ся к свету, - говорит Преподобный Бэкон. - Тянутся к солнцу.
   За спиной у Крамера распахиваются высокие  дубовые  двери,  и  секретарша
миссис Хэдли пропускает в комнату чернокожую женщину лет максимум сорока,  а
то и моложе, в ладном синем деловом  костюме  с  белой  блузкой.  Ее  черные
волосы уложены волнами, выражение больших глаз на худом, почти  даже  тонком
лице спокойное и уверенное - так смотрят  педагоги  и  представители  других
профессий, имеющих дело с людьми.
   Преподобный Бэкон встает и идет  вокруг  стола  ей  навстречу.  Встает  и
Крамер - и в эту минуту ему становится понятен внезапный интерес  Мартина  и
его еврейского единоплеменника к дендроботанике. Они таким  образом  избегли
необходимости встать навстречу этой женщине.  С  них  достаточно  того,  что
пришлось подняться, когда вошел этот мошенник Бэкон. Вставать вторично  ради
какой-то женщины из его же шайки - это был бы уже  перебор.  А  так  при  ее
появлении они уже стояли и разглядывали платаны за окном.
   - Джентльмены, это миссис Энни Лэмб, - объявил Преподобный Бэкон.  -  Вот
этот джентльмен из Окружной прокуратуры Бронкса мистер Крамер. И... вот...
   - Следователь Мартин и следователь Гольдберг, - представил Крамер. -  Они
занимаются делом вашего сына.
   Миссис Лэмб не шагнула вперед, чтобы пожать им руки, и не  улыбнулась.  А
только слегка кивнула. Словно она еще посмотрит, что они за люди.
   Заботливый пастырь, Преподобный Бэкон пододвинул ей кресло. И вместо того
чтобы усаживаться на свой вращающийся трон,  в  непринужденной  позе  атлета
присел на край стола.
   Он сказал миссис Лэмб:
   - Я поговорил тут  с  мистером  Крамером  насчет  штрафных  талонов.  Все
улажено.
   И посмотрел на Крамера.
   - Да, ордер аннулирован, - подтвердил Крамер. - Арест  отменен.  Остались
только талоны, но штрафы - это не наше дело.
   Преподобный Бэкон с торжествующей  улыбкой  поглядел  на  миссис  Лэмб  и
кивнул, как бы говоря: "Видали? За Преподобным Бэконом не заржавеет". Но она
встретила его взгляд и только поджала губы.
   - Итак, миссис Лэмб, - сказал Крамер. - Преподобный Бэкон говорит, что вы
можете нам сообщить некоторые сведения о происшествии с вашим сыном.
   Миссис Лэмб опять посмотрела на Бэкона. Тот кивнул.
   - Не стесняйтесь, расскажите мистеру Крамеру, что мне рассказывали.
   Она проговорила:
   - Моего сына сшибла машина и даже  не  остановилась,  а  уехала  с  места
происшествия. Но он запомнил номер, часть номера.
   Тон был вполне деловой.
   - Минуточку, миссис  Лэмб,  -  сказал  Крамер.  -  Если  можно,  начните,
пожалуйста, с самого начала. Когда  вы  об  этом  узнали?  Когда  вам  стало
известно, что вашему сыну были нанесены телесные повреждения?
   - Когда он пришел из больницы с этой штукой на руке... не  знаю,  как  ее
назвать.
   - Гипс?
   - Нет, это не гипс.  Больше  похоже  на  лубок.  Такая  большая  холщовая
рукавица.
   - Так. Он вернулся из клиники с пораненной рукой. Когда это было?
   - Это было... третьего дня вечером.
   - И как он объяснил, что с ним случилось?
   - Он почти ничего не объяснил. Рука  болела,  и  он  хотел  скорее  лечь.
Сказал что-то насчет машины, но я так поняла,  что  они  ехали  в  машине  и
попали в аварию. Я же говорю, он не хотел  разговаривать.  Я  думаю,  ему  в
больнице что-то дали, болеутоляющее. И он хотел скорее лечь. Ну, я и сказала
иди ложись.
