Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
ло-
жечку, подстрекала меня и требовала крови. Заметьте - крови, - а у самих
и рыбьей-то нет в жилах! Даю слово, я предпочел бы выйти в бой перед од-
ним зрителем, - хотя бы перед вами, - только пусть это будет кто-нибудь,
кто мне приятен. Тогда бы я гордился. Но драться перед этими слабоумными
болванами, перед этими слизняками, и чтобы они аплодировали мне? Мне?..
Неужели вы осудите меня за то, что я покончил с этим грязным делом? Да я
бы охотнее выступал перед старыми заезженными клячами, которым место
только на свалке, чем перед этой мразью, ведь у нее и в жилах-то не
кровь, а мутная вода с Контра-Косты в пору дождей.
- Я... я не думала, что бокс... такая вещь, - сказала Саксон упавшим
голосом и, невольно выпустив вожаки, опять откинулась на спинку сиденья.
- Не бокс, а публика, которая на него смотрит, - вдруг возразил он
ревниво. - Конечно, бокс может повредить здоровью молодого человека,
постепенно отнять у него силы и прочее. Но меня больше всего возмущают
эти болваны в публике. Даже их восторг и их похвала унизительны. Понима-
ете? Это меня роняет. Представьте себе, что этакий пьяный дохляк, кото-
рый больной кошки боится и не достоин даже пальто подать порядочному че-
ловеку, становится на дыбы, орет и подзуживает меня - меня!.. Ха-ха!
Посмотрите-ка, что он делает! Вот шельма!
Большой бульдог, крадучись перебиравшийся через улицу, прошел слишком
близко от Принца, и Принц вдруг оскалил зубы, опустил голову и натянул
вожжи, стараясь схватить собаку.
- Вот он - настоящий храбрец, наш Принц, - сказал Билл, - и у него
все естественно. Он старается куснуть собаку вовсе не потому, что ка-
кой-то бездельник его на пса натравил, - он поступает так по собственно-
му побуждению. И это правильно. Это хорошо. Потому что естественно. Но
на ринге, перед публикой - нет, бог с ними, Саксон!..
И Саксон, поглядывавшая на него сбоку и наблюдавшая, как он уверенно
правит лошадьми, проезжая в это воскресное утро по улицам, и как осадил
их, когда им попались по пути два мальчика в детской повозке, - Саксон
вдруг почувствовала в нем скрытые глубины и порывы, мощное и плени-
тельное сочетание пылкого темперамента и затаенных страстей с далекой и
суровой, как звезды, печалью; первобытной дикости, смелой, как у волка,
и прекрасной, как у породистой лошади, с гневом карающего ангела и с ка-
кой-то неистощимой вневозрастной юностью, полной огня и жизни. Она была
испугана и потрясена, по-женски рвалась к нему через все эти пропасти,
ибо сердце ее и объятия жаждали его, и она невольно шептала, отзываясь
на это чувство всеми струнами своей души: "Милый... милый!"
- И знаете, Саксон, - продолжал он прерванный разговор, - я иногда
так их ненавидел, что мне хотелось перепрыгнуть через канаты, ворваться
в эту толпу, надавать им по шее. Я бы им показал, что такое бокс! Был
такой вечер, когда мы дрались с Биллом Мэрфи. Ах, если бы вы знали его!
Это мой друг. Самый чудесный и веселый парень, когда-либо выходивший на
ринг! Мы вместе учились в школе, вместе росли. Его победы были моими по-
бедами. Его неудачи - моими неудачами. Оба мы увлекались боксом. Нас вы-
пускали друг против друга, и не раз. Дважды мы кончали вничью; потом раз
победил он, другой раз - я. И вот мы вышли в пятый раз. Вы понимаете - в
пятый раз должны бороться два человека, которые любят друг друга. Он на
три года старше меня. У него есть жена и двое-трое ребят, я их тоже
знаю. И он мой друг. Вы представляете себе?
Я на десять фунтов тяжелее его, но для тяжеловесов это неважно. Я
лучше чувствую время и дистанцию. И лучше веду нападение. Но он сообра-
зительнее и проворнее меня. Я никогда не отличался проворством. И оба мы
одинаково работаем и левой и правой, и у обоих сильный удар. Я знаю его
удары, а он мои, и мы друг друга уважаем. У нас равные шансы: две схват-
ки вничью и по одной победе. У меня - говорю по чести - никакого пред-
чувствия, кто победит, - словом, мы равны!
