И Поттиферу крышка!


     Лейкон проводил ее восхищенным взглядом.
     - Да, вот еще  что,  Джордж:  ты  собираешься как-то привлечь  к  этому
американцев?  - спросил  он будто бы  между прочим, как о чем-то, не имеющем
большого  значения.  - Ты же знаешь, это  всегда помогает представить дело в
выигрышном свете.  Пригласи американцев - и ты одержал победу над комиссией,
даже не сделав ни одного выстрела. А уж Министерство иностранных дел  просто
будет у тебя в кармане
     -  Я бы  предпочел пока действовать самостоятельно. "Kaк будто зеленого
телефона вовсе нет и никогда не было", - подумал Гиллем.
     Лейкон задумался, медленно вертя бокал в руке.
     - Жаль, - наконец  произнес он. - Очень  жаль. Кузены не задействованы,
фактора паники  нет...  - Он  окинул взглядом  не слишком импозантную фигуру
коренастого полного  человека перед ним.  Смайли сидел, сцепив  кисти  рук и
прикрыв глаза, - казалось, он дремлет. - И никаких других способов заставить
их  поверить, - продолжил Лейкон,  явно высказывая те выводы,  к  которым он
пришел на основе осмотра внешности Смайли. - Министерство обороны ради  тебя
палец  о палец не  ударит. В этом  можешь  быть  уверен.  То  же самое можно
сказать о  Министерстве внутренних дел. С Министерством  финансов дело может
повернуться  и так  и  этак, а  с  Министерством  иностранных дел все  будет
зависеть от того, кого они пришлют на это заседание и хорошо ли этот человек
с утра позавтракает. - Он снова на некоторое время задумался. - Джордж!
     - Да?
     - Давай я пришлю к тебе кого-нибудь, кто разделяет  твою  точку зрения.
Кто поможет все  точно сформулировать, составит представление для комиссии и
выступит с ним на заседании.
     - Нет, спасибо, я думаю, справлюсь сам.
     -   Заставляйте   его  больше  отдыхать,  -  советовал  Лейкон  Гиллему
оглушительно громким  шепотом  во  время пути  к  машине.  -  И  пожалуйста,
постарайтесь уговорить  его не носить больше эти черные пиджаки и  все такое
прочее. Они вышли из моды вместе с кринолинами. До свидания, Джордж! Позвони
мне  завтра,  если  ты  передумаешь  и  тебе   понадобится  помощь.  Гиллем,
пожалуйста, поосторожнее за рулем. Не забывай, что ты выпил.
     Когда  они  выезжали   за   ворота,  Гиллем   произнес   нечто   весьма
непочтительное, но Смайли  был  так  плотно  укутан пледом,  что  ничего  не
услышал.
     - Значит, Гонконг? - спросил Гиллем. Никакого ответа: ни да, ни нет.
     -  И  кто  же этот  счастливчик? Кого  из  оперативных  сотрудников  вы
собираетесь послать? - немного погодя, продолжил  Гиллем,  не очень  надеясь
получить ответ. -  Или, может  быть,  это  все говорилось только для  отвода
глаз, чтобы одурачить Кузенов?
     - Мы вовсе не пытаемся водить их за нос, - возразил Смайли, на этот раз
задетый  за живое. - Если мы  хоть как-то  привлечем их  к этому  делу,  нас
просто оттеснят, нам даже  места не  останется. Если мы  этого не сделаем, у
нас не  будет  никаких средств. Весь  вопрос  в том, как  найти  необходимый
баланс, - И Смайли снова закутался в плед.
     Но уже на следующий день - подумать только! - они были готовы.
     В  десять  Смайли собрал оперативное совещание. Сначала говорил он сам,
потом  говорила Конни,  а ди Салис ерзал на  стуле  и  чесался. Он был очень
похож  на противного, неизменно вызывающего  отвращение опекуна  в  комедиях
периода французской Реставрации (Комедии периода Реставрации (1660-1688 гг.)
- комедии нравов; отличались остроумием и циничной откровенностью),  пока не
подошла  его очередь  высказаться, что  он и  сделал.  В тот же самый  вечер
Смайли  отправил телеграмму в  Италию  - настоящую  телеграмму, а не  просто
шифровку, -  подписанную кодовым именем Опекун, а копия этой телеграммы была
приобщена  к быстро увеличивающейся  подшивке нового дела документов. Смайли
написал текст, Гиллем  вручил ее  Фону, который  тут же  гордо отправился  в
круглосуточное почтовое  отделение на  вокзале Чаринг-Кросс.  Если судить по
тому, с каким торжественным видом  Фон отбыл на  почту, можно было подумать,
что поручение  отнести маленький желто-коричневый бланк было кульминационной
точкой всей  его до  сего дня спокойной и  упорядоченной жизни, в которой не
было места ни для чего из ряда вон выходящего. Но на  самом деле все было не
так. До "краха"  Цирка  Фон  работал в  Брикстоне  в  качестве  "охотника за
скальпами". А его основной профессией была профессия "неуловимого убийцы".


