ла их там же, чтобы
он мог их найти и прочитать.
     Он удивился, увидев,  что она выключила свет. Послышался звук  задвижки
входной  двери.  "Теперь  накинуть  цепочку",  -  подумал он  автоматически.
Закрыть  на два  оборота надежный замок  Банамз.  Сколько раз я  должен тебе
повторять, что  задвижка очень ненадежна -  ведь ее держат только слабенькие
шурупы.  Но  все равно  странно:  он  почему-то надеялся,  что она не  будет
закрывать  дверь на задвижку, на случай,  если он  вдруг захочет  вернуться.
Зажегся свет в спальне. В  окне силуэт  выглядел как  картина, заключенная в
раму: она была  похожа на ангела, воздевшего руки к  небу. Она дотянулась до
штор, потянула их, почти прижав к себе, - и вдруг остановилась. На мгновение
его пронзил  страх,  что  она  его  увидела, но он  тут  же  вспомнил  о  ее
близорукости и  о том, что она упрямо не желает носить очки. "Она собирается
куда-то,  -  подумал он.  - Она собирается переодеться для  выхода". Женщина
немного повернула голову так, как будто ее кто-то позвал. Ее губы двигались,
на  них  появилась  игривая улыбка. Руки  снова поднялись -  на  этот раз  к
верхней пуговице домашнего платья. В этот самый  момент другие, нетерпеливые
руки задернули шторы до конца.
     "О,  только не это",  -  безнадежно взмолился  Смайли.  -  "Пожалуйста,
подожди, пока я уйду!"
     Еще минуту  или немного дольше он стоял на  тротуаре, глядя на погасшее
окно и не веря своим глазам, пока гнев, стыд и, наконец, отвращение к самому
себе  не захлестнули его, причинив невыносимую, почти физическую боль. Тогда
он  повернулся  и,  ничего  не  видя  вокруг,  торопливо  зашагал  назад,  к
Кингз-роуд. Кто же этот мужчина? Еще  один любующийся собой безусый балетный
танцовщик?   Или  этот  ее  мерзкий  кузен   Майлз,  честолюбивый   политик,
поставивший  себе цель сделать карьеру? Или какой-нибудь красавчик Адонис на
одну ночь, которого она подцепила в одном из баров поблизости?


     Когда  раздался  звонок  городского  телефона,  Питер  Гиллем  сидел  в
одиночестве в комнате для  совещаний. Он был немного навеселе, и  его томили
два желания: он  страстно жаждал оказаться сейчас где-нибудь наедине с Молли
Микин и обладать ею. Так же сильно он желал, чтобы поскорее вернулся  Джордж
Смайли. Гиллем снял трубку и услышал негодующий, запыхавшийся голос Фона.
     - Он ускользнул от меня! - кричал тот. - Он меня провел?
     - Значит, ты полный идиот, - с садистским удовольствием ответил Гиллем.
     - Сам ты идиот! Он, как обычно, пошел к своему дому, так? Как всегда, Я
ждал  его поодаль. Некоторое время  спустя он  возвращается  из переулка  на
улицу,  смотрит прямо  на меня -  и не видит. Совсем не видит,  как будто  я
грязь у него под ногами.  Просто грязь. А в  следующий момент его уже нет, я
совсем один. Как ему это удалось? Куда он пошел? Я же его друг, черт побери!
Что он о себе думает? Коротышка несчастный! Толстяк! Да я его просто убью!
     Гиллем рассмеялся. Не говоря больше ни слова, он положил трубку.


        ""ПОДЖАРИВАНИЕ" ФРОСТА"


     Снова Гонконг, и снова суббота, но  о  тайфунах уже забыли. Стоит ясный
жаркий  день: нещадно  печет солнце, на небе ни облачка,  и  воздух раскален
так,  что  трудно  дышать,  В  Гонконгском  клубе  часы  безмятежно  пробили
одиннадцать,  их  бой серебристо прозвенел в  обшитой  деревянными  панелями
комнате  так,  как будто  где-то далеко, на кухне, со  звоном  упали  на пол
маленькие  серебряные ложечки. Самые  лучшие места уже были заняты теми, кто
читал  "Телеграф"  (Разговорное  от  "Дейли телеграф"  -  ежедневная  газета
правоконсервативного  направления)  за  прошлый   четверг,  в  котором  была
нарисована весьма  мрачная  картина морального  и экономического  упадка  их
исконной родины.
