ловой.
   - Так ты не рассердишься?
   - На тебя-то? А ты меня видел сердитой? Ну, будь  умницей,  расскажи,
отчего у тебя в кровь разбиты суставы? Сегодня  ссадины  совсем  свежие.
Сразу видно.
   - Ну, ладно. Я расскажу тебе... - Он смолк и, что-то вспомнив,  расс-
меялся с мальчишеским задором. - Вот как было дело. Нет, ты в самом деле
не рассердишься? Мы это делаем, чтобы отстоять свои интересы. Прямо  ки-
нематограф, только с разговорами! Идет этакий здоровенный  дылда,  сразу
видно, что деревенщина, - руки  как  окорока,  ноги  как  колоды,  вдвое
больше меня ростом и совсем молодой. Рожа самая невинная, насчет  стачек
ему и невдомек. Ну, невинный, как... не знаю что. Идет через  заставу  и
наскочил на наши сторожевые пикеты. Не настоящий, понимаешь,  штрейкбре-
хер, а просто так - деревенский парень, прочел объявление компании и по-
тащился в город за длинным долларом.
   А тут идем мы: я и Бэд Стродзерс. Мы всегда ходим по двое, а иногда и
целыми кучками. Я окликаю парня. "Эй, послушай! - говорю я. - Ищешь  ра-
боты?" - "Ага", - отвечает. - "Править умеешь?" - "Умею". - "Четверкой?"
- "Давай их сюда!" - "Без шуток, - говорю я, - ты на  самом  деле  ищешь
работы?" - "Затем и в город приехал". - "Нам как  раз  такого  и  нужно;
пойдем с нами, мы тебя живо пристроим".
   Видишь ли, Саксон, разделаться с ним тут же было неудобно:  кварталом
выше от нас стоял полисмен - знаешь, тот рыжий. Том Скэнлон, - и  следил
за нами во все глаза, хоть и не узнавал. Поэтому мы с Бэдом и увели это-
го молодца, который хотел отнять у нас работу. Свернули  в  переулок,  -
знаешь, за лавкой Кэмпуэлла, - никого нет. Тут Бэд остановился, и мы то-
же.
   "Я не думаю, чтобы он хотел получить место  возчика",  -  начал  Бэд,
будто сомневаясь. А парень на это живо отвечает: "Нет, конечно хочу".  -
"Будто уж так в самом деле хочешь?" - говорю. Да, да, несомненно  хочет,
готов побожиться. Ничто его не может удержать. Ведь он за этим приехал в
город, и чем скорее мы отведем его на место, тем лучше.
   "В таком случае, друг мой, - заявляю я ему, - мой долг сказать  тебе,
что ты сильно ошибся". - "Как так?" - спрашивает. А я ему вдруг: "Ну че-
го ты стоишь, я тебя не держу". И представь, Саксон, этот дуралей,  под-
винулся. "Не понимаю", - говорит. "А вот мы тебе сейчас все разъясним".
   И тогда я ему показал: раз! раз! справа! слева! Хлоп! еще! еще! Прямо
фейерверк! Четвертое июля! Второе пришествие! У него из глаз искры посы-
пались, небо показалось с овчинку, ну прямо в ад попал! Все это, если ты
изучил бокс, дело нескольких секунд. Только, конечно, рукам без перчаток
больно. Но если бы ты видела парня до этой встречи и после, ты бы  поду-
мала, что он актер-трансформатор, так я перекроил ему рожу. Ты бы лопну-
ла со смеху!
   Билл разразился новым взрывом  хохота.  Саксон  заставила  себя  тоже
рассмеяться, но ее охватил ужас. Да, Мерседес была права. Дуралеи  рабо-
чие ссорились и грызлись из-за работы. Умные хозяева разъезжали в  авто-
мобилях; они не ссорились и не грызлись,  -  они  натравливали  дураков,
чтобы те дрались и грызлись вместо них - таких людей, как Берт  и  Фрэнк
Дэвис, Честер Джонсон, и Отто Фрэнк, Трясучье Пузо, и  сыщиков,  и  всех
штрейкбрехеров. И этих дураков колотили и убивали, арестовывали и  веша-
ли. О, умные знали, что они делают! Они оставались целы и невредимы. Они
только разъезжали в автомобилях.
   Тем временем Билл продолжал:
   - "Ах вы хулиган", - скулит парень, с трудом поднимаясь на ноги.  "Ну
что, - спрашиваю я, - ты все еще желаешь получить эту работу?" Он только
помотал головой. Тогда я его хорошенько пробрал. "Теперь  тебе,  парень,
одно остается - удирай! Понимаешь? Убирайся отсюда. Твое место в  дерев-
не. А если ты опять покажешь в городе свой нос, мы за тебя возьмемся как
следует. Сейчас мы только с тобой поиграли. Но попадись ты нам еще  раз,
мы тебя так разукрасим, что родная мать не узнает".
