был гораздо лучше того, к какому Саксон  привыкла.  Однако
Мерседес не американка. С другой стороны, она говорит без всякого акцен-
та. И налет чего-то иностранного в ее речи настолько неуловим, что труд-
но определить его.
   - Ага, - отозвался Билл, когда она рассказала  ему  вечером  о  своем
знакомстве. - Так вот она какая - миссис Хиггинс! Да, ее  муж  -  ночной
сторож. У него нет руки. Оба они - занятная парочка! Есть такие, что да-
же боятся ее. Некоторые старушки ирландки и даго считают ее колдуньей  и
не хотят иметь с ней никакого дела. Берт рассказывал мне. Есть и  такие,
что твердо верят, будто,  если  она  разозлится  или  ей  не  понравится
чья-нибудь физиономия или еще что-нибудь, достаточно  ей  посмотреть  на
того человека, и он - хлоп наземь и умер. Один из наших конюхов - да  ты
видала его, Гендерсон, он живет тут за углом на Пятой, - уверяет, что  у
нее не все дома.
   - Не знаю, право, - отозвалась Саксон, желая вступиться за свою новую
знакомую. - Может быть, она и сумасшедшая, но говорит она то  же  самое,
что и ты: будто я похожа на француженку, а не на американку.
   - В таком случае я начинаю уважать ее, - ответил Билл. - Значит,  ко-
телок у нее варит.
   - И она говорит на таком правильном английском  языке.  Билли,  прямо
как учитель в школе... мне кажется, так говорила моя мама.  Она  образо-
ванная.
   - Уж, наверное, она не сумасшедшая, раз так тебе понравилась.
   - Она велела поздравить тебя, что ты выбрал меня. "У вашего мужа  хо-
роший вкус", говорит... - засмеялась Саксон.
   - Да? Тогда передай ей от меня сердечный привет; она, как видно, уме-
ет ценить хорошее, и ей следовало бы собственно поздравить и тебя с  вы-
бором хорошего мужа!
   Несколько дней спустя Саксон опять встретилась с соседкой, и Мерседес
Хиггинс снова кивнула головой не то молодой женщине, не то белью,  кото-
рое та развешивала для просушки.
   - Я смотрю, как вы стираете, маленькая женщина, -  приветствовала  ее
старуха. - Смотрю и огорчаюсь.
   - Что вы! Я четыре года работала в  прачечной,  -  поспешно  ответила
Саксон.
   Мерседес презрительно засмеялась:
   - Паровая прачечная? Подумаешь, стирка!.. Дурацкая работа. В  паровую
прачечную должно было бы попадать только самое обыкновенное белье, -  на
то оно и обыкновенное. Но изящные вещи, кружевные, легкие - о-ля-ля, ми-
лочка, они требуют особой стирки, это целое искусство! Тут нужен ум, та-
лант, осторожность и такое же деликатное обращение, как  деликатны  сами
эти вещицы. Я вам дам рецепт домашнего мыла. Оно не  портит  ткани,  оно
придает ей мягкость, белизну и оживляет ее. Вы будете носить такие  вещи
очень долго, ведь белое никогда не надоедает. Да, стирка - дело  тонкое,
настоящее искусство! Стирать нужно так, как  рисуют  картину  или  пишут
стихотворение, - с любовью,  благоговейно;  это  своего  рода  священно-
действие.
   Я научу вас, милочка, всяким занятным штукам, о каких янки и  понятия
не имеют. Я научу вас новой красоте! - Она опять кивнула на белье. -  Вы
вяжете кружева? Я знаю все виды кружев:  бельгийские,  мальтийские,  ме-
хельнские - все, все сорта кружев, самых восхитительных! И я  научу  вас
плести те, которые попроще, чтобы вы могли делать их сами  и  ваш  милый
муж любил вас всегда, всегда.
   В первое свое посещение старухи Хиггинс молодая женщина  получила  от
нее рецепт, как изготовлять домашнее мыло, и самые подробные наставления
относительно стирки тонкого белья. Кроме того, Саксон была  потрясена  и
взволнована всеми странностями и причудами, таившимися  в  этой  увядшей
женщине, от рассказов которой веяло дыханием далеких стран и чуждых  мо-
рей.
   - Вы испанка? - решилась спросить Саксон.
   - И да и нет, как говорится - ни то ни се. Мой отец -  ирландец,  моя
мать - испанка из Перу. На нее я походка лицом и цветом кожи, но  похожа
чем-то и на отца - голубоглазого мечтательного кельта с песней на устах,
неутомимыми ногами и роковой страстью к путешествиям, - она  и  погубила
его. Эта страсть передалась и мне и увела меня в такие же дали, как  ув-
лекла когда-то и его.