И вот... начинается бой... Вы не трусиха?
- Нет, нет! - воскликнула она. - Рассказывайте! Я хочу слушать! Вы
такой удивительный!
Он как должное принял эту похвалу, не отводя от Саксон спокойных яс-
ных глаз.
- И вот мы начали. Шесть раундов, семь, восемь; и ни у того, ни у
другого нет перевеса. Отражая его выпады левой рукой, мне удалось дать
ему короткий апперкот правой, но и он двинул меня в челюсть и по уху, да
так сильно, что в голове зашумело и загудело. Словом, все шло великолеп-
но, и казалось, дело кончится опять вничью. Матч ведь, как вы знаете, -
двадцать раундов.
А потом случилось несчастье. Мы только что вошли в клинч, и он наце-
лился левым кулаком мне в лицо. Попади он в подбородок - я бы рухнул. Я
наклонился вперед, но недостаточно быстро, и удар пришелся по скуле. Даю
слово, Саксон, у меня от этого удара посыпались искры из глаз. Но
все-таки это не могло мне повредить, потому что тут кости крепкие. А се-
бя он этим погубил, он сильно зашиб себе большой палец, который разбил
еще мальчиком, когда боксировал на песках Уоттс-Тракта. И вот этим
пальцем он ударил меня по скуле, - а она у меня каменная, - вывихнул его
и повредил опять те же мышцы, они уже не были такими крепкими. Но я не
хотел этого. Это коварная уловка, хотя в состязаниях и допускается, а
состоит она в том, что противник ушибает себе руку о вашу голову. Но не
между друзьями. Я бы не сделал этого по отношению к Биллу Мэрфи ни за
какие деньги. Несчастье случилось только из-за моей медлительности, - да
уж я такой родился.
Вы не знаете, Саксон, что такое ушиб! Это можно понять, только когда
ударишься ушибленным местом. Что оставалось делать Биллу Мэрфи? Он уже
не мог нападать, пользуясь обеими руками. И он знал это. И я знал. И су-
дья. Но больше никто. И он старался делать вид, что его левая в полном
порядке, - но ведь это было не так. Каждое прикосновение причиняло ему
такую боль, точно в его тело вонзали нож. Он не мог нанести левой рукой
ни одного стоящего удара. И все-таки ему было нестерпимо больно. Двигай
не двигай - все равно больно. А тут каждый выпад левой, от которого я и
не думал увертываться, так как знал, что ничего за ним нет, отдавался у
него прямо в сердце и вызвал более мучительные страдания, чем тысячи бо-
лячек или самых увесистых ударов, - и с каждым разом все хуже и хуже.
Теперь представьте себе, что мы деремся с ним для забавы, где-нибудь
во дворе, и он ушиб себе палец. Мы сняли бы перчатки, я мгновенно пере-
вязал бы этот бедный палец и наложил на него холодный компресс, чтобы не
было воспаления. Но нет! Это состязание для публики, которая заплатила
деньги, чтобы видеть кровь, и она хочет ее увидеть! Разве это люди? Это
волки!
Нечего и говорить, что ему уже было не до драки, да и я на него не
наседал. Со мной черт знает что творилось, и я не знал, как мне быть
дальше. А в публике это заметили и кричат: "Кончай! Жульничество! Обман!
Дай ему хорошенько! Держу за тебя, Билл Роберте!" - и тому подобный
вздор.
"Бейся, - шепчет мне в бешенстве судья, - а то я объявлю, что ты
бьешься нечестно, и дисквалифицирую тебя. Слышишь ты, Билл?" Он сказал
мне это и еще ткнул в плечо, чтобы я понял, кого он имеет в виду.
Разве это хорошо? Разве это честно? А знаете, из-за чего мы боролись?
Из-за ста долларов. Подумайте только! И нужно было довести борьбу до
конца и сделать все, чтобы погубить своего друга, потому что публика на
нас ставила! Мило, не правда ли? Ну, это и был мой последний матч, нав-
сегда! Хватит с меня!
"Выходи из игры, - шепнул я Мэрфи во время клинча, - ради бога, выхо-
ди!" А он шепнул мне в ответ: "Не могу, Билл, ты знаешь, что не могу".
Тут судья нас растащил, и публика начала орать и свистать.