   И посмотрела бы ты, как он улепетывал! Откуда только  прыть  взялась!
Наверно, и теперь еще бежит! А когда он  вернется  в  какой-нибудь  свой
Милпитас или другую сонную дыру и расскажет, как его  отделали  парни  в
Окленде, так вряд ли найдется какой-нибудь охотник  занять  наши  места,
предложи ему хоть десять долларов в час.
   - А все-таки это ужасно! - сказала Саксон и снова насильственно  зас-
меялась.
   - Но это ничего, - продолжал Билл, все более увлекаясь. - Сегодня ут-
ром наши парнишки поймали еще одного. Уж и обработали же они  его!  Мать
честная! Через две минуты они его привели в такой вид, что  в  госпитале
ужаснулись. Вечерние газеты поместили об этом отчет: нос сломан, на  го-
лове три глубокие раны, все передние зубы выбиты, два  ребра  и  ключица
сломаны. Словом, получил все, что ему причиталось. Но и это еще пустяки.
А знаешь, как возчики из Фриско расправлялись со штрейкбрехерами во вре-
мя большой забастовки перед землетрясением? Они хватали их и каждому ло-
мом перебивали обе руки, чтобы он не мог править. Больницы были полны. И
в этой забастовке возчики победили.
   - Но разве непременно нужны такие жестокости, Билли? Я  понимаю:  они
штрейкбрехеры, они отнимают хлеб у детей забастовщиков, чтобы отдать его
своим детям, - и все это очень дурно... Но... неужели  с  ними  все-таки
надо расправляться так... ужасно?
   - Непременно, - отвечал Билл убежденно. - Мы должны пользоваться каж-
дым случаем, чтобы нагнать на них страх божий, лишь бы была уверенность,
что при этом не попадешься.
   - А если попадешься?
   - Ну, тогда союз наймет тебе защитников,  хотя,  по  правде  сказать,
пользы от этого никакой, потому что судьи не больно нас любят, а  газеты
подзуживают их выносить все более суровые приговоры. И все-таки и в  эту
забастовку, как бы она там ни кончилась, немало подлецов проклянут  себя
за то, что стали штрейкбрехерами.
   Саксон в течение получаса старалась осторожно выпытать у мужа, как он
относится к тем насилиям, которые себе позволяют и  он  и  его  товарищи
возчики. Но Билл был глубоко и непоколебимо уверен в своей и их правоте!
Ему никогда и в ум не приходило, что он, быть может, не совсем прав. Та-
ковы были условия игры. И, став ее участником, он не мог добиваться  вы-
игрыша иными путями, чем все остальные. Правда, ни динамита, ни убийства
из-за угла он не одобрял. Впрочем, не одобряли этих  способов  борьбы  и
союзы. Однако и здесь его мотивировка была весьма проста. Не нужно пото-
му, что не достигает цели; подобные способы восстанавливают общественное
мнение и способствуют провалу стачки; зато хорошенько поколотить  такого
парня  и  нагнать  на  него  "страх  божий",  как  выражался  Билл,  это
единственно правильный и необходимый образ действия.
   - Однако нашим отцам никогда не приходилось так поступать, -  сказала
Саксон. - В те времена не было ни забастовщиков, ни штрейкбрехеров.
   - Ну, еще бы, - согласился Билл. - Доброе старое время! Эх,  жить  бы
нам тогда! - Он глубоко и горестно вздохнул. - Да ведь прошлого не воро-
тишь.
   - А ты бы хотел жить в деревне? - спросила Саксон.
   - Конечно!
   - Теперь очень многие живут в деревне.
   - А я замечаю, что очень многие лезут в город на наши места, -  отве-
чал он.
 
 
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
 
   Билл нанялся к подрядчикам, строившим большой мост в Найлсе, и в жиз-
ни молодой пары настал некоторый просвет. Прежде чем взять это место, он
предварительно убедился, что все рабочие - члены союза. Но через два дня
бетонщики побросали свои инструменты. Подрядчики, видимо ожидавшие  это-
го, тотчас же взяли на их место итальянцев, не членов союза. Тогда  ушли
и плотники, каркасники, возчики. Биллу, у которого  не  было  ни  гроша,
пришлось идти пешком. И он только к вечеру добрался домой.
   - Не мог же я стать штрейкбрехером, - закончил он свой рассказ.