   Саксон вспомнила школьную географию, и ей смутно представилась  геог-
рафическая карта с материками и изломанной линией их берегов.
   - О! - воскликнула она. - Значит, вы из Южной Америки!
   Мерседес пожала плечами.
   - Человеку надо где-то родиться. У моей матери было  огромное  ранчо.
Весь Окленд поместился бы на самом маленьком из ее пастбищ.
   Старуха, улыбаясь, вздохнула и на некоторое время погрузилась в  свои
воспоминания. Саксон очень хотелось узнать как можно больше об этой жен-
щине, которая, вероятно, прожила свою юность так, как  жили  когда-то  в
испанской Калифорнии.
   - Вы, должно быть, получили хорошее образование? - начала Саксон воп-
росительно. - Вы так безукоризненно говорите по-английски.
   - Ах, английский - ему я научилась потом, не в школе. Да, я  получила
хорошее образование и знала многое, только не знала главного  -  мужчин.
Это тоже пришло потом. Моей матери, конечно, никогда и не снилось, - она
была страшно богатой леди, тем, что вы называете "королевой пастбищ",  -
ей, конечно, и не снилось, что я, несмотря на свое образование,  окажусь
в конце концов женой ночного сторожа. - Она  засмеялась  над  нелепостью
этого предположения. - У нас дома были сотни, даже тысячи ночных  сторо-
жей и рабочих, и все они нам служили. Были и пеоны - это, по здешним по-
нятиям, почти что рабы - и ковбои,  которым  приходилось  делать  двести
миль верхом, чтобы проехать ранчо из конца в конец. А  уж  слуг  в  доме
нельзя было и сосчитать. Да, да, у моей матери их были десятки.
   Мерседес Хиггинс, болтливая, как гречанка, продолжала делиться с Сак-
сон своими воспоминаниями.
   - Но все они были ужасно грязные и ленивые. Вот китайцы, как правило,
- превосходные слуги. Японцы тоже, если попадутся надежные; хотя китайцы
все-таки лучше. Служанки-японки - хорошенькие и веселые, но в любую  ми-
нуту могут все бросить и уйти от вас. Индусы слабосильны, но очень  пос-
лушны. Их сагибы и мэмсагибы для них прямо какие-то божества! Я была для
них мэмсагиб, потому что я женщина. У меня был однажды повар, русский, -
так он всегда плевал в плиту - "на счастье". Очень смешно. Но  мы  мири-
лись с этим. Таков обычай.
   - Вы, наверно, много путешествовали, раз у вас  были  такие  странные
слуги? - спросила Саксон, чтобы старуха продолжала свой рассказ.
   Мерседес засмеялась и кивнула.
   - Но чуднее всего - это черные рабы в Океании: маленькие, курчавые, с
костяными украшениями, продетыми через нос. Когда  они  лодырничали  или
крали, их привязывали к стволу кокосовой пальмы  за  оградой  и  стегали
кнутами из кожи носорога. Они были с острова людоедов и охотников за го-
ловами и никогда не издали ни одного стона. Этого требовала их гордость.
Я помню маленького Виби - ему было всего двенадцать лет, - он  прислужи-
вал мне; и когда ему исполосовали всю спину и  я  плакала  над  ним,  он
только смеялся и говорил:  "Подожди  еще  чуточку,  и  я  отрежу  голову
большому белому хозяину". Он имел в виду Брюса Анстея, англичанина,  ко-
торый его избил. Но маленькому Виби так и не досталась  голова  хозяина.
Он убежал, и дикари ему самому отрезали голову и съели его начисто.
   У Саксон пробежал мороз по коже, лицо ее потемнело, а  Мерседес  Хиг-
гинс продолжала трещать:
   - Ах, какие это были веселые, бурные и дикие времена! Вы не поверите,
дорогая, эти англичане с плантаций выпили за три года  целое  море  шам-
панского и шотландского виски и истратили  тридцать  тысяч  фунтов.  За-
метьте, не долларов, а фунтов, а это составляет сто пятьдесят тысяч дол-
ларов. Но пока было что тратить, они жили, как короли. Это была  велико-
лепная, сказочная и безумная, совершенно безумная жизнь.
