е знаю, Эл. Я как бы считаюсь специалистом  по  высшему  свету.  -  Он
сделал попытку усмехнуться.
   - Ну и что ж, что считаешься, Пит? Не уволят же тебя, если  ты  принесешь
первоклассный материал из жизни низов.
   Слово "уволят" попало в самую точку. Фэллоу опять закрыл глаза.  Скотская
харя не появилась. Вместо этого перед его мысленным взором возникла мордочка
Грязного Мыша. Прямо вот сейчас, в эту минуту, Мыш заглядывает в редакции  в
его кабину и убеждается, что  она  пуста.  Всеми  клетками  своего  существа
Фэллоу ощутил страх. Он взял салфетку и приложил ко лбу.
   - Можно я задам тебе один вопрос, Эл?
   - Валяй.
   - А у тебя какой в этом деле интерес?
   - Материального - никакого. Преподобный  Бэкон  мне  позвонил  и  спросил
совета, и я сказал, что постараюсь, насколько смогу, ему помочь, вот и  все.
Я ему симпатизирую. Мне нравится то,  что  он  делает.  Задает,  к  хреновой
матери, встряску всему городу. Я - на  его  стороне.  И  я  посоветовал  ему
позаботиться,  чтобы  сообщения  попали  в  газеты  до  начала  демонстрации
протеста. Таким образом можно привлечь больше внимания и телевизионщиков,  и
вообще всех. Говорю тебе чистую правду, как на духу. И я подумал о тебе, мне
кажется, для тебя это будет просто  находка.  Польза  и  тебе,  и  множеству
простых славных людей, которые  ведут  беспросветное  существование  в  этом
сволочном городе.
   Фэллоу  всего  передернуло.  Что,  интересно,  Вогелю  известно   о   его
положении? А впрочем, какая разница? Ясно, что им собираются манипулировать.
Но с другой стороны, вот кусок, который можно будет швырнуть Грязному Мышу.
   - Может, ты и прав.
   - Не может быть, а точно, Пит. Так или эдак,  а  дело  получится  шумное.
Почему бы тебе его не застолбить?
   - И ты меня сведешь с этой публикой?
   - Конечно. Не сомневайся. Единственное, тут нельзя тянуть. У  Бэкона  уже
все готово.
   - Ммм. Давай я пока запишу фамилии.
   Он полез в карман пиджака - вот черт! не захватил записную книжку, и даже
листка бумаги нет. Только  вот  на  типографском  бланке  предупреждение  от
компании, что отключат электричество и газ. На нем не запишешь, напечатано с
обеих сторон. Вогель молча понаблюдал за его поисками, потом достал блокнот,
вынул серебряную шариковую ручку, протянул ему. И продиктовал имена и факты.
   - Вот что, пожалуй, - сказал Фэллоу. - Я пойду  прямо  сейчас  позвоню  в
редакцию, в Отдел городских новостей.
   Он встал и, шатнувшись, толкнул соседний столик, за которым пожилая  дама
в костюме от "Шанель" как раз подносила ко рту ложечку  с  щавелевым  супом.
Она посмотрела на него убийственным взглядом.
   - Что будешь есть? - окликнул его Вогель. - Я пока закажу.
   - Ничего. Мисочку томатного супа. Пулярку "Вожделение".
   - Вина?
   - Не надо. Ладно. Один стакан.
   Телефон-автомат - в вестибюле напротив гардероба, где на высоком табурете
сидит хорошенькая девушка и читает книжку. А глазки  выглядывают  из  черных
овалов, старательно нарисованных  наискось  через  глазную  впадину.  Фэллоу
позвонил Фрэнку де Пьетро,  редактору  Отдела  городских  новостей  в  "Сити
лайт". Де Пьетро - один из немногих  американцев,  занимающих  в  их  газете
ответственный пост. Для местной хроники все-таки нужен местный  нью-йоркский
житель. Остальные сотрудники, англичане вроде  Фэллоу,  знают  только  кусок
Манхэттена, заключенный между модными  кабаками  в  треугольнике  к  югу  от
Кэнел-стрит и такими же кабаками в Йорквилле не севернее Восемьдесят  шестой
улицы. В остальном для них что Нью-Йорк, что Дамаск  -  одинаково  неведомая
территория.