   - Не говорил он, кто с ним был при аварии?
   - Никого с ним не было. Он был один.
   - Тогда он не мог ехать в машине.
   - Он и не ехал. А шел.
   - Понятно. Дальше. Что было потом?
   - Утром ему стало совсем плохо.  Попробовал  поднять  голову  и  чуть  не
потерял сознание. Так ему было  плохо,  что  я  даже  не  пошла  на  работу.
Позвонила и осталась дома. Тогда-то он и сказал, что его сшибла машина.
   - Объяснил он, как это произошло?
   - Он переходил Брукнеровский бульвар, и его сбил проезжавший  автомобиль,
он упал и ушиб руку, но, должно быть, он и голову ушиб, потому  что  у  него
оказалось страшное  сотрясение  мозга.  -  В  этом  месте  самообладание  ей
изменило. Она закрыла глаза. А когда открыла, в них стояли слезы.
   Крамер минуту переждал.
   - В каком месте на Брукнеровском бульваре это произошло?
   - Не знаю. Когда он пытался говорить, боль была непереносимая. Он  лежал,
и только глаза то закроет, то откроет. Даже сесть не мог.
   - Но он был один, вы сказали. Что он делал на Брукнеровском бульваре?
   - Не знаю. Там  на  углу  Сто  шестьдесят  первой  улицы  есть  кулинария
"Жареные цыплята по-техасски", Генри  любит  куриные  палочки,  которые  они
продают, может быть, он туда шел, но я не знаю.
   - Куда его ударил автомобиль? В какое место?
   - Этого я тоже не знаю. Может быть, в больнице вам ответят.
   Вмешался Преподобный Бэкон:
   -  В  больнице  они  совсем  опозорились.  Не  сделали  ни  рентген,   ни
компьютерную томографию, ни пробу на ядерно-магнитный  резонанс.  Ничего  не
сделали. К ним обратились с тяжелой травмой головы, а они  наложили  повязку
на запястье и отпустили пострадавшего домой.
   - Должно быть, там не знали, что его сшибло машиной, - говорит  Крамер  и
обращается к Мартину:
   - Так ведь?
   - В регистрационном журнале травмопункта про машину ничего на записано, -
ответил Мартин.
   - У него была серьезная травма головы! - повторил  Преподобный  Бэкон.  -
Он, наверно, наполовину не соображал, что говорит.  Они  должны  такие  вещи
сами определять.
   - Хорошо. Не будем отклоняться, - призывает Крамер.
   - Он запомнил часть автомобильного номера, - сказала миссис Лэмб.
   - Что именно он вам сообщил?
   - Что первая буква была R. А вторая Е или  F,  или  Р,  или  В,  какая-то
прямая буква.
   - А штат какой? Нью-йоркская?
   - Какой штат? Не знаю. Нью-йоркская, я думаю. Он не говорил,  что  машина
нездешняя. И еще он назвал марку.
   - Какая?
   - "Мерседес".
   - Понятно. Цвет?
   - Цвета не знаю. Он не сказал.
   - Две дверцы? Четыре?
   - Не знаю.
   - Как выглядел водитель, он не сказал?
   - Сказал, что в машине были мужчина и женщина.
   - Мужчина за рулем?
   - Наверно. Не знаю.
   - Что-нибудь про то, как они выглядели?
   - Они были белые.
   - Он сказал, что они были белые? Еще что-нибудь?
   - Больше ничего. Только, что белые.
   - Это все? Больше он ничего не сообщил ни о машине, ни о людях?
   - Нет. Он почти не мог говорить.
   - Как он добрался до клиники?
   - Не знаю. Он не сказал.
   Крамер обращается к Мартину:
   - Что сказали в клинике?
   - Пришел сам с улицы.
