ждать! Я хочу быть счастливой сейчас!
   - Именно это я и имел в виду, дорогая моя. В том-то и беда всех  про-
игравших: они не могут ждать! Им сейчас же подавай и  место  за  игорным
столом и кучу фишек. А этого они сейчас не получат. Так же обстоит  дело
и с вами, - вам подавай долину на луне. Так же обстоит дело и с Биллом -
ему сейчас вот не терпится выиграть у меня десять центов в педро, и  он,
наверно, втихомолку проклинает наше с вами переливание из пустого в  по-
рожнее.
   - Здорово! А из вас вышел бы хороший оратор на  митингах,  -  заметил
Билл.
   - Я и стал бы оратором на митингах, если бы мне не надо было  тратить
грязные деньги, добытые моим отцом. Меня это не касается. И пусть побеж-
денные гибнут. Будь они наверху, они оказались бы ничуть не  лучше.  Все
они друг друга стоят - слепые совы, голодные свиньи, хищные коршуны...
   Но тут вмешалась миссис Холл:
   - Довольно, Марк, а то опять захандришь.
   Он отбросил назад волосы и невесело засмеялся.
   - Нет, хандрить я не буду. Лучше я выиграю у Билла  десять  центов  в
педро. Он и опомниться не успеет, как я его обставлю.
   Саксон и Билл словно расцвели в живительной, сердечной атмосфере Кар-
мела. Они выросли в собственных глазах. Саксон чувствовала, что  она  не
просто бывшая гладильщица и жена возчика, ее  уже  не  сковывали  тесные
рамки рабочего быта на Пайн-стрит. Жизнь обоих была теперь  богата  впе-
чатлениями. Им стало легче и физически, и духовно,  и  материально;  это
отражалось и на их лицах и на их манере держаться. Саксон говорила себе,
что Билл никогда не - был так красив, здоров и крепок. А он клялся,  что
у него гарем и что она - его вторая жена, вдвое красивее, чем была  пер-
вая. Саксон застенчиво призналась ему, что миссис Холл и другие  женщины
любовались ее сложением, когда они все вместе купались  в  реке  Кармел.
Они окружили ее, сравнивали с Венерой, заставляли садиться на корточки и
принимать позы других античных статуй.
   Относительно Венеры Билл все понял, - он видел мраморную статую боги-
ни с отбитыми руками в комнате Холла, и поэт говорил ему, что мир покло-
нялся ей, как изображению совершенной женской красоты.
   - Я всегда говорил, что Анетте Келлерман до  тебя  далеко,  -  сказал
Билл; и при этом у него был такой гордый  вид,  что  Саксон  покраснела,
затрепетала и спрятала вспыхнувшее лицо у него на груди.
   Мужчины из их компании откровенно восхищались ею. Но она  не  сделала
обычных в таких случаях ошибок, и это не вскружило ей голову. Да  и  по-
нятно: ведь она с каждым днем все сильнее любила мужа. Она не переоцени-
вала его. Она знала, каков он, и любила таким, как он есть. Он  неотесан
и малоразвит, не то что эти мужчины; он говорит неправильно  и  вряд  ли
когда-нибудь будет говорить правильнее. И все-таки она не  променяла  бы
его ни на кого, даже на честного и великодушного Марка  Холла,  которого
любила такой же любовью, как и его жену.
   В Билле она видела то здоровье, цельность и прямоту характера, ту не-
посредственность, которые были ей дороже всякой  книжной  премудрости  и
чековых книжек. Именно  благодаря  своему  здоровью,  прямоте  и  непос-
редственности он вышел победителем, когда они в тот вечер спорили с Хол-
лом, на которого опять нашла безысходная хандра. Билл взял верх не  бла-
годаря своей учености, а потому, что остался верен себе  и  высказал  ту
правду, которая в нем жила. И лучше всего было то, что он даже не подоз-
ревал о своей победе и принял аплодисменты за добродушную насмешку... Но
Саксон поняла, хотя едва ли могла бы объяснить, почему он победил. И она
никогда не забудет, как жена "Шелли" шепнула ей потом, и глаза ее сияли:
"О Саксон, какая вы счастливица!"