   - Да? - Голос Фрэнка де Пьетро. Особой радости от того,  что  ему  звонит
Питер Фэллоу в разгар рабочего дня, как-то не слышно.
   - Фрэнк, - говорит Фэллоу, - тебе известно такое место: микрорайон  имени
Эдгара Аллана По?
   - Ну. А тебе?
   Трудно даже сказать, что неприятнее:  эта  американская  манера  говорить
"ну", вместо "да" или его недоверчивый тон. Тем не  менее  Фэллоу  пускается
пересказывать  то,  что  услышал  от  Элберта  Вогеля,  с  прикрасами,   где
требуется, и без упоминания имени самого Вогеля. Из его  рассказа  вроде  бы
следует,  что  он  уже  связался  и  с  Преподобным  Бэконом,  и  с  матерью
пострадавшего, и что теперь весь Бронкс с нетерпением  ожидает  его  личного
прибытия. Де Пьетро сказал, что ладно, пусть он съездит и проверит на месте.
Впрочем, тоже довольно скептическим тоном. И  тем  не  менее  сердце  Фэллоу
переполняет неожиданная радость. Когда  он  возвратился  к  столику,  Вогель
сказал:
   - Ну как, уговорил? Твой суп остывает.
   Рот у него набит, слова звучат неразборчиво.
   Перед Фэллоу стоит глубокая миска с томатным супом и фужер  белого  вина.
Вогель расправляется с жутким кусищем телятины.
   - Схватились обеими руками, а?
   - Угуммм. - Во всякам случае, к черту не  послали,  и  то  ладно,  думает
Фэллоу. Дурнота понемногу проходит. Ртутный желток в  голове  тает.  Нервную
систему пронизывает радостное возбуждение - с таким подъемом  выходит  атлет
на арену. Фэллоу ощущает себя... почти чистым!  О,  восхитительное  чувство,
столь редко воспеваемое поэтами, - чувство человека, который в  кои-то  веки
собственным трудом зарабатывает свой хлеб!

***

   Настала очередь Крамера в продолжение следующих двенадцати  часов  носить
на поясе пейджер. В Отделе убийств такой порядок, что кто-то из прокурорских
помощников в любое время, круглые сутки на проводе.  Цель  та,  чтобы  можно
было  незамедлительно  явиться  на  место  происшествия  и  снять  показания
свидетелей, прежде  чем  те  разойдутся  или  утратят  потребность  делиться
впечатлениями. И  целых  двенадцать  часов  дежурный  прокурорский  помощник
должен разбираться  с  любой  бодягой,  имеющей  то  или  иное  отношение  к
убийству. Вот и в этот полицейский участок  на  территории  Бронкса  Крамера
привела бодяга чистой воды.
   У пропускного стола стоит чернокожий сержант-детектив Гордон и вводит его
в курс дела.
   - Этого типа все зовут  Альфонс,  -  рассказывает  Гордон,  -  но  он  не
альфонс. В основном он игрок, ну и, должно быть, приторговывает наркотиками.
Но одевается как альфонс. Сейчас сами увидите. Он сидит в гардеробе, на  нем
какой-то необыкновенный костюм-тройка с двубортным  жилетом,  ни  с  кем  не
спутаешь. - Гордон покачал головой. - Сидит на краешке стула, ест свинину на
ребрышках, а держит кусок вот так, - Гордон вытягивает шею далеко  вперед  и
отставляет руку с оттопыренным  мизинцем,  -  чтобы  не  капнуть  соусом  на
костюм. У него этих говенных костюмов штук сорок, и говорит он  о  них  так,
будто это его утраченное дитя родное.
