обведен красным карандашом.  Мужчина  и
женщина. Оба улыбаются. Оба в вечерних туалетах. Нет, вы только поглядите на
них. Белые Англосаксы Протестантского вероисповедания. У мужчины нос  узкий,
прямой. Голова запрокинута, так что выпячен длинный породистый подбородок  И
такая уверенная... самоуверенная... улыбка... Женщина тоже БАСП, но в другом
роде. У нее корректное, непроницаемое  выражение  лица,  от  которого  сразу
пугаешься: не сказал ли что не так и все ли у тебя  в  порядке  с  костюмом?
Подпись   под   фотографией:   Шерман   и   Джуди   Мак-Кой.   Участвуют   в
благотворительной акции. Здесь, на шестом этаже Гибралтарской крепости,  при
имени "Шерман Мак-Кой", естественно, ожидаешь увидеть негра. Но эта  пара  -
не подражание, а оригинал, первоначальный  образец.  Крамер  видел-то  таких
почти исключительно в газетах и журналах - портреты  равнодушных,  надменных
чужаков с прямыми носами, которых Господь  по  неисповедимой  прихоти  своей
наделил так щедро.  Правда,  теперь  это  уже  у  Крамера  не  рациональная,
выраженная  в  словах  мысль,  а  так,  подсознательный  рефлекс.  А   Вейсс
рассуждает:
   - Мы берем этот снимок Мак-Коя и еще три-четыре снимка, еще  трех-четырех
белых мужчин, везем туда и расставляем у его кровати. Он приходит в  себя  и
сразу показывает пальцем на Мак-Коя.
   Берни Фицгиббон смотрит на Вейсса, он словно хочет прочесть по его  лицу,
что это - всего лишь неудачная шутка.
   - Может, стоит попробовать? - говорит Вейсс.
   - А кто засвидетельствует?
   - Медсестра, врач, кого найдем. И у  нас  в  руках  настоящее,  честь  по
чести, показание на смертном одре.
   - Честь по чести, - говорит Фицгиббон. - Ничего себе!  Вы  что,  всерьез?
Несчастный лежит с трубкой в горле и указывает пальцем на фотографию? Да это
никогда в суде не примут.
   - Знаю, Берни. Мне бы только как-нибудь его подцепить и сюда доставить. А
уж потом бы мы расслабились и дальше действовали по протоколу.
   - Да господи!.. Эйб! Даже  оставим  пока  на  хрен  в  стороне  протокол.
Поставить портрет уолл-стритовского банкира и еще разных там белых господ на
тумбочке у кровати парня, который умирает?! Да он, даже  если  очнется,  как
посмотрит на такую портретную галерею - все белые,  почтенные,  в  пиджаках,
при галстуках - и тут же, горемыка, снова откинется. Только охнет со страху,
и на хрен душа вон. Нельзя же так, Эйб. Побойтесь бога, хрен дери.
   Вейсс протяжно вздохнул и прямо на глазах у Крамера съежился,  словно  из
него выпустили воздух.
   - Да, точно. Вы правы. Это не пойдет.
   Фицгиббон мельком глянул па Крамера. Но Крамер и бровью не  повел.  Зачем
ему  подвергать  сомнению  мудрость  окружного   прокурора?   Капитан   Ахав
зациклился на деле Лэмба, а дело пока еще находится в его, Крамера, руках. И
у  него  еще  есть  надежда  попытать  счастья  против  этого  вожделенного,
неуловимого, для  Бронкса  почти  мифического  существа  -  Великого  Белого
Арестанта.

***

   По пятницам школа "Тальяферро" распускает учеников  в  половине  первого.