        "ПРОГУЛКА В ПАРКЕ"


     В течение этой солнечной недели  перед отъездом  Джерри  Уэстерби ни на
минуту не покидало  ощущение, что происходит что-то радостное и будоражащее.
Лондон в тот год наслаждался запоздалым летом, и про Джерри, пожалуй,  можно
было сказать то же  самое. Мачеха,  прививки, бюро путешествий, литературные
агенты  и  редакторы  с  Флит-стрит (Улица в Лондоне, где находятся редакции
большинства крупнейших газет) - хотя Джерри  терпеть не мог  Лондон и считал
его воплощением зла  и порока, на этот раз  он  воспринимал  его спокойно  и
легко  справлялся  со  всеми  возникавшими проблемами,  продолжая  двигаться
вперед бодрой и уверенной поступью. Для Лондона у Джерри даже был заготовлен
особый  образ, вполне сочетавшийся  с ботинками из  оленьей кожи. Костюм был
сшит  не то  чтобы на  Савил-роу (Улица  в Лондоне,  где  расположены ателье
дорогих мужских  портных),  но, по крайней  мере,  был  настоящим  костюмом,
против  этого  не пойдешь. Сиротка почему-то  называла  его  костюм тюремной
робой:   это  произведение   портновского   искусства   было  выполнено   из
блекло-голубой  ткани, которую можно не только чистить, но и стирать, и сшил
его  за двадцать четыре часа мастер  из ателье  "Счастливый  дом Пончака  из
Бангкока", который  гарантировал его несминаемость, о  чем свидетельствовала
этикетка  с вышитыми яркими шелковыми буквами. Легкий полуденный бриз обычно
раздувал костюм подобно легким  платьям женщин, прогуливающихся  по пирсу  в
Брайтоне. Шелковая рубашка (того же  происхождения) выглядела пожелтевшей, и
вызывала воспоминания о раздевалках в спортивных клубах Уимблдона  (Уимблдон
-  предместье  Лондона,  в  котором  находится  Всеанглийский  теннисный   и
крокетный  клуб)  или  Хенли  (Город  на р. Темзе,  где проводится ежегодная
Хенлейская регата).  Загар Джерри, хотя и приобретенный  в Таскани, выглядел
очень   по-английски,  так  же  как   и   знаменитый  галстук  для  крикета,
развевавшийся на  шее, словно  флаг. И только в выражении лица  -  и то  для
людей очень наблюдательных - была заметна та особая настороженность, которая
не ускользнула  от внимания почтмейстерши матушки Стефано и которую люди, не
отдавая себе отчета почему, инстинктивно называют "профессиональной".  Когда
предполагалась возможность,  что придется сидеть  и  ждать,  Джерри  тащил с
собой свой  привычный мешок  с книгами.  Это  придавало ему вид неотесанного
деревенского парня, недавно приехавшего в город.
     Он обосновался,  если это можно так назвать, на Тарлоу-сквер, где  жила
его мачеха, третья леди Уэстерби. Маленькая уютная квартирка до предела была
забита  огромными антикварными вещами, которые удалось  вывезти из домов, от
которых пришлось отказаться. Леди сильно  красилась, и  в  ней  было  что-то
птичье; она была раздражительна, как  это иногда бывает с женщинами, которые
в  молодости  были  очень  красивы;  она  частенько  поругивала  пасынка  за
допущенные оплошности, реальные или выдуманные, утверждая, например,  что он
выкурил ее последнюю сигарету или принес на башмаках грязь, вернувшись после
прогулки  по  парку.  Джерри на это  не обижался.  Иногда, возвращаясь домой
очень  поздно,  в три или четыре часа  ночи, и  когда ему совсем не хотелось
спать, он стучал в дверь и будил ее; мачеха надевала шуршащий вычурный халат
и подкрашивалась. Он усаживал ее на кровать, с большим  бокалом охлажденного
мятного ликера,  а сам устраивался на  полу, среди сказочного  нагромождения
всякого старья, занимая собой все пространство, и делал вид,  что укладывает
вещи.  Гора  старья  состояла  из  всевозможных  бесполезных  вещей:  старых
газетных   вырезок,   кип   пожелтевших   бумаг,   юридических   документов,
перевязанных зеленой  ленточкой, там была даже пара позеленевших от  плесени
сделанных на заказ  сапог для верховой езды.  Считалось, что Джерри  решает,
что из всех этих  вещей может ему  понадобиться в путешествии, но обычно  на
глаза  попадалась  какая-нибудь  вещица, вызывавшая  у  обоих  целую  череду
воспоминаний, - на этом все и  кончалось. Однажды ночью, например, он извлек
откуда-то толстую тетрадь со своими первыми рассказами.
