тделяло от Саксон  не  больше
двадцати шагов. Спотыкаясь, он подошел к ее воротам и выхватил из карма-
на револьвер. Одной рукой он отер с лица кровь,  заливавшую  ему  глаза,
другой спустил курок и выстрелил в дом Айшэма. Сыщик схватил его за  ру-
ку, чтобы удержать от второго выстрела, и потащил за собой. Тут в  толпе
забастовщиков послышались еще более угрожающие крики, и из прохода между
домом Саксон и домом Мэгги Донэхью полетел град камней. Штрейкбрехеры  и
их защитники остановились и вытащили револьверы. И Саксон поняла,  глядя
на жесткие, решительные лица этих людей, для которых драка была  профес-
сией, что от них можно ждать только кровопролития и смерти. Какой-то по-
жилой человек, по-видимому их предводитель, снял мягкую фетровую шляпу и
отер потную лысую голову. Он был большого роста, рыхлый и тучный и с ви-
ду довольно беспомощный. Он курил сигару, и его седые бакенбарды местами
пожелтели от табачной жвачки. Саксон заметила, что его покатые плечи су-
тулятся, а воротник осыпан перхотью.
   Один из сыщиков указал на что-то рукой, и  его  спутники  засмеялись.
Причиной тому был четырехлетний маленький Олсен: он каким-то образом ус-
кользнул от матери и теперь ковылял на кривых ножонках к своим классовым
врагам; в правой руке он тащил самый большой камень, какой был  в  силах
поднять, и тоже лепетал угрозы. Розовое личико было искажено  гневом,  и
малыш не переставая кричал штрейкбрехерам: "Пошли к черту! Пошли к  чер-
ту! К черту!" Смех, которым они отвечали на его крик, еще больше обозлил
мальчугана. Он подбежал к ним, переваливаясь, и изо всех  своих  силенок
бросил камень, упавший тут же, в пяти шагах от него.
   Все это Саксон видела; видела и миссис  Олсен,  которая  кинулась  на
улицу за ребенком. Треск револьверных выстрелов, донесшийся из толпы за-
бастовщиков, заставил Саксон обратить внимание на людей  под  ее  окном.
Один из них свирепо бранился, разглядывая бицепс своей бессильно  повис-
шей левой руки. Она видела, как кровь стекает по его пальцам  на  землю.
Саксон понимала, что ей не следует тут оставаться и смотреть  на  улицу,
но в ней пробудилась отвага - наследие воинственных предков - и заглуши-
ла остатки естественного женского страха. В  пылу  сражения,  неожиданно
разыгравшегося на ее тихой улице, она забыла о своем ребенке, а при виде
того, что случилось с курившим сигару толстяком, забыла и о  забастовщи-
ках и обо всем. Каким-то странным, непонятным образом его голова  оказа-
лась втиснутой между кольями забора; тело свисало на улицу, колени почти
касались земли. Шляпа свалилась, и лысое темя лоснилось на солнце. Сига-
ра тоже исчезла. Она видела, что он смотрит на нее,  одна  из  его  рук,
застрявшая между кольями, казалось, делала ей знаки, - он даже как будто
игриво подмигивал ей, хотя она понимала, что это была судорога отчаянной
боли.
   Саксон смотрела на него секунду, может быть две, и вдруг услышала го-
лос Берта. Он бежал по мостовой, как раз мимо ее дома;  за  ним  неслось
несколько забастовщиков, которым он кричал: "Сюда, могикане, сюда! Мы им
покажем!"
   В левой руке он держал кирку, в правой револьвер, уже без пуль, и  на
бегу щелкал пустой обоймой. Вдруг Берт остановился и, выронив кирку, по-
вернулся лицом к Саксон. Он стал медленно оседать,  потом  на  мгновение
выпрямился, швырнул револьвер в лицо подскочившему штрейкбрехеру. И  тут
же пошатнулся. Колени его опять начали подгибаться. Медленно,  с  неимо-
верным усилием, ухватился он правой рукой за столб калитки и все так  же
медленно стал опускаться, точно хотел сесть на землю;  между  тем  толпа
забастовщиков пронеслась мимо него.
   Битва  была  беспощадной,  настоящее  побоище.  Окруженные  рабочими,
штрейкбрехеры и их охрана, прислонившись спинами к забору Саксон,  защи-
щались, как загнанные в угол крысы, но не могли  устоять  против  напора
ста человек. Мелькали дубинки и кирки, щелкали сухие револьверные  выст-
релы, булыжники летели с расстояния в два шага и разбивали головы.  Сак-
сон видела, как молодой парень Фрэнк Дэвис, друг Берта и отец  полугодо-
валого ребенка, приставил дуло револьвера к животу штрейкбрехера и выст-
релил. Она слышала хриплые угрозы и проклятья, крики ужаса и  боли.  Да,
Мерседес права. Это уже не люди. Это звери, грызущиеся из-за кости, уби-
вающие из-за нее друг друга.
