да-то рыбу и Билл и Кол Хэтчинс. Билл  рассказывал  ей
про громадного окуня, которого Хэтчинс поймал в день  солнечного  затме-
ния. Наверно, Колу тогда и не грезилось, что свои лучшие годы он  прове-
дет в тюрьме.
   Здесь можно было найти пищу - даровую пищу. Однажды, когда она пришла
сюда совсем голодная, она стала наблюдать за мальчишками и решила после-
довать их примеру: набрала ракушек, оставленных на  скалах  приливом,  и
зажарила их на углях костра, который тут же развела. Они  ей  показались
необыкновенно вкусными. Потом она научилась отдирать  от  камней  мелких
устриц, а однажды нашла связку только что пойманной рыбы, которую  забыл
какой-то мальчуган.
   Однако волны иногда выносили на берег предметы, напоминавшие ей  и  о
зловредной людской деятельности там, в городах. Раз во время прилива она
увидела, что всюду на воде плавают дыни; они подпрыгивали на волнах, ты-
сячами подплывали к берегу; и когда их выбрасывало на скалы,  она  легко
могла их достать. Но все - хотя она терпеливо пересмотрела несколько де-
сятков - не годились для еды: на каждой был длинный надрез, из  которого
сочилась соленая вода. Она не могла понять,  зачем  понадобилось  делать
эти надрезы, и спросила старуху португалку, собиравшую выброшенные морем
щепки.
   - Это делают люди, у которых слишком много всего, - пояснила старуха,
выпрямляя одеревеневшую от работы спину с таким усилием, что Саксон  ка-
залось, она слышит, как трещат ее кости.  Черные  глаза  старухи  гневно
сверкнули, и горькая улыбка растянула  морщинистые  губы  над  беззубыми
деснами. - Да, люди, у которых всего хоть завались. Они делают это, что-
бы цены стояли высокие. Эти дыни, наверно, выкинуты в  воду  с  судов  в
Сан-Франциско.
   - Но почему же их не раздадут беднякам? - спросила Саксон.
   - Чтобы не упали цены.
   - Да ведь бедняки все равно их покупать не могут, - возразила Саксон.
- При чем же тут цена?
   Старуха пожала плечами:
   - Не знаю. Почему-то так делается. Они взрезают  каждую  дыню,  чтобы
бедняки не могли их вылавливать и есть. То же самое они делают и с ябло-
ками и с апельсинами. А рыбаки!.. Теперь всем у  них  заправляет  трест.
Когда улов слишком велик, трест вываливает рыбу с Рыбацкой пристани пря-
мо в море, лодку за лодкой, полные доверху чудной рыбой. И эта рыба про-
падает даром и никому не достается,  хотя  она  уже  мертвая  и  годится
только для еды. А рыба - вещь очень вкусная.
   И опять Саксон не понимала, что это за мир, где происходят такие  де-
ла, где у одних столько еды, что они ее выбрасывают, да  еще  платят  за
то, чтобы ее портили; а в то же время так много,  так  бесконечно  много
голодных, и дети мрут оттого, что пьют молоко истощенных матерей, и муж-
чины убивают друг друга, чтобы как-нибудь добыть  работу,  и  старики  и
старухи вынуждены уходить в богадельню, потому что в жалких лачугах, ко-
торые они, плача, покидают, их уже не могут прокормить.  "Неужели  везде
на земле одинаково?" - спрашивала она себя, вспоминая рассказы Мерседес.
Да, видно, мир так устроен! Разве Мерседес не была свидетельницей  того,
как в далекой Индии десять тысяч семейств умирали от голода, в то  время
как брильянты, которые она носила, могли бы  их  всех  спасти?  Да,  для
глупцов - богадельня и чаны с рассолом,  а  для  умных  -  автомобили  и
брильянты.
   Она принадлежит к "глупцам". Так оно и есть. По всему  видно.  Однако
Саксон не хотела с этим соглашаться. Она - не глупая. И мать и ее  пред-
ки-пионеры отнюдь не были глупыми. А все-таки выходило,  что  так.  Ведь
вот она сидит тут, дома есть нечего, любимый муж огрубел, озверел и  то-
мится в тюрьме, а из ее объятий, из ее сердца  вырван  ребенок,  который
мог бы лежать там, если бы глупцы, сражаясь из-за работы, не  превратили
ее палисадника в поле боя.
