астолько выше крыши - я в том смысле, что это  уже  за  рамками  "Банка
Взаимных Услуг". Лишних вопросов я не задаю, но  если  я  правильно  понимаю
ситуацию, это "Банк Взаимных Услуг" плюс обычный банк  -  типичная  операция
купли-продажи. Об этом  забудьте.  Да-да.  И  не  благодарите.  Выкиньте  из
головы.
   Шерман снова сел в кресло и  поглядел  на  адвоката.  Пришел  он  сюда  с
намерением отказаться от помощи Киллиана, а теперь был уже не столь уверен.
   Словно читая его мысли, Киллиан проговорил:
   - Можно я вам кое-что объясню? Дело ведь не в том, что Эйб Вейсс попирает
самое идею правосудия. - Самое идею. Что-то больно уж грамотно заговорил.  В
какие такие эмпиреи он мысленно устремился?  -  Может,  и  не  попирает.  Но
данный случай не имеет с правосудием ничего общего. Это война. Это его битва
за перевыборы, чертово кресло для него - вся жизнь.  Так  что  когда  пресса
подымает вокруг какого-нибудь дела такую  бучу,  какую  она  подняла  вокруг
вашего, ему уже не до правосудия. Он сделает все, что от него потребуется. Я
не к тому, чтобы пугать вас. Но происходит именно это - война. И я должен не
просто обдумать линию защиты, я должен  выработать  стратегию  компании.  Не
думаю, чтобы он взял ваш телефон на прослушивание, но право он такое имеет и
вполне на это способен. Так что на вашем месте  я  бы  никаких  существенных
деталей дела по телефону не обсуждал. По телефону вообще лучше от обсуждений
воздержаться. По крайней мере, не надо будет думать о том, что  существенно,
а что нет.
   Шерман кивнул - мол, понимаю.
   - А теперь, Шерман, я должен  вам  кое-что  сказать  начистоту.  Вся  эта
катавасия будет стоить кучу денег. Знаете,  сколько  стоит  агент  Куигли  в
Ломбардии? Две тысячи долларов в неделю, и это лишь малая  часть  того,  что
нам предстоит. Я собираюсь попросить у вас большой аванс, прямо  сразу.  Это
не считая платы за участие в судебном  процессе,  которой,  как  я  все  еще
надеюсь, не потребуется.
   - Сколько?
   - Семьдесят пять тысяч.
   - Семьдесят пять тысяч?
   - Шерман, ну что мне вам сказать?  В  адвокатуре  как  везде.  Правильно?
Сколько платишь, столько имеешь.
   - Но, черт возьми, - семьдесят пять тысяч!
   - Вы меня толкаете на нескромность. Наша фирма самая лучшая. И  мы  будем
за вас драться. Я люблю драться. Я ведь такой же ирландец, как Куигли.
   В  результате  Шерман,  пришедший  отказать  адвокату,  выписал  чек   на
семьдесят пять тысяч долларов.
   Вручил его Киллиану.
   - Вам придется немного подождать, пока я переведу такую сумму на  текущий
счет.
   - Что ж, понятное дело. Что у нас сегодня? Среда? До утра пятницы в  банк
не пойду.