Причина в том, что у многих девочек родители  имеют  загородные  виллы,  где
проводят уик-энд, и они спешат выбраться из города к двум часам, пока еще на
улицах не  начались  пробки.  Так  что  Джуди,  как  обычно,  собирается  на
Лонг-Айленд с Кэмпбелл, Бонитой и няней мисс Лайонс в универсале, а  Шерман,
как обычно, явится на "мерседесе" попозже вечером или назавтра утром, смотря
сколько придется задержаться  в  "Пирс-и-Пирсе",  -  распорядок,  который  в
последние месяцы оказался как нельзя более удобным: по  пятницам  он  всегда
заезжал по пути к Марии.
   Сегодня он, сидя в "Пирс-и-Пирсе" у  себя  за  столом,  все  утро  тщетно
пытался к ней дозвониться. И на Пятую авеню, и в "конспиративную квартирку".
Там не брали трубку. А дома горничная отвечала, что  не  знает,  где  сейчас
миссис Раскин - ни в каком штате, ни даже в какой стране. С  отчаяния  он  в
конце концов оставил свое имя и номер телефона. Но она так и не позвонила.
   Избегает его. Тогда, у Бэвердейджей, она назначила ему  позвонить  вчера.
Он и звонил без конца, но никто  не  ответил.  Прервала  связь.  Но  почему,
интересно? От страха? Она не из боязливых... А для него все спасение в  том,
что тогда за рулем сидела она... Но что будет, если она исчезнет?  Глупости.
Куда она может деться? Да в Италию! Скроется в Италию, и все. О-о-о!  С  ума
сойти! У него от ужаса открылся рот.  И  стало  слышно  биение  собственного
сердца - тк! тк! тк! под грудиной. Шерман  скосил  глаза  вправо  от  своего
компьютера. Нет сил сидеть тут просто так, надо что-то  делать.  Но  что?  В
том-то и беда, что посоветовать может только один человек  -  и  тот  совсем
почти незнакомый: Киллиан.
   В полдень Шерман все-таки позвонил Киллиану. Секретарша ответила, что  он
уехал в суд. Через двадцать минут из шумного  автомата  позвонил  Киллиан  и
назначил  встречу  в  час  в  главном  вестибюле  здания  Уголовного   суда,
Сентр-стрит, 100.
   Уходя, Шерман сказал Мюриел всего лишь полуложь. Он  едет  на  встречу  с
адвокатом Томасом Киллианом, и  вот  его  номер  телефона.  Лживая  половина
состояла в тоне, каким он все это сообщил, как бы  подразумевая,  что  Томас
Киллиан, эсквайр, связан делами с "Пирс-и-Пирсом".
   В  этот  июньский  погожий  день  пройтись  от  Уоллстрит  к  северу   до
Сентр-стрит, 100 было вообще-то одно удовольствие. За все годы,  что  Шерман
жил в Нью-Йорке и работал в центре, он ни разу не остановил взгляд на здании
Уголовного суда, хотя оно - самое  большое  и  величественное  из  тех,  что
окружают ратушу. Архитектор Харви У. Корбетт построил его  в  стиле  модерн,
или, как теперь говорят, - "ар деко". Потом Корбетта, в  свое  время  такого
знаменитого, все забыли, кроме горстки историков архитектуры,  забыли  и  то
общественное возбуждение, каким сопровождалось в 1933 году  открытие  здания
Уголовного суда. Впрочем фасад из камня, бронзы и стекла и теперь производит
величественное  впечатление.  Но  внутри,  очутившись  в  просторном  нижнем
вестибюле, Шерман сразу ощутил какую-то тревогу. Почему, он  бы  затруднился
ответить. На самом деле  на  него  подействовали  мелькающие  вокруг  черные
.лица, белые кроссовки, дутые куртки, особая негритянская  манера  ходить  -
"сутенерская  развалочка".  Словно  очутился  на   центральном   автовокзале
"Порт-Оторити". На  чужой  территории.  Под  высокими,  вокзальными  сводами
старого вестибюля повсюду толпятся кучками  негры,  их  возбужденные  голоса
сливаются в тревожный рокот, а вокруг, описывая круги, рыщут белые в дешевых
пиджаках или спортивных куртках, точно волки, стерегущие овечье  стадо.  Еще
какие-то черные молодые люди, двигаясь странно, враскачку, по двое, по  трое
пересекают вестибюль. В стороне, у дальней стены, где  полутемно,  несколько
белых и черных разговаривают по  телефонам-автоматам,  с  другой  стороны  -
лифты, они заглатывают и выплевывают темнокожих людей, группки  распадаются,
образуются новые, слитный тревожный рокот то  усиливается,  то  стихает,  то
усиливается, то стихает, и по мраморным полам шлепают подошвы кроссовок.