   "Работа - это кость, работа - это кость..." - повторяла про себя Сак-
сон. И, как бы она ни хотела, она была уже не в силах отойти от окна. Ей
казалось, что она парализована. Мозг больше не работал. Она сидела  оне-
мев, с широко раскрытыми глазами, и следила не отрываясь за всеми  этими
ужасами, проносившимися перед ней подобно киноленте, пущенной  с  сумас-
шедшей скоростью. Она видела, как падают сыщики, полисмены,  забастовщи-
ки. Один тяжело раненный штрейкбрехер на коленях  молил  о  пощаде,  его
пнули ногой в лицо. Когда он повалился назад, другой  рабочий,  склонив-
шись над ним, стал стрелять ему в грудь - торопливо и беспрерывно - раз,
раз, пока не расстрелял всю обойму. Другому штрейкбрехеру стиснули  гор-
ло, перекинули его головой через ограду и стали бить по лицу стволом ре-
вольвера. Рабочий бил ожесточенно, не останавливаясь. Саксон знала  его.
Это был Честер Джонсон. Она встречалась с ним до  замужества  и  не  раз
танцевала. Он всегда казался ей мягким и добродушным. Она вспомнила, как
однажды в пятницу, после обычного концерта в городской ратуше, он  повел
ее и еще двух девушек в ресторанчик к Тони Тэмельгротту  на  Тринадцатой
улице, а затем они отправились в кафе Пабста и выпили по  стакану  пива,
перед тем как идти домой. И теперь она не могла поверить,  что  это  тот
самый Честер Джонсон. Вдруг она увидела, как  толстяк,  голова  которого
все еще торчала между кольями забора, свободной рукой  достал  револьвер
и, зверски скосив глаза, прижал дуло к боку Честера. Она сделала усилие,
чтобы вскрикнуть и предупредить его. Она действительно вскрикнула, -  он
поднял голову и увидел ее. В ту же секунду толстяк выстрелил,  и  Честер
упал на труп штрейкбрехера. На заборе остались висеть три тела.
   Теперь уже ничто не могло ее поразить. Она смотрела почти  равнодушно
на то, как стачечники перескочили в ее  палисадник,  растоптали  скудные
кустики герани и виол и скрылись в проходе между ее домом и домом Мерсе-
дес. По Пайн-стрит, со стороны вокзала, приближался отряд  железнодорож-
ной полиции и сыщиков, стрелявших на ходу. А с другого конца со звоном и
грохотом неслись три машины, набитые полисменами.  Рабочие  оказались  в
ловушке, бежать можно было только через проходы между  домами,  а  затем
через заборы задних дворов. Но в одном из проходов произошла давка и по-
мешала многим спастись.  С  десяток  рабочих  оказались  зажатыми  между
крыльцом Саксон и стеной дома, и полицейские этим  воспользовались.  За-
бастовщиков даже не пытались арестовать. Взбешенные стражи порядка пова-
лили их наземь и перестреляли всех до единого.
   Когда расправа кончилась, Саксон, хватаясь за перила, как в  полусне,
сошла с крыльца. Толстяк все еще подмигивал ей и размахивал рукой,  хотя
два дюжих полисмена старались освободить его. Калитка оказалась  сорван-
ной с петель, и Саксон очень удивилась, что не заметила, когда это прои-
зошло.
   Глаза Берта были закрыты, губы в крови, в горле у него  клокотало,  и
казалось, он хочет что-то сказать.
   Когда она наклонилась над ним, вытирая платком кровь со щеки, на  ко-
торую кто-то наступил, он открыл глаза. В них горела  все  та  же  нена-
висть. Он не узнал ее. Губы его зашевелились, и он едва  слышно  прошеп-
тал, словно припоминая что-то:
   - Последние могикане, последние могикане...
   Потом он застонал, и его веки снова сомкнулись. Он был еще  жив.  Она
знала это. Его грудь бурно вздымалась, в ней по-прежнему клокотало.
   Она подняла глаза. Рядом с ней стояла Мерседес, - ее глаза  блестели,
на морщинистых щеках пылал румянец.
   - Вы поможете мне перенести его в дом? - спросила Саксон.