   А случилось то, что эти сорок костюмов у него украли. Полная бодяга,  тут
и говорить не о чем. Бесконечный поток инфантильной глупости и бессмысленной
злобы, и это еще Крамер не до конца выслушал.
   Воздух в главном помещении участка пропитан сырым и почему-то сладковатым
запахом гнилой древесины - не  первое  десятилетие  из  радиаторов  парового
отопления сочится  на  пол  горячая  вода.  Теперь-то  уже  почти  все  полы
бетонные. Стены выкрашены казенно-зеленой масляной  краской,  а  понизу,  на
высоту трех футов обшиты встык облупленными деревянными  панелями.  Стены  в
этом здании толстые, потолки высокие, но скрытые от глаз плоскими  корытцами
люминесцентных ламп. У входной двери Крамер видит со спины двух  постовых  с
раздутыми от оружия и прочих причиндалов боками - тут и карманные  фонарики,
и пачки бланков, и радиотелефоны, и наручники.
   Один из постовых жестикулирует, воздевая руки над головой, видно,  что-то
втолковывает трем местным жителям, мужчине и двум женщинам, а они слушают  и
явно не верят ни единому слову. Гордон продолжает рассказывать:
   - Он пришел в один дом, и там было еще четверо, среди них -  некий  Андре
Поттс, который, по его мнению, должен был знать, кто  взял  его  костюмы,  а
этот Андре отпирается, мол, слыхом ни о чем  таком  не  слыхал,  и  так  они
толкут воду в ступе, покуда Андре не надоело, он встает и идет к двери.  Ну,
ты бы вот что сделал, если бы какой-то нахал повернулся к тебе спиной, когда
ты у него выспрашиваешь, где твои чертовы сорок костюмов? Выстрелил бы ему в
спину, верно? Именно так Альфонс и поступил. Трижды разрядил в  спину  Андре
Поттсу свой револьвер тридцать восьмого калибра.
   - И свидетели есть? - спрашивает Крамер.
   - У нас дожидаются.
   В это время у Крамера на поясе запищало.
   - Можно позвонить по здешнему телефону?
   Гордон указал  взмахом  руки  на  открытую  дверь  Следственного  отдела,
примыкающего  к  главному  помещению.  В  Следственном  отделе   стоят   три
металлических канцелярских стола серого цвета. И за каждым сидит по негру  в
возрасте между  тридцатью  и  сорока  годами,  все  трое  одеты  по  уличной
бронкской моде, может быть даже чуточку перестарались. Надо же,  мелькает  у
Крамера мысль, весь Следственный отдел - из одних чернокожих.  Тот,  что  за
ближайшим к нему столом, - в черной стеганой безрукавке и черной же футболке
с короткими рукавами, могучие бицепсы наружу.
   Крамер, протянув руку к его телефону, вежливо бормочет:
   - С вашего разрешения...
   - Эй ты, какого хрена?
   Крамер отдернул руку.
   - Сколько мне еще сидеть на цепи, как гребаной собаке?
   Он с оглушительным  лязгом  вскидывает  левый  кулачище.  На  запястье  -
наручник, от наручника вниз тянется цепь, а конец примкнут к ножке стола. По
его примеру и двое других вскидывают над головами руки,  звенят  и  подымают
крик. Оказывается, они все трое прикованы каждый к своему столу.
   - Что я, на хрен, сделал? Только видел, как этот долбаеб пришлепнул лоха,
пришлепнул лоха этот долбаеб, а посадили на цепь, блин, меня,  как  гребаную
собаку, а он, сука... - он опять громко залязгал цепью, указывая  на  заднюю
дверь, - сидит вон там, телевизор смотрит и ест свинину на ребрышках.
   Крамер оглянулся, и действительно, за  распахнутой  дверью  в  раздевалке
сидит на  краешке  стула  некая  фигура  в  бегучих  отсветах  телеэкрана  и
обгладывает кусок свиной грудинки, изысканно вытянув вперед шею и  оттопырив
мизинец. А из рукава пиджака высовываются белоснежные крахмальные манжеты  с
искрящимися запонками.
