все-таки
держусь и отражаю его удары, а уж если упаду  -  стараюсь  досчитать  до
восьми и потом встаю; опять наступаю, отступаю, наступаю...
   Я не помню, что я делал, но, должно быть, именно так и было.  С  три-
надцатого, когда он швырнул меня на ковер вверх тормашками, по восемнад-
цатый я вообще ничего не сознавал...
   ...Так о чем же я рассказывал?.. Я открыл глаза, вернее - один  глаз:
один глаз у меня только и открывался, - и вижу, лежу я в моем углу, меня
обмахивают полотенцами, дают нюхать нашатырь. Билли Мэрфи держит у  меня
лед на затылке. А на другом конце ринга стоит "Гроза Чикаго". И  я  даже
не мог сразу вспомнить, что дрался именно с ним, - точно я где-то был  и
только что вернулся. "Который сейчас раунд?" - спрашиваю Билла.  "Восем-
надцатый", - говорит. "Вот черт, - говорю я, - а куда  же  девались  ос-
тальные? Последний был, по-моему, тринадцатый". - "Ты прямо какое-то чу-
до, - говорит Мэрфи. - Четыре раунда ты был без сознания,  только  никто
этого, кроме меня, не заметил. Я все время уговаривал тебя  кончать".  В
это время звонит гонг, и я видку, что "Гроза Чикаго) ко мне  приближает-
ся. "Кончай!" - говорит мне Билл; и я вижу, что он уже  собирается  бро-
сить полотенце. "Ни за что!" - говорю я. "Оставь,  Билл!"  Он  продолжал
меня убеждать. В это время "Гроза Чикаго" подошел к моему углу.  Вижу  -
стоит, опустив руки, и смотрит на меня. Судьи тоже  смотрят.  А  публика
замерла; слышно, как муха пролетит. Голова моя прояснилась, но не очень.
"Ты все равно не выиграешь", - говорит мне Билл. "А  вот  посмотрим",  -
говорю я и неожиданно бросаюсь на противника, пользуясь тем, что он это-
го не ждал. Я так шатаюсь, что не могу стоять, а все-таки гоню его через
арену в его угол; но вдруг он поскользнулся и падает, и я падаю на него.
Публика прямо взбесилась...
   ...Что я хотел сказать? У меня все еще голова идет кругом,  и  в  ней
точно пчелиный рой гудит.
   - Ты рассказывал, как упал на него в его углу... - напомнила Саксон.
   - Да... Ну вот, как только мы встали на ноги, - я-то уж не стою, -  я
опять загнал его в мой угол и опять на него упал. Это было  счастье,  мы
встали, я непременно упал бы, но я вошел в клинч и держусь за  противни-
ка. "Ну, конец тебе, говорю, я сейчас тебя прикончу!"
   Однако я не мог его прикончить... но я, конечно, не сдаюсь.  Как  раз
когда судьи разнимали нас, мне удалось нанести ему такой удар  в  живот,
что он одурел... и тут он стал осторожнее, даже слишком.  Он  воображал,
что у меня сил осталось больше, чем их было на самом деле, и боялся вой-
ти со мною в клинч. Так что, как видишь, я все-таки его обманул!.. И  он
не мог меня прикончить, никак не мог...
   А в двадцатом раунде мы стояли посреди ринга и обменивались ударами с
одинаковыми шансами. При моем состоянии я все же очень хорошо держал се-
бя в руках... но ему присудили приз, и это совершенно  справедливо...  А
все-таки я провел его... Он меня не прикончил... И я провел этих  болва-
нов, которые держали пари, что он со мной мигом справится...
   Наконец, уже на рассвете Билл заснул. Он охал и стонал, его лицо  по-
дергивалось от боли, он метался и никак не мог лечь удобно.
   "Так вот что такое быть боксером", - думала Саксон. Это было  гораздо
хуже, чем она себе представляла. Ей и в голову не  приходило,  что  бок-
серскими перчатками можно так изувечить человека. Нет,  нет,  он  больше
никогда не будет выступать. Уж пусть уличные свалки  -  все-таки  лучше!