   Мерседес кивнула и, обратившись к бывшему тут же полисмену, попросила
его помочь. Тот бросил быстрый взгляд на Берта, и в его глазах сверкнула
зверская злоба.
   - К черту! Мы будем заботиться о своих.
   - Может быть, мы одни справимся? - сказала Саксон.
   - Не будьте дурочкой! - И Мерседес поманила к себе миссис Олсен. -  А
вы уходите-ка скорее в дом, маленькая мамаша. Вам тут нечего делать.  Мы
внесем его. Вон идет миссис Олсен, и я еще позову Мэгги Донэхью.
   Саксон повела их в комнату за кухней, обставленную мебелью, по насто-
янию Билла. Когда она открыла дверь, первое, что ей бросилось  в  глаза,
был ковер, лежавший на полу; она вспомнила, как Берт помогал им  устраи-
ваться. А когда Берта положили на  кровать,  она  опять  вспомнила,  что
именно с ним устанавливала в одно воскресное утро эту кровать.
   Затем она почувствовала себя очень странно и увидела устремленный  на
нее встревоженный и вопрошающий взгляд Мерседес. Вскоре ей стало еще ху-
дее, и начались те особые  нестерпимые  боли,  которые  дано  испытывать
только женщинам. Почти на руках ее отнесли в спальню. Вокруг она  видела
многих - Мерседес, миссис Олсен, Мэгги Донэхью. Ей все хотелось спросить
миссис Олсен, удалось ли той увести маленького Эмиля с улицы, но  Мерсе-
дес послала ее к Берту, а Мэгги Донэхью пошла посмотреть, кто стучится в
парадную дверь. С улицы доносились громкий гул  голосов,  крики,  брань,
приказания и время от времени звонки санитарных и полицейских  автомоби-
лей.
   Потом Саксон увидела полное доброе лицо Марты Скелтон, затем явился и
доктор Гентли.
   Один раз, когда схватки на миг прекратились, Саксон  услышала  сквозь
тонкую стенку отчаянные крики Мери, а через некоторое время ее уже более
спокойный голос, повторявший все вновь и вновь:
   - Я ни за что не вернусь в прачечную. Никогда! Никогда!
 
 
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
 
   Билл никак не мог привыкнуть к той перемене, которая произошла с Сак-
сон. Каждое утро перед уходом на работу и каждый  вечер  по  возвращении
домой он должен был, входя к ней в комнату, делать  героические  усилия,
чтобы скрыть свои чувства и придать себе веселый и  беспечный  вид.  Она
лежала на постели такая маленькая-маленькая,  худая  и  измученная,  что
действительно напоминала девочку. Он садился возле нее, брал ее бледную,
худую, прозрачную руку, неясно гладил и удивлялся тонкости  и  хрупкости
ее костей.
   Первый вопрос Саксон, вначале очень удививший и Билла и Мери, был:
   - Удалось ли спасти маленького Эмиля Олсена? И когда  она  рассказала
им, как мальчуган один напал на двадцать пять  вооруженных  людей,  лицо
Билла засияло восхищением.
   - Ах, мошенник! - сказал он. - Таким ребенком можно гордиться!
   Вдруг он растерянно смолк, и его страх причинить ей боль этим замеча-
нием тронул Саксон. Она протянула ему руку.
   - Билли, - начала она и, подождав, пока Мери вышла из  комнаты,  про-
должала: - Я тебя до сих пор не спрашивала... Теперь ведь  уж  все  рав-
но... Я ждала, что ты сам скажешь... Это был...
   Он покачал головой:
   - Нет, девочка. Чудесная девочка... Только... роды были преждевремен-
ные.
   Она пожала его руку, как будто он теперь больше нуждался в утешении и
поддержке, чем она.
   - Я тебе никогда не говорила. Билли... ты ведь так хотел мальчика; но
я все равно решила, если будет девочка, назвать ее  Дэзи.  Помнишь,  так
звали мою мать...
   Он сочувственно кивнул головой.
   - Знаешь, Саксон, я ведь до чертиков хотел  мальчика...  А  теперь...
мне все равно. Я так же любил бы и девочку... И я надеюсь, что следующую
мы назовем... Ты ничего не будешь иметь против, если...
   - Что?
   - Если мы и ее назовем Дэзи?
   - О Билли! Я бы тоже хотела...
   Его лицо вдруг омрачилось, и он продолжал:
   - Только следующего не будет. Я раньше понятия не  имел,  каково  это
иметь детей. Ты больше не должна подвергаться такому риску.