   Трое за столами орут:
   - Сука гребаная!.. Цепи, блин!.. Ребрышки!.. Гребаный телевизор!
   Все понятно. Свидетели. И цепи, и  все  остальное  сразу  стало  на  свои
места.
   - Хорошо, хорошо, - спеша, деловито отвечает он. - Сейчас я этим займусь.
Минутку. Мне надо сначала позвонить.
   - На ребрышках, блин!.. На цепи, блин!..
   Крамер позвонил к  себе  в  отдел.  Секретарша  Берни  Фицгиббона  Глория
сообщила  ему,  что  с  ним  хочет  поговорить   Милт   Лубелл.   Лубелл   -
пресс-секретарь Эйба Вейсса. Крамер с ним почти незнаком, за  все  годы  раз
пять перемолвились словом, не больше. Но Глория диктует номер телефона.
   Милт Лубелл работал раньше в  редакции  нью-йоркской  газеты  "Миррор"  -
тогда в ней еще вел колонку Уолтер Уинчел. Лубелл  не  так  уж  близко  знал
великого газетчика, но перенял его  задышливую,  отрывистую  манеру  речи  и
донес до последних дней XX столетия.
   - Крамер, - повторяет он. - Крамер, Крамер,  постойте-ка...  Ах,  Крамер!
Да-да, о'кей, вспомнил. Дело  Генри  Лэмба.  Находящегося  при  смерти.  Что
можете сказать об этом деле?
   - Типичная бодяга.
   - У меня тут запрос из "Сити лайт"  от  англичанина  по  фамилии  Фэллоу.
Такой акцент у человека! Словно слушаешь образовательную программу.  Словом,
он мне зачитал заявление Преподобного Бэкона в связи с  делом  Генри  Лэмба.
Мне только этого не хватало. Слова Преподобного Бэкона, акцент - английский.
Вы Бэкона знаете?
   - Ну, - отвечает Крамер, - я у него в офисе снимал показания матери Генри
Лэмба.
   - Англичанин ее тоже цитирует.  Но  главное  -  это  письмо  Преподобного
Бэкона. Сейчас, сейчас, постойте-ка, сейчас найду... ага, вот... ля-ля-ля...
ля-ля-ля...  цена  человеческой  жизни  в  Бронксе...   злодеяние...   белый
подросток из среднего сословия... ля-ля-ля...  ядерно-магнитный  резонанс...
Про ядерно-магнитный резонанс много. На всю страну,  я  думаю,  имеются  две
такие установки... ля-ля-ля... Ага, вот.  Обвиняет  Окружную  прокуратуру  в
непринятии мер.  Мы  якобы  не  хотим  затевать  расследование,  потому  что
пострадавший юноша - черный из микрорайона имени Эдгара По и  будет  слишком
много возни.
   - Херня все это. Липа.
   - Понятно. Я это знаю, и вы  это  знаете.  Но  я  должен  отзвонить  тому
англичанину и что-то ему ответить.
   Оглушительный лязг.
   - Сколько мне тут еще сидеть на цепи,  я  спрашиваю?  -  опять  взорвался
свидетель с бицепсами. - Это не по закону!
   - Слушайте, вы, - с непритворной яростью рявкнул Крамер, - хотите,  чтобы
вас выпустили, сидите тихо. Ни хрена же не  слышно  из-за  вас.  -  И  снова
Лубеллу:
   - Извините, я звоню  из  участка.  -  Он  загородил  ладонью  рот  и  низ
телефонной трубки и продолжает вполголоса:
   - Тут в Следственном отделе трех свидетелей убийства приковали  к  ножкам
столов, ну они  и  беснуются.  -  Ему  самому  доставляет  удовольствие  эта
маленькая зарисовка с театра военных действий. Знай, Лубелл, наших!