   - Нет, конечно не мог, - согласилась Саксон.
   Но в душе она недоумевала: почему, если человек хочет работать и  ра-
бота есть, он должен ее бросать, как только ему прикажет союз? И для че-
го существуют союзы? А если уже без союзов нельзя, то почему не все  ра-
бочие в них входят? Тогда не было бы штрейкбрехеров и Билл мог бы  рабо-
тать каждый день. Раздумывала она также и о том, где ей взять мешок  му-
ки, - они уже давно отказались  от  роскоши  покупать  печеный  хлеб.  И
столько хозяек по соседству поступали так же, что  валлиец-булочник  вы-
нужден был прикрыть лавочку и уехать, прихватив с собой жену и двух  ма-
леньких дочек. Куда Саксон ни обращала взгляд, она всюду видела разруши-
тельные следы промышленного конфликта.
   Как-то раз, после полудня, к ним зашел незнакомый человек, а  вечером
Билл принес очень странную новость: ему, как он рассказал Саксон,  пред-
ложили работу; стоило дать согласие, и он мог вернуться к прежнему хозя-
ину старшим по конюшне, на сто долларов в месяц.
   Возможность получить такую сумму подействовала на Саксон  почти  оше-
ломляюще. Они сидели за ужином, состоявшим из вареной картошки, разогре-
тых бобов и маленькой сырой луковицы. У них не было ни хлеба,  ни  кофе,
ни масла. Луковицу Билл вытащил из кармана, - он нашел ее  на  улице.  А
тут вдруг - сто долларов в месяц! Она облизнула сухие губы, но  постара-
лась быть спокойной.
   - Почему они тебе это предложили? - спросила она.
   - Очень просто. Причин немало. Во-первых, парень, которому хозяин до-
верил проезжать Принца и Короля, оказался ослом: Король захромал. А  по-
том они,  вероятно,  догадываются,  что  я  вывел  из  строя  немало  их
штрейкбрехеров. У них служил старшим по конюшне некий Маклин (я был  еще
совсем мальчишкой, когда он к ним поступил). А теперь он болен, и им ну-
жен кто-нибудь на его место. Кроме того, я долго работал у них, а  глав-
ное - я именно тот человек, какой там необходим. Они знают, что я в этом
деле собаку съел. Единственное, на что я способен, кроме мордобоя.
   - Подумай только, - сказала Саксон, и сердце у нее  забилось.  -  Сто
долларов в месяц! Сто долларов!
   - И предать товарищей... - подсказал он.
   Это был не вопрос, но и не утверждение. Саксон предоставлялось понять
его ответ как угодно. Они взглянули друг на друга. Она ждала,  чтобы  он
заговорил. Он же продолжал молча смотреть на нее. И вдруг она почувство-
вала, что наступила одна из самых критических минут в ее жизни, и собра-
ла все свои силы, чтобы встретить ее с возможным самообладанием. Она по-
нимала, что Билл не протянет ей руку помощи; как бы он  ни  относился  к
этому делу, он сидел перед ней с равнодушным видом. Он скрыл от нее свои
мысли. Его глаза не говорили ничего. Он просто смотрел и ждал.
   - Нет, ты... ты не можешь вернуться туда. Билли, -  проговорила  она,
наконец. - Ты не можешь предать товарищей.
   Он порывисто протянул ей руку, его лицо мгновенно озарилось радостью.
   - Давай! - воскликнул он, схватив руку Саксон и стискивая  ее.  -  Ты
самая лучшая, самая преданная жена на свете! Будь у всех  рабочих  такие
жены, мы победили бы в любой забастовке.
   - Как бы ты поступил, если бы не был женат. Билли?
   - Послал бы это место к черту, конечно!
   - Но это ничего не меняет. Я должна всегда и во всем  тебя  поддержи-
вать. Иначе какая же я жена?
   Она вспомнила приходившего в тот день незнакомца; минута была благоп-
риятная.
   - Билли, - начала она, - сегодня заходил один человек. Ему нужна ком-
ната. Я сказала, что поговорю с тобой. Он согласен платить за нашу  ком-
нату за кухней шесть долларов в месяц. Мы могли бы отдать  половину  ме-
сячного взноса за мебель и купили бы мешок муки, а то у нас  совсем  нет
муки.
   Но в Билли снова заговорила его мужская  гордость.  Ухон  с  тревогой
следила за выражением его лица.
   - Наверно, какой-нибудь штрейкбрехер?