***

   По нижнему полю меню были  разбросаны  рекламки  всякой  всячины  в  виде
стилизованных эмблем какао "Нехи", селедочной икры "Капитан Генри",  кофе  с
цикорием "Кафе дю Монд", велосипедов на  дутых  шинах  "Вождь  Краснокожих",
трубочного табака "Эджуорт" и микстуры от простуды "666" - каждая  заключена
в прямоугольник старомодной рамочки. Эти рекламки тут были явно  только  для
красы, как воспоминание о старинных днях, когда болотистые  низины  Луизианы
пересекали  только  узкие  провинциальные  дороги.  Предчувствие   заставило
Крамера сжаться. Эта лабуда в  стиле  "старого  доброго  Юга"  наверняка  не
дешевле давешней "богемной раскованности". Страшно подумать, сколько с  него
здесь сдерут - долларов пятьдесят это уж как пить дать. Но ведь  назад  пути
уже нет, не так ли? Отгороженный от общего  зала  столик,  напротив  Крамера
сидит Шелли, смотрит на него во все глаза,  а  предыдущие  полтора  часа  он
потратил на то, чтобы  предстать  человеком,  который  владеет  ситуацией  и
отвечает за свои действия, и не кто иной, как он  сам,  бонвиван  и  кутила,
предложил продолжить  трапезу  десертом  и  кофе.  Кроме  того,  ему  ужасно
хотелось мороженого. Рот и глотку жгло огнем. В кафе "Александрия",  похоже,
не было блюда, которое не содержало бы огненных специй. "Креольский  суп  из
стручков окры с речным песком"... Он-то думал, что слово  "песок"  -  чистой
воды метафора,  означающая  какую-нибудь  хрустящую  приправу,  какой-нибудь
молотый корень или еще что-то, однако в чертовом супчике оказался  настоящий
песок, да еще явно перемешанный с черным перцем. "Кайеннские хлебцы" на вкус
напоминали хлеб с кусачими муравьями. "Филе зубатки с поджаренной  окрой  на
желтом рисе с яблочным маслом и китайским горчичным соусом"... гм, китайская
горчица - это уже сигнал опасности, но зубатку пришлось заказать, потому что
это было единственное не безумно  дорогое  блюдо  в  меню:  10  долларов  60
центов. А Андриутги еще говорил, будто это недорогой креольский  ресторанчик
на Бич-стрит, "обалденное  местечко".  Бич-стрит  -  улочка  захудалая,  вот
Крамер и поверил.
   Но Шелли говорит, что все  замечательно,  все  чудесно.  Она  сияет,  она
божественна с этой ее  коричневой  помадой,  правда,  не  совсем  ясно,  что
излучает сие сияние: любовь, грим "Беркширская осень" или пожар в желудке.
   Мороженое, мороженое, мороженое... Глазами  пробегая  по  торфяному  палу
прозы меню, в огнедышащей дымке он  углядел  единственный  сорт  мороженого:
"Сбитое вручную ванильное мороженое с соусом из орехов  и  красного  перца".
Опять перец? Ладно, подливку он соскребет в  сторону  и  будет  есть  чистое
мороженое. Попросить лощеную официантку с ее медового цвета локонами,  чтобы
дали без подливки, у него не хватило духу. Побоялся  предстать  перед  Шелли
трусливым хлюпиком.
   Шелли заказала пирожок с лаймовой начинкой  "Реллено",  и  оба  попросили
кофе "по-новоорлеански,  свежемолотый  с  цикорием",  несмотря  на  то,  что
внутренний голос  предупреждал  Крамера:  цикорий  будет  только  добавочным
бедствием для его пылающих внутренностей.
   По-мужски твердо и решительно распорядившись насчет кофе  и  десерта,  он
положил руки на стол, подался вперед и вновь погрузил взгляд в глаза  Шелли,
чтобы добавить ей уголовного дурмана  вкупе  с  остатками  вина  из  бутылки
белого "Цинфанделя", которая станет ему в двенадцать долларов.  "Цинфандель"
в перечне вин по цене занимал предпоследнее место.  Заказать  самое  дешевое
Крамеру не хватило храбрости - то было "Шабли" за  9,50.  Только  совсем  уж
неопытные губошлепы заказывают "Шабли".
