е  пять
собственных долларов мелочью. Я занял их у знакомого полисмена Тома  До-
нована. А потом? Потом они заставили меня работать две недели бесплатно,
пока я будто бы обучался.
   - Девушки-то хоть интересные попадались? - смеясь, спросила Саксон.
   Берт мрачно покачал головой.
   - Я проработал там всего месяц. Мы сорганизовались в союз, и всех нас
вышвырнули вон.
   - Если вы в мастерских объявите забастовку, с вами поступят так же, -
вмешалась Мери.
   - Вот это я тебе все время и твержу, - ответил Берт. - У нас  нет  ни
одного шанса на успех.
   - Зачем же тогда затевать? - удивилась Саксон.
   Он несколько мгновений смотрел на нее потухшим взором, потом ответил:
   - А зачем мои дяди были убиты при Геттисберге?
 
 
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
 
   Саксон с тяжелым сердцем теперь вела хозяйство. Она уже не занималась
шитьем изящных вещиц: материал стоил денег, а она не  решалась  их  тра-
тить. Стрела, пущенная Бертом, попала в цель, она засела в ней, колола и
не давала покоя. Ведь они с Билли несут ответственность за жизнь их  бу-
дущего ребенка! Разве они уверены, что смогут его  прокормить,  одеть  и
подготовить к жизненной борьбе? Где ручательство? Ей смутно вспоминались
тяжелые времена, пережитые в детстве, и жалобы матерей и отцов  приобре-
тали для нее новый смысл. Теперь ей становилось понятным даже постоянное
нытье Сары.
   По соседству, у забастовавших рабочих железнодорожных мастерских, на-
чалась нужда. Владельцы лавчонок, куда Саксон бегала по утрам за  прови-
зией, уже впадали в уныние. Все ходили мрачные. Особенно угрюмы были ли-
ца женщин-матерей. Когда они по вечерам болтали на своих крылечках или у
калиток, их голоса звучали подавленно и смех раздавался все реже.
   Мэгги Донэхью, бравшая обычно у молочника три  пинты  молока,  теперь
ограничивалась одной. Люди уже не ходили целыми семьями в  кинематограф,
и стало труднее доставать мясные обрезки. Нора Дилэйни,  жившая  за  три
дома от Саксон, перестала покупать по пятницам свежую рыбу;  теперь  она
подавала на стол соленую треску, да и то не первого сорта. Румяные ребя-
тишки, выбегавшие прежде на улицу между обедом и ужином с огромными лом-
тями хлеба, густо намазанными маслом и посыпанными сахаром, теперь выхо-
дили с маленькими ломтиками, на которых было очень мало масла, а  сахара
не было совсем. Даже самый обычай этот постепенно отмирал, и многие дети
уже ничего не получали в неурочное время.
   Везде сказывалось стремление сократить расходы, сжаться, урезать себя
во всем до последней возможности. И всеобщее раздражение росло.  Женщины
стали гораздо чаще ссориться между собой и обращаться с  детьми  гораздо
грубее, чем раньше. Саксон знала, что Мери и Берт бранятся целыми днями.
   - Надо, чтобы она хоть когда-нибудь поняла, что у меня есть свои  за-
боты и огорчения, - жаловался он Саксон.
   Она пристально взглянула на него и почувствовала вдруг какой-то смут-
ный, неопределенный страх за него. В его черных глазах,  казалось,  тлел
огонь безумия. Смуглое лицо исхудало,  и  резче  выступили  скулы;  губы
слегка кривились, словно на них застыла горькая усмешка. В том,  как  он
лихо сдвигал шляпу на затылок, и во всей его манере  держаться  чувство-
вался еще более бесшабашный вызов, чем обычно.
   Иногда, сидя в долгие послеобеденные часы без дела у окна, Саксон ри-
совала в своем воображении великий переход ее предков через степи,  горы
и пустыни к обетованной земле у Западного моря. И она представляла  себе
то идиллическое время, когда они жили простой жизнью, близкой к природе,
и никто понятия не имел ни о каких рабочих союзах и объединениях  предп-
ринимателей. Она вспоминала рассказы стариков о том, как они сами  добы-
вали себе все нужное для жизни: охота и домашний скот давали мясо,  каж-
дый выращивал овощи на своем огороде, каждый был  сам  себе  кузнецом  и
плотником, сам шил себе обувь и одежду и даже ткал ткань для этой  одеж-
ды. И глядя на брата, она понимала, о чем он тоскует  и  почему  мечтает
взять участок казенной земли и поселиться в деревне.