     - Фунт стерлингов снова  падает,  - сварливо проворчал один, не вынимая
трубку  изо  рта.  -  Электрики бастуют.  Железнодорожники  бастуют.  Пилоты
бастуют.
     - Надо  спросить, а  кто же работает?  -  так  же ворчливо  откликнулся
другой.
     - Если  бы я был главным начальником в Кремле, я мог бы сказать, что мы
поработали  великолепно, -  категорично  заявил  первый,  чеканя слова,  что
делало речь похожей на военную команду.
     Со  вздохом, тем  же решительным тоном  он  заказал два сухих  мартини.
Обоим говорившим  было не  больше чем  по двадцать  пять лет, но когда вы  -
патриот  своей  страны и  вынуждены искать  на чужбине возможность побыстрее
разбогатеть, это довольно быстро вас старит.
     Клуб иностранных журналистов сегодня выглядел довольно благопристойно -
добропорядочных  горожан было гораздо  больше, чем журналистов. Без  старины
Кро,  который  как-то  сплачивал  их,  шанхайские   любители  игры  в  кегли
разбрелись в разные стороны, а несколько  человек совсем уехали из  колонии.
Фотографы,  привлеченные  перспективой  новых  сражений в Камбодже. -  сезон
дождей закончился - перебрались в Пномпень. Ковбой  был в сейчас в Бангкоке,
не желая пропустить ожидаемого возобновления студенческих  волнений; Люк - в
своем корпункте, а его  босс по прозвищу Карлик ссутулившись сидел  у стойки
бара, в  окружении обитающих  в пригородах респектабельных англичан в темных
брюках  и белых  рубашках, и обсуждал  с ними достоинства коробки передач за
тысячу сто.
     "Но  на  этот  раз  холодное! Слышишь?  Оч-чинь  ха-лодный  и  быстро -
топ-топ".
     Даже Рокер  притих.  Сегодня  его сопровождала  жена,  которая когда-то
работала в  миссионерской школе на Борнео. Это  была сухопарая и  вечно всем
недовольная  женщина  с короткой  стрижкой и  с особым нюхом на  грешников -
казалось,  она  чуяла грех  еще до того,  как  у самого  грешника появлялись
грешные мысли.
     А  в  это же время,  километрах  в  трех  к востоку от клуба,  на улице
Клаудвью-роуд,  куда  на  автобусе можно  было доехать  за  тридцать  центов
(впрочем,  поездка  на  городском  автобусе в любом  направлении и на  любое
расстояние стоила  столько же), в  районе Норт Пойнт, который,  как говорят,
является  одним из самых  плотно заселенных  уголков нашей планеты; как  раз
там,  где   город  начинает   карабкаться  к  Пику,  на  шестнадцатом  этаже
многоэтажного дома  под  номером  7 А,  на  матрасе лежал  Джерри  Уэстерби,
напевая  какие-то  свои  слова  на  мелодию  песенки  "Рассвет  в  Майами" и
наблюдая,  как  раздевается красивая  девушка  в  окне напротив.  Матрас был
больше  двух  метров, предполагалось,  что на  нем  будет  спать целая семья
китайцев, положив его  не вдоль, а поперек, и, пожалуй, впервые за всю жизнь
ноги  Джерри  не свисали  с койки. Она  была  значительно длиннее  кровати в
квартире  Пет,  которую проще  было бы называть  колыбелькой, и даже длиннее
кровати в  Таскани. Там  это  не имело большого значения, потому что рядом с
ним была женщина, к которой  можно было прижаться,  а когда  лежишь  рядом с
женщиной, не вытягиваешься в постели во весь рост. А  вот сейчас девушка, на
которую он смотрел, находилась метрах  в десяти от него - впрочем, она могла
бы  быть  и  за двадцать  километров  отсюда - это не сделало  бы  ее  более
недосягаемой. Каждое утро, уже девять дней, пока он жил здесь, она точно так
же раздевалась  и мылась,  что  неизменно доставляло  Джерри  удовольствие и
вызывало восхищение.  Когда ему везло, удавалось наблюдать всю церемонию  от
начала до конца,  с  того момента, когда она  склоняла голову  набок,  чтобы
распустить  свои  черные, до  пояса,  волосы, и  до  последнего,  когда  она
целомудренно  закутывалась  в махровую  простыню  и  возвращалась  в  другую
комнату, где жила вся ее семья из десяти человек. Он хорошо знал всех членов
этой семьи.  Как  они  моются, какую  музыку любят,  какую  еду готовят, как
занимаются любовью, какие праздники  отмечают, как бурно ссорятся - так, что
за них становится страшно. Единственное, в чем он  не  был уверен, так это в
том,  наблюдает ли  он каждый день  за одной и той же девушкой -  или их  на
самом деле две.
