происшествие в Бронксе. У вас что, квота?
   И повесил трубку. Ни здрасте, ни до свидания.
   Фицгиббон сидит у торца массивного прокурорского стола, Крамер и Лубелл -
у него по бокам, Вейсс воздел вверх руки, словно держа над  головой  тяжелый
мяч.
   - Орут про наркотики каждый  божий  вечер,  а  посадили  трех  крупнейших
торговцев крэком, и он говорит, что это не событие, а заурядный эпизод.
   Крамер и сам не заметил, как принялся сочувственно качать  головой:  надо
же, какие они упрямые,  эти  телевизионщики.  Милт  Лубелл,  пресс-секретарь
Вейсса, тщедушный человечек с сединой в клочковатой бороде, тоже  недоуменно
таращится, он просто ушам своим не верит! И только Берни Фицгиббон  в  ответ
на эту филиппику даже бровью не повел.
   - Видали? - не успокаивается Вейсс, большим пальцем указывая через  плечо
на телефон. - Я ему толкую по арест торговцев наркотиками, а он тычет мне  в
морду дело Лэмба.
   Вид у окружного прокурора крайне  рассерженный.  Но  по  правде  сказать,
Крамер и не припомнит его другим. Вейссу сорок восемь  лет.  У  него  густые
светло-коричневые волосы, узкое лицо, крепкий подбородок и шрам под  скулой.
С внешностью у него все в порядке.  Он  принадлежит  к  тому  типу  окружных
прокуроров Нью-Йорка,  которые  спокон  веку  делали  карьеру  на  том,  что
выступали  по  телевидению  с   сенсационными   сообщениями   об   очередном
сокрушительном ударе по преступности в нашем многомиллионном, вечно бурлящем
городе. Лично над  Вейссом,  добрым  Капитаном  Ахавом,  можно,  конечно,  и
посмеиваться. Но Вейсс не просто сам  по  себе,  он  подсоединен  к  системе
Власти, он - одно из звеньев в ее цепи, и его офис, с  деревянными  панелями
по стенам, с громоздкой старой мебелью и американским флагом на  помосте,  -
это командный пункт Власти. Самолюбие Крамера приятно возбуждено тем, что он
сподобился приглашения на военный совет в столь высоких сферах.
   - Надо как-то перехватить инициативу в деле Лэмба, - говорит Вейсс.  -  А
то сейчас я могу только делать ответные ходы. Вы же видели,  Берни,  к  чему
идет, что же не предупредили? По-моему, Крамер еще неделю назад разговаривал
с Бэконом.
   - В том-то и дело, Эйб, - отвечает Фицгиббон. - Это все...
   Но Вейсс нажал кнопку у себя на столе, и Фицгиббон на полуслове умолкает,
так как окружной прокурор уже занялся другим и не  слушает.  Он  смотрит  на
телеэкран у противоположной  стены.  Там,  точно  большой  электронный  зоб,
выступают из дубовой панели четыре телевизионные линзы в ряд, а по  бокам  -
стальные ящички со стальными ручками, черные  шкалы,  зеленовато  светящиеся
огоньки, провода. На  полках,  где  некогда  стояли  книги,  высятся  стопки
видеокассет. Если где-то по телевидению показали Эйба Вейсса, или что-нибудь
имеющее касательство к Эйбу Вейссу, или что-нибудь  имеющее  касательство  к
преступлению и наказанию в  Бронксе,  Эйб  Вейсс  требует,  чтобы  это  было
записано на видеопленку. Один из  экранов  осветился.  Изображение,  но  без
звука, Какое-то знамя во весь экран... "Йоханнесбронкс: Правосудие Вейсса  -
правосудие апартеида"... Несколько негодующих лиц, черных  и  белых,  снятых
снизу, так что создается впечатление огромной толпы.
   - Вот те на! Это еще что такое? - спрашивает Вейсс.
   - Седьмой телеканал, - отвечает Милт Лубелл.
   Крамер нагнулся к Лубеллу:
   - Но их там вообще не было, Седьмого канала. Был только Первый, - говорит
он тихо, осмелившись обратиться не выше,  чем  к  пресс-секретарю  окружного
прокурора. В общий разговор он не позволяет себе встревать.