   А хорошо, вероятно, быть фермером, думала она. И зачем людям  понадо-
билось непременно жить в городах?  Почему  времена  изменились?  И  если
раньше всем хватало, то почему не хватает теперь? Зачем людям спорить  и
ссориться, бороться и бастовать - и все только для того, чтобы  получить
работу? Почему работы не хватает на всех? Еще сегодня  утром  у  нее  на
глазах стачечники поколотили двух штрейкбрехеров, которые шли в мастерс-
кие, - рабочих этих она знала, кого в лицо, кого по  фамилии,  они  жили
неподалеку. Начали дети - они принялись кидать в штрейкбрехеров  камнями
и выкрикивали такие слова, каких детям и знать-то  не  следует.  На  шум
драки прибежали полисмены с револьверами, и забастовщики  попрятались  в
домах и узких проходах между домами. Одного штрейкбрехера унесли в амбу-
латорию - он был без сознания; другой под охраной железнодорожной  поли-
ции все же добрался до мастерских. Мэгги Донэхью, стоявшая на своем кры-
лечке с ребенком на руках, проводила штрейкбрехера таким потоком  брани,
что Саксон сгорела от стыда. Когда побоище было в разгаре, Саксон увиде-
ла на крыльце соседнего дома Мерседес, - старуха смотрела на эту сцену с
загадочной усмешкой; она жадно следила за всем происходившим на улице, и
ее ноздри вздрагивали и раздувались. Однако Саксон была поражена ее пол-
ным спокойствием, - в старухе говорило только любопытство.
   И к ней-то, столь мудрой в любви, Саксон пришла за разрешением мучив-
ших ее вопросов о жизни. Но оказалось, что и на экономику и  на  рабочий
вопрос Мерседес смотрит как-то дико и странно.
   - О-ля-ля, дорогая, все это очень просто. Люди в большинстве  прирож-
денные дураки, - это и есть рабы. Ум дан только очень немногим, - это  и
есть господа. Мне кажется, сам бог создал людей такими.
   - А как же бог допустил эту ужасную драку сегодня утром?
   - Боюсь, что он такими вещами не интересуется, - улыбнулась Мерседес.
- Едва ли он даже знал о ней.
   - Я перепугалась до смерти, - сказала Саксон, -  мне  чуть  дурно  не
сделалось. А вы... я ведь смотрела на вас, - вы глядели на эту драку так
равнодушно, точно на какое-то представление.
   - Это и было представление!
   - О! Как вы можете...
   - Ну, знаете, у меня на глазах людей убивали. Ничего особенного.  Все
люди умирают. Дураки умирают, как скот, не зная почему. Даже смешно. Ко-
лотят друг друга дубинками и кулаками, проламывают  друг  другу  головы,
грызутся, точно собаки из-за кости. Ведь работа, из-за которой они бьют-
ся, - это та же кость. Если бы они еще убивали друг друга из-за  женщин,
из-за идей, золота, сказочных брильянтов! Но нет - они только голодны  и
дерутся ради каких-то крох, лишь бы набить желудок!
   - О, если бы только я могла понять, - прошептала Саксон, стиснув  ру-
ки. Ее томила тоска неведения и жажда знания.
   - Тут нечего и понимать. Все ясно, как день. Всегда существовали  ду-
раки и умники, рабы и господа, мужики и принцы. И всегда будут существо-
вать.
   - Но почему же?
   - Почему мужик - мужик, моя дорогая? Потому,  что  он  мужик!  Почему
блоха - блоха?
   Саксон огорченно качала головой.
   - Но я же вам ответила, милочка. Ни один философ в мире не  даст  вам
более ясного ответа. Почему вы выбрали себе в мужья именно этого  мужчи-
ну, а не другого? Потому что именно он вам понравился. А почему?  Понра-
вился, и все! Почему огонь жжет, а мороз морозит? Почему есть  дураки  и
умные? Хозяева и рабы? Предприниматели и рабочие? Почему черное - черно?
Ответьте на это - и вы ответите на все.
   - Но разве правильно, что люди голодают и не имеют работы, когда  они
только и хотят работать, лишь бы их труд оплачивался по  справедливости,
- возразила Саксон.
   - Это так же правильно, как то, что камень не горит, что морской  пе-
сок не сахар, что терновник колется, а вода мокрая, что дым  поднимается
кверху, а вещи падают вниз.
   Но такое объяснение действительности не  убедило  Саксон.  Откровенно
говоря, она просто не постигала смысла того, что говорила Мерседес.  Это
казалось ей нелепым.