   И вот она сидела, терзаясь этими вопросами. Позади тусклым пятном ма-
ячил  Окленд;  впереди,  по  ту  сторону  бухты,  тусклым  пятном  лежал
Сан-Франциско. А между тем солнце было доброе, и ветер был добр, и  чист
соленый свежий воздух, овевавший ей лицо, и добрым было голубое  небо  с
белыми облачками. Природа дышала правдой, красотой и  лаской.  И  только
мир человека нес в себе ложь, безумие и жестокость.
   Но почему же глупцы - глупы? Что это - закон, данный богом?  Нет,  не
может быть - бог создал ветер, воздух, солнце. Человеческий  мир  создан
человеком. И какой же он никудышный. Однако она очень хорошо помнит,  ее
учили этому в сиротском приюте, что бог создал все. Ее мать тоже  верила
в это, верила в такого бога. Другим мир и не мог быть. Это было  предре-
шено.
   Некоторое время Саксон сидела подавленная и беспомощная. Но  вдруг  в
ней проснулся мятежный дух. Тщетно вопрошала она, почему господь  бог  к
ней так несправедлив. Что она совершила, чтобы заслужить  такую  участь?
Она торопливо пересмотрела свою жизнь и не нашла в ней никаких  смертных
грехов. Она слушалась матери, слушалась трактирщика  Кэди  и  его  жены,
слушалась надзирательницы и других женщин в приюте. Слушалась Тома, ког-
да переехала к нему жить, и никогда не шаталась по улицам  с  подругами,
потому что он был против. В школе она исправно переходила  из  класса  в
класс и вела себя безукоризненно. С первого же дня  по  окончании  школы
она работала не покладая рук до дня своего  замужества.  Работницей  она
тоже считалась хорошей. Владелец картонажной фабрики,  маленький  еврей,
чуть не плакал, узнав, что она уходит. Так же было и на консервном заво-
де. Она была одной из лучших ткачих, когда ткацкая фабрика закрылась.  И
она оставалась честной девушкой - не потому, что была уродлива и неприв-
лекательна. нет, - она тоже изведала и соблазны и опасности. Парни с ума
сходили по ней. Они бегали за ней и дрались за нее с таким азартом,  что
большинству девушек это бы вскружило голову. Но она не поддалась. А  за-
тем появился Билли - ее награда. Она всем существом предалась  ему,  его
дому, всему, что поддерживало бы и питало его любовь. А теперь  и  ее  и
Билли втягивало в водоворот бессмысленной нужды  и  горестей,  созданных
людьми в этом безумном мире.
   Нет, не бог устроил все это. Она и то устроила бы мир лучше, справед-
ливее. А значит - бога нет. Не мог он так все запутать.  Значит,  ошиба-
лась ее мать, ошибалась заведующая приютом - и никакого бессмертия  нет;
и прав был Берт, павший у ее калитки с  неистовым  предсмертным  воплем.
Человек бывает мертв задолго до своей смерти.
   Так, размышляя о жизни,  лишенной  сверхчувственного  ореола,  Саксон
впала в угрюмый пессимизм. Нигде во всей вселенной нельзя было найти оп-
равдания добру, и ниоткуда нельзя было ждать справедливой награды  -  ни
ей, которая как-никак заслужила награду, ни  тем  миллионам  несчастных,
которые работали, как вьючные животные, умирали, как животные, и уже при
жизни обречены были на вечную смерть. Подобно многим, жившим  до  нее  и
гораздо более образованным мыслителям, она пришла к заключению, что  мир
равнодушен к добру и ему нет дела до человека.
   Теперь Саксон чувствовала себя еще более подавленной  и  беспомощной,
чем тогда, когда включала бога в систему  общей  несправедливости.  Пока
был бог, всегда оставалась надежда на какое-то чудо, на сверхъестествен-
ное вмешательство, на загробную награду в виде несказанного  блаженства.
А без бога мир - это просто западня. Жизнь - западня. И сама она  -  как
пойманная мальчишками коноплянка в железной клетке. Душа ее  трепещет  и
бьется о железную беспощадность  фактов,  точно  коноплянка  о  железные
прутья клетки. Но она не глупая. Она вырвется из западни. Ей там не мес-
то. Выход должен быть. Если какие-нибудь угольщики и дровосеки,  послед-
ние из глупцов, могли выбиться, как говорилось в учебнике истории,  если
они становились президентами и правили всеми умными с их  богатствами  и
автомобилями, то неужели она не найдет пути хотя бы к маленькой награде,
о которой так мучительно грезит, - к Билли, - не добьется чуточки  любви
и счастья? Ей все равно, что мир равнодушен к добру, что нет ни бога, ни
бессмертия. Она согласна лечь в могилу и остаться  в  ее  мраке  навеки,
согласна на чаны с рассолом и на то, чтобы молодые люди кромсали инстру-
ментами ее тело, - но пусть ей дадут сначала хоть немножко счастья.