   Если бы Саксон вынуждена была определить, чем для нее так дорог Билл,
она сказала бы просто: он настоящий мужчина. И таким он всегда был в  ее
глазах. Она всегда видела его в ореоле мужской силы и доблести и  време-
нами готова была расплакаться от счастья, вспоминая манеру  Билла  заяв-
лять какому-нибудь взбешенному парню: "Что ты стоишь?  Иди,  я  тебя  не
держу!" В этом был весь Билл. Ее великолепный Билл! И он любит  ее.  Она
знала это. Она знала это по биению его сердца,  которое  только  женщина
умеет расслышать. Правда, он любил ее не так страстно,  как  раньше,  но
его любовь стала более глубокой, более зрелой. Это прочная  любовь,  она
выдержит любые испытания, если только они не вернутся в город,  где  все
прекрасные черты человека гибнут, а таящийся в нем дикий зверь оскалива-
ет клыки.
   Ранней весной Марк Холл и его жена уехали в Нью-Йорк, двое слуг япон-
цев были отпущены, и дом остался на попечении Саксон и Билла.  Джим  Хэ-
зард тоже уехал в Париж, он ездил туда ежегодно; и хотя Биллу  очень  не
хватало его, но он и один продолжал подолгу плавать в высокой волне. Две
верховые лошади Холла были оставлены на его попечение,  и  Саксон  сшила
себе  элегантный  костюм  для  верховой  езды  из  золотисто-коричневого
вельвета, который так шел к ее волосам. Билл перестал брать поденную ра-
боту. Как сверхштатный кучер он зарабатывал больше, чем они проживали, и
в свободное время предпочитал учить Саксон верховой езде и скакать с нею
целыми днями по окрестностям Кармела. Больше  всего  они  любили  ездить
вдоль побережья в Монтери, где он учил Саксон плавать в большом бассейне
Дель-Монте. А вечером они возвращались через холмы. Она  тоже  ходила  с
ним ранним утром на охоту, и жизнь казалась им непрерывным праздником.
   - Знаешь что, - обратился он однажды к Саксон, когда  они,  остановив
лошадей, любовались сверху долиной Кармел. - Я ни за что больше не  сог-
лашусь постоянно работать за плату на других людей.
   - Да, работа это еще не все, - согласилась она.
   - Конечно. Представь себе, Саксон, что я бы работал в Окленде миллион
лет, получал бы по миллиону долларов в день, но вынужден был  бы  безвы-
ездно торчать там и жить так, как мы с тобой жили раньше, - три четверти
дня работай, а для развлечения ходи в кинематограф! Кинематограф!  Поду-
маешь! Да наша жизнь сейчас все равно что кинематограф! Я  предпочел  бы
прожить один год, как мы живем здесь, в Кармеле, а  затем  умереть,  чем
жить тысячу миллионов лет, как на Пайн-стрит.
   Саксон написала Холлам, что с наступлением лета они с Биллом  собира-
ются в путь - искать лунную долину. К счастью, это  не  нарушало  планов
Холла, потому что Бидо. Железный Человек с глазами  василиска,  перестал
мечтать о сане священника и решил сделаться актером. Он вернулся из  ка-
толического колледжа в Кармел и взялся присматривать за домом Холла.
   Саксон была очень растрогана тем, что колония никак не хотела  отпус-
кать их. Владелец кармелских конюшен предлагал Биллу девяносто  долларов
в месяц, лишь бы тот остался у него. Такое же предложение  было  сделано
Биллу в соседнем приморском городке.
   - Как, снова в путь? - окликнул их неистовый ирландский драматург  на
станции Монтери. Он возвращался из Нью-Йорка.
   - А как же! Искать лунную долину! - весело отозвалась Саксон.
   Он посмотрел на их дорожные тюки.
   - Черт побери! - воскликнул он. - Я тоже хочу! Черт! Возьмите и  меня
с собой. - Затем лицо его омрачилось. -  А  я-то  подписал  контракт,  -
простонал он. - Целых три акта!.. Вы счастливцы... Да еще  в  это  время
года...
 
 
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
 
   - Прошлой зимой мы притащились в Монтери, как бродяги, а теперь  уез-
жаем отсюда с шиком, - заметил Билл, когда поезд тронулся и они  откину-
лись на спинки сидений.