     - Эй, Пет, смотри-ка,  а  вот  очень даже неплохой  рассказик! Уэстерби
мастерски срывает маску с этого злодея! Заставляет сердчишко биться быстрее.
Не правда ли, друг мой? И кровь по жилам бежит веселей!
     -  Тебе надо  было  поступить  на  работу  в  компанию твоего  дяди,  -
откликнулась  леди Уэстерби,  с  глубочайшим  удовлетворением  переворачивая
страницы.
     Вышеупомянутый дядюшка владел компанией, производящей гравий, и являлся
заметной фигурой в этой  сфере бизнеса. Пет частенько упоминала о нем, чтобы
подчеркнуть отсутствие деловой хватки у старины Самбо.
     В другой раз они нашли старое завещание отца Джерри, составленное много
лет  назад ("Я, Сэмюэль, также известный как Самбо,  Уэстерби...") в  связке
вместе  с   целой  кучей  счетов   и   писем   от  адвокатов,   адресованных
душеприказчику, то есть Джерри, с пятнами от виски или хинина и начинавшиеся
словами: "С глубоким прискорбием..."
     - Да, тогда судьба выкинула  неожиданное  коленце, - проговорил Джерри,
испытывая  душевную  неловкость, поскольку  было  уже  слишком  поздно снова
засунуть этот конверт в  середину кучи. - Пожалуй, мы могли бы отправить все
это на свалку - как ты думаешь, друг мой?
     Ее круглые, как пуговки, глаза гневно засверкали.
     - Читай вслух, - громким голосом театрально приказала она, и вскоре оба
углубились в  уму  непостижимые  хитросплетения и сложности  распоряжений  о
деньгах,  оставляемых  в  доверительную  собственность,  чтобы  впоследствии
обеспечить  состояние  внукам,  дать образование племянникам и  племянницам,
пожизненный  доход жене, состояние такому-то или такой-то  в  случае  смерти
такого-то, женитьбы  или  замужества таких-то; дополнительные распоряжения к
завещанию:  одни - чтобы отблагодарить за добро, другие  - чтобы наказать за
обиды.
     - Эй, а  знаешь, кто это такой? Дядюшка Элдред,  про которого говорили,
что в семье не без урода, - тот самый, который был горьким пьяницей! Господи
Иисусе, зачем же он хотел ему-то оставить деньги? Ведь тот спустил бы все за
одну ночь!
     Были распоряжения относительно скаковых лошадей, которым иначе могло бы
прийтись плохо: "Завещаю  мою кобылу Розали в  Мезон Лафитт,  вместе с двумя
тысячами  фунтов  в год  на ее  содержание, и  моего жеребца Завоевателя,  в
настоящее время находящегося в  Дублине  на выездке, моему сыну Джеральду до
естественной  смерти  вышеозначенных кобылы и жеребца,  с  условием, что  он
будет содержать их и заботиться о них..."
     Старина Самбо, как и Джерри, безумно любил лошадей.
     И  еще  - акции.  Только  для  Джерри:  акционерный  капитал  компании,
исчисляемый  миллионами. Председательское  кресло, власть,  ответственность;
целый  великолепный мир  в наследство, в котором можно царить и наслаждаться
жизнью, - мир, который ему предложили, даже пообещали, а потом вдруг отняли.
"Моему  сыну поручаю управлять  всеми газетами моей  издательской  группы, в
соответствии с установленными мною  правилами и в духе традиций, сложившихся
при   моей  жизни".   В   завещании   нашлось  даже   место  для   признания
незаконнорожденного ребенка: "Сумма  в двадцать  тысяч фунтов стерлингов, не
подлежащая обложению налогом на наследство, должна быть выплачена мисс  Мэри
Такой-то, проживающей в городе Чобем, матери Адама, которого я признаю своим
сыном".