Она размышляла о том, насколько серьезны полученные им повреждения, ког-
да он что-то забормотал и открыл глаза.
   - Чего ты хочешь? - спросила она и  только  потом  заметила,  что  он
смотрит перед собой отсутствующим взглядом и бредит.
   - Саксон!.. Саксон!.. - звал он ее.
   - Я здесь. Билли. Что такое?
   Его рука потянулась к тому месту на кровати, где обычно лежала она.
   Опять он стал звать ее, и она закричала ему на ухо,  что  она  здесь.
Тогда он облегченно вздохнул и пробормотал:
   - Я не мог отказаться... Ведь нам нужны были деньги...
   Его глаза снова закрылись, сон стал как будто более глубоким, хотя он
все еще продолжал бормотать. Она слышала, что бывает сотрясение мозга, и
очень испугалась. Потом вспомнила, что Мэрфи прикладывал ему лед  к  за-
тылку.
   Саксон накинула платок и побежала в ближайший бар  "Приют  плотников"
на Седьмой. Хозяин только что открыл свое заведение и подметал  пол.  Он
дал ей столько льда из холодильника, сколько она могла захватить  с  со-
бой, расколов его на куски, чтобы ей удобнее было нести. Вернувшись  до-
мой, она приложила лед к затылку Билла, к ногам поставила горячие  утюги
и стала смачивать голову настоем квасцов, предварительно остудив его  на
льду.
   В комнате были завешены окна, и Билл проспал почти до  вечера;  прос-
нувшись, он, к ужасу Саксон, вдруг заявил, что должен встать и выйти.
   - Я хочу показаться им, - пояснил он. - Я не желаю, чтобы  надо  мной
смеялись.
   Одолев при помощи Саксон мучительный процесс одевания,  он  с  трудом
встал и вышел из дома: он хотел всем показать, что не так уж сильно  из-
бит и не слег в постель.
   Это была тоже своего рода гордость, хотя и непохожая на  женскую.  Но
Саксон не знала, которая из них заслуживает большего уважения.
 
 
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
 
   Опухоль на лице Билла опала, и ссадины зажили удивительно скоро  -  в
ближайшие же дни. Столь быстрое заживление  говорило  об  исключительной
силе и крепости его организма. Остались только синяки под глазами, - они
держались около двух недель и особенно подозрительно выделялись  на  его
белом лице. А за эти две недели произошло немало важных событий.
   Суд над Отто Фрэнком тянулся недолго. Присяжные,  состоявшие  преиму-
щественно из купцов и промышленников, признали, конечно, его виновным  и
приговорили к смертной казни; для исполнения приговора  его  перевели  в
сен-квентинскую тюрьму.
   Разбор дела Честера Джонсона и остальных четырнадцати хоть и  продол-
жался несколько дольше, но и он был закончен  к  концу  той  же  недели.
Джонсона приговорили к повешению, двоих  -  к  пожизненному  заключению,
троих - к двадцати годам; оправданы были только двое, остальные семь по-
лучили от двух до десяти лет.
   Все это повергло Саксон в глубокое уныние. Билл стал еще мрачнее,  но
его воинственный пыл не угас.
   - Конечно, в сражении всегда есть убитые, - сказал он, - иначе и быть
не может. Но меня поражает приговор. Или все  виновны  в  убийстве,  или
никто. Если все - то и надо было вынести всем одинаковый приговор и всех
повесить, как Джонсона, или не вешать никого.  Хотел  бы  я  знать,  как
судья додумался до такого решения? Наверно, гадал на лотерейных  билетах
или на пальцах, кому сколько лет назначить. Ну почему Джонни Блэк  полу-
чил четыре, а Кол Хэтчинс - двадцать? Точно он выбирал  наудачу,  и  Кол
Хэтчинс мог бы с таким же успехом получить четыре, а Джонни двадцать.