   Чтобы уехать, мне пришлось продать в Новой Зеландии половину моих за-
мечательных драгоценностей. В конце концов Брюс Анстей застрелился. Род-
жер поступил штурманом на торговое судно с черной  командой,  за  восемь
фунтов в месяц. А Джэк Гилбрайт был самый чудной из всех. Он  происходил
из богатой и знатной семьи. Вернувшись в Англию, он стал торговать мясом
для кошек в окрестностях своего родового замка и делал это до  тех  пор,
пока родственники не дали ему денег на покупку каучуковой  плантации,  и
он уехал не то в Индию, не то на Суматру, а может  быть  на  Новую  Гви-
нею... Не помню.
   Вернувшись домой и стряпая в кухне обед для Билла, Саксон долго дума-
ла о том, какие неистовые желания и  страсти  заставили  эту  старуху  с
обожженным солнцем лицом совершить весь огромный путь  -  от  роскошного
перуанского ранчо до Окленда и - до Барри Хиггинса.  Старик  Хиггинс  не
принадлежал к числу тех, кто выбросил бы деньги на шампанское, да у  не-
го, вероятно, и случая такого не было. В своих рассказах  она  упоминала
имена других мужчин, но не его.
   Еще не раз Мерседес пускалась в воспоминания; о многом  она  говорила
лишь отрывочно, намеками. Не было, кажется, ни одной страны,  ни  одного
большого города в Старом и Новом Свете, где бы она не побывала. Она  по-
сетила десять лет тому назад даже Клондайк и несколькими яркими штрихами
обрисовала своей слушательнице закутанных в меха и обутых в мокасины зо-
лотоискателей, которые сорили в барах золотым песком, стоившим  не  одну
тысячу долларов. Казалось, миссис Хиггинс всегда имела дело только с та-
кими мужчинами, для которых деньги - все равно что вода.
 
 
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
 
   Саксон, занятая тем, как удержать любовь Билла, сохранить свежесть их
взаимного чувства и никогда не спускаться с тех вершин, которых они сей-
час достигли, охотно встречалась с миссис Хиггинс и слушала ее рассказы.
Ведь та знала, должна была знать, секрет вечного счастья. Недаром Мерсе-
дес сама не раз делала намеки на то, что ей ведомо больше, чем заурядным
женщинам.
   В течение ближайших недель молодая женщина часто  бывала  у  нее,  но
старуха говорила о чем угодно, только не об интересовавших Саксон  пред-
метах. Она учила ее плести кружева, стирать тонкое белье и закупать про-
визию. Однажды Саксон нашла Мерседес более оживленной, чем обычно.  Жур-
чащая речь старухи лилась особенно торопливо. Глаза пылали, пылали и ще-
ки. И слова жгли, точно пламя. В комнате пахло спиртом, и Саксон поняла,
что Мерседес напилась. Испуганная и оробевшая, Саксон все же уселась ря-
дом с ней и, подрубая носовой платок для Билла, стала слушать ее  беспо-
рядочную, отрывистую речь.
   - Так вот, милочка. Я вам расскажу про мужчин. Не будьте  такой  глу-
пой, как другие, которые считают, что я сумасшедшая, колдунья, что у ме-
ня дурной глаз. Ха-ха! Как вспомню эту  дурочку  Мэгги  Донэхью,  -  она
всегда закрывает платком своего ребенка, когда мы встречаемся на  улице,
- а мне просто смешно. Да, я была колдуньей, но я  околдовывала  мужчин.
О, я мудра, очень, очень мудра, дорогая моя! Я расскажу вам, как женщины
любят мужчин и как мужчины любят женщин - все равно: и хорошие мужчины и
дурные. О том, какое животное сидит в каждом мужчине, и о  некоторых  их
странностях, разбивающих сердца женщинам, которые не понимают того,  что
нужно понимать, - ибо все женщины дуры. Но я не дура. Да, да,  послушай-
те.
   Я сейчас старуха; как женщина, я не скажу вам, сколько мне лет, -  но
я и до сих пор сохранила власть над мужчинами. И я могла  бы  ее  сохра-
нить, будь я даже столетней и беззубой. Не над молодыми, конечно,  -  те
были моими рабами в мои молодые годы, - нет, над старыми, как и подобает
моему возрасту. И хорошо, что я обладаю этой властью. У меня нет ни  де-
нег, ни родных, никого в целом мире, - у меня есть только моя мудрость и
мои воспоминания; один пепел, но пепел царственный и драгоценный.  Такие
старухи, как я, обычно или нищенствуют и умирают с голоду,  или  идут  в
богадельню, но не я. Я добыла себе мужа. Правда, это только  Барри  Хиг-
гинс... старик Барри, грузный, как бык; но, дорогая моя, он все же  муж-
чина, и притом со странностями, как и все они. Правда, у него одна рука,
- Она пожала плечами. - Зато он не может меня бить, а ведь  старые  кос-
точки становятся особенно чувствительными, когда мясо на них высыхает  и
теряет свою упругость.