     Единственная проблема состояла в том, что делить-то было нечего. С того
самого  дня, когда газетная  империя этого великого человека обанкротилась и
прекратила свое существование, не  сумев  выстоять в  борьбе  с трудностями.
Цифры на банковском счете таяли на глазах. Дойдя до нуля, сумма снова начала
расти, но  уже со знаком минус, увеличиваясь по крайней мере на один нолик в
год, как комары раздуваются от выпитой крови.
     -  Ну  что, Пет,  -  спросил  Джерри  в  какой-то потусторонней  тишине
предрассветного  утра, бросая конверт  на вершину волшебной горы,  - как ты:
рада,  что избавилась от  него,  дружище? -  Перекатившись на бок, он взял в
руки кипу  пожелтевших  газет,  которые  были  детищами его отца,  последние
номера, и,  как это умеют  делать  только старые газетчики, пролистал их все
сразу.  -  Уж теперь-то - там,  где  он  сейчас, он, пожалуй, уже  не  может
гоняться за куколками-красотками, а?
     Никакого ответа, слышно только громкое шуршание газетных ЛИСТОВ.
     - Хотя  он бы уж  с радостью, будьте уверены. Загвоздка наверняка  не в
отсутствии  желания  с  его стороны, осмелюсь предположить. -  И  спокойнее,
снова  повернувшись так,  чтобы видеть маленькую изящную куколку, сидящую на
краешке его кровати, - маленькие ножки едва доставали до ковра, покрывающего
пол: - Но ты всегда была его любимой пташкой, друг мой, - номер один, что бы
там ни  было. Он всегда  за  тебя был готов и  в огонь  и в  воду.  Сам  мне
говорил:  Лет - самая  красивая женщина в  мире, это уж точно".  Сам говорил
мне. Этими самыми словами. Однажды он прокричал их на всю Флит-стрит: "Самая
лучшая из всех моих жен".
     -   Чертов   повеса,   -   сказала   мачеха,   произнося  слова  мягкой
скороговоркой,  как  это  делают  жители  северной  Англии.  Вокруг  ее  рта
собрались  морщинки,  похожие на зажимы хирурга вокруг  красного шва губ.  -
Дьявольский повеса, ненавижу даже звук его имени.
     Некоторое время они молча оставались в своих позах:
     Джерри лежал на ковре, продолжая перебирать какие-то  вещицы  и  теребя
прядь волос надо лбом,  а она сидела на кровати. Они чувствовали, что любовь
к отцу Джерри, которую они оба испытывают, хотя и по-разному, объединяет их.
     - Надо было тебе пойти работать в фирму  дяди Пола - продавал бы гравий
и  балласт, - повторила она, вздохнув, словно высказывая истину, постигнутую
путем страданий, - как женщина, которую часто обманывали.
     В  свой  последний вечер в  Лондоне Джерри пригласил  мачеху в ресторан
поужинать, и потом, уже дома, на Тарлоу-сквер, она сварила кофе и подала его
в  одной из  немногих  чашечек, оставшихся  от ее  севрского  сервиза.  Этот
великодушный жест привел к несчастью. Не подумав, Джерри продел свой широкий
указательный  палец  в  тоненькую  ручку чашечки,  и она отломилась  с  едва
слышным  звуком,  на  который  женщина, к  счастью,  не  обратила  внимания.
Пришлось приложить массу  усилий, очень  искусно  прикрывая это место рукой.
Джерри  ухитрился   скрыть   ущерб,  причиненный   чашечке,   удалось   даже
выскользнуть на кухню и поменять ее на целую.
     Когда самолет Джерри  сделал остановку в Ташкенте -  удалось выговорить
эту уступку на транссибирском маршруте - он  обнаружил (к своему величайшему
удивлению), что в одном из  уголков зала ожидания российские власти  открыли
бар. По  мнению Джерри, это было  потрясающим доказательством  либерализации
советской страны. Пошарив в кармане  пиджака в поисках твердой валюты, решив
выпить водки, он вместо монет нащупал изящный фарфоровый вопросительный знак
с обломившимися кончиками. Водку пить расхотелось.