   - Нет, он служит  кочегаром  на  товарном  поезде,  который  ходит  в
Сан-Хосе, его зовут Джеймс Гармон. Он только что переведен сюда из  Тра-
ки. Говорит, что днем почти всегда отсыпается и потому ищет  тихий  дом,
без детей.
   Билл долго колебался, а она настаивала. Наконец, ей  удалось  убедить
его, что с жильцом у нее не будет больших хлопот, и получить согласие на
сдачу комнаты; однако он все еще продолжал возражать и, наконец, заявил:
   - Только ты ни одному мужчине на свете не должна  прибирать  постель.
Это не годится, Саксон. Я обязан оберегать тебя от этого.
   - А тогда, мой милый, - живо возразила она, - надо было принять пред-
ложение насчет работы. Но ведь ты не можешь. Это тоже было бы  нехорошо.
Раз ты считаешь меня своей помощницей, не мешай мне помогать тебе, чем я
могу.
   Однако Джеймс Гармон доставил Саксон меньше хлопот, чем она  ожидала.
Для кочегара он был необычайно чистоплотен и всегда, прежде чем идти до-
мой после работы, тщательно мылся. Он брал ключ от кухни, уходил и  при-
ходил с черного хода. Он едва успевал сказать  Саксон  "здравствуйте"  и
"спокойной ночи", - днем спал, ночью работал.  И  прошла  целая  неделя,
прежде чем Билл впервые его увидел.
   Сам Билл стал теперь являться домой все позднее и часто  исчезал  ку-
да-то даже после ужина. Куда - он не говорил. А Саксон не спрашивала. Да
и не много нужно было проницательности, чтобы угадать. В  таких  случаях
от него пахло виски. Его неторопливые, степенные движения  делались  еще
неторопливее - виски не действовало ему на ноги; он шагал твердо и  уве-
ренно, как совершенно трезвый человек; его мышцы не становились вялыми и
слабыми. Виски ударяло ему только в голову, веки  тяжелели,  взгляд  еще
больше затуманивался. Он не делался ни легкомысленнее, ни оживленнее, ни
раздражительнее. Наоборот, вино придавало его мыслям и суждениям  особую
вескость и почти торжественное глубокомыслие. Говорил он мало,  но  если
уж изрекал что-нибудь, то с непреложностью оракула. Он  не  допускал  ни
споров, ни возражений, и всякая его мысль, казалось, внушена  ему  самим
господом богом, - можно было подумать, что она плод глубочайших  размыш-
лений и вынашивалась им с такой же обстоятельностью, с какой  выражалась
вслух.
   Саксон впервые сталкивалась с этой чертой его характера, и она ей  не
нравилась; иногда ей чудилось, что в их доме поселился совершенно  чужой
человек, и она невольно стала отдаляться от мужа. Мысль о том,  что  это
не его настоящее "я", служила плохим утешением: с  тем  большей  грустью
вспоминала она его былую деликатность, внимательность  и  душевную  тон-
кость. Раньше он всячески старался избегать какого бы то ни было  повода
для ссор и драк. Теперь, наоборот, прямо-таки  искал  случая  подраться,
словно находил в этом удовольствие. Изменилось и его лицо, - оно уже  не
было приветливым и по-мальчишески красивым. И улыбался он  редко.  Черты
его стали чертами мужчины. Рот, глаза, все лицо казалось огрубевшим, как
и его мысли.
   С Саксон он не был резок, но и ласковым бывал редко. Стена  отчужден-
ности между ними вырастала с каждым часом. Он относился теперь к жене  с
каким-то безучастием, словно она перестала для него  существовать;  хотя
она делила с ним все тяготы забастовки, в его мыслях она занимала  очень
мало места. Когда он бывал с ней мягок, в этом чувствовалось что-то  ав-
томатическое, и всякий раз, как он называл ее нежными именами и  ласкал,
ей казалось, что это делается по привычке. Непосредственность и  теплота
исчезли. В минуты протрезвления в нем еще вспыхивали проблески  прежнего
Билла, но эти проблески мелькали все реже. Он становился все более  оза-
боченным и угрюмым. Нужда и тяготы разраставшейся  экономической  борьбы
сделали из него другого человека. Особенно это было заметно ночью, когда
Билл под влиянием мучительных сновидений стонал и сжимал кулаки, скреже-
тал зубами: мышцы его тела напрягались, лицо  искажалось  бешенством,  с
губ срывались брань и проклятия. Саксон, лежа рядом с ним,  просто  боя-
лась этого чуждого ей человека и невольно вспоминала то, что Мери  расс-
казывала о Берте: он тоже сжимал во сне кулаки и скрежетал зубами, пере-
живая ночью те схватки, в которых участвовал днем.