   - Тогда, значит, у нас нет ни  свободы,  ни  независимости!  -  пылко
воскликнула она. - Люди неравны, и мой ребенок не имеет права жить  так,
как живет дитя богатой матери!
   - Конечно, нет, - отозвалась Мерседес.
   - Но ведь весь мой народ именно за это и боролся, - возразила Саксон,
вспоминая уроки истории и саблю отца.
   - Демократия - мечта глупцов. Ах, милочка, поверьте, демократия - та-
кая же ложь, такой же дурман, как религия, и служит лишь для того, чтобы
рабочие - этот вьюченный скот - не бунтовали. Когда они стонали под бре-
менем нужды и непосильного труда, их уговаривали терпеть и нужду и  труд
и кормили баснями о царстве небесном, где бедные будут счастливы и сыты,
а богатые и умные - гореть в вечном огне. Ох, как умные смеялись! А ког-
да эта ложь выдохлась и у людей возникла мечта о демократии, умные  пос-
тарались, чтобы она так и осталась мечтой, только мечтой. Миром  владеют
сильные и умные.
   - Но ведь вы же сами принадлежите к рабочему люду, - заметила Саксон.
   Старуха почти гневно выпрямилась.
   - Я? К рабочему люду? Да, но только потому, что я неудачно  поместила
деньги, что я стара и уже не могу покорять смелых молодых людей,  потому
что я пережила всех друзей моей молодости и у меня никого  не  осталось,
потому что я живу здесь, в этом рабочем квартале, с  Барри  Хиггинсом  и
готовлюсь к смерти. Но я родилась, дорогая моя, среди господ и всю жизнь
топтала ногами дураков. Я пила редчайшие вина, я  веселилась  на  празд-
нествах, которые стоили столько, что на эти деньги можно было бы прокор-
мить наших соседей в течение всей их жизни. Мы с Диком Голденом -  прав-
да, эти деньги принадлежали ему, но они были все равно  что  мои,  -  мы
спустили за неделю в Монте-Карло четыреста тысяч франков. Он был еврей и
мот отчаянный. В Индии я носила такие драгоценные камни, что, продав их,
можно было бы спасти жизнь десяти тысячам семейств, умиравшим у меня  на
глазах.
   - Вы видели, как они умирают, и... ничего для них не сделали? - спро-
сила Саксон задыхаясь.
   - Я сберегла свои драгоценности... да, а в том же году их у меня  ук-
рал русский офицер... такая скотина!
   - И вы дали этим людям умереть?.. - снова повторила Саксон.
   - Это жалкое людское отребье, они гниют и  размножаются,  как  черви.
Просто ничтожество, ничтожество, ничтожество, моя дорогая,  как  и  ваши
здешние рабочие, самая непростительная глупость которых состоит  в  том,
что они беспрерывно плодят такое же глупое потомство и поставляют  рабов
для господ.
   И вот Саксон, жаждавшая получить от других хоть какое-нибудь объясне-
ние окружавшей ее действительности и слышавшая так мало  вразумительного
от этой страшной старухи, так и не получила ничего. Теперь  она  поняла,
что и многое другое, о чем рассказывала Мерседес, лишь игра ее воспален-
ного воображения.
   По мере того как проходили недели, забастовка в железнодорожных  мас-
терских принимала все более острый и угрожающий  характер.  Билл  только
качал головой и сознавался, что он просто голову теряет, когда думает  о
том, что ждет рабочих.
   - Никак я не разберусь во всем этом, - жаловался  он  Саксон.  -  Все
как-то перепуталось. Точно драка в полной темноте. Взять  хотя  бы  нас,
возчиков. Ведь - и у нас уже поговаривают о том, чтобы  объявить  забас-
товку из сочувствия заводским рабочим. Они не  работают  больше  недели,
многие из них уже уволены, и если мы не прекратим работать для их  заво-
да, они проиграют дело наверняка.
   - Однако вы и не подумали бастовать, когда вам самим урезали заработ-
ную плату, - заметила Саксон, нахмурившись.
   - О, тогда мы были не готовы. А теперь нас  поддержат  и  возчики  из
Фриско и союз портовых рабочих. Но это пока только  разговоры.  Конечно,
если уж мы решимся, то непременно попытаемся вернуть и те десять процен-
тов, которые у нас отняли.