   - К ножкам столов? - одобрительно переспрашивает Лубелл. -  Вот  это  да!
Такого я еще не слышал.
   - Да, так о чем мы? - продолжает  Крамер.  -  Нам  только  известно,  что
машина была "мерседес-бенц" и номер начинался с R. Но, во-первых, мы даже не
знаем, нью-йоркский ли это номер. Это первое. Но допустим, что нью-йоркский.
В штате Нью-Йорк "мерседесов", регистрационный номер которых начинается с R,
две тысячи пятьсот штук. Теперь дальше. Вторая буква, нам говорят, вроде  бы
Е, или F, а может быть Р, или В, или R, то есть состоит из вертикали слева и
отходящих от нее вправо горизонталей. Но если даже так, все  равно  остается
почти полтыщи машин. Что  же  мы  можем  сделать?  Перебрать  по  одной  все
полтыщи?  Если  хотя  бы   имелся   свидетель,   который   показывает,   что
пострадавшего сбила именно такая машина, то еще можно  было  бы  предпринять
такое дело. Но свидетелей  нет,  кроме  самого  парнишки,  а  он  лежит  без
сознания и едва ли очнется. Кто сидел за рулем, никаких данных нет. Известно
только, что в машине было двое, мужчина и женщина, белые.  И  вообще  у  них
концы с концами не вяжутся.
   - Ну, хорошо. Что я ему скажу? Что идет расследование?
   - Расследование и правда идет. Но если  Мартин  не  откопает  свидетелей,
уголовное дело возбуждено не будет. Даже  если  парня  действительно  сшибла
машина, по-видимому, удар был не такой силы, чтобы на корпусе могли остаться
доказательные следы, ведь на теле  пострадавшего  нет  повреждений,  которые
свидетельствовали бы о столкновении с машиной, словом, во всей этой хреновой
сказке - одни сплошные "если". На мой взгляд, это очередная бодяга.  Парень,
похоже, хороший. И мать тоже  производит  хорошее  впечатление,  но,  строго
между нами, я думаю, он просто угодил в какую-то историю, а матери лапши  на
уши навешал.
   - А зачем ему тогда было сочинять про какие-то первые буквы  на  номерном
знаке? Сказал бы, что не помнит, и все.
   - Почем я знаю зачем. Зачем вообще что-то  делается  в  этом  районе?  Вы
думаете, этот тип, репортер, действительно напишет в газету?
   - Не имею понятия. Я скажу, что,  конечно,  случай  этот  взят  нами  под
тщательный контроль.
   - А больше звонков не было?
   - Да нет. Похоже, Бэкон нащупал ход к этому газетчику.
   - А Бэкону-то что за корысть?
   - Так это его хобби: разные мерки - одни для белых,  другие  для  черных,
белое правосудие и прочая лабуда. Что угодно, лишь бы прищучить мэра.
   - Ну не знаю, - говорит Крамер. - Если он и из  этой  бодяги  что-то  для
себя выжмет, значит, он - чародей.
   К тому времени когда Крамер положил  трубку,  прикованные  свидетели  уже
опять подняли лязг и галдеж. И он понял, что никуда не денешься  -  придется
разговаривать с этими тремя обалдуями и выспрашивать у них сведения о некоем
Альфонсе, который застрелил человека, который знал человека, который  то  ли
знал, то ли нет, где находятся сорок костюмов. И весь вечер  пятницы  пойдет
псу под хвост, да еще придется сыграть в орлянку с судьбой и возвратиться  в
Манхэттен на метро. Он еще  раз  заглянул  в  соседнюю  комнату.  Прекрасное
видение, красавчик с обложки "Ежеквартального журнала для джентльменов",  по
прозвищу Альфонс, все еще сидел там, ел свинину на ребрышках  и  с  упоением
смотрел какую-то телепередачу, а от экрана телевизора  по  его  лицу  бежали
блики, то ярко-красные, как ожоги первой  степени,  то  синие,  точно  после
лечения кобальтом.