   - Жаль,  что  нельзя  было  вас  пригласить  прямо  туда,  чтобы  вы  его
послушали, этого Роланда Обэрна. Я уже три раза его  допрашивал.  Сперва  он
казался таким крутым, угрюмым, таким... знаете... зловещим. Весь каменный, с
мертвым взглядом - типичный такой тинейджер  из  кошмара  про  темные  улицы
Нью-Йорка. Но стоит только пять минут его послушать - просто послушать  -  и
слышишь совсем другое. Слышишь боль. Ведь мальчишка же! Боится. Эти ребята в
гетто вырастают без всякой заботы и присмотра. Запуганы.  Воздвигают  вокруг
себя стену этакой брутальности, думают за ней укрыться, а  сами  каждый  миг
ждут гибели. Именно так, ждут гибели.  Нет,  я  не  беспокоюсь,  как  Роланд
поведет себя перед присяжными. Сделаю так: в первые полторы-две  минуты  для
раскачки задам несколько невинных вопросов о его житье-бытье,  о  детстве  и
тому подобном, и постепенно с него сойдет вся эта крутость, он даже  сам  не
заметит, и вот тогда присяжные ему поверят. Они увидят в нем не закоренелого
преступника, а  просто  испуганного  пацана,  которому  позарез  нужно  хоть
чуточку нормальной жизни, хоть чуточку красоты, потому что как раз такой  он
и есть. Придумать бы еще способ, чтобы заставить присяжных взглянуть на  его
рисунки и коллажи. Шелли, он просто талант. Талант! Впрочем, такого способа,
пожалуй, все-таки нет. Сдернуть с него эту личину закоренелости и  то  будет
задачкой не из простых. Все равно что достать  улитку  из  ракушки,  которая
этак завита спиралью.
   Крамер нарисовал в воздухе пальцем спираль и хохотнул, довольный  удачным
сравнением. Блестящие губы Шелли одобрительно улыбались.  Они  прямо  сияли.
Она вся сияла.
   - Мне бы очень хотелось присутствовать на суде, - сказала она. - Когда он
будет?
   - Мы пока не знаем еще. (Мы с прокурором;  мы  вообще  с  ним  не  разлей
вода.) До следующей недели мы не собираемся даже выносить  дело  на  большое
жюри. А к суду мы будем готовы месяца через два, а то  и  через  полгода.  С
делом, которое получило такую огласку, как это, заранее никогда не  скажешь,
что произойдет. Когда пресса начинает с чем-нибудь носиться  как  с  писаной
торбой, все усложняется. - Он качнул головой, как бы говоря: "Учусь  с  этим
мириться - приходится!"
   Шелли вся сияла и лучилась.
   - Ларри, когда  я  вчера  вечером  пришла  домой,  включила  телевизор  и
показали вас - на том рисунке, - я засмеялась как ребенок. Сказала: "Ларри!"
- громко сказала, вслух, как будто вы  вошли  в  комнату.  Прямо  не  смогла
сдержаться.
   - Сказать по правде, меня это тоже несколько ошарашило.
   - Ужас до чего хочется прийти на суд. А можно?
   - Конечно.
   - Обещаю, что глупить не буду.
   Крамера так и кольнуло. Он понял, что момент настал.  Скользнул  ладонями
по столу вперед и, не глядя, просунул кончики пальцев  под  ее  пальцы.  Она
тоже на руки не посмотрела и не отняла их. Продолжала смотреть ему в глаза и
прижала его пальцы своими.
   - Да пусть бы вы даже и сглупили, -  проговорил  он.  Сказал  и  удивился
собственному голосу. Таким он был хриплым и застенчивым.
   Выйдя на улицу,  уже  почти  без  денег,  которые  практически  полностью
остались  в  затейливо-старинном  неэлектрическом  кассовом  аппарате   кафе
"Александрия", он взял ее за руку, сплел свои Железные Пальцы  Атлета  с  ее
нежными тонкими пальчиками и повел ее сквозь трущобную тьму Бич-стрит.
   - Знаете, Шелли, вы и  представить  не  можете,  что  означает  для  меня
возможность поговорить обо всем этом с вами. Сотрудники в  прокуратуре...  с
ними только начнешь вдаваться в суть проблемы, и  все  уже  решили,  что  ты
раскис. А если ты раскис - о, тогда дело  дрянь.  А  жена...  не  знаю,  она
просто слушать ничего больше не хочет, чего бы то... о чем бы  то  ни  было.