   Высмотреть Киллиана оказалось нетрудно,  он  стоит  возле  дверей  лифта.
Сегодня он вырядился в светлосерый в широкую белую полоску костюм и  лиловую
мелкоклетчатую рубашку с белым отложным воротничком. Рядом с ним  -  пожилой
невысокий белый мужчина в  куртке.  Подходя,  Шерман  услышал,  как  Киллиан
говорит: "Скидку за оплату наличными?! Да вы  что,  Деннис?  Оставьте,  ради
бога. - Маленький что-то ответил. - Сумма-то небольшая. Я всегда беру одними
наличными. Половина моих клиентов вообще не знает, что такое чеки и с чем их
едят. И потом ведь налоги! Так,  по  крайней  мере,  можно  голову  себе  не
морочить. - Тут он заметил Шермана, кивнул и заключил:
   - Так что вот. К понедельнику гоните монету. А то я не смогу приступить к
делу".
   Маленький проследил за его взглядом, увидел Шермана, что-то тихо произнес
и отошел, покачивая головой.
   Киллиан сказал:
   - Как поживаете?
   - Хорошо.
   - Бывали здесь раньше?
   - Нет.
   - Самое большое судебное здание Нью-Йорка. Видите вон тех двух мужиков? -
Он указал на двух белых мужчин в пиджаках и при  галстуках,  прогуливающихся
между группами черных. - Адвокаты. Клиентов ловят.
   - Не понял?
   - Да очень просто. Высмотрят, подойдут  и  предлагают:  "Эй,  адвокат  не
нужен?"
   - Авось, на его счастье, подвернется человек в беде?
   - Вот именно. А вон стоит мужик,  видите?  -  Он  указал  на  человека  в
пестроклетчатой куртке возле лифтов.  -  Его  зовут  Мигуэль  Эскзльеро,  по
прозвищу Микки Лифтер. Тоже адвокат. Стоит у лифтов с утра и до обеда, и как
проходит  кто-нибудь  по  виду  испаноговорящий  и  понесчастнее,  он  сразу
спрашивает: "necessita usted un abogack" ?  Если
тот ответит, что у него на адвоката денег нет, интересуется: "Сколько у тебя
в кармане?" Полсотни долларов наберешь - и пожалуйста тебе адвокат.
   - Что же он делает за полсотни? - поинтересовался Шерман.
   - Доводит только до прений сторон. Если надо выступать  на  процессе,  то
уже не берется. И слышать не хочет.  Узкий  специалист.  Ну,  так  как  ваши
дела?
   Шерман рассказал о своих неудачных попытках связаться с Марией.
   - Чует мое сердце, что она обзавелась адвокатом, - говорит Киллиан.
   А сам, прикрыв глаза, крутит шеей, как  боксер  перед  началом  поединка.
Шерман находит это невежливым, но проглатывает.
   - И адвокат не велит ей разговаривать со мной?
   - Я бы первым делом  ей  это  посоветовал,  будь  она  моя  клиентка.  Не
обращайте внимания. Это я вчера делал мостик с нагрузкой.  Похоже,  повредил
малость шею.
   Шерман посмотрел на него с удивлением.
   - Раньше я занимался легкой  атлетикой,  -  говорит  Киллиан.  -  Да  вот
допрыгался до компрессии. Так что теперь езжу  в  Нью-Йоркский  атлетический
клуб поднимать тяжести. Ну, вижу, там все делают мостик с нагрузкой, и я  за
ними. Наверно, в моем возрасте уже  нельзя.  Я,  пожалуй,  сам  попробую  ее
поймать, - заключил он и перестал вращать головой.