     Она исчезла из поля зрения, но он продолжал напевать. Джерри чувствовал
возбуждение, как  это бывало  с  ним всегда перед заданием, что  бы  ему  ни
предстояло: избежав  слежки,  добраться до места встречи где-нибудь на тихой
улочке в Праге и в какой-нибудь подворотне обменяться маленькими свертками с
насмерть перепуганным  человечком или (это был  его  звездный час, нештатным
сотрудникам такое вообще поручали нечасто) пройти  пять километров на веслах
в  потемневшей  от  времени  старой лодке и  подобрать на пляже,  на  берегу
Каспийского моря, радиста. Чувствуя опасность, Джерри каждый раз обнаруживал
в  себе  удивительное самообладание,  приподнятость  и  готовность мгновенно
реагировать на любые неожиданности.  И  в то же время - ноющий, выматывающий
душу страх.  Но эти два разных ощущения отнюдь не противоречили  друг другу.
"Это произойдет сегодня", - подумал он.
     В квартире  было  три  маленьких  комнаты,  и  пол  во  всех  трех  был
паркетный. Это первое, что бросалось ему в глаза каждое  утро, потому что ни
в  одной из  комнат  не было ни мебели,  ни прочей  утвари,  за  исключением
матраса, кухонной  табуретки, стола, на котором  стояла его пишущая машинка,
единственной во  всей  квартире обеденной тарелки, которую  использовали как
пепельницу, и уже далеко не нового календаря  с обнаженными девицами за одна
тысяча  девятьсот  шестидесятый  год.  С фотографии  на  календаре  на  него
смотрела рыжеволосая красавица, чьи  прелести  сильно поблекли  за прошедшие
годы.  Он  отлично  знал  этот  тип   женщин:  зеленые   глаза,  потрясающий
темперамент и такая чувствительная кожа, что стоит только прикоснуться к ней
пальцем, остается след, - в конце  концов она  может выглядеть как пятнистый
маскхалат.  Кроме всего  прочего,  в квартире  имели место быть:  телефонный
аппарат  (один), допотопный проигрыватель  для пластинок (один) и две трубки
для курения опиума, висящие  на  двух вбитых в  стену  гвоздях,  выглядевших
очень  по-деловому, -  это  был полный перечень интересов  и  пожитков Ганса
Призывающего  Смерть, который теперь находился в Камбодже и который  уступил
Джерри свою квартиру. Около матраса лежал мешок с книгами  - на этот раз его
собственный.
     Граммофон доиграл пластинку до  конца. Джерри  легко поднялся на  ноги,
получше закрепив свою импровизированную набедренную повязку на поясе. В этот
момент зазвонил телефон, поэтому он снова сел и, взяв шнур, подтянул аппарат
по полу к себе. Это, как всегда, был Люк, и он приглашал сыграть в карты.
     - Извини, приятель. Не могу. Сочиняю статейку. Попробуй поиграть в вист
сам с собой.
     Набрав  номер  "времени",  Джерри  услышал гортанный  голос, ответивший
сначала по-китайски, потом по-английски,  и по  второму  поставил свои часы.
Потом  он  подошел  к  граммофону  и  снова  поставил "Рассвет  в Майами" на
максимальную громкость. Это была его единственная пластинка, но она  хотя бы
заглушала шум совершенно бесполезного кондиционера. Все еще продолжая что-то
напевать, он открыл дверцу единственного стенного шкафа и вытащил из старого
кожаного  саквояжа,  стоявшего на полу, хорошо  послужившую  на своем  веку,
пожелтевшую от времени теннисную ракетку, принадлежавшую когда-то его отцу и
купленную еще в тридцатые  годы. На ручке  особыми  несмывающимися чернилами
были выведены инициалы  "С  У". Отвинтив  ручку, Джерри извлек из ее  глубин
четыре ролика с микропленкой,  переложенные серой тонкой прокладкой,  и  уже
далеко   не  новую   камеру  для  микросъемок,   которую  он,  как   человек
консервативный,  предпочитал  всем   более   современным   моделям,  которые
специалисты  по  фотографированию в Саррате пытались  ему  навязать. Зарядив
кассету в  камеру, он установил скорость пленки и чтобы проверить, хорошо ли
установлена диафрагма,  сделал три пробных кадра, направив объектив на грудь
рыжеволосой красавицы. Потом прошлепал на кухню  и словно верующий в  церкви
опустился  на  колени  перед  холодильником,  развязывая  узел  на  галстуке
крикетного  клуба  "Фри   Форестерз",  который   держал  дверцу  в  закрытом
положении. Затем вынул из холодильника три яйца  и  снова завязал галстук. В
ожидании, пока они сварятся, он постоял у окна, поставив локти на подоконник
и любуясь сквозь металлическую сетку, которая служила защитой от грабителей,
на   столь  дорогие  его  сердцу  крыши,  похожие  на   гигантские  ступени,
спускавшиеся вниз, к самому морю.