   Они решили не возвращаться тем же путем и сели  в  поезд,  идущий  на
Сан-Франциско. Марк Холл предупреждал их, что климат юга действует расс-
лабляюще, и они двинулись к северу, в более умеренную полосу,  где  ночи
были прохладны. Они решили переправиться через бухту Сан-Франциско в Со-
салито и посмотреть побережье. Там, уверял Холл, и есть настоящая родина
секвой. Однако когда Билл, взяв сигарету, зашел в курящий вагон, то ока-
зался рядом с пассажиром, которому было суждено изменить их  маршрут.  У
этого человека было энергичное лицо и темные глаза, -  вероятнее  всего,
еврей. Билл вспомнив наставления Саксон, дождался  подходящей  минуты  и
завел разговор. Очень скоро выяснилось, что Ганстон - так  звали  незна-
комца - комиссионер, и беседа с ним  оказалась  настолько  поучительной,
что и Саксон следовало принять в ней участие. Как  только  Билл  увидел,
что Ганстон докурил сигару, он пригласил его перейти в их  вагон,  чтобы
познакомить с женой. До жизни в Кармеле Билл едва ли решился бы на  это,
но там он привык держаться с людьми более свободно.
   - Он рассказывал мне о картофельных королях, и я решил,  что  и  тебе
следует послушать, - обратился Билл к жене, представляя ей  Ганстона.  -
Валяйте дальше, мистер Ганстон, расскажите ей про  того  китайца-игрока,
который нажил в прошлом году девятнадцать тысяч на сельдерее и спарже.
   - Я объяснял вашему мужу, как китайцы ведут хозяйство на Сан-Хоакине.
Вам бы следовало побывать там и поглядеть. Теперь  самое  время,  -  для
москитов еще рано. Вы можете сойти в Блэк-Даймонде или Антиохе  и  поез-
дить на катере или моторке  -  посмотреть,  как  обрабатывают  землю  на
больших островах. Проезд там всюду недорог, и вы найдете  поместительные
моторные лодки - это скорее целые пароходы.
   - Расскажите ей о Чжоу Лан, - сказал Билл.
   Комиссионер прислонился к стенке.
   - Несколько лет тому назад Чжоу Лан был совершенно опустившимся игро-
ком. У него не осталось ни гроша, да и здоровье сильно сдало. Он  прора-
ботал двадцать лет на золотых  приисках,  промывая  отвалы,  оставленные
прежними старателями. И  сколько  бы  он  ни  добыл,  все  спускалось  в
фан-тан. Кроме того, он задолжал триста долларов  "Шести  компаниям",  -
знаете, есть такая китайская фирма. Не забудьте, что это было всего  ка-
ких-нибудь семь лет назад, - здоровье никуда, триста  долларов  долгу  и
никакой работы. Чжоу Лан поехал в Стоктон и поступил поденщиком на  тор-
фяные разработки китайской компании, которая  разводила  на  Миддл-ривер
сельдерей и спаржу. Здесь-то он опомнился и задумался: вот он  уже  чет-
верть века живет в Соединенных Штатах, спина у него уже далеко не  такая
крепкая, как прежде, и ни одного пенни не отложено на возвращение в  Ки-
тай. Он видел, как другие китайцы, работавшие в  этой  компании,  копили
деньги и покупали себе паи.
   И он тоже решил откладывать и спустя два года приобрел пай  в  компа-
нии, где было всего тридцать паев. Это произошло около пяти лет тому на-
зад. Он арендовал триста акров торфяной земли у американца, предпочитав-
шего слоняться по Европе. Из прибыли на свой пай за первый год Чжоу  Лан
купил два пая в другой компании, а год спустя - на доходы с трех паев  -
организовал собственную компанию. Один год был неурожайный, и он чуть не
прогорел. Так обстояло дело три года тому назад.  Но  на  следующий  год
урожай был отличный, и он получил четыре тысячи долларов чистого дохода.
Еще через год - пять тысяч. А в прошлом году его доход  составил  девят-
надцать тысяч. Правда, не плохо для старого, опустившегося Чжоу Лана?
   - Господи! - невольно вырвалось у Саксон.
   То жадное любопытство, с каким она  слушала  комиссионера,  заставило
его продолжать:
   - А возьмите Син Цзи, стоктонского картофельного короля. Я его отлич-
но знаю; ни с кем я не вел таких крупных дел и ни на ком так мало не за-
работал, как на нем. Он был простым кули и двадцать лет тому назад конт-
рабандой пробрался в Соединенные Штаты. Начал поденщиком, потом торговал
овощами, разнося их в корзинах, надетых на палку, потом открыл  лавку  в
китайском квартале Сан-Франциско. Но он был парень с головой и скоро пе-
ренял всю науку у китайских фермеров, которые посещали его лавку.  Лавка
не давала ему возможности быстро разбогатеть. Тогда он отправился  вверх
по Сан-Хоакину. Два года он ничего не предпринимал, а  только  ко  всему
присматривался. Потом вдруг принялся за дело и арендовал  тысячу  двести
акров по семи долларов за акр!..