   - Каким образом?
   - Придумаю что-нибудь.  Половина  моей  практики  состоит  в  том,  чтобы
разговаривать с людьми, которым этого не хочется.
   - По правде сказать, - признается Шерман,  -  меня  это  очень  удивляет.
Мария... Мария не из тех, кто осторожничает. Она скорее авантюристка.  Любит
риск. Девчонка из южного захолустья, которая  докарабкалась  до  дома  номер
девятьсот шестьдесят два по Пятой авеню... Прямо не  знаю...  Вероятно,  это
наивно с моей стороны, но я думаю, что она искренне... испытывает ко  мне...
Я думаю, что она меня любит.
   - Ну, дом-то номер девятьсот шестьдесят  два  по  Пятой  авеню  она  тоже
любит, ручаюсь, - сказал Киллиан. - И вполне может статься, что  она  решила
больше не рисковать.
   - Может быть, - согласился Шерман. - Но  вот  так  взять  и  исчезнуть?..
Правда, ее нет всего два дня.
   - Если на то пошло, от  нашей  конторы  работает  частный  сыщик.  Бывший
следователь по особо крупным делам в полиции. Но не будем пока  что  влезать
без нужды в лишние расходы. Думаю, что  и  не  понадобится.  У  них  на  вас
никаких материалов нет. Я разговаривал с Берни Фицгиббоном, помните,  я  вам
говорил, у меня  знакомый  в  Отделе  особо  опасных  преступлений  Окружной
прокуратуры Бронкса?
   - Вы с ним уже связались?
   -  Ну  да.  Пресса  оказывает  давление,  вот  они  и  взялись  проверять
автомобили. Только и всего. А так у них никаких материалов нет.
   - Почему вы в этом уверены?
   - То есть как это?
   - Откуда вы знаете, что он сказал вам правду?
   - Ну, может, и не всю правду,  но  врать  мне  он  не  будет.  Вводить  в
заблуждение.
   - Почему?
   Киллиан  устремил  взгляд  в  дальний  конец  вестибюля  дома  №  100  по
Сентр-стрит. Потом посмотрел на Шермана. И спросил:
   - Вы ничего не слышали про Банк взаимных услуг?
   - Банк взаимных услуг? Нет.
   - Ну так вот. Вся работа в этом здания  и  вообще  в  системе  уголовного
судопроизводства города Нью-Йорка основана на принципе взаимных  услуг.  Все
оказывают друг другу услуги, то есть делают вклады  в  банк.  Раз,  когда  я
только начинал в должности прокурорского помощника, мне досталось вести одно
дело, и против меня был  адвокат  постарше,  поопытнее.  Он  меня  просто  в
бараний рог скрутил. Еврей один. Я ума не приложу, как к нему  подступиться.