   Как бы она стала работать ради этого счастья! Как  ценила  бы  каждую
крупицу! Но где оно? Где к нему дорога? Этого она не знала, не могла се-
бе представить. Она видела только мглу Сан-Франциско и мглу Окленда, там
люди проламывали друг другу головы и убивали, там умирали младенцы, рож-
денные и не рожденные, там рыдали женщины о своем разбитом сердце.
 
 
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
 
   Это призрачное, как бы нереальное существование продолжалось.  Саксон
чудилось, что Билли ушел от нее во время какой-то  другой  жизни  и  что
должна наступить новая жизнь, прежде чем он снова появится. Ее  все  еще
мучила бессонница. Бывали ночи, много ночей, когда она ни на  минуту  не
смыкала глаз. Случалось и так, что она засыпала на долгие часы и  прихо-
дила в себя совершенно разбитая, не в силах  открыть  отяжелевшие  веки.
Ощущение железного обруча, сжимавшего голову, так и  не  проходило.  Она
очень плохо питалась, - денег у нее не было ни гроша. Иногда она не  ела
целыми днями. Однажды провела трое суток без пищи. Чтобы  не  умереть  с
голоду, она выкапывала из ила моллюсков, отдирала от скал маленьких уст-
риц, собирала ракушки.
   И все-таки, когда Бэд Стродзерс заходил проведать  ее,  она  уверяла,
что ни в чем не нуждается. Однажды вечером, после  работы,  ее  навестил
Том и почти насильно сунул два доллара. Он был  ужасно  измучен.  Охотно
дал бы он ей больше, да Сара опять ждет ребенка, а в его работе наступи-
ло затишье - в результате забастовок на других производствах. Он положи-
тельно не знает, куда страна идет. А дело,  в  сущности,  очень  просто:
нужно только смотреть на вещи так, как он на них смотрит,  и  голосовать
за тех, за кого он голосует. Тогда каждый получал бы по справедливости.
   - Христос был социалист, - сказал Том.
   - Но Христос умер две тысячи лет назад, - заметила Саксон.
   - Ну и что же? - спросил Том, недоумевая.
   - А ты подумай, - продолжала она, - подумай обо всех мужчинах и  жен-
щинах, которые успели умереть за эти два тысячелетия, - а социализм  все
еще не наступил. Как знать, быть может, пройдет еще две тысячи лет, а мы
будем все так же далеки от него. Твой социализм. Том,  тебе  никогда  не
дал ничего хорошего. Это мечта.
   - Он не был бы мечтой, если бы... - начал он с гневом.
   - Если бы все верили в него, как ты. А вот не верят.
   И тебе никак не удается убедить их.
   - Но мы с каждым годом становимся сильнее, - возразил Том.
   - Две тысячи лет - очень долгий срок, - проговорила она вполголоса.
   На усталом лице брата появилось печальное выражение, он кивнул.
   - Что ж, Саксон, если это и мечта, то прекрасная мечта.
   - А я не хочу мечтать, - последовал ответ. - Я хочу, чтобы это в жиз-
ни было. И хочу, чтобы теперь же.
   В ее воображении пронеслись бесчисленные поколения обездоленных глуп-
цов, всех этих Биллов и Саксон, Бергов и Мери, Томов и Сар. К  чему  вся
их жизнь? Впереди только чаны с рассолом да могилы. Мерседес злая и жес-
токая женщина, но она права: дуралеи и глупцы всегда окажутся под  пятою
умных. Только она, Саксон, дочь Дэзи, женщины, писавшей стихи, и храбро-
го солдата на кавалерийской лошади, дочь тех мощных  поколений,  которые
отвоевали полмира у первобытной природы и у дикарей,  -  только  она  не
глупая. Это бесспорно. И она найдет выход.