   - А все эти негодяи политиканы, - сказал он ей как-то в другой раз, -
нет ни одного порядочного. Хоть бы мы, рабочие, когда-нибудь поумнели  и
сговорились выбирать только честных людей!
   - Но если даже вы трое - ты, Берт и Том - не можете  сговориться,  то
как же вы надеетесь, что сговорятся все остальные? - спросила Саксон.
   - Сам не знаю, - сознался Билл. - Начнешь думать - и голова идет кру-
гом. А вместе с тем ведь ясно, как дважды два: найти честных людей  -  и
все пойдет как следует. Честные люди создадут честные  законы,  и  тогда
каждый честный человек получит то, что ему причитается.  Но  Берт  хочет
все разрушить, а Том покуривает себе трубочку и  мечтает,  мечтает,  как
люди помаленьку да полегоньку придут в конце концов к таким же взглядам,
как у него, и будут голосовать за его программу. Но с  этим  "помаленьку
да полегоньку" ничего не добьешься. Нам надо, чтобы хорошо было уже сей-
час. Том говорит, что мы пока ничего  не  добьемся,  а  Берт  -  что  не
добьемся никогда. Ну, как тут быть, если у каждого свой взгляд?  Посмот-
ри, даже социалисты вечно спорят, откалываются, выставляют друг друга из
партии. Прямо сумасшедший дом, я сам теряю разум, когда об  этом  думаю.
Одно мне ясно: нужно, чтобы уже сейчас жить стало легче.
   Вдруг он остановился и взглянул на Саксон.
   - Что с тобой? - спросил он  прерывающимся  от  волнения  голосом.  -
Ты... больна или... или... это...
   Она прижала руку к сердцу; внезапный испуг в ее глазах постепенно пе-
решел в выражение скрытой радости, а на губах заиграла легкая загадочная
улыбка. Казалось, она не видит стоящего перед ней мужа и  прислушивается
к чему-то идущему издалека, что ему слышать не дано! Но вот ее лицо про-
сияло радостью и удивлением, она взглянула на него и протянула ему руку.
   - Это жизнь! - прошептала она. - Это - он!.. Я так счастлива, так ра-
да!
   Когда Билл на следующий день вернулся домой с работы, Саксон застави-
ла его серьезнее, чем когда-либо, задуматься над его родительскими  обя-
занностями.
   - Я все решила. Билли, - начала она. - Я такая  здоровая  и  крепкая,
что особых расходов не потребуется. Можно позвать Марту Скелтон. Она хо-
рошая акушерка.
   Но Билл покачал головой.
   - Нет, Саксон, это невозможно. Мы позовем доктора Гентли. Он принимал
у жены Билла Мэрфи, и Билл за него ручается. Правда, он  старый  ворчун,
но в своем деле собаку съел.
   - А она принимала у Мэгги Донэхью, - возразила Саксон, - и  посмотри,
какие здоровые и мать и ребенок.
   - Нет, уж одна она во всяком случае у тебя принимать не будет.
   - Но ведь доктору придется заплатить двадцать долларов, -  продолжала
Саксон, - и он заставит меня, кроме того, взять сиделку, ведь у меня нет
родственницы, чтобы побыть у нас. А Марта сделает все, и выйдет  гораздо
дешевле.
   Билл нежно обнял ее, однако настоял на своем:
   - Послушай меня, моя милая женушка. Мы, Робертсы,  за  дешевизной  не
гонимся. Запомни это раз навсегда. Ты должна родить  ребенка.  Это  твое
дело - и хватит с тебя. Мое дело достать денег и заботиться  о  тебе.  В
таких случаях излишняя осторожность не помешает. Я и за мильон  долларов
не соглашусь на малейший риск для тебя. Все дело в тебе. А  деньги  что?
Деньги - мусор. Как по-твоему, разве я уже  не  люблю  малыша?  Конечно,
люблю. Он у меня целыми днями не выходит из головы. Если меня  прогонят,
то по его милости. Я совсем дурею от мысли о нем. И все-таки, даю слово,
Саксон, я бы лучше согласился видеть его мертвым, чем  допустить,  чтобы
ты повредила себе хотя бы мизинчик. Теперь ты понимаешь, как ты мне  до-
рога?
   Прежде я думал, что, когда люди женятся, - это они просто  хотят  за-
жить своим домом. Проходит какое-то время, и им в пору только  думать  о
том, чтобы кое-как друг с другом поладить; да так оно и бывает у других.