"Ну-ка, черт тебя возьми, наддай, Билл Роберте, прикончи его", - го-
ворит мне судья. А я посылаю его к дьяволу, и опять мы с Мэрфи входим в
клинч, и он опять ушибает палец, и я вижу - лицо у него скривилось от
боли. Спорт? Игра? Да разве это спорт? Видишь муку в глазах того, кого
любишь, знаешь, что он любит тебя, и все-таки причиняешь ему боль! Я не
мог этого вынести. Но публика поставила на нас свои деньги! А мы сами не
в счет. Мы продали себя за сто долларов, и теперь хочешь не хочешь, а
доводи дело до конца.
Честное слово, Саксон, мне тогда хотелось нырнуть под канат, избить
этих крикунов, которые требовали крови, и показать им, что такое кровь.
"Ради бога, Билл, - просит он меня во время клинча, - кончай со мной.
Я не могу сдаться сам..."
- И знаете что - я там же, на ринге, во время клинча заплакал. "Не
могу, Билл", - говорю, - и обнял его, как брата. А судья рычит и растал-
кивает нас, публика ревет: "Наддай! Бей его! Кончай! Чего ты смотришь?
Дай ему в зубы, свали его!"
"Ты должен, Билл, не поступай по-свински", - просит Мэрфи и так лас-
ково глядит мне в глаза, а судья опять растаскивает нас.
А волки все воют: "Жулье! Жулье! Обман!" - и не хотят успокоиться.
Ну что же, я выполнил их требование. Мне ничего другого не остава-
лось. Я сделал ложный выпад. Он выбросил левую руку, я быстро отклонился
вправо, подставил плечо и нанес ему удар справа в челюсть. Он знал этот
трюк. Сотни раз он пользовался им сам и защищался от него плечом. Но те-
перь он не защищался. Он открылся для удара. Что ж, это был конец. Мой
друг повалился на бок, проехал лицом по просмоленному холсту и замер,
подогнув голову, будто у него шея сломана. И я - я сделал это ради ста
долларов и ради людей, которые плевка моего не стоят! Потом я схватил
Мэрфи на руки, унес его и помог привести в чувство. Все эти мозгляки бы-
ли довольны: они же заплатили свои денежки и видели кровь, видели нока-
ут! А человек, которого они мизинца не стоят и которого я любил, лежал
на матах без чувств, с разбитым лицом...
Билл замолчал, глядя прямо перед собой, на лошадей. Лицо его было су-
рово и гневно. Затем он вздохнул, посмотрел на Саксон и улыбнулся.
- С тех пор я больше не выступаю. Мэрфи смеется надо мной. Он продол-
жает участвовать в матчах, но так, между прочим. У него хорошая специ-
альность. А время от времени, когда нужны деньги - крышу покрасить, либо
на врача, либо старшему мальчику на велосипед, - Мэрфи выступает в клу-
бах за сотню или полсотни долларов. Я хочу, чтобы вы познакомились, ког-
да это будет удобно. Он, как я вам уже говорил, золото-парень. Но от
всей этой истории мне было в тот вечер очень тяжело.
Снова лицо Билла стало жестким и гневным, и Саксон бессознательно
сделала то, что женщины, стоящие выше ее на социальной лестнице, делают
с притворной непосредственностью: она положила руку на его руку и крепко
ее сжала. Наградой была улыбка его глаз и губ, когда он повернулся к
ней.
- Чудно! - воскликнул он. - Никогда я ни с кем так много не болтал. Я
всегда больше молчу и берегу свои мысли про себя. Но к вам у меня другое
отношение - мне почему-то хочется, чтобы вы меня знали и понимали; вот я
и делюсь с вами своими мыслями. Танцевать-то может всякий.
Они ехали городскими улицами, миновали ратушу, Четырнадцатую улицу с
ее небоскребами и через Бродвей направились к Маунтэн-Вью. Повернув от
кладбища направо, они выехали через Пьемонтские холмы к Блэрпарку и уг-
лубились в прохладную лесную глушь Джэкхейского ущелья. Саксон не скры-
вала своего удовольствия и восхищения: лошади мчали их с такой быстро-
той.
- Какие красавцы! - сказала она. - Мне никогда и не снилось, что я
буду кататься на таких лошадях. Боюсь вот-вот проснуться, и все окажется
только сном. Я уже говорила вам, как я люблю лошадей. Кажется, отдала бы
все на свете, чтобы иметь когда-нибудь собственную лошадь.