   На данные ей Томом два доллара Саксон купила мешок  муки  и  полмешка
картофеля. Это внесло некоторое разнообразие в ее  питание  устрицами  и
ракушками. Следуя примеру итальянок и португалок, она собирала  щепки  и
относила домой, однако из гордости старалась выбрать  время,  когда  уже
становилось темно. Однажды, сидя на низкой илистой отмели возле Каменной
стены, она увидала рыбачью лодку, которую вытащили на песок,  нанесенный
из канала. Со своего места Саксон  могла  отчетливо  разглядеть  рыбаков
итальянцев,  собравшихся  вокруг  яркого  костра;  они  ели  поджаристый
итальянский хлеб и рагу из мяса и овощей, запивая все это большими глот-
ками дешевого красного вина. И она позавидовала их свободе, их аппетиту,
их оживленному смеху и болтовне, в которых сказывалось  влияние  вольной
кочевой жизни; позавидовала их лодке, которая не была привязана к одному
месту, а несла их, куда они пожелают. Поужинав,  они  закинули  сети  на
илистую отмель и, вытянув невод на песок, выбрали из него  только  самую
крупную рыбу. Когда они, наконец, отплыли от берега, на  песке  остались
издыхать тысячи мелких рыбешек, таких, как,  например,  сардины.  Саксон
набрала целый мешок этих рыбешек, отнесла их в два приема домой и  посо-
лила в кадке.
   По-прежнему она страдала провалами памяти. Самый странный свой посту-
пок она совершила на Песчаной отмели. Однажды, после обеда, - было очень
ветрено, - она вдруг оказалась лежащей в выкопанной ею яме; мешки служи-
ли ей одеялом. Она устроила над ямой даже нечто вроде  крыши,  смастерив
ее из щепок и морской травы, а сверху еще насыпала песку.
   В другой раз она опомнилась, когда шла по болотам с вязанкой щепок за
спиной. Рядом с ней шагал Чарли Лонг. Она  видела  его  лицо  при  свете
звезд и спрашивала себя, давно ли он тут и что он ей сказал. Несмотря на
темноту и одиночество, несмотря на его силу и дикий нрав,  она  не  боя-
лась.
   - И такой женщине приходится собирать щепки. Какой позор!  -  говорил
он, видимо, повторяя не раз уже сказанное. - Ведь вам  стоит  произнести
только одно слово, Саксон, одно слово...
   Саксон остановилась и спокойно посмотрела на него.
   - Слушайте, Чарли Лонг. Билли приговорен к месяцу тюрьмы, и скоро его
срок истекает. Когда я ему расскажу, с чем вы ко мне приставали, считай-
те, что вам больше не жить. Слушайте, если вы сейчас уйдете и не  будете
мне больше надоедать, - так и быть, я ему ничего не скажу.  Вот  и  все,
что я могу вам ответить.
   Огромный кузнец стоял перед ней в угрюмой нерешительности.  Его  лицо
горело страстным желанием, руки бессознательно сжимались и разжимались.
   - Но вы такая маленькая, такая крошка... - сказал он с отчаянием, - я
мог бы вас одной рукой переломить. Я мог бы... да, я мог  бы  сделать  с
вами все, что захочу. Но я не желаю причинять вам зло, Саксон, вы  знае-
те... Скажите одно только слово...
   - Я уже все вам сказала.
   - Удивительно! - пробормотал он с невольным восхищением. - Вы не бои-
тесь. Вы совсем не боитесь...
   Они долго смотрели друг на друга в молчании.
   - Почему вы не боитесь? - спросил он, наконец, вглядываясь в окружаю-
щую темноту, словно отыскивая там ее защитников.
   - Потому что вышла замуж за настоящего мужчину,  -  коротко  ответила
Саксон. - А теперь лучше уходите.
   Когда он ушел, она перекинула вязанку на другое плечо  и  отправилась
домой с чувством горделивой радости. Хотя Билл и отделен от нее тюремны-
ми решетками, она все же находит поддержку в его силе. Одного его  имени
оказалось достаточно, чтобы укротить такое животное, как Чарли Лонг.
   В тот день, когда повесили Отто Фрэнка, она не выходила из дому.  Ве-
черние газеты поместили подробный отчет.  Приговоренному  не  дали  даже
времени для обжалования. В Сакраменто проживал  железнодорожный  магнат,
который мог при желании отсрочить или даже отменить приговор любому гра-
бителю или преступнику, - но в защиту рабочего и он не  смел  шевельнуть
пальцем. Так говорили соседи, и то же она слышала от Билла и от Берта.