   Но я вспоминаю моих молодых любовников, безумцев, одержимых  безумием
юности... Да, я жила. С меня хватит! И я ни о чем не жалею. А со  стари-
ком Барри мне спокойно, - я знаю, что у меня есть кусок  хлеба,  кров  и
угол у огня. А почему? Да потому, что я умею обходиться  с  мужчинами  и
никогда не разучусь. Такое знание и горько и сладостно,  -  нет,  скорее
сладостно.  Ах,  мужчины,  мужчины!  Конечно,  не  тупицы,   не   жирные
свиньи-дельцы, а мужчины с темпераментом, с огнем, - может быть,  безум-
цы, но особое, стоящее вне закона племя безумцев.
   Маленькая женщина, я хочу вас научить мудрости! Разнообразие - вот  в
чем тайна этой магии, вот ее золотой ключ, вот игрушка, которая забавля-
ет мужчин. Если муж этого не найдет в жене, он будет вести себя, как ту-
рок; а если найдет - он ее раб, верный раб. Жена должна воплощать в себе
многих женщин. И если вы хотите, чтобы ваш муж:  вас  любил,  вы  должны
воплотить в себе всех женщин на свете. Будьте всегда новой, иной.  Пусть
на вас всегда сверкает утренняя роса новизны, будьте ярким цветком,  ко-
торый никогда не раскрывается вполне и поэтому никогда не вянет.  Будьте
целым садом, полным всегда новых, всегда свежих, всегда неожиданных цве-
тов, и пусть мужчина не воображает, что в этом саду он сорвал последний.
   Слушайте меня, маленькая женщина! В саду любви живет змея. Имя  ей  -
пошлость. Наступите ей на голову, иначе она погубит ваш  сад.  Запомните
это слово: пошлость. Никогда слишком не откровенничайте. Мужчины  только
кажутся грубыми. На самом деле женщины гораздо грубее...  Нет,  милочка,
не спорьте; вы еще девочка. Женщины менее деликатны, чем мужчины. Неуже-
ли я не знаю? Они рассказывают друг другу самые интимные  вещи  о  своих
отношениях с мужьями; мужчины же о женах никогда  не  рассказывают.  Чем
объяснить такую откровенность? По-моему, только одним: во всем, что  ка-
сается любви, женщины менее деликатны, чем мужчины. В этом и состоит  их
ошибка. Тут-то и кроется начало всякой  пошлости.  Пошлость  -  отврати-
тельный слизняк, который оскверняет и разрушает любовь.
   Будьте деликатны, маленькая женщина. Будьте  всегда  под  покрывалом,
под многими покрывалами. Закутывайтесь в тысячи радужных сверкающих обо-
лочек, в прекрасные ткани, украшенные драгоценными камнями. И никогда не
давайте сорвать с себя последнего покрывала. Каждый раз набрасывайте  на
себя все новые, и так - без конца. Но  не  давайте  мужу  это  заметить.
Пусть жаждущий вас возлюбленный будет уверен, что вас отделяет  от  него
только одно, последнее, покрывало, что каждый раз  именно  его-то  он  и
срывает. Пусть он будет в этом уверен. На самом деле должно быть  иначе:
пусть наутро он убедится, что последний покров все же ускользнул у  него
из рук, - и тогда он не узнает пресыщения.
   Помните, каждое покрывало должно казаться последним  и  единственным.
Пусть он всегда думает, что вы оставили последнее  в  его  руках;  новое
приберегите на завтра; и на все будущие завтра оставляйте  больше  того,
что вы открыли. Тогда вы каждый день будете казаться мужу новой и неожи-
данной, и он станет искать эту новизну не у других женщин, а у вас. Ведь
и к вам вашего мужа привлекли свежесть и  новизна  вашей  красоты,  ваша
тайна. Когда мужчина сорвал цветок и вдохнул всю сладость  его  аромата,
он ищет других цветов. В этом его особенность. Вы  всегда  должны  оста-
ваться для него цветком, который почти сорван и все же не дается в руки,
источником сладости, который так и останется неизведанным до конца.