Она теперь утвердилась в мысли, что так уж вышло, что она оказалась  замужем
за парнем, которому приходится выполнять такую грязную работу  -  отправлять
бедных и жалких людишек в тюрьму.  Но  в  этом  деле  ничего  грязного  нет.
Знаете, в чем его смысл? Это сигнал,  очень  важный  сигнал  всем  тем,  кто
думает, будто они выше ограничений, накладываемых обществом. Понимаете?  Все
упирается в человека, который думает, что в силу его  высокого  положения  в
жизни он может пренебречь обязательством относиться  к  жизни  того,  кто  в
самом низу  социальной  лестницы,  так  же,  как  он  относился  бы  к  себе
подобному. Ни минуты не сомневаюсь, что, если бы Мак-Кой  переехал  человека
более или менее своего круга, он сделал бы все как надо. Он, надо  отметить,
из  тех,  кого  обычно  называют  "приличными  людьми".  В   этом-то   самое
удивительное  и  есть.  Он  вовсе  не  злодей  какой-нибудь,   но   совершил
злодейство. Вы меня понимаете?
   - Кажется, да. Единственное, чего я не понимаю,  это  почему  Генри  Лэмб
ничего не сказал о том, что его сбила машина, когда попал в больницу. Потом,
вы вот рассказали мне о вашем свидетеле, Роланде... в газетах ведь про  него
ничего не было, верно?
   - Не было, и мы пока не собираемся ничего о нем сообщать прессе. Все, что
я рассказал вам, - строго между нами.
   - Ну, и все-таки выясняется, что Роланд почти две недели  молчал  о  том,
что его приятеля сбила машина. Немножко странно, нет?
   - Да что ж тут странного?!  Господи,  Шелли,  у  Лэмба  была  смертельная
травма головы, во всяком случае, она может оказаться смертельной,  а  Роланд
знал, что, обратись он в полицию, его арестуют  за  серьезное  преступление!
Так что странного я тут ничего не вижу.
   Мисс Шелли Томас сразу пошла на попятную.
   - "Странно" - это я не то слово сказала. Я, наверное, хотела сказать, что
я вам не  завидую:  сколько  вам  приходится  работать,  сколько  материалов
поднимать, чтобы подготовить дело.
   - Ха! Если бы мне заплатили сверхурочные за все те часы личного  времени,
которые придется вбить в это дело, - о, я бы тогда  сам  мог  поселиться  на
Парк авеню. Впрочем, знаете что? Это для меня не  важно.  Правда  не  важно.
Пусть я живу не бог весть как, мне важно, чтобы, оглянувшись  назад,  я  мог
сказать: "Я старался что-то изменить". А это дело очень значительное, причем
во всех его мыслимых аспектах, а не только с точки зрения моей карьеры.  Это
просто... не знаю, как сформулировать... это новая глава. Я стараюсь  что-то
изменить, Шелли.
   Он умолк и, все еще держа ее руку в своей, обнял ее за талию и привлек  к
себе. Широко открытыми глазами она смотрела на него  снизу  вверх.  Их  губы
встретились. Разочек он приоткрыл веки, подсмотреть, закрыты ли у нее глаза.
Закрыты.
   Крамер почувствовал, что она прижимается к нему низом живота. Что это там
- ее венерин холмик? Неужели так скоро, так сладостно, так  прекрасно,  и  -
черт! Некуда ее привести.
   Это надо же! Ему! Восходящей звезде, вершителю дела Мак-Коя - и некуда...
вообще некуда!! Во всем Вавилоне  двадцатого  столетия!  -  некуда  привести
готовую на все очаровательную девушку с темненькими губками.  "Интересно,  -
пронеслось у него в голове, - о чем она сейчас думает?"
   А думала она о том, что за странная манера у мужчин в Нью-Йорке. С кем ни
встретишься, вечно  приходится  сперва  часа  два  или  три  слушать,  какой
хвастает карьерой.