   Я их обоих знаю еще с детства. Они водились с мальчиками с Десятой  и
с Киркхэм-стрит, а также и с моей компанией. После уроков мы ходили  ку-
паться на Песчаную отмель и к плавучим докам, где, как говорят, шестьде-
сят футов глубины, - но только это вранье. Как-то в четверг мы нашли ку-
чу ракушек и в пятницу прогуляли уроки, чтобы распродать их. Мы ходили к
Каменной стене и ловили там треску. Однажды, как раз во время  затмения,
Кол поймал морского окуня с целую дверь. Я никогда такой рыбины  не  ви-
дал... А вот теперь он будет гнить в тюрьме двадцать  лет!  Хорошо  еще,
что он не женат. Если не умрет от чахотки, так выйдет совсем стариком...
Его мать ужасно боялась, чтобы он не утонул: как заподозрит, что он  ку-
пался, сейчас лизнет его волосы; если окажется, что волосы соленые,  тут
же отстегает его ремнем. Но он был малый не промах:  возвращаясь  домой,
непременно перелезет в чей-нибудь двор и сунет голову под кран...
   - Я с Честером Джонсоном много раз танцевала, - сказала Саксон. - И с
женой его встречалась, с Китти Брэйди, - давным-давно; мы работали вмес-
те на картонажной фабрике. Она уехала в Сан-Франциско к замужней сестре.
Китти ждет ребенка. Она была удивительно хорошенькая, и  за  ней  всегда
увивалась целая толпа поклонников.
   Суровые приговоры и казни произвели на забастовщиков совсем иное впе-
чатление, чем ожидали власти. Приговоры их не обескуражили, а, напротив,
еще больше озлобили. Нежность и любовь, опять вспыхнувшие между Саксон и
Биллом в то время, когда она за ним ухаживала, и его  раскаяние  в  том,
что он участвовал в матче, уступили место прежним настроениям.  Дома  он
хмурился и ворчал, а если и говорил, то его речи чрезвычайно  напоминали
речи Берта - в последние дни перед смертью этого могикана. И  опять  его
целыми днями не было дома - он снова запил.
   Саксон потеряла всякую надежду. Она невольно готовилась к той ужасной
и неизбежной трагедии, которую ее воображение рисовало ей в тысяче  кар-
тин. Чаще всего ей представлялось, что Билла приносят домой на носилках.
Или ей казалось, что ее вот-вот позовут к телефону в лавочке на  углу  и
незнакомый голос сообщит о том, что ее муж в больнице  или  в  морге.  А
когда произошли загадочные отравления лошадей и дом одного  из  магнатов
гужевого транспорта был наполовину разрушен взрывом  динамита,  она  уже
видела Билла в тюрьме, в полосатой куртке каторжника, или  всходящим  на
виселицу в Сен-Квентине, а их домик на Пайн-стрит осажденным репортерами
и фотографами.
   Но беда пришла неожиданно и не с той стороны, откуда она  могла  гро-
зить. Их жилец Гармон, как-то проходя через кухню на работу,  остановил-
ся, чтобы рассказать ей о крушении, происшедшем накануне возле болот Эл-
вайзо, и о том, как машинист, лежавший под опрокинувшимся паровозом, хо-
тя и остался цел и невредим, но не имел возможности спастись  от  надви-
гавшегося прилива и умолял пристрелить его. В это время  в  кухню  вошел
Билл, и по мрачному блеску его глаз, по опухшим векам она поняла, что он
опять сильно выпил. Он злобно посмотрел на Гармона и, не  поздоровавшись
ни с ним, ни с женой, привалился плечом к стене.
   Гармон почувствовал создавшуюся неловкость, но сделал вид, будто  ни-
чего не замечает.
   - Я только что рассказывал вашей жене... - начал он.
   Но Билл тотчас с бешенством прервал его:
   - А мне наплевать, что вы ей рассказывали! Но я хочу кое-что  сказать
вам, мистер! Моей жене приходится убирать вашу постель,  и  это  мне  не
нравится.
   - Билли! - воскликнула Саксон, побагровев от гнева, обиды и стыда.
   Билл сделал вид, что не слышит.
   Гармон пробормотал:
   - Я не понимаю...