   - Вот это да! - воскликнул Билл, пораженный. - Заплатить восемь тысяч
четыреста долларов за одну аренду, и в первый же год! Я знаю место,  где
можно купить пятьсот акров по три доллара за акр.
   - А картофель там может расти? - спросил Ганстон.
   Билл покачал головой.
   - Там вообще ничего не может расти.
   Все трое рассмеялись, и комиссионер продолжал:
   - Семь долларов - это была только арендная плата за землю. Вы знаете,
сколько стоит вспахать тысячу двести акров?
   Бил с важным видом кивнул головой.
   - В тот год он собрал по сто шестьдесят мешков с  акра,  -  продолжал
Ганстон. - Цена на картофель была пятьдесят центов за мешок. Мой отец  в
то время стоял во главе нашего концерна, и я знаю все из первых рук. Син
Цзи мог продать свой картофель по пятьдесят центов и уже на этом здорово
нажиться. Что же он сделал? Кто-кто, а китайцы всегда отлично знают  ус-
ловия рынка, они любого комиссионера за пояс заткнут. Син Цзи  попридер-
жал свой картофель. Когда почти все распродали имевшиеся у  них  запасы,
цена на картофель начала расти. Син Цзи только смеялся в лицо скупщикам,
когда ему предлагали шестьдесят центов,  семьдесят,  наконец  по  целому
доллару за мешок. И знаете, почем он, наконец, продал свой картофель? По
доллару шестьдесят пять центов! Считайте, что мешок  картофеля  обошелся
ему сорок центов. Сто шестьдесят мешков на тысячу двести... Подождите...
двенадцать раз ноль-ноль, двенадцать раз шестнадцать будет сто девяносто
два... Сто девяносто две тысячи мешков по доллару с четвертью... сто де-
вяносто два на четыре будет сорок восемь плюс сто девяносто  два,  всего
двести сорок... Ну да, двести сорок тысяч  долларов  чистого  дохода  за
один год!
   - Вот так китаец! - огорченно сказал Билл и повернулся  к  Саксон.  -
Нет, нам, белым, нужна какая-нибудь новая страна! Боже мой! Они  же  нас
просто выгнали, выгнали из дому!
   - Конечно, такие прибыли получают не каждый день, -  поспешил  огово-
риться Ганстон. - Дело в том, что в других районах картофель не  уродил-
ся, и его скупали спекулянты. Какими-то таинственными путями Син Цзи обо
всем узнал и участвовал в этих спекуляциях. Таких барышей он  потом  уже
ни разу не получал. Но его дело расширялось. В прошлом году у  него  под
картофелем было четыре тысячи акров, под спаржей - тысяча,  пятьсот  под
сельдереем и пятьсот под бобами. А шестьсот акров он отвел  под  семена.
Даже если одна-две культуры и не дадут большого урожая, на всех он поте-
рять не может.
   - Я видела двенадцать тысяч акров,  засаженные  яблонями,  -  сказала
Саксон. - И мне хотелось бы видеть четыре тысячи акров под картофелем.
   - Что ж, и увидим, - степенно заметил Билл. - Давай поедем на Сан-Хо-
акин. Мы ведь нашей страны совсем не знаем. Не мудрено, что мы чувствуем
себя ее пасынками.
   - Вы найдете там очень много королей, - продолжал Ганстон. - Я Хун-ли
- по прозванию "Длинный Джим", А-пок и А-ван и, наконец, Сима - японский
картофельный король. У него несколько миллионов. Живет роскошно.
   - А почему американцы не могут добиться того же? - спросила Саксон.
   - Видимо, не хотят... Ничто им не мешает, кроме самих себя. Скажу вам
одно: я лично предпочитаю иметь дело с  китайцами.  Китаец  честен,  его
слово - все равно что подпись на векселе, - как он скажет, так и  сдела-
ет. И потом - белый человек не умеет хозяйничать на земле. Самый передо-
вой хозяин-белый довольствуется одним урожаем и обычным севооборотом.  А
китаец далеко опередил его и получает с одного клочка земли одновременно
два урожая. Я сам видел: редис и морковь, две  культуры,  были  посажены
одновременно на одной грядке.
   - Но ведь это же бессмысленно, - заметил Билл. -  Каждая  даст  тогда
пол-урожая - вот и все.
   - Выходит, что нет, - усмехнулся Ганстон. -  Наступает  время,  когда
морковь надо продергивать. Редис - тоже. Но морковь туго растет, а редис
растет быстро, и морковь дает возможность поспевать редису. А когда  ре-
дис готов и убран, это прореживает морковь, которая доходит  позже.  Да,
нам далеко до китайцев!