Потолковал с прокурором, а прокурор был ирландец, как и я.  Смотрю,  он  уже
тащит меня в приемную к судье. Судья тоже был  ирландец,  старик,  убеленный
сединой. Помирать буду, не забуду. Входим, а он стоит у  стола  и  играет  в
комнатный гольф, знаете, гоняешь мяч по ковру, а взамен лунок - чашки  такие
с выгнутыми краями. Вошли, а он даже  головы  не  поднял,  примеряется,  как
лучше  ударить.  Мой  начальник  ушел,  я  остался,  стою.  Судья   говорит:
"Томми..." Но смотрит только на мяч. Называет меня Томми, хоть я его вижу  в
первый раз, живого, а так - только в суде. "Томми, - говорит, - ты,  похоже,
хороший парень. Я слышал, один подлый еврей портит тебе жизнь". Я прямо  рот
разинул. Это же против правил, чтоб... Ну, словом, вы  понимаете.  Стою,  не
знаю, как ответить. А он говорит: "Можешь об этом  больше  не  беспокоиться,
Томми". На меня так и не взглянул. Ну, я ему: "Спасибо, судья", и  ушел.  Но
после этого уже не адвокат меня, а судья адвоката в бараний рог гнет.  Я  не
успею выговорить: "Протестую!" -  а  судья  уже:  "Протест  принят!"  Полный
триумф. Так вот, это был в чистом виде взнос в Банк взаимных услуг. Я  тогда
еще ничем не мог отслужить судье. Взнос в Банк взаимных услуг -  это  не  то
что "ты мне, я тебе". Это - накопление про черный день. В Уголовном  кодексе
есть много скользких областей, где иногда приходится действовать,  но  стоит
чуть оступиться, и не оберешься самых  серьезных  неприятностей,  тут  сразу
нужна подмога, экстренная помощь. Вот поглядите на этих жучков, - он  указал
на рыщущих между неграми адвокатов и на Микки Лифтера. - Их по закону  могут
арестовать. И если бы не Банк взаимных услуг, тут бы им и конец. Но если  ты
исправно делал взносы в Банк взаимных услуг, тогда можно заключить контракт,
это когда нужна крупная услуга. А заключил контракт,  так  уж  не  выполнить
нельзя.
   - Почему?
   - Потому что у судейских есть  такая  пословица:  "Что  покатится,  то  и
прикатится". То есть не позаботишься обо мне сегодня ты, тогда завтра  и  на
меня не рассчитывай. Кто не слишком полагается на собственные силы, для того
это довольно страшная угроза.
   - И вы предложили вашему другу Фицгиббону заключить контракт? Правильно я
выражаюсь?
   - Да нет, просто он оказал мне заурядную  любезность.  О  контракте  пока
речи нет. И по моей наметке, вообще до этого не дойдет. В  настоящее  время,
на мой взгляд, непредсказуемый фактор - это ваша приятельница миссис Раскин.
   - Я думаю, она не сегодня-завтра объявится.
   - Если позвонит, сделайте следующее: назначьте  встречу  и  свяжитесь  со
мной. Я никогда не отлучаюсь от телефона  дольше  чем  на  полчаса,  даже  в
выходные. Мое мнение: вас надо будет зарядить.
   - Зарядить? - в ужасе переспросил Шерман, догадываясь.
   - Ну да. Зарядить записывающим устройством.
   - Записывающим устройством?! - Из-за плеча у Киллиана Шерман снова увидел
полуосвещенное пространство вестибюля, разглядел темные фигуры людей -  одни
стоят просунув голову и плечи в короба телефонов-автоматов, другие бредут из
конца в конец  своеобразной  перекатывающейся  походкой,  шлепая  громадными
подошвами кроссовок, или уныло стоят  голова  к  голове,  сбившись,  жалкими
кучками.  Микки  Лифтер  хищно  рыщет  по  периферии  этого   разношерстного
огромного стада.
   - Пустячное дело, - говорит Киллиан,  он  думает,  что  сомнения  Шермана
носят  технологический  характер.  -  Рекордер  прикрепляется  пластырем   к
пояснице. А микрофон под рубашкой. Маленький, с кончик мизинца.
   - Послушайте, мистер Киллиан...
   - Да просто Томми. Меня так все зовут.
   Шерман посмотрел в его  узкое  ирландское  лицо  над  белым  с  загнутыми
уголками воротничком лиловой рубашки. И ощутил себя словно на чужой планете.
Он не будет звать его ни Томми, ни мистер Киллиан.
   - Я  встревожен  происходящим,  -  сказал  Шерман.  -  Но  встревожен  не
настолько, чтобы тайно записывать на пленку  свой  разговор  с  близким  мне
человеком. Забудем об этом.
   - Вполне правомерное действие  по  законам  Штата  Нью-Йорк.  Так  делают
сплошь и рядом. Человек имеет право записывать собственные разговоры.  И  по
телефону, и лично.