     Во  всех  деловых вопросах  Джерри был  сговорчивым и покладистым.  Его
литературным  агентом был  давний знакомый,  с которым они  когда-то  вместе
играли   в   крикет,  -  человек  по  фамилии  Менкен   с  не  совсем  ясным
происхождением, но с весьма снобистскими наклонностями. Он был  одним из тех
глупых  по  природе  своей людей, для  которых  английское  общество  - и  в
особенности издательский мир - всегда готовы создать очень  удобную нишу для
существования.  Менкен  вел себя грубовато-добродушно и немного импульсивно,
носил щегольскую седую бородку - возможно, для того, чтобы создавать у людей
впечатление, что  он  тоже  не  чужд  писательства, а  не просто охотится за
рукописями. Они  встретились  за  обедом  в клубе,  который  претендовал  на
великолепие,  но не  блистал  чистотой, выживший благодаря слиянию  с  менее
великосветскими клубами и постоянным просьбам  о пожертвованиях, рассылаемых
своим членам. Сидя под взглядами  мраморных изваяний в полупустом ресторане,
они говорили о  том,  что  крикетной команде  Ланкашира  не хватает  быстрых
боулеров  (Игрок,  бросающий  мяч  по калитке  противника,  во время игры  в
крикет).  Джерри  пожалел, что  в  команде Кента  игроки  "не бьют, а просто
гладят мяч".
     - В  команде Мидлсекса есть несколько  хороших молодых игроков, которые
могут  хорошо  показать  себя  в  будущем,  но,  Господи  Боже,  Твоя  воля,
посмотрите  только,  как  их  отбирают!  -  говорил Менкен, качая  головой и
одновременно усердно работая ножом.
     - Очень жаль, что  у тебя  не хватило пороху  в  пороховнице, - рокотал
агент, обращаясь к Джерри. Делал он это так, что слышать его мог всякий, кто
захотел бы прислушаться. - В последнее время,  думаю, никто не писал хороших
романов о Востоке. Это удавалось Грину, если принимаешь его манеру  (чего не
могу сказать о себе). Я не отношусь к его поклонникам:  слишком много всяких
папских  штучек. Пожалуй, Мальро, если любишь философию,  но я не люблю. Ну,
Моэм - туда-сюда, но вот  и все - дальше можно снова возвращаться к Конраду.
Твое  здоровье.  Можно мне  тебе  кое-что  сказать?  Не  старайся  подражать
Хэмингуэю. Вся эта его  манера  - внутренняя красота, которая  проявляется в
экстремальных  условиях, вся эта любовь, когда от человека мало что осталось
и он подыхает от ран. Думаю, читатели этого не любят.  Да и от многократного
повторения это уже приелось.
     Джерри проводил Менкена до такси.
     -  Можно  мне тебе  кое-что  сказать? -  снова спросил  агент.  - Делай
предложения подлиннее. Когда ваш брат, журналист, начинает писать романы, вы
пишете слишком  коротко.  Короткие  абзацы,  короткие предложения,  короткие
главы.  Вы  по-прежнему  меряете  то,  что  пишете,  сантиметрами  газетного
столбца, вместо того чтобы думать о книжных  страницах. Хэмингуэй был именно
такой.  Всегда  пытался  написать роман на  спичечном коробке. Не  стесняйся
размахнуться.
     - Будь здоров, Менкен. Спасибо.
     -  И  ты  будь, Уэстерби.  Не  забудь передать  от  меня привет  своему
старику. Как он? Стареет, наверное? Ну, что поделаешь,  этого никому из  нас
не избежать.
     Джерри почти удалось сохранить безмятежное расположение духа.
     Газетчики,  как  и  всякий  другой  кочевой  народ,   везде  устраивают
одинаковый  кавардак.  Стаббс  (отпетый  негодяй, по словам  Конни  Сейшес),
ответственный редактор издательской  группы,  не  являлся  исключением.  Его
письменный стол был завален залитой  чаем  корректурой в гранках, чашками  с
чернильными  пятнами  и  остатками бутерброда  с  ветчиной, скончавшегося по
причине  преклонного  возраста.  Сам  Стаббс  сидел  посреди   всего   этого
беспорядка, исподлобья  глядя на Джерри, как будто Джерри  пришел, чтобы все
это у него отнять.
     - Стаббси, гордость журналистского рода, - произнес Уэстерби, распахнув
дверь. Он вошел и остановился у стены, держа руки за спиной, как будто хотел
удержать себя от чего-то.
     Стаббс  прикусил язык, чтобы не произнести крепкое и отнюдь  не лестное
словцо,  готовое сорваться с языка. Потом вернулся  к  подшивке  документов,
лежавшей на столе  поверх всего хлама, - он изучал ее перед приходом Джерри.
Существует много избитых  шуток и анекдотов о  газетных  редакторах. Все они
были  применимы  к  Стаббс