   - Ну, мне просто не нравится твоя рожа! - крикнул Билл. - Одним  сло-
вом, проваливай, я тебя не держу!
   Вон! Чтобы духу твоего здесь не было! Понял?
   - Не знаю, что это на него нашло, - задыхаясь, шепнула Саксон кочега-
ру. - Он не в себе. Господи, как мне стыдно, как стыдно!
   Билл повернулся к ней:
   - А ты заткни глотку и не суйся не в свое дело!
   - Но, Билли, подумай только, что ты говоришь! - пыталась она его уре-
зонить.
   - Убирайтесь, говорю вам! А ты пошла в свою комнату.
   - Послушайте, - вмешался, наконец, Гармон, - разве  так  с  человеком
разговаривают?
   - Я и то вас слишком долго терпел! - огрызнулся Билл.
   - Платил я, кажется, исправно. Верно?
   - А мне давно следовало пробить тебе башку, да и теперь еще не  позд-
но.
   - Билли, если ты позволишь себе... - начала Саксон.
   - А ты все еще тут? Сейчас же уходи в другую комнату, не то я застав-
лю тебя...
   Он схватил ее за локоть. Она уперлась. Но это продолжалось мгновенье:
его пальцы так больно стиснули ее мышцы, что она поняла, как  бесполезно
противиться такой силе. В гостиной она упала в кресло, рыдая и прислуши-
ваясь к тому, что происходит в кухне.
   - Во всяком случае я доживу до конца недели, - заявил  кочегар,  -  Я
заплатил вперед.
   - Берегись, если хочешь остаться цел... ты и твое  барахло!  -  Голос
Билла дрожал от ярости, хотя он говорил очень медленно, почти  нараспев.
- Мое терпение может каждую минуту лопнуть...
   - Да я знаю, вы известный скандалист... - начал опять кочегар.
   Но тут раздался звук - несомненно, звук удара, затем  звон  разбитого
стекла, шум свалки на крыльце и глухой стук  тела,  катящегося  по  сту-
пенькам. Саксон слышала, как Билл вернулся в кухню, повозился там и  на-
чал заметать битое стекло у кухонной двери. Потом он вымылся под краном,
посвистывая, вытер лицо и руки полотенцем и вошел к ней в  комнату.  Она
даже на него не взглянула; ей было слишком тяжело и больно. Он постоял в
нерешительности, словно что-то обдумывал.
   - Пойду в город, - сказал он, наконец. - Там митинг нашего союза. Ес-
ли я не вернусь, значит, этот негодяй подал на меня жалобу.
   Он открыл дверь в прихожую и остановился. Она знала, что  он  смотрит
на нее. Потом дверь закрылась, и она слышала, как он спустился  по  сту-
пенькам.
   Саксон была ошеломлена. Она ни о чем не думала, ничего  не  понимала.
Все случившееся казалось ей невероятным, невозможным. Оцепенев, с закры-
тыми глазами, лежала она в кресле, голова ее была пуста; нестерпимо  уг-
нетала и томила уверенность, что теперь всему, всему конец.
   Ее привели в себя голоса детей, игравших на улице. Уже совсем стемне-
ло. Она ощупью нашла лампу и зажгла ее. В кухне она долго смотрела оста-
новившимся взглядом на жалкий недоварившийся ужин, и  губы  ее  дрожали.
Огонь в плите потух, из кастрюли с картошкой вода  вся  выкипела;  когда
она подняла крышку, в лицо ей пахнуло пригоревшим. Она  машинально  опо-
рожнила и вычистила кастрюлю, привела кухню в порядок, почистила и наре-
зала картошку на завтра. Так же машинально легла  в  постель.  Это  спо-
койствие, это равнодушие не были естественными, но они так сильно  овла-
дели ею, что едва она закрыла глаза, как тотчас заснула. Она проснулась,
когда солнце ярким светом уже заливало комнату.