   Крамер вышел из Следственного отдела и сказал Гордону:
   - Там свидетели нервничают.  Тот,  что  всех  здоровее,  выразил  желание
накинуть свою цепь мне на горло.
   - Без цепи с ним никак было нельзя.
   - Это понятно. Я вот что хочу спросить. Этот, по прозвищу Альфонс,  он-то
почему сидит и глодает свиные ребрышки, без всяких цепей?
   - Ну, за Альфонса я не беспокоюсь, Альфонс не удерет. Он пары спустил.  И
ему ничего не надо. Да он ничего в жизни и не знает,  кроме  своего  вшивого
района. Небось не слыхал даже, что Нью-Йорк на берегу Атлантического океана.
Домашний. Нет. Альфонс  не  оборвется.  Он  всего  только  виновный.  А  вот
свидетели - другое дело, если б я не приковал свидетелей, черта с два бы вам
было с кого снимать показания. Только бы  вы  их  и  видели.  Свидетелю  дай
свободу, он тут же рванет куда-нибудь в Санто-Доминго.
   И Крамер идет обратно в Следственный отдел, чтобы исполнить свой  долг  и
допросить троих негодующих сограждан  в  оковах  -  авось  удастся  нащупать
какую-то логику в этой типичной бодяге.

***

   Так как по воскресеньям "Сити лайт" не выходит, в субботу после  обеда  в
редакции почти пусто. Остаются, главным  образом,  те,  чья  обязанность  по
штату -  из  потоков  новостей,  которые  толчками,  с  заминками  ползут  с
телетайпов  Ассошиэйтед  пресс  и  Юнайтед   пресс   интернэшнл,   выуживать
подробности, пригодные для следующего номера. В зале сидят три репортера, да
еще один дежурит в Полицейском управлении Манхэттена, все  на  случай,  если
произойдет какая-нибудь катастрофа или массовое побоище и прольется  столько
крови, что читатель "Сити лайт" будет рад подлизать ее и  в  понедельник.  У
телефона - помощник  редактора,  который  использует  редакционную  линию  в
личных целях: он по совместительству продает  университетским  клубам  оптом
всякую университетскую бижутерию - значки, зажимы  для  галстуков,  булавки,
перстни и прочее, а клубные  заведующие  перепродают  ее  членам  клубов  по
розничным ценам и разницу берут себе. Скуку и лень, охватившие этих  часовых
прессы, не выразить словами.
   Но в эту субботу там  еще  находится  Питер  Фэллоу.  Он,  в  отличие  от
остальных,  охвачен  трудовой  лихорадкой.  Из  всех  кабинок  по  периметру
редакционного зала работа идет только в его кабинке.  Он  сидит  на  краешке
стула, в одной руке - телефонная трубка, в другой - шариковая ручка "Байро".
И горит азартом. Сквозь вчерашнее похмелье в мозгу сквозит даже нечто  вроде
ясности мыслей.
   На столе перед  ним  лежит  телефонная  книга  округа  Нэссо,  он  у  них
расположен на Лонг-Айленде. Толстая такая книжища. Справочник.  До  сих  пор
Фэллоу слыхом не слыхал ни про  какой  Нэссо,  хотя  проезжать  через  него,
теперь ему помнится, проезжал - в тот раз, когда  втерся  в  собутыльники  к
музейному начальству Сент-Джона - Верджил Гуч III его  звали,  янки  обожают
прицеплять римские цифры к именам своих сыновей - и тот  пригласил  провести
уик-энд на его дурацкой вилле в Нью-Хэмптоне,  тоже  Лонг-Айленд,  у  самого
океана. Второго приглашения уже не последовало,  но...  а,  ладно,  чего  уж
там... Что же до существования в Нэссо поселка Хьюлетт, то оно и вовсе  было
для Фэллоу географическим открытием,  однако