   - Это вчерашний репортаж,  -  объясняет  Лубелл.  -  Когда  Первый  канал
показал  свою  передачу,  остальным  тоже  захотелось.  Вот  они   взяли   и
организовали вчера вечером еще одну демонстрацию.
   - Ну да?
   - Ту уже давали по пяти или шести каналам. Ловкий ход.
   Вейсс нажал другую кнопку, зажегся еще один экран. На  первом  продолжают
наплывать и  уходить  головы,  головы,  головы...  А  на  втором  три  тощих
музыканта с выступающими кадыками и при них одна девица... на туманном  фоне
темного переулка... Эм-ти-ви... Треск...  Музыканты  распались  на  дрожащие
полосы. Включилась видеокассета. Круглолицый молодой  человек  с  микрофоном
под подбородком... Башни микрорайона имени Эдгара По... На заднем плане, как
всегда, кривляются несколько подростков.
   - Морг Селден, Пятый канал, - узнал Вейсс.
   - Точно, - кивает Милт Лубелл.
   Следующая кнопка. Зажигается третий экран.  Опять  музыканты  в  туманном
переулке... У певицы темные губы... как  у  Шелли  Томас...  Сердце  Крамера
сладко сжимается...  Музыканты  опять  расползлись  на  дергающиеся  полосы.
Возник мужчина испанской внешности.
   - Роберто Олвидадо, - поясняет Лубелл.
   Мужчина держит микрофон под носом у негодующей негритянской дамы.  И  вот
уже на всех трех экранах наплывают, уходят и снова наплывают головы, головы,
головы, отбрасывая на стены и мебель ядовито-голубое мерцание.
   - Вам известно, что вчера в вечерних новостях только и речи  было  что  о
деле Лэмба? - говорит Вейсс Фицгиббону. - И сегодня с утра Милта одолели  по
телефону репортеры и разные там  заинтересованные  лица,  звонят,  будь  они
неладны, желают знать, что мы предпринимаем.
   - Но это же смешно, Эйб, - возражает Фицгиббон. - Что,  они  считают,  мы
должны предпринимать? Наше дало - обвинение, а еще и арест не произведен.
   - Бэкон - хитрец, - говорит Лубелл. - Еще какой  хитрец.  Хитрая  бестия.
Заявляет, что полицейские говорили с матерью пострадавшего и из  прокуратуры
тоже говорили с матерью пострадавшего,  и  якобы  по  какому-то  злодейскому
умыслу мы сговорились ничего не предпринимать. Не болит у нас душа за черных
жителей новостроек.
   Тут Вейсс устремил грозный взор на Крамера, и Крамер весь подобрался.
   - Крамер, отвечайте: говорили вы матери пострадавшего  или  нет,  что  ее
информация бесполезна?
   - Нет, сэр,  ничего  подобного!  -  Крамер  сам  чувствует,  что  слишком
горячится. - Я только объяснил ей, что сведения,  которые  она  передает  со
слов сына, это с точки зрения обвинительной сведения понаслышке, а  вот  что
нам на самом деле нужно, так это свидетели, и пусть она сразу же даст знать,
если услышит о ком-нибудь, кто видел происшествие своими глазами. А больше я
ничего не сказал. Я  вовсе  не  говорил,  будто  ее  информация  бесполезна.
Наоборот, поблагодарил ее. Просто не понимаю, как можно до такой степени все
исказить.
   Он говорит это, а сам с тоскою думает: ну для чего мне было  так  холодно
разговаривать с той  женщиной?  Боялся  уронить  себя  в  глазах  Мартина  и
Гольдберга. Хотел выказать себя перед ними настоящим  ирландцем?  Нет  чтобы
выступить  в  роли  сердечного,  сострадательного  еврея.   А   теперь   вот
расхлебывай... Еще, глядишь, отстранит Вейсс от ведения дела.
   Но Вейсс только сокрушенно кивнул и сказал:
   - Да... Уж  я-то  знаю...  Но  запомните  хорошенько,  логика  не  всегда
годится, если имеешь дело с... - и решил  не  договаривать.  Повернувшись  к
Фицгиббону, он проворчал:
   - Бэкон может плести любую чушь, какая ему в голову придет,  а  я  должен
сидеть тут и объяснять, что у меня руки связаны.