- А ведь странно, правда, - отвечал Билл, - что и я люблю лошадей
именно вот так? Хозяин уверяет, что у меня на лошадей особый нюх. Сам он
болван, ни черта в них не смыслит. Между тем у него, кроме вот этой пары
выездных, двести огромных тяжеловозов, а у меня ни одной лошади.
- Но ведь лошадь создал господь бог, - сказала Саксон.
- Да уж, конечно, не мой хозяин. Так почему же у него их столько?
Двести голов, говорю вам! Уверяет, будто он завзятый лошадник. А я даю
слово, Саксон, что все это вранье; вот мне дорога последняя облезлая ло-
шаденка в его конюшне. И все-таки лошади принадлежат ему! Разве это не
возмутительно?
Саксон сочувственно засмеялась:
- Еще бы! Я вот, например, ужасно люблю нарядные блузки и целые дни
занимаюсь разглаживанием самых очаровательных, какие только можно себе
представить, - но блузки-то чужие! И смешно - и несправедливо!
Билл стиснул зубы в новом приступе гнева.
- А какими путями иные женщины добывают эти блузки? Меня зло берет,
что вы должны стоять и гладить их. Вы понимаете, что я имею в виду, Сак-
сон. Нечего играть в прятки. Вы знаете. И я знаю. И все знают. А свет
устроен так по-дурацки, что мужчины иногда не решаются говорить об этом
с женщинами. - Тон у него был смущенный, но в то же время чувствовалось,
что он уверен в своей правоте. - С другими девушками я таких вопросов
даже не касаюсь: сейчас вообразят, что это неспроста и я чего-то от них
хочу добиться. Даже противно, до чего они везде ищут нехорошее. Но вы не
такая. С вами я могу говорить обо всем. Я знаю. Вы - как Билл Мэрфи, -
словом, как мужчина!
Она вздохнула от избытка счастья и невольно бросила на него сияющий
любовью взгляд.
- И я чувствую то же самое, - сказала она. - Я никогда не решилась бы
говорить о таких вещах с знакомыми молодыми людьми, они сейчас же этим
воспользовались бы. Когда я с ними, мне кажется, что мы друг другу лжем,
обманываем, ну... морочим друг друга, как на маскараде. - Она нереши-
тельно помолчала, потом заговорила опять, тихо и доверчиво: - Я ведь не
закрывала глаза на жизнь. Я многое видела и слышала; и меня мучили иску-
шения, когда прачечная, бывало, надоест до того, что, кажется, готова на
все пойти. И у меня могли бы быть нарядные блузки и все прочее... может
быть, даже верховая лошадь. Был тут один кассир из банка... и заметьте,
женатый. Так он прямо предложил мне... Ведь не церемониться же со мной!
Он же не считал меня порядочной девушкой, с какими-то чувствами, естест-
венными для девушки, а так - ничтожеством. Разговор между нами был чисто
деловой. Тут я узнала, каковы мужчины. Он объяснил мне точно, что он для
меня сделает. Он...
Голос ее печально замер, и она слышала, как в наступившей тишине Билл
заскрипел зубами.
- Можете не рассказывать! - воскликнул он. - Я знаю. Жизнь грязна,
несправедлива, отвратительна! Неужели люди могут так жить? В этом же нет
никакого смысла. Женщин - славных, хороших женщин - продают и покупают,
как лошадей. И я не понимаю женщин. Но не понимаю и мужчин. Если мужчина
покупает женщину, она его, конечно, надует. Это же смешно. Возьмите хотя
бы моего хозяина с его лошадьми. У него ведь есть и женщины. Он может,
пожалуй, купить и вас, потому что даст хорошую цену. Ах, Саксон, вам,
конечно, очень пристали нарядные блузки и всякая мишура, но, даю слово,
я не могу допустить и мысли, чтобы вы платили за них такой ценой. Это
было бы просто преступлением...
Он вдруг смолк и натянул вожжи. За крутым поворотом дороги показался
мчавшийся автомобиль. Шофер резко затормозил машину, и сидевшие в ней
пассажиры с любопытством уставились на молодого человека и девушку, лег-
кий экипаж которых мешал им проехать. Билл поднял руку.
- Объезжайте нас с наружной стороны, приятель, - сказал он шоферу.
- И не подумаю, милейший, - отвечал тот, смерив опытным взглядом осы-
пающийся край дороги и крутизну склона.
- Тогда будем стоять, - весело заявил Билл. - Я правила езды знаю.