   - Не мог же  он  со  сломанной  рукой  прийти  пешком  от  Брукнеровского
бульвара до клиники Линкольна.
   - "Пришел сам" не значит, что шел пешком  всю  дорогу.  Просто  на  своих
ногах пришел в отделение травматологии. Не санитары на носилках принесли. Не
в машине "скорой помощи" приехал.
   Крамер уже мысленно примеривается, как бы можно представить дело в  суде.
Куда ни кинь, всюду тупик. Он помолчал и проговорил, качая головой:
   - Д-да, это все мало что нам дает.
   - То есть как это мало? - В голосе Бэкона впервые зазвучала резкая  нота.
Вам дают первую букву номерного знака, и  кое-что  насчет  второй  буквы,  и
марку автомобиля - сколько, по-вашему, есть "мерседесов" с  номерным  знаком
RE, RF, RB или RP?
   - Трудно сказать, - отвечает Крамер. - Следователь Мартин  и  следователь
Гольдберг этим, конечно, займутся. Но не хватает  свидетеля.  Без  свидетеля
тут нет материала для возбуждения уголовного дела.
   - А по-моему, тут материала хватит на два  уголовных  дела,  -  возражает
Бэкон. - Молодой человек,  выдающийся  молодой  человек  на  пороге  смерти.
Автомобиль. Номерной знак. Что еще нужно для дела?
   - Послушайте, - мягко говорит Крамер, - надеясь терпеливо-снисходительным
тоном смягчить резкость слов. - Сейчас я  вам  кое-что  попробую  объяснить.
Допустим, мы завтра же разыщем автомобиль. Так? Допустим, он зарегистрирован
в Нью-Йорке, и допустим,  в  Нью-Йорке  имеется  только  один  "мерседес"  с
номерным знаком, начинающимся  с  буквы  R.  Ну,  нашли  мы  автомобиль.  Но
водителя мы все равно не знаем.
   - Да, но ведь можно...
   -  Из  того,  что  кто-то  имеет  автомобиль,  еще  не  следует,  что   в
определенный момент времени именно он находился за рулем.
   - Но вы можете допросить этого человека.
   - Можем. И допросим. Но если только он нам прямо не заявит: "Да, я  лично
тогда-то и там-то сшиб прохожего на улице и  уехал  не  остановившись",  это
опять же нам ничего не даст.
   Преподобный Бэкон трясет шевелюрой.
   - Не понимаю почему.
   - Да потому, что нет свидетелей. Не только нет никого, кто бы нам  указал
место происшествия, но и некому подтвердить, что происшествие  вообще  имело
место.
   - У вас же есть сам Генри Лэмб!
   Крамер вскидывает ладони и слегка пожимает плечами, тактично  намекая  на
то обстоятельство, что сын миссис Лэмб, по-видимому, вообще  уже  не  сможет
выступить в качестве свидетеля.
   - Есть его рассказ, что он рассказал матери.
   - Да, он дает ориентир, но это - показания с чужих слов.
   - Не с чужих, а родной матери!
   - Вы можете считать их  абсолютно  достоверными,  и  я  могу  считать  их
абсолютно достоверными, но все равно для суда они не годятся.
   - Глупость какая-то.
   - Таков закон. Но чтобы уж совсем  откровенно,  я  должен  обратить  ваше
внимание еще на одно обстоятельство. Когда три дня назад пострадавший явился
в отделение травматологии, он не сказал, что был сбит автомобилем. Это  тоже
уменьшает достоверность их... ихних слов.
   - У него было сотрясение мозга... и перелом запястья. Мало ли он еще чего
тогда не сказал.
   - Но разве на следующее утро сознание  у  него  прояснилось?  Может  быть
выдвинуто и такое возражение.
   - Кем это выдвинуто? Вами, что ли?
   - Я никаких возражений не выдвигаю.  Я  просто  показываю  вам,  что  без
свидетелей возникают разного рода сложности.