     Крыши домов здесь,  в Гонконге,  представляли  собой  особый  мир,  где
разыгрывался  захватывающе интересный спектакль:  борьба людей за  выживание
наперекор сумасшествию
     города. В огороженных колючей проволокой двориках на крышах в поте лица
трудились работники  маленьких курточных мастерских; проводились религиозные
службы; кто-то  играл в  старинную  китайскую  игру  маджонг;  предсказатели
будущего жгли благовонные палочки и принимали посетителей, заглядывая в свои
толстенные  коричневые книги. Прямо перед Джерри  находился английский  сад,
разбитый по всем правилам  искусства на  тайком принесенной  сюда, на крышу,
земле.  Немного  ниже  три  старые  женщины  занимались  разведением  щенков
чау-чау, которым  предстояло закончить  свой  век на  чьем-нибудь столе. Там
были  и  школы, где  обучали  танцам, чтению, балету,  гимнастике  и  боевым
искусствам; школы, где  можно было  приобщиться  к  вершинам  искусства  или
постичь  мудрость  Мао; и  сегодня утром, пока  Джерри  варил  яйца  себе на
завтрак,  какой-то старик, закончив свой длинный и непонятный непосвященному
ритуал гимнастических упражнений, установил  маленький раскладной  стульчик,
сидя на котором он ежедневно нараспев декламировал изречения  этого великого
человека.  Бедняки,  если у  них не было  крыши,  строили  себе  нечто вроде
балконов, похожих на вороньи гнезда, при взгляде на которые кружилась голова
- около  трех метров в длину и меньше метра в  ширину,  которые крепились на
самодельных кронштейнах,  загонявшихся  под пол  гостиной. Ганс  Призывающий
Смерть утверждал, что здесь все время совершаются самоубийства. Он  говорил,
что именно это держит его здесь. Поэтому, если он ни с кем  не трахался,  он
любил сидеть у окна с  фотоаппаратом "Никон"  в надежде успеть заснять такое
самоубийство. До сих пор это ему ни разу не удалось. Внизу справа находилось
кладбище, что, как  говорил Призывающий Смерть, считалось плохим соседством,
и благодаря чему арендная плата была на несколько долларов ниже. Пока Джерри
завтракал, снова зазвонил телефон.
     - Про что статья? - спросил Люк.
     - Шлюхи с Ванчай  похитили Большого  My, - ответил Джерри. - Увезли его
на остров Резчиков по Камню и держат в заложниках, требуя выкуп. Кроме Люка,
обычно звонили только женщины  Ганса,  и,  когда  Джерри предлагал  им  себя
вместо него, они не соглашались.
     В ванной не было занавески,  поэтому Джерри приходилось принимать душ в
позе боксера, пригнувшись, на полусогнутых ногах, чтобы не устроить в ванной
потоп. Вернувшись  в спальню,  он надел костюм, взял нож и, отсчитав от угла
комнаты Двенадцать половиц,  поддел  лезвием ножа тринадцатую. В углублении,
выдолбленном  в  битуме, на который  был  уложен  паркет, лежал  пластиковый
пакет, а в нем - пачка американских долларов разного достоинства, паспорт на
чужое имя - на случай если бы пришлось  уносить ноги, - водительские права и
кредитная карточка авиакомпании  на имя подрядчика Уоррела. Еще  - небольшой
револьвер, который Джерри, в нарушение всех инструкций Цирка, купил у Ганса,
во  время  своих  поездок предпочитавшего обходиться  без  оружия.  Из этого
тайного хранилища Джерри взял пять стодолларовых купюр, остальные положил на
место и снова прикрыл половицей. Он опустил камеру и две запасные кассеты  в
карманы  и, насвистывая, направился к выходу.  Входная дверь была  укреплена
выкрашенной  в  белый цвет  железной решеткой,  которая  могла бы  задержать
опытного грабителя минуты  на полторы. Именно столько времени ушло на это  у
Джерри,  когда он однажды, от нечего делать, открыл  замок  отмычкой. Пришел
лифт, до отказа забитый  китайцами, тоже спускавшимися вниз. При виде Джерри
все сразу вышли. Так  было  каждый раз. Джерри для них был слишком  большой,
безобразно отталкивающий и угрожающе-чуждый.