***

   В тот вечер Фэллоу  вошел  в  "Лестер"  с  видом  победителя.  Каждый  из
сидевших за английским столом и многие из толпы, суетящейся в шумном бистро,
не исключая тех, кто от "Сити лайт" воротил нос, знали, что это он  дал  ход
делу Мак-Коя. Даже Сент-Джон и Билли, редко относившиеся серьезно к чему  бы
то ни было, кроме взаимных измен, довольно искренне его поздравили.  Сэмпсон
Рейт, политический обозреватель лондонской "Дейли курьер",  приехавший  сюда
на несколько дней, как раз сидел за столом,  рассказывая  о  своем  обеде  с
Ирвином Габнером, заместителем  главного  редактора  "Нью-Йорк  таймс";  тот
жаловался, что "Сити лайт" практически захватила всю эту  историю  себе,  то
есть захватил, конечно же, Питер Фэллоу, основоположник и хранитель.
   Алекс Бритт-Уидерс выставил ему за счет заведения коктейль "Саутсайд",  и
вкус водочного коктейля был так хорош,  что  Питер  заказал  еще.  Приливная
волна всеобщего одобрения так высоко взметнулась, что и от Каролины  впервые
за долгое-долгое время он дождался наконец  улыбки.  Единственный,  кто  был
чем-то вроде ложки дегтя, - Ник Стоппинг. Свое одобрение он высказал  как-то
вяло  и  нарочито  равнодушно.  И  тут  до  Фэллоу  дошло,  что  Ник,   этот
марксист-ленинец, оксфордский спартаковец,  Руссо  Третьего  мира,  попросту
завидует. Это был его материал, нагло  перехваченный  пустопорожним  клоуном
Фэллоу (теперь-то Фэллоу только подсмеивался над нахальством этого Ника);  и
вот - этот Фэллоу на переднем  плане,  выскочил,  оседлал  паровоз  истории,
тогда как он, Стоппинг, кропает очередную дребедень для журнала "Дом и  сад"
про новую виллу миссис Шик в Хоуб-Саунде или где там она ее себе выстроила.
   Кстати, насчет шика:  Рейчел  Лэмпвик,  надо  сказать,  не  удержалась  и
упрекнула его за то, что он чересчур часто пользуется этим словом.
   - Питер, все-таки ты мог бы быть с миссис  Мак-Кой  погалантнее,  как  ты
думаешь? ("Погалантнее" она произнесла на французский  манер.)  Все  у  тебя
шикарные  -  шикарный  Шерман  Мак-Кой,  его  шикарный   папочка,   шикарная
приятельница, или как ты назвал ее? клевая? -  это  как  раз  неплохо,  -  а
бедная миссис Мак-Кой просто "его сорокалетняя жена", что рисует не очень-то
влекущий образ, верно? Это негалантно, Питер!
   Зато Рейчел явно с жадностью читала каждое написанное им слово. Поэтому к
ней  (впрочем,  как  и  ко  всем  сегодня)   он   чувствовал   одно   только
снисходительное дружелюбие триумфатора.
   - Жену у нас в "Сити лайт" не считают интересным объектом,  если  она  не
изменяет мужу, - ответил Фэллоу. - Восторги мы расточаем только любовницам.
   Затем все принялись строить  догадки  насчет  Клевой  Брюнетки,  а  Билли
Кортес, искоса бросив взгляд на Сент-Джона, сказал, что, по  его  сведениям,
мужчины иногда действительно возят  своих  милашек  в  нетривиальные  места,
чтобы их не застукали, однако Бронкс - это не просто нетривиально,  это  уже
паранойя, и Фэллоу заказал себе еще один "Саутсайд".