   - Ну ладно. Но машину вы можете найти? И допросить владельца. И осмотреть
машину на предмет улик. Разве нет?
   - Разумеется. Как я вам уже сказал, этим займутся. - Крамер снова  кивает
на Мартина и Гольдберга. - Они и свидетелей попробуют отыскать. Но не думаю,
что осмотр машины даст какие-нибудь улики. Если машина  его  и  ударила,  то
только слегка задела. На теле у пострадавшего есть синяки, но нет  серьезных
телесных повреждений, какие бывают при настоящем ударе едущим транспортом.
   - То есть как это если ударила?
   - В этом деле полным-полно всяких  "если",  Преподобный  Бэкон.  Если  мы
обнаружим автомобиль и если  владелец  нам  скажет:  "Да,  я  сшиб  на  днях
молодого человека на улице и уехал не остановившись, а  после  не  заявил  в
полицию", - вот тогда можно возбуждать дело. Во всех прочих случаях  имеется
масса сложностей.
   - Ах так, - говорит Преподобный Бэкон. - А может, вам  просто  нет  охоты
тратить время на это расследование, ввиду того что тут масса сложностей, а?
   - Нет. Этому случаю будет уделено не меньше внимания, чем любому другому.
   - Вот вы сказали: чтобы уж совсем  откровенно.  И  я  тоже  скажу  совсем
откровенно. Генри Лэмба не назовешь видным жителем города или  сыном  видных
жителей, но он прекрасный молодой человек. Да... Почти кончил среднюю школу.
Не отсеялся. Собирался... собирается поступать в колледж. Не  замешан  ни  в
каких неприятностях. Но он живет в  новом  муниципальном  микрорайоне  имени
Эдгара Алана По. Негритянский юноша  из  муниципальной  новостройки.  Теперь
давайте на минуту все перевернем. Представим, что Генри Лэмб - белый юноша и
живет на Парк авеню и собирается поступать в Йейль, и на Парк авеню его сшиб
чернокожий  мужчина  с  чернокожей  женщиной,  ехавшие,  к  примеру,  не   в
"мерседесе", а в "понтиаке файер-берде"...  И  этот  юноша  рассказал  своей
матери, что Генри Лэмб рассказал своей. Ну и что? Тогда бы  у  вас  тоже  не
было бы материалов для возбуждения дела? Да вы бы и не подумали ссылаться на
сложности, вы бы ухватились за эту информацию и перебрали ее всю с лица и  с
изнанки!
   Ожил, как молчавший вулкан, Мартин:
   - Мы бы делали ровно то же самое, что и сейчас. Мы двое суток разыскивали
миссис Лэмб. А когда нам стало известно про номерной знак?  Вы  сами  только
что слышали. Я работал и на Парк авеню, и  на  Брукнеровском  бульваре.  Без
разницы.
   Голос Мартина так  четок  и  спокоен,  взгляд  так  тверд,  так  упрям  и
по-ирландски несентиментален, что  Преподобный  Бэкон,  кажется,  на  минуту
дрогнул. Испепелить взором маленького ирландца и заставить его отвести глаза
ему не удалось. Тогда он, слегка улыбнувшись, сказал:
   - Мне вы можете так говорить, ибо я священнослужитель и сам хочу  верить,
что правосудие слепо. Да... Я хочу в это верить. Но не советую вам  выходить
с такими заявлениями на улицы Гарлема и Бронкса. Не советую вам рассказывать
там жителям про наши блага, потому что они уже знают правду. Узнали на своем
горьком опыте.
   - Я на улицах Бронкса бываю каждый день  и  всегда  повторю,  что  сейчас
сказал, если кому интересно, - ответил Мартин.
   - Понятно... - кивнул Преподобный Бэкон. - У нас есть такая  организация,
называется  "Всенародная  солидарность".  Мы  проводим  обследование   жилых
кварталов, и люди обращаются к нам со своими проблемами. Могу  сказать  вам,
что народ вашего мнения не разделяет. У народа другое мнение.