   Глупы те женщины, - впрочем, они все  глупы,  -  которые  воображают,
будто, завоевав мужчину, они достигли окончательной победы. А потом  ус-
покаиваются, жиреют, вянут, киснут и становятся несчастными. Увы, они, к
сожалению, слишком глупы. Но вы, маленькая женщина,  пусть  ваша  первая
победа в любви превратится в бесконечный ряд побед. Каждый день вы долж-
ны заново покорять своего мужа. А когда вы выиграете последнюю  битву  и
увидите, что завоевывать уже нечего, - любовь умрет. Конец настанет  не-
избежно, - но пока его нет, пусть ваш муж бродит по волшебным садам. За-
помните, что любовь должна оставаться ненасытной. Пусть  она  возбуждает
голод, острый, как лезвие ножа, он никогда не должен быть утолен вполне.
Следует хорошо кормить своего возлюбленного; насыщайте,  насыщайте  его,
но отпускайте несытым, - и он вернется к вам еще более голодным.
   Миссис Хиггинс внезапно встала и вышла из комнаты. Саксон не могла не
заметить, какая легкость и грация были в ее исхудавшем, увядшем теле.
   Когда старуха вернулась, молодая женщина еще раз проверила свое  впе-
чатление: нет, грация и легкость ей не померещились.
   - Я вам показала только первые буквы в азбуке любви,  -  сказала  та,
снова усаживаясь.
   Она держала в руках небольшой музыкальный инструмент из на диво отпо-
лированного драгоценного дерева,  напоминавший  четырехструнную  гитару.
Мерседес стала ритмически перебирать струны и запела тонким, но приятным
голосом какую-то мелодию, какую-то странную песнь на чужом языке, состо-
явшую только из  чередования  гласных,  звучавших  с  особой  тягучей  и
страстной мягкостью. И в голосе и в звуках аккомпанемента слышалась тре-
петная дрожь; они то нарастали в каком-то чувственном порыве, то  гасли,
переходя в ласкающий шепот, и словно замирали в сладостном  изнеможении,
затем вновь поднимались до воплей бешеного,  всепокоряющего  желания,  и
опять нежные жалобы сплетались с безумным лепетом, обещавшим любовь. Это
пение настолько захватило Саксон, что она скоро почувствовала себя самое
каким-то напряженно и страстно звучащим инструментом. Ей  казалось,  что
все это сон; и когда Мерседес кончила, голова у нее кружилась.
   - Если муж к вам охладеет и все в вас покажется ему давно  известным,
как старый знакомый рассказ, спойте ему эту песню, как я  спела,  и  его
объятия снова для вас раскроются и в глазах  вспыхнет  прежнее  безумие.
Видите, в чем тут дело, дорогая? Понимаете?
   Саксон только молча кивнула головой. Ее губы пересохли, она не  могла
произнести ни слова.
   - Это золотое коа, король  лесов,  -  задумчиво  бормотала  Мерседес,
склоняясь над инструментом. - Укулеле - как этот инструмент называют  на
Гавайе, что означает: "прыгающая блоха". У гавайцев золотистая кожа; это
племя любовников, покорное чарам теплых и освежающих тропических  ночей,
насыщенных дыханием муссонов.
   И снова она ударила по струнам и запела на другом языке. Саксон реши-
ла, что это по-французски. То была лукавая,  задорная,  жгучая  песенка.
Большие глаза Мерседес расширялись и начинали сверкать, затем  сужались,
как у хищника, и становились коварными. Кончив, она обернулась к Саксон,
ожидая ее одобрения.
   - Мне эта песня нравится меньше, - отозвалась Саксон.
   Мерседес пожала плечами.
   - Каждая из них по-своему хороша, маленькая женщина, - вам еще много-
му надо научиться. Иногда мужчин покоряют вином, а иногда их можно прив-
лечь хмельной песней. Вот они какие  чудные.  Да,  да,  способов  много,
очень много. Тут действуют и наша наружность и наши наряды. Это  волшеб-
ная сеть. Ни один рыбак так успешно не ловит рыбу в море своими  сетями,
как мы - мужчин всеми этими нашими финтифлюшками. Вы на верной дороге. Я
видела мужчин, плененных вот такими же лифчиками, как ваши,  -  там,  на
веревке, - они не были ни роскошнее, ни изящнее.
   Я назвала стирку тонкого белья - искусством, но важно оно не само  по
себе. Высшее искусство в мире - это искусство покорять мужчин. Любовь  -
конечная цель всех искусств, и она же их первооснова.
   Слушайте: во все века и времена живали великие мудрые женщины. Им не-
зачем было быть красивыми, - их мудрость была выше всякой красоты. Прин-
цы и мо