   - И это говорит большой, сильный, бесстрашный мужчина! - пошутила она
со слабой улыбкой. - Ничего ты в этих делах не понимаешь, да и где тебе!
Я здоровая, нормальная женщина. И все бы обошлось отлично, если бы не...
не это побоище. Где похоронили Берта?
   - Ты знала, что он умер?
   - Да, с тех самых пор. А где Мерседес? Она не  заходит  вот  уже  два
дня.
   - Старик Барри заболел. Она ухаживает за ним.
   Он не сказал ей, что старик лежит при смерти там, в нескольких  шагах
от нее, за тонкими стенами этого дома.
   Губы Саксон дрогнули, и она тихонько заплакала, сжимая обеими  руками
руку Билла.
   - Я... я не могу... - всхлипывала она. - Это сейчас  пройдет...  Наша
девочка. Билли! Подумай! Я никогда ее не увижу!..
   Однажды вечером, когда Саксон еще лежала в постели, Мери вдруг с  го-
речью заявила: она-де благодарит судьбу за то,  что  хоть  избежала  тех
страданий, которые выпали на долю Саксон.
   - Ах, что вы говорите! - воскликнул Билл. - Вы же выйдете еще раз за-
муж, пари держу на что хотите.
   - Ни за что! - возразила Мери. - Да и незачем. На свете и так слишком
много народу, на каждое место по двое, по трое безработных.  А  потом  -
рожать это так ужасно.
   Саксон с выражением какой-то страдальческой мудрости, словно  засияв-
шей на ее лице, возразила:
   - Хотя я многое пережила, я отказываюсь тебя  понимать.  Несмотря  на
все страдания, которые я испытала и еще продолжаю  испытывать,  несмотря
на горе и боль, я утверждаю, что иметь детей - это самая прекрасная, са-
мая чудесная вещь на свете.
   Когда силы к ней вернулись и доктор Гентли заверил Билла, что она те-
перь как новенький доллар, Саксон сама заговорила  о  трагедии  рабочих,
разыгравшейся перед ее окном. Билл рассказал ей, что тогда же немедленно
были вызваны войска, которые и заняли пустырь возле железнодорожных мас-
терских, в конце Пайн-стрит. Что же касается забастовщиков,  то  пятнад-
цать из них сидят в тюрьме. Полиция обшарила по соседству каждый  дом  и
таким образом нашла их. Почти все оказались ранеными.
   - Им плохо придется, - закончил Билл.
   Газеты требовали крови за кровь, и во всех церквах Окленда священники
произносили свирепые проповеди, клеймя забастовщиков. Все места в желез-
нодорожных мастерских были заняты другими, и было объявлено, что  участ-
ники стачки никогда не будут приняты ни в эти, ни в какие-либо иные  же-
лезнодорожные мастерские в США, их имена занесли на черную доску. Посте-
пенно они разъехались: некоторые отправились на Панамский перешеек, чет-
веро собирались в Эквадор, чтобы поступить в мастерские при железной до-
роге, идущей через Анды в Кито.
   Тщательно скрывая свою тревогу, Саксон старалась узнать, как  смотрит
Билл на все случившееся.
   - Вот и видно, к чему приводят насильственные меры, которых  требовал
Берт, - начала она.
   Билл медленно и задумчиво покачал головой.
   - Честера Джонсона безусловно повесят, -  заметил  он,  уклоняясь  от
прямого ответа. - Ты ведь знаешь его. Помнишь, ты говорила, что не раз с
ним танцевала. Его нашли лежащим на  трупе  штрейкбрехера,  которого  он
убил, и взяли на месте преступления. Этот старый толстяк Трясучье  Пузо,
по-видимому, останется жив, хотя в нем и сидят три пули, и он теперь все
припомнит Честеру. Именно его показания и позволят им повесить  Честера.
Вся эта история была в газетах. Трясучье Пузо сам и подстрелил его, ког-
да висел на нашем заборе.
   Саксон содрогнулась: Трясучье Пузо - это, наверно, и есть  тот  лысый
толстяк.
   - Да, - сказала она. - Я видела. Толстяк очень долго провисел под на-
шим окном, наверно несколько часов.
   - Все продолжалось не больше пяти минут.
   - А мне казалось, что прошли годы.
   - Наверно, так казалось и Пузу, когда он висел на  заборе,  -  мрачно
усмехнулся Билл. - Но он живучий, черт... Уж сколько в него  стреляли  и
били его, а все ничего. Говорят, теперь он на всю жизнь останется  кале-
кой, придется ходить на костылях... или ездить в колясочке.  По  крайней
мере уже не сможет делать рабочим всякие пакости. У железнодорожной ком-
пании он был одним из их главных бандитов; как где потасовка, он тут как
тут. Ему было на всех наплевать... Эта история ему очень полезна.