   На другой день Саксон отправилась к Каменной стене; рядом с  ней  шел
призрак повешенного, а за ним - еще более смутный  и  жуткий  -  призрак
Билла. Неужели и ему угрожает такой же страшный конец? Несомненно,  если
кровопролитие и вражда будут продолжаться! Билли - бесстрашный  борец  и
боксер. Он считает, что обязан бороться. А убить человека  при  подобных
обстоятельствах так нетрудно, далее не желая этого, - если он, например,
начнет колотить штрейкбрехера, а тот ударится о камень или о  тротуар  и
раскроит себе голову. И тогда Билла повесят. Ведь повесили же за это От-
то Фрэнка. Он тоже не собирался убивать Гендерсона. Чистая  случайность,
что у Гендерсона череп оказался поврежденным. А все-таки Фрэнка  повеси-
ли.
   Саксон шла, спотыкаясь о камни, плакала и ломала руки. Часы проходили
незаметно, а она все еще предавалась своему горю. Она опомнилась лишь на
дальнем конце стены, выступавшей в море между Оклендом  и  Аламида-Моле.
Но самой стены она уже не видела. Было время полнолуния, и высокие волны
прилива покрыли камни. Саксон стояла по колена в воде, а вокруг нее пла-
вали десятки крупных крыс; они визжали,  барахтались  и  карабкались  по
ней, стараясь спастись от воды. Саксон закричала от страха и  отвращения
и попыталась их сбросить. Некоторые нырнули и исчезли под водой,  другие
продолжали плавать возле нее, готовые напасть,  а  одна  огромная  крыса
вонзила зубы в ее башмак. Саксон наступила на нее другой ногой и  разда-
вила. Наконец-то она, все еще дрожа от  ужаса,  могла  оглядеться  более
спокойно. Она схватила большой сук, плававший неподалеку, и быстро отог-
нала крыс. В это время к стене подъехал какой-то мальчуган в  маленьком,
ярко раскрашенном ялике. Он распустил парус, и ветер играл им.
   - Хотите в лодку? - крикнул он.
   - Да, - отозвалась Саксон, - здесь тысячи огромных крыс. Я  их  очень
боюсь.
   Он кивнул и направил к ней лодку, подгоняемую легким ветром.
   - Отпихните нос, - приказал он. - Вот так. Я боюсь поломать выдвижной
киль... А теперь прыгайте скорее на корму, рядом со мной!
   Она послушалась, легко прыгнула в лодку и встала рядом с ним. Он при-
держал локтем румпель, и когда парус слегка надулся, лодка легко  понес-
лась по водной ряби.
   - Видно, что вы не новичок, - сказал мальчик одобрительно.
   Это был стройный худенький подросток, лет  двенадцати-тринадцати,  но
довольно крепкий на вид, с загорелым веснушчатым лицом и большими серыми
глазами, ясными и задумчивыми. Несмотря на то, что у него  был  нарядный
ялик, Саксон сразу почувствовала, что он, так же как и она, дитя народа.
   - А ведь я никогда не каталась на лодке, только на пароме  ездила,  -
засмеялась Саксон.
   Мальчик с любопытством взглянул на нее.
   - Этого не скажешь. Вы на лодке как дома. Куда вы хотите, чтобы я вас
отвез?
   - Все равно.
   Он открыл рот, желая что-то сказать, но еще внимательнее на нее  пос-
мотрел и спросил через мгновение:
   - У вас есть свободное время? Она кивнула.
   - Весь день? Она кивнула опять.
   - Видите ли, в чем дело: я хочу воспользоваться отливом. Еду на Козий
остров за треской и вернусь обратно только вечером, с приливом. У меня с
собой много удочек и приманки. Хотите  поехать  со  мной?  Будем  вместе
удить, и что поймаете - ваше.
   Саксон колебалась. Независимость и быстрота маленькой лодки привлека-
ли ее. Этот ялик, как и те суда, на которые Саксон столько  раз  любова-
лась, уходил в море.
   - А может, вы меня утопите? - спросила она шутливо.
   Мальчик гордо тряхнул головой:
   - Не первый раз я выезжаю один и, как видите, до сих пор не утонул.
   - Ну, ладно, - согласилась она. - Только помните, грести я не умею.
   - Неважно. Сейчас поверну. И как только крикну: "Нагнись!" - вы долж-
ны наклонить голову и пересесть к другому борту, а то вас заденет  кана-
том.
   Он сделал то, о чем говорил. Саксон наклонила голову и оказалась  си-
дящей рядом с ним на другой стороне лодки, тогда как сама лодка, изменив
направление, понеслась к  Долгой  набережной,  где  находились  угольные
склады. Саксон была в восхищении, тем более что ничего не понимала в ис-
кусстве управления парусом, и оно казалось ей загадочным и сложным.
   - Где вы научились? - спросила она.
   - Научился сам по себе. Это дело мне всегда нравилось,  а  когда