   - Не в том дело, - говорит  Шерман.  И  машинально  выпячивает  йейльский
подбородок, Киллиан пожимает плечами.
   - Я просто говорю, это нормальное, кошерное средство, и бывает, иначе  не
добьешься правды от человека.
   - Я... - Шерман уже готов был сформулировать некий  благородный  принцип,
но испугался, что Киллиан может обидеться. - Я не могу.
   - О'кей. Посмотрим, как пойдет дело. Во всяком  случае,  постарайтесь  ее
отыскать,  и  если  удастся,  тогда  сразу  сообщите  мне.  Я  сам  попробую
договориться.
   Выйдя из здания Уголовного  суда,  Шерман  заметил,  что  и  снаружи,  на
ступенях, угрюмыми кучками толпятся люди.  Столько  сутулых  мужских  фигур!
Столько молодых черных лиц! Где-то среди них ему на миг  привиделся  щуплый,
долговязый парень и рядом здоровенный громила. Пожалуй,  это  небезопасно  -
появляться вблизи учреждения,  где  каждый  день,  каждый  час  скапливается
столько уголовников.

***

   Как,  интересно,  Элберт  Вогель   выискивает   заведения   вроде   этого
"Хуань-Ли", Фэллоу просто не представляет себе. Опять та же чопорная скучища
смертная,  что  и  в  "Риджентс-Парке".  Время  самое  обеденное,  и   место
подходящее,  Пятидесятые  улицы  Ист-Энда,  рядом  -  Мэдисон  авеню,  а   в
ресторанном зале - тишь да гладь.
   Две трети столиков, похоже, вообще не заняты, хотя точно  не  определишь,
потому что темно и  ширмы.  Весь  ресторан  разгорожен  черными  деревянными
ширмами с просвечивающими крючковатыми прорезями. А освещение  такое  хилое,
что даже Вогель, сидящий тут же за столом, похож на картину Рембрандта: лицо
и белоснежные волосы  старой  бабушки  и  крахмальная  манишка,  рассеченная
галстуком, выхвачены лучом света, а остальное растворено в окружающей  мгле.
Время от времени из темноты бесшумно возникают китайцы-официанты с подносами
и тележками, одетые в белые куртки и черные галстуки-бабочки. Но как  бы  то
ни было, обед с Вогелем у "Хуань-Ли" обладает одним бесспорным достоинством:
платит американец.
   Вогель спросил:
   - А может, все-таки передумаешь,  Пит?  Здесь  отличное  китайское  вино.
Когда-нибудь пробовал китайское вино?
   - Китайское вино отдает грязными мышами, - отвечает Фэллоу.
   - Чем-чем?
   Ну что  его  дернуло  за  язык?  Он  вообще  перестал  пользоваться  этим
прозвищем. Даже  мысленно.  Теперь  он  с  Джеральдом  Стейнером  шагает  по
газетному миру плечом к плечу и обязан этим - отчасти - Элберту  Вогелю,  но
главным образом - собственному таланту. Вклад Эла Вогеля в его удачу с делом
Лэмба  он  уже,  пожалуй,  склонен  и  забыть.  Его  теперь  раздражает  эта
панибратская манера. Пит то, да Пит сё, - и тянет ответить язвительно. Но, с
другой стороны, через Вогеля  осуществляется  его  связь  с  Бэконом  и  его
людьми. Общаться с этой публикой напрямую, самому, ему бы не хотелось.
   - К китайской еде я иногда предпочитаю пиво, Эл, - говорит он.
   - Да... Я понял, - отвечает Вогель. - Эй, официант. Официант! Черт,  куда
они все подевались? Я совершенно ничего не вижу в этой темноте.
   Пивка и вправду бы сейчас неплохо. В сущности, пиво - это оздоровительный
напиток. Вроде настоя ромашки. Похмелье у Фэллоу сегодня  совсем  пустячное.
Так, туман в голове, и все. А боли никакой, только туман.  Вчера,  благодаря
своему новому укрепившемуся положению