   - Но вы, надеюсь, понимаете, Эйб, что эти демонстрации  -  чистая  туфта.
Десяток молодчиков Бэкона да  плюс  пара  десятков  всегдашних  крикунов  из
какой-нибудь там Монолитной рабочей партии, в этом роде. Ведь так, Ларри?
   - При мне было так, это точно, - ответил Крамер. Однако что-то подсказало
ему, что лучше не слишком преуменьшать  значение  той  демонстрации.  И  он,
кивнув на телевизор, оговорился:
   - Но вчерашняя, похоже, была уже гораздо многолюднее.
   - Известное дело, - кивнул Лубелл.  -  Самоосуществляющееся  пророчество.
Когда начинают показывать по телевидению и писать в газетах,  люди  считают,
что,  значит,  это  что-то  важное.   И   нельзя   оставаться   в   стороне.
Самоосуществляющееся пророчество.
   - Ну, хорошо, - сказал Вейсс, - а как все-таки на сегодня  обстоит  дело?
Что там с этим парнем Мак-Коем? Какой у нас есть на него  материал?  Те  два
сыщика - как их фамилии?
   - Мартин и Гольдберг, - ответил Фицгиббон.
   - Они говорят, что это он?
   - Да.
   - Ребята надежные?
   - У Мартина большой опыт. Но ошибиться может  всякий.  Мало  ли,  человек
испугался, это еще ничего не доказывает.
   - Парк авеню. Папаша - бывший  управляющий  фирмой  "Даннинг  Спонджет  и
Лич", - задумчиво перебирает Вейсс. - Упоминается в светской  хронике,  Милт
нашел пару мест. Жена - художник по интерьерам. - Вейсс откинулся на  спинку
кресла с мечтательной улыбкой на устах, как улыбаются несбыточной  грезе.  -
Да, уж это бы сразу положило конец бодяге насчет белого правосудия.
   - Эйб, - говорит Фицгиббон, ирландский холодный душ, - у нас на него пока
что совершенно ничего нет.
   - А нельзя как-нибудь доставить его  сюда  для  дачи  показаний?  На  том
основании, что, как нам известно, он ездил на своей машине в ту ночь,  когда
произошел несчастный случай.
   - У него теперь есть адвокат, Эйб. Кстати сказать, Томми Киллиан.
   - Томми? Как он, интересно, на него вышел? И откуда это известно?
   - Томми мне позвонил. Сказал, что представляет его. И спросил,  на  каком
основании полицейские задавали его клиенту вопросы.
   - Что вы ему ответили?
   - Что у него автомобиль совпадает по описанию  с  разыскиваемым.  Полиция
составила список и проверяет.
   - А он что?
   - Сказал, что у них не описание, а туфта из третьих рук.
   - А вы что?
   - Сказал, что у  нас,  кроме  описания  автомобиля,  есть  еще  парень  в
больнице  при  смерти  и  полицейские  исходят  из  той  информации,   какой
располагают.
   - А как состояние парня? Перемен нет?
   - Нет... Лежит без сознания в реанимации. Весь на трубках.
   - Есть вероятность, что еще придет в себя?
   - Они говорят, сознание еще может к нему  вернуться.  Но  это  ничего  не
значит. Бывает, оно иногда возвращается, потом снова уходит. Да он все равно
не сумеет говорить. У него трубка в горле.
   - А пальцем показать?
   - Пальцем показать?
   - Ну да. У меня  есть  идея.  -  Он  устремляет  глаза  вдаль,  невидящий
вдохновенный взор. - Мы берем фотографию Мак-Коя и отвозим в больницу.  Милт
тут нашел в одном журнале.
   Вейсс протягивает Берни Фицгиббону листок, вырезанный из  великосветского
еженедельника, который  называется  "Дабл-ю".  Сплошь  портреты  улыбающихся
людей. Мужчины в смокингах. Тощие женщины - одни зубы. Крамер  вытянул  шею,
чтобы разглядеть получше. Вот снимок