   Миновала первая ночь, которую она провела в разлуке с Биллом.  Саксон
была поражена: как это она могла спать и не беспокоиться о нем? Она  ле-
жала с широко открытыми глазами, почти без мыслей, пока не обратила вни-
мание на какую-то боль в руке. Оказалось, что болит  то  место,  которое
стиснул Билл. Осмотрев руку, она обнаружила кровоподтек и  огромный  си-
няк. И она удивилась не тому, что это с ней сделал тот, кого она  любила
больше всего на свете, но тому, что можно, сжав руку на миг, так  повре-
дить ее. Да, мужская сила - страшная штука. И совершенно безучастно, как
будто это ее вовсе не касалось, она  задумалась  над  вопросом:  кто  же
сильнее, Чарли Лонг или Билл?
   Только одевшись и разведя огонь, она стала размышлять о более  насущ-
ных вещах. Билл не вернулся. Значит, он арестован. Что ей делать?  Оста-
вить его в тюрьме? Уйти и начать жизнь сначала? Конечно, немыслимо  про-
должать жизнь с человеком, который мог так поступить.  "Но,  -  подумала
она, - с другой стороны, разве это уж так немыслимо? Все же он ее  муж".
"На горе и на радость" - эти слова не переставали звучать в ее сознании,
как однообразный аккомпанемент  к  ее  мыслям.  Бросить  его  -  значило
сдаться. Она попыталась представить себе, как бы решила этот  вопрос  ее
мать. Нет, Дэзи никогда бы не сдалась. Значит, и она, Саксон, должна бо-
роться. И кроме того, нельзя не признать, - правда, она думала  об  этом
теперь холодно и равнодушно, - что Билл  все-таки  лучше  многих  мужей;
действительно, он был лучше всех, о ком она когда-либо слыхала, и ей не-
вольно вспомнились его былая мягкость и  деликатность,  а  особенно  его
постоянная поговорка: "Нет, нам подавай самое лучшее. Робертсы не  скря-
ги".
   В одиннадцать часов к ней зашел товарищ Билла - Бэд Стродзерс, несший
вместе с ним обязанность пикетчика. Он сообщил ей, что Билл отказался от
того, чтобы его взяли на поруки, отказался от защитника,  просил,  чтобы
его дело разбиралось в суде, признал себя виновным и приговорен к шести-
десяти долларам штрафа или к месяцу тюрьмы. Кроме того, он  не  пожелал,
чтобы товарищи внесли за него этот штраф.
   - Он ничего и слышать не хочет, - закончил Стродзерс, - он прямо  как
полоумный. "Отсижу, говорит, сколько положено".  По-моему,  он  немножко
рехнулся. Вот он написал вам записку. Как только вам что-нибудь  понадо-
бится, пошлите за мной. Мы все поможем жене Билла. Как у вас насчет  де-
нег?
   Она гордо отказалась от всяких денег и только после ухода  Стродзерса
прочла записку Билла:
   "Дорогая Саксон, Бэд Стродзерс передаст тебе эту  записку.  Не  горюй
обо мне. Я решил принять горькое лекарство. Я заслужил его,  ты  знаешь.
Вероятно, я спятил. Но я все равно очень сожалею о том, что натворил. Не
приходи меня навещать. Я не хочу. Если тебе нужны деньги, обратись в со-
юз, он даст; тамошний секретарь очень хороший человек. Я выйду через ме-
сяц. Помни, Саксон, я люблю тебя, и скажи себе, что на этот раз ты  меня
прощаешь. Поверь, тебе никогда больше не придется меня прощать".
   После Стродзерса явились Мэгги Донэхью и миссис  Олсен,  они  пришли,
как добрые соседки, навестить ее и развлечь и, предлагая ей свою помощь,
были настолько тактичны, что почти не коснулись  неприятной  истории,  в
которую попал Билл.
   Под вечер явился Джеймс Гармон. Он слегка прихрамывал, но Саксон  ви-
дела, что кочегар изо всех сил старается скрыть это явное доказательство
самоуправства Билла. Она начала извиняться, однако он и  слушать  ее  не
хотел.
   - Я вас и не виню, миссис Роберте. Я знаю, что вы тут ни при