Но не у нас с тобой. Я с каждым днем люблю тебя сильнее. И  вот  сейчас,
например, я люблю тебя сильнее, чем когда говорил с тобой пять минут на-
зад. И сиделку тебе брать незачем. Доктор Гентли будет приходить  каждый
день, а Мери присмотрит и за хозяйством и за  тобой  -  словом,  сделает
все, что сделаешь для нее ты, если она окажется в твоем положении.
   По мере того как проходили недели и грудь у Саксон наливалась,  моло-
дую женщину все больше охватывала гордость материнства. Она была  созда-
нием настолько нормальным и здоровым, что материнство давало ей лишь го-
рячую радость и внутреннее удовлетворение. Правда, и на нее минутами на-
ходила тревога, но так  редко  и  мимолетно,  что  только  обостряла  ее
счастье.
   Одно продолжало ее смущать: все осложнявшееся  положение  рабочих,  в
котором, кажется, никто не мог разобраться, и меньше всего она сама...
   - Вот все уверяют, что благодаря машинам товаров производится гораздо
больше, чем в прежние времена, - говорила она брату. - Тогда  почему  же
теперь, когда машин так много, мы нисколько не богаче прежнего?
   - Ты ставишь вопрос совершенно правильно, - отвечал  он.  -  Этак  ты
скоро к социализму придешь!
   Но Саксон смотрела на вещи практически:
   - Том, ты давно социалист?
   - Лет восемь.
   - А много это тебе дало?
   - Даст... со временем.
   - Ты, пожалуй, раньше умрешь.
   Том вздохнул:
   - Боюсь, что ты права. Все развивается так медленно.
   Он снова вздохнул. Она с грустью отметила терпеливое и усталое  выра-
жение его лица, сутулые плечи, натруженные руки, - все это как бы  подт-
верждало бессилие его социальных воззрений.
 
 
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
 
   Началось с пустяков, как часто начинается непредвиденное  и  роковое.
Дети всех возрастов играли на Пайн-стрит, а Саксон  сидела  у  открытого
окна и, глядя на них, грезила о своем ребенке, который должен был  скоро
родиться на свет. Мягко светило солнце; и у свежего ветерка,  дувшего  с
моря, был легкий привкус соли. Вдруг кто-то из детей  указал  в  сторону
Седьмой улицы. Все бросили игру и стали смотреть, показывая  пальцами  в
том же направлении. Затем они разбились на кучки: более взрослые мальчи-
ки, от десяти до двенадцати лет, образовали  особую  группу,  а  девочки
постарше испуганно привлекали к себе самых маленьких или брали их на ру-
ки.
   Саксон не могла видеть того, что так встревожило ребят, но,  заметив,
с какой поспешностью старшие мальчики бросились к канаве и, набрав  кам-
ней попрятались в проходах между домами, догадалась о причине их  волне-
ния. Мальчики поменьше подражали им. Девочки потащили  малышей  в  дома,
они скрипели калитками и шумно взбегали на крылечки убогих хибарок. Две-
ри захлопали, улица опустела, хотя там и сям из-за  приоткрытых  ставней
выглянули встревоженные женские лица. Саксон услышала шипение и пыхтение
поезда городской железной дороги, отходившего с Центральной улицы. Затем
со стороны Седьмой раздался хриплый рев множества  мужских  голосов.  Ей
все еще ничего не было видно, но, услыхав эти крики, она невольно вспом-
нила слова Мерседес: "Они грызутся, точно собаки из-за кости. Ведь рабо-
та, из-за которой они дерутся, - это та же кость".
   Рев приближался, и Саксон, высунувшись  в  окно,  увидела  с  десяток
штрейкбрехеров в сопровождении и под охраной десятка полицейских и сыщи-
ков. Они шли сомкнутым строем вдоль улицы, как раз по той  стороне,  где
стоял ее дом, а за ними, крича и ежеминутно нагибаясь за камнями, бежала
беспорядочная толпа, состоявшая примерно  из  сотни  бастующих  рабочих.
Саксон почувствовала дрожь, но, зная, что волнение ей  вредно,  постара-
лась овладеть собой. В этом ей отчасти помогла Мерседес Хиггинс: вытащив
стул, старуха поставила его на высокое крыльцо и преспокойно уселась.
   В руках у полисменов были дубинки.  Сыщики  казались  невооруженными.
Забастовщики, все время  следуя  сзади,  видимо,  пока  довольствовались
бранью и угрозами. Ускорили события дети. Из прохода между домом  Олсена
и домом Айшэма вдруг полетели камни. Большинство не долетело, но  одному
из штрейкбрехеров угодило в голову, - его о