   - А где он живет? - спросила Саксон.
   - На Аделайн-стрит, недалеко от Десятой, в богатом квартале и  в  от-
личном двухэтажном доме. Он платит за него, наверное, не меньше тридцати
долларов в месяц. Я думаю, что он здорово получал с  правления  железной
дороги.
   - Он, наверно, женат?
   - Да. Жены его я никогда не видал, но знал сына Джека, инженера.  Хо-
роший был боксер, хотя никогда не выступал. А другой его сын преподает в
школе. Этого зовут Паулем. Мы примерно сверстники. Он  отлично  играл  в
бейсбол. Мы встречались еще мальчишками. На школьных состязаниях он  три
раза мне забил гол.
   Саксон откинулась на спинку качалки и задумалась. Дело,  оказывается,
гораздо сложнее: у этого старого, лысого и пузатого разбойника есть жена
и дети. А тут еще Фрэнк Дэвис, женатый меньше года и  с  грудным  ребен-
ком... Может быть, есть семья и у того штрейкбрехера, которому он  выст-
релил в живот... Все они так или иначе знают друг  друга,  все  -  точно
члены одной большой семьи; и вместе с тем каждый, спасая свою  собствен-
ную семью, дрался и убивал остальных. Она  видела,  как  Честер  Джонсон
убил штрейкбрехера, а теперь они собираются повесить  Честера  Джонсона,
женатого на Китти Брэнди, с которой она работала несколько лет на карто-
нажной фабрике.
   Но тщетно Саксон ждала от Билла чего-нибудь, что  показывало  бы  его
отношение к убийству штрейкбрехеров.
   - Рабочие поступили нехорошо, - рискнула она, наконец, заметить.
   - А те убили Берта, - возразил он, - и многих других. Между прочим, и
Фрэнка Дэвиса. Ты не знала, что он умер? Ему всю нижнюю челюсть оторвало
пулей, не успели даже отправить в больницу. Никогда еще в Окленде не бы-
ло перебито зараз столько народу.
   - Но рабочие сами виноваты, - сказала она. - Они начали  первые.  Они
убивали.
   Билл только хрипло что-то пробурчал себе под нос, и она  поняла,  что
он говорит: "Черта с два!" Но когда она переспросила его: "Что?" - он не
ответил. Его взор стал сумрачным, лицо решительным, возле рта легли  су-
ровые складки.
   Для нее это было ударом. Неужели и он такой же, как все,  и  способен
убивать людей, у которых есть семьи, как убивали  Берт,  Фрэнк  Дэвис  и
Честер Джонсон? Неужели и он дикий зверь, дерущийся из-за добычи?
   Она тяжело вздохнула. Жизнь - такая  загадка!  Может  быть.  Мерседес
права в своих жестоких оценках?
   - Ну, так что же? - с недоброй усмешкой сказал Билл, как бы  в  ответ
на ее немые вопросы. - Собака грызет собаку. И, насколько я знаю, в мире
так было испокон веков. Возьми хотя бы эту драку у  нашего  забора:  они
убивали друг друга так же, как северяне и южане в Гражданскую войну.
   - Но рабочие таким способом ничего не добьются, Билли. Ты же сам  го-
ворил: они этим только навредили себе.
   - Может быть, и не добьются... - неохотно согласился он. - Но разве у
них есть возможность победить другим способом? Что-то я не  вижу.  Взять
хотя бы нас. Теперь очередь за нами.
   - Как, возчики? - воскликнула она.
   Он мрачно кивнул головой.
   - Давно пора! Хозяева совсем распоясались, нарушают  все  нормы.  Они
говорят, что заставят нас на коленях умолять о прежних местах. После той
свалки они особенно почувствовали свою силу и власть. За ними ведь стоят
войска, а это уже полдела, не говоря о том, что их  поддерживает  и  пе-
чать, и духовенство, и общественное  мнение.  Они  уже  сейчас  хвастают
предстоящей расправой и прямо-таки подбивают нас на  беспорядки.  Прежде
всего они вздернут Честера Джонсона и как можно больше из тех  пятнадца-
ти. Об этом говорится совершенно открыто, об этом трубят каждый  день  и
"Трибюн", и "Тайме", и "Энкуайрер". Профсоюзам  объявлена  война.  Долой
закрытые мастерские! К чертям рабочие организации! Эта  грязная  газетка
"Интеллидженсер" сегодня утром уже заявляет, что всех про