Эти кони никогда не видели машины, и если вы воображаете, что я позволю
им понести и опрокинуть коляску на крутизне, жестоко ошибаетесь.
Сидевшие в автомобиле шумно и возмущенно запротестовали.
- Не будь нахалом, хоть ты и деревенщина, - сказал шофер, - ничего с
твоими лошадьми не случится. Освободи место, и мы проедем. А если ты
не...
- Это сделаешь ты, приятель, - ответил Билл. - Разве так разговарива-
ют с товарищем? Со мной спорить бесполезно. Поезжайте-ка обратно вверх
по дороге, и все. Доедете до широкого места, и мы прокатим мимо вас. Как
же быть, раз влипли? Давай задний ход.
Посоветовавшись с пассажирами, которые начинали нервничать, шофер,
наконец, послушался, дал задний ход, и вскоре машина исчезла за поворо-
том.
- Вот прохвосты! - засмеялся Билл, обращаясь к Саксон. - Если у них
есть автомобиль да несколько галлонов бензина, так они уже воображают
себя хозяевами всех дорог, которые проложили мои и ваши предки.
- Что ж, до вечера, что ли, будем канителиться? - раздался голос шо-
фера из-за поворота. - Трогайте. Вы можете проехать.
- Заткнись! - презрительно отвечал Билл. - Проеду, когда надо будет.
А если вы мне не оставили достаточно места, так я перееду и тебя и твоих
дохлых франтов.
Он слегка шевельнул вожжами, и мотавшие головой, неутомимые кони без
всякого понукания, легко взяли крутой склон и объехали машину, стоявшую
с включенным мотором.
- Так на чем мы остановились? - снова начал Билл, когда перед ними
опять потянулась пустынная дорога. - Да взять хотя бы моего хозяина. По-
чему у него могут быть двести лошадей, сколько хочешь женщин и все про-
чие блага, а у нас с вами ничего?
- У вас красота и здоровье. Билли, - сказала Саксон мягко.
- И у вас тоже. Но мы этот товар продаем, точно материю за прилавком
- по стольку-то за метр. Вы и сами знаете, что сделает из вас прачечная
через несколько лет. А посмотрите на меня! Я каждый день продаю понемно-
гу свою силу. Поглядите на мой мизинец. - Он переложил вожжи в одну руку
и показал ей другую. - Я не могу его разогнуть, как другие пальцы, и я
владею им все хуже и хуже. И вывихнул я его не во время бокса - это от
моей работы. Я продал свою силу за прилавком. Видали вы когда-нибудь ру-
ки старого возчика, правившего четверкой? Они точно когти - такие же
скрюченные и искривленные.
- В старину, когда наши предки шли через прерии, все было по-другому,
- заметила Саксон. - Правда, они, наверно, тоже калечили себе руки рабо-
той, но зато ни в чем не чувствовали недостатка - и лошади у них были и
все.
- Конечно. Ведь они работали на себя. И руки калечили ради себя. А я
калечу ради хозяина. Знаете, Саксон, у него руки мягкие, как у женщины,
которая никогда не знала труда. А ведь у него есть и лошади и конюшни,
но он палец о палец не ударит. Я же с трудом выколачиваю деньги на харчи
да на одежду. И меня возмущает: почему все так устроено на свете? И кто
так устроил? - вот что я хотел бы знать. Ну хорошо, теперь другие време-
на. А кто сделал, что они стали другие?
- Да уж, конечно, не бог.
- Голову готов дать на отсечение, что не он! И это тоже меня очень
занимает: существует он вообще где-нибудь? И если он правит миром, - а
на что он нужен, если не правит, - то почему он допускает, чтобы мой хо-
зяин или такие вот люди, как этот ваш кассир, имели лошадей и покупали
женщин - милых девушек, которым бы только любить своих мужей да рожать
ребят, и не стыдиться их, и быть счастливыми, как им хочется?..
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Лошади; хотя Билл и давал им часто передохнуть, были все в мыле после
подъема по крутой старой дороге, ведшей в долину Мораги; перевалив через
холмы Контра-Коста, экипаж стал по такому же крутому склону спускаться в
зеленое, тихое, освещенное солнцем Редвудское ущелье.
- Ну, разве не здорово? - спросил Билл, указывая широким жестом на
группы деревьев, под которыми журчала невидимая вода, и на гудящих пчел.
- Мне здесь ужасно нравится, - подтвердила Саксон. - Так и тянет по-
ж