   - Присутствовал я при одном из ваших обследований, - сказал Мартин.
   - Где вы присутствовали?
   - Да при вашем обследовании. На Ган-Хиллроуд.
   - Да? Гм. Не знаю, о чем вы говорите.
   - Тоже на улицах Бронкса дело было.
   - Словом, так, - вмешался Крамер, обращаясь к миссис Лэмб. - Спасибо  вам
за сведения. Будем надеяться, что вы получите благоприятные известия о сыне.
Номерной знак мы проверим. А вы, если услышите о ком-то, кто был в тот вечер
с вашим сыном или, может быть, что-то видел, пожалуйста,  дайте  нам  знать,
хорошо?
   - Да... - ответила она с тем же  сомнением  в  голосе,  что  и  в  начале
встречи. - Спасибо.
   Мартин все еще не отводил  от  Преподобного  Бэкона  свои  добермановские
глазки. Поэтому Крамер сказал Гольдбергу:
   - У вас есть карточка с номером телефона, чтобы дать миссис Лэмб?
   Гольдберг пошарил во внутреннем кармане и протянул ей карточку. Она взяла
и спрятала не глядя.
   Преподобный Бэкон поднялся.
   - Мне вы можете карточку не давать, - сказал он Гольдбергу. - Я вас знаю.
Да... Я с вами свяжусь. Буду наблюдать за этим делом.  Я  хочу,  чтобы  были
приняты меры. Организация "Всенародная  солидарность"  требует,  чтобы  были
приняты меры. И мы добьемся, чтобы меры были приняты. Да… Так что можете  не
сомневаться, я еще с вами поговорю.
   - Сделайте одолжение, - сказал Мартин. - Когда вам будет удобно.
   И чуть-чуть оскалил зубы в слабом  подобии  улыбки.  Крамеру  вспомнились
лица мальчишек на школьном дворе, когда назревала драка.
   Он встал и пошел к выходу, бросив через плечо "До  свидания"  и  от  души
надеясь, что Воинствующий Мартин и Еврейский Ирландец уйдут вслед за ним.
   Когда ехали обратно в крепость, Мартин сказал Крамеру:
   - Черт, теперь я знаю, зачем парней посылают на  юридические  факультеты.
Вас там учат про любую бодягу разговорчики интеллигентные разговаривать.
   Но он сказал это добродушно, без зла.
   - Ты же понимаешь, Марти, - ответил Крамер, сочтя,  что  как  соратник  в
битве с бодягой под крышей Преподобного Бэкона имеет теперь право  держаться
с неустрашимым ирландцем запанибрата, - при матери этого бедняги... И потом,
а вдруг там что-то есть, насчет автомобильного номера.
   - Хочешь пари?
   - А все-таки. Вдруг.
   - Черта с два вдруг. Хрена  ли,  тебя  сбивает  на  улице  машина,  и  ты
обратился в клинику, но как-то забыл им об этом сообщить? А потом дома  тоже
как-то забыл сообщить об этом матери? Но утром, чуток очухавшись,  говоришь:
"Да, кстати, меня вчера машина сбила". Иди ты знаешь куда! Бедняга, конечно,
попал в переделку, но не машина тут виновата, а в чем дело -  он  не  хотел,
чтоб знали.
   - Это-то да. Посмотрите, нет ли на него протоколов, ладно?
   - А знаете, - говорит Гольдберг, - мне жаль этих людей. Они так  говорят,
что  мальчишка  не  имел  дела  с  полицией,  будто  это  хрен  знает  какое
достижение. В новостройках оно так и есть. Нашли, хрен дери, чем хвастаться;
не имел дела с полицией! Герой, да и только. Мне ее жаль.
   В голос еврейского ирландца закралась еврейская слеза.