   Однако Саксон прекрасно понимала, что не по своей воле Билл становит-
ся другим, неприятным ей человеком.  Не  будь  этой  беспощадной  борьбы
из-за куска хлеба, он остался бы прежним Биллом, тем самым, которого она
так беспредельно любила. Дремлющие в нем черты его характера так бы и не
получили развития. А теперь что-то новое пробуждалось в нем, словно жес-
токие, безобразные и преступные картины действительности породили в  его
душе свое отражение. И Саксон не без оснований боялась, что, если стачка
еще продлится, этот другой, страшный Билл разовьется и окрепнет.  Тогда,
- она ясно это видела, - наступит конец их любви. Такого Билла  она  лю-
бить не могла; такой Билл не мог по самой сущности своей ни  любить,  ни
вызывать любовь. Она теперь содрогалась при мысли  о  возможности  иметь
детей. Это было бы слишком страшно. В минуты этих печальных  размышлений
из ее души вырывался неизбежный, жалобный и вечный человеческий  вопрос:
отчего? отчего? отчего?
   У Билла тоже были свои вопросы, остававшиеся без ответа.
   - Отчего строительные рабочие до сих пор не  выступают?  -  спрашивал
он, негодуя на тот туман, который застилал перед ним жизнь  людей  и  их
поступки. - О'Брайен - противник стачек, а совет союза  пляшет  под  его
дудку. Но почему они его не прогонят и не решат  вопрос  самостоятельно?
Мы бы тогда получили поддержку по всей линии.  Но  нет,  О'Брайен  сидит
крепко, а сам по горло увяз в грязной политике и интригах, продажная ду-
ша! Черт бы побрал эту Федерацию труда!  Если  бы  все  железнодорожники
объединились, разве рабочие мастерских не победили бы? А теперь их стер-
ли в порошок!.. Господи! Я уже забыл вкус приличного табака  и  хорошего
кофе, забыл, что такое сытный обед! Вчера я  взвесился:  оказывается,  я
потерял за время стачки пятнадцать фунтов. Если так будет  продолжаться,
я сделаюсь боксером в среднем весе. Разве я для этого столько лет платил
взносы в союз? Я не могу заработать на обед, а моя жена  стелет  постели
чужим мужчинам. Просто зло берет! Вот рассержусь когда-нибудь  и  выкину
вон этого - жильца.
   - Но ведь он же ни в чем не виноват, Билл, - как-то раз запротестова-
ла Саксон.
   - А я разве говорю, что виноват? - грубо огрызнулся Билл.  -  Неужели
уж нельзя и поворчать, если хочется? Он меня раздражает. Какой  толк  от
рабочих организаций, когда все действуют врозь? Я бы,  кажется,  на  все
это плюнул и перешел на сторону предпринимателя. Да только не хочу, черт
бы их побрал! Если они воображают, что нас можно  поставить  на  колени,
пусть попробуют! Мне надоело все на свете. Все бессмысленно. К чему под-
держивать союз, раз он даже не может выиграть  забастовки?  Какой  смысл
проламывать головы штрейкбрехерам, если они лезут отовсюду, точно клопы?
Куда ни повернешься, везде какой-то сумасшедший дом; да и я сам,  кажет-
ся, тоже рехнулся.
   Вспышка Билла была настолько необычной, что Саксон другой такой и  не
помнила. Обычно он сердито и упрямо молчал, а виски делало его еще само-
увереннее и мрачнее.
   Однажды Билл вернулся домой лишь после  полуночи.  Саксон  тем  более
тревожилась, что в этот день, как стало известно, произошли кровопролит-
ные столкновения рабочих с полицией. Вид Билла только подтвердил это из-
вестие: рукава пиджака почти оторваны, галстук исчез, отложной  воротни-
чок расстегнут, на рубашке не осталось ни одной пуговицы. Когда он  снял
шляпу, она ужаснулась огромной, чуть не с яблоко,  шишке,  вскочившей  у
него на голове.
   - Знаешь, кто это сделал? Этот идиот Германманн дубинкой!  Ну,  уж  я
ему отплачу! Света не взвидит! А потом разделаюсь еще с  одним  молодчи-
ком, когда вся эта история кончится. Его зовут Бланшар, Рой Бланшар.
   - Не из фирмы Бланшар, Перкинс и Компания? - спросила Саксон, обмывая
мужу голову и, как всегда, стараясь его успокоить.
   - Ну да, сын старика. Всю жизнь свою он только и делал, что  проматы-
вал денежки папаши, а теперь, видишь, пошел в  штрейкбрехеры.  Пофорс