   Вся эта мельтешня была милой,  приятной  и  британской,  оранжево-охряный
свет был мягким и британским, Каролина на Питера то и дело  поглядывала,  то
приветливо, то с ухмылкой, которую он никак не  мог  истолковать,  а  потому
заказал очередной "Саутсайд", и  тогда  Каролина  встала  со  своего  места,
подошла, обойдя стол, наклонилась и сказала на ухо:
   - Пойдем поднимемся на минуточку наверх.
   Неужто правда? Трудно поверить, но... а вдруг? Они поднялись по  винтовой
лестнице в контору Бритт-Уидерса, и Каролина, внезапно сделавшись серьезной,
проговорила:
   - Питер, я собираюсь тебе кое-что сказать, хотя, наверное, зря. Ты  этого
не заслуживаешь. Ты себя плохо вел со мной!
   - Я?! - воскликнул Фэллоу  с  радостным  смешком.  -  Каролина!  Ведь  ты
пыталась размазать мой хобот по всему Нью-Йорку!
   - Что? Твой хобот? - Чуть покраснев, Каролина улыбнулась. - Ну,  все-таки
не по всему Нью-Йорку. Ладно, после того подарка, который я  собираюсь  тебе
преподнести, думаю, мы будем квиты.
   - Подарка?
   - Думаю, это можно считать подарком. Я знаю, кто такая  эта  твоя  клевая
брюнетка. Я знаю, кто был с Мак-Коем в машине.
   - Ты шутишь!
   - Я не шучу.
   - Ну хорошо, так кто?
   - Ее зовут Мария Раскин. Ты с ней познакомился тогда в баре "Рампа".
   - Я?
   - Питер, ну нельзя же так напиваться. Она замужем за человеком  по  имени
Артур Раскин, который старше  ее  раза  в  три.  Он  еврей  и  чем-то  таким
занимается, не знаю чем. Но очень богат.
   - Откуда ты все это знаешь?
   - Помнишь моего приятеля художника? Итальянца. Филиппе. Филиппе Кирацци.
   - А, да. Не так-то сразу его забудешь, верно?
   - Ну так вот он ее знает.
   - В каком плане?
   - В том же, в каком ее знают многие мужчины. Она потаскушка.
   - И она ему рассказала?
   - Да.
   - А он рассказал тебе?
   - Да.
   - Мой бог, Каролина. Где мне найти его?
   - Не знаю. Сама не могу его найти. Гаденыш чертов.

25
Судьи - мы

   - Просто Система заботится о своих,  -  произнес  Преподобный  Бэкон.  Он
говорил по телефону, по-домашнему откинувшись на спинку кресла, но  тон  его
был официальным. Потому что говорил он с представителем прессы. -  Структура
власти изобретает и внедряет ложь с помощью своих верных лакеев в  средствах
массовой информации, но вся эта ложь шита белыми нитками.
   Несмотря на молодость,  Эдвард  Фиск  III  отчетливо  уловил  фразеологию
политических радикалов конца шестидесятых - начала семидесятых.  Преподобный
Бэкон взирал на микрофон телефонной трубки с  выражением  праведного  гнева.
Фиск еще больше ссутулился и обмяк. С лица Преподобного Бэкона он  переводил
взгляд на болотно-желтую листву платанов во дворе за окном, потом  снова  на
Преподобного Бэкона и снова на платаны. Глядеть этому человеку  в  глаза  он
пока не решался, даже при том что  праведный  гнев  предназначался  не  ему.
Бэкона рассердила статья в утреннем выпуске "Дейли ньюс", где  высказывалась
гипотеза, что Шерман Мак-Кой, возможно, сбил Генри Лэмба, уходя  от  попытки
ограбления. "Дейли ньюс" намекала, что сообщником Лэмба  был  уже  уличенный
преступник по имени Роланд Обэрн и что вся прокурорская версия дела  Шермана
Мак-Коя зиждется  на  сказке,  сочиненной  этим  индивидом,  который  теперь
пытается добиться смягчения приговора по делу о наркотиках.
   -  Вы  сомневаетесь,  могут  ли  они  пасть  так  низко?  -  декламировал
П