   Но тут снова заговорил Мартин:
   - Такой женщине вообще нечего делать в  муниципальных  домах.  Порядочная
женщина. Без всякого этого дерьма. Я припомнил тот  случай,  когда  ее  мужа
убили. Был работяга и не трус. Оказал  сопротивление  подонку,  тот  взял  и
выстрелил ему прямо в рот. Она работает, пособием не  пользуется,  мальчишка
ходит в церковь, учится в  школе.  Она  порядочная  женщина.  С  кем  у  нее
мальчишка связался, этого я не знаю, но она женщина порядочная.  Там  добрая
половина народу так привыкли жаловаться  на  жизнь,  случится  что,  от  них
невозможно внятного слова добиться, только и знают, что весь мир перед  ними
в долгу. А эта - без дураков. Жаль ее, конечно, что живет в новостройке,  но
знаешь, - он посмотрел на Крамера, -  в  новостройках  тоже,  бывает,  живут
приличные люди, работают и вообще...
   Гольдберг умудренно кивнул и добавил:
   - Теперь и не поверишь, ведь эти гребаные муниципальные дома для  того  и
строились. Чтобы там жили трудящиеся люди. Так было задумано: дешевые жилища
для трудящихся. А в наши дни если встретишь там кого-то, кто на работу ходит
и старается жить по-человечески, так прямо сердце от умиления сжимается.
   И тут Крамер начинает кое-что понимать. Понимать, что полицейские в  этом
отношении  мало  чем  отличаются   от   прокурорских   помощников.   Та   же
ассенизаторская реакция. Им тоже осточертевает с утра до ночи отправлять  за
решетку негров и  латинос.  Полицейским  даже  хуже:  им  приходится  глубже
залезать в дерьмо. И поддерживает их только сознание, что это делается  ради
чьего-то блага, ради блага порядочных людей. Вот они и смотрят во все глаза,
сколько  ни  приходится  им  рыться  в  дерьме,  и  замечают  каждого,   кто
поднялся... каждого хорошего человека с темной кожей.
   Это еще не просвещенный подход, думает Крамер, но можно сказать, что это,
блин, первый шаг на пути к просвещению.

9
Один англичанин по фамилии Фэллоу

   На этот раз телефонный звонок взорвался с такой силой, что вызвал бешеное
сердцебиение, и каждый толчок гнал кровь в голову под страшным  давлением...
Инсульт!.. сейчас у него случится инсульт... валяйся тут с инсультом один, в
этой высотной  американской  халупе!..  Инсульт!  Страх  расшевелил  спящего
зверя. Зверь всплыл и выставил мерзкую харю.
   Фэллоу  открыл  один  глаз:   телефон   покоится   в   своем   коричневом
стрептолоновом гнезде. Голова кружится,  хотя  он  даже  не  оторвал  ее  от
подушки. Перед глазами, как куски дерьма, плавают огромные тени  соринок  на
непромытой роговице. Пульсирующая в висках кровь взбивает в сгустки  ртутный
желток, и они кусками дерьма ползут из-под век.  Снова  взрывается  телефон.
Фэллоу закрывает  глаз.  Но  скотская  харя  не  исчезла.  Эта  заварушка  с
гомосексуалами...
   А ведь вечер начинался так обычно!
   У него оставалось меньше сорока долларов, чтобы  прожить  еще  целых  три
дня, и  тогда  он  сделал  то,  что  и  всегда  в  таких  случаях:  позвонил
американцу. Американцу Джилу Арчеру, литературному агенту, который женат  на
женщине, чье имя Фэллоу не в  состоянии  запомнить.  И  предложил  поужинать
вместе в "Лестере". Вроде бы он тоже будет с дамой, Арчер приехал  с  женой,
ну а он, понятно, один. И естественно, в  такой  ситуации  Арчер,  неизменно
любезный янки, расплатился по счету один. Такой был спокойный, мирный вечер,
ничем не примечательный вечер англичанина в Нью-Йорке со скучным  ужином  за
счет очередного американца, и он