   - Не понимаю, почему белый не может сделать то же самое, что и  кита-
ец? - запротестовал Билл.
   - Вы совершенно правы, - ответил Ганстон. - Но факт  тот,  что  белый
этого не делает. Китаец работает без  передышки  и  заставляет  работать
землю. У него все организовано, у него есть система. Слышали  вы,  чтобы
белый хозяин вел книги? А китаец ведет. Он ничего не делает наудачу,  он
всегда знает, в точности до одного цента, какова цена  на  те  или  иные
овощи. И знает рынок. Он берется за дело с обоих концов. Как он  ухитря-
ется - это выше моего понимания, но он знает рынок лучше, чем мы, комис-
сионеры.
   - А кроме того, он очень терпелив, но не упрям. Предположим,  он  до-
пустил ошибку - посадил какие-нибудь овощи, а затем узнал, что этот сорт
не будет иметь сбыта, - в таких случаях белый обычно упрямится и не  хо-
чет признать свою ошибку, а китаец - признает.  Он  старается  уменьшить
потери. Земля должна работать и давать деньги. Как только он понял  свою
ошибку, он тут же, без всяких колебаний и сожалений,  берется  за  плуг,
перепахивает поле и сажает что-нибудь другое. У него есть смекалка.  Ки-
тайцу достаточно взглянуть на побег, который чуть высунулся из земли,  и
он уже знает, вырастет этот побег или нет, и предскажет, какой  он  даст
урожай - большой, средний или плохой. Это одно. А во-вторых, он  регули-
рует созреванье овощей, - он ускоряет или задерживает его в  зависимости
от рынка. А когда настает подходящий момент, его урожай  -  пожалуйте  -
уже готов, и он выбрасывает его на рынок.
   Они беседовали с Ганстоном несколько часов; и чем больше он рассказы-
вал о китайцах и об их способах ведения хозяйства, тем сильнее  росло  в
душе Саксон чувство досады. Она не сомневалась в фактах, которые  приво-
дил комиссионер, но эти факты не увлекали  ее.  Они  не  вязались  с  ее
представлением о лунной долине. И лишь после того как  их  разговорчивый
спутник сошел с поезда, Билл выразил словами волновавшие ее смутные мыс-
ли.
   - Ну! Мы ведь с тобой не китайцы! Мы белые. Какому китайцу придет  на
ум носиться на лошади сломя голову ради  своего  удовольствия?  Ты  ког-
да-нибудь видела, чтобы китаец проплывал через полосу прибоя в  Кармеле?
Или занимался боксом, борьбой, бегом, прыжками исключительно из любви  к
спорту? Ты когда-нибудь видела, чтобы китаец, взяв ружье, отмахал  шесть
миль и вернулся домой веселый и довольный с каким-нибудь  тощим  зайцем?
Ведь что китаец делает? Работает  до  потери  сознания.  Ничего  другого
знать не хочет. Да к чертям всякую работу, если жить только ради  этого!
Я достаточно наработался в своей жизни и умею работать не хуже любого из
них. Но какой в этом прок? С тех пор как мы с тобой странствуем, Саксон,
я твердо понял одно: работа - далеко еще не все в жизни! Черт!  Да  если
бы вся жизнь состояла только в работе, так нужно бы поскорее  перерезать
себе глотку, и прощайте. А я хочу, чтобы у меня был и дробовик, и ружье,
и хорошая верховая лошадь, и я не желаю так изматываться, чтобы не иметь
сил любить свою жену. Зачем это нужно - быть  богатым,  зарабатывать  на
картофеле двести сорок тысяч долларов?.. Смотри на Рокфеллера! Он вынуж-
ден сидеть на одном молоке. А мне подавай бифштекс и такой желудок, что-
бы подошву переваривал! И мне нужна ты, и свободное время, и возможность
вместе повеселиться. Зачем жизнь, если в ней нет радости?
   - О Билл! - воскликнула Саксон. - Вот это я все время и  чувствовала,
только слов не находила, чтобы сказать. Именно это меня и мучило.  Я  уж
решила, что мне, видно, чего-то не хватает и я не гожусь для деревни! Ни
разу я не позавидовала этим португальцам в Сан-Леандро, я не хотела быть
на их месте, и не хотела быть на месте далматинцев из Пахарской  долины,
и даже на месте миссис Мортимер. И ты тоже им не завидовал. Нам с  тобой
нужна лунн