     И вот так, - подумал Джерри с  напускной  веселостью, шагнув в полумрак
автобуса,  идущего  в  центр  города,  -  дети святого  Георгия отправляются
спасать империю.
     " В р е м я, п о т р а ч е н н о е н а п о д г о т о в к у, н и к о г д
а н е л ь з я с ч и т а т ь  п о т е  р я н  н ы м з р я *, - гласит немного
тяжеловесный  афоризм,  формулирующий  принцип,  внушаемый  всем  агентам  в
"яслях", о том, как надо проверять, нет ли за тобой слежки.
     Иногда Джерри чувствовал, что все, чему его  учили  в Саррате, вошло  у
него в плоть и кровь  и составляет самую его суть, а все остальное просто не
существует.  Если  следовать  обычной человеческой логике, он  мог  напрямую
отправиться  к  конечной цели  своего путешествия: это было вполне возможно.
Если следовать  обычной логике, не  было абсолютно никаких причин,  особенно
после вчерашней  совместной попойки, против того, чтобы подъехать на такси к
парадному  входу,  бодрым шагом войти в  здание,  смело бросить вызов своему
новому  закадычному  приятелю  и  покончить  со  всем  этим.  Но он  не  мог
действовать,  следуя  обычной человеческой  логике.  Говоря языком  Саррата,
Джерри приближался к "моменту истины" всей этой операции к моменту, когда за
ним со стуком захлопнется дверь, после чего для него нет иного пути - только
вперед.  Это момент, когда каждый  год из  всех его двадцати лет  в разведке
всплывает в памяти и кричит. "Будь осторожен!" Если есть опасность попасть в
ловушку, то она, скорее всего, будет поджидать  его именно здесь. Даже  если
они  заранее знают о его маршруте, тем не  менее,  по всему пути обязательно
будут  расставлены  посты  наблюдения.  Люди в машинах  или  в оконах домов,
мобильные  команды  наблюдения,  которые   будут   "вести"   его  на  случай
неожиданностей: отклонения  от маршрута или возникновения нового объекта для
наблюдения. Если, образно  говоря, Джерри еще может  проверить, какая там, в
бассейне, вода, прежде чем нырнет в нее с головой, то  это только  сейчас, и
никогда больше. Вчера вечером, когда они шатались по разным кабакам,  за ним
запросто могли наблюдать десятки местных сыскных агентов - "ангелов", но  не
хранителей, а он мог и не подозревать о том, что за ним следят. Но сейчас он
мог  покружить по городу и посмотреть, нет ли за  ним "хвостов"; сейчас - по
крайней мере, теоретически - у него была возможность установить это.
     Он взглянул  на часы. Оставалось ровно двадцать минут, а ему, даже если
двигаться  неторопливым,  китайским, а не европейским шагом, достаточно было
семи. Поэтому Уэстерби не спеша отправился в путь, ни на  минуту не позволяя
себе расслабиться. В других странах -  практически, везде, кроме Гонконга, -
он  вышел бы намного раньше.  За "железным занавесом", согласно "катехизису"
Саррата на это  понадобилось бы полдня, если не больше. Он мог  бы отправить
письмо самому себе - просто для того, чтобы пройти полквартала, остановиться
у почтового ящика, а потом повернуть  назад, проверив при этом,  не замедлил
ли  кто-то шаг, не постарался ли  избежать  встречи  с ним лицом к лицу,  он
проверил бы, нет ли поблизости классических постов  наблюдения: двое людей с
одной стороны, трое - через дорогу, и "переднее наблюдение", маячащее где-то
невдалеке перед ним.
     Но  парадокс  состоял  в  том,  что,  хотя сегодня  утром он  тщательно
соблюдал   всю   предписанную  правилами  процедуру,  какое-то  другое,  его
внутреннее  " я  " сознавало, что он  тратит время попусту: он знал, что  на
Востоке  любой круглоглазый европеец  мог жить все  время  в одном и  том же
квартале и  даже не подозревать, что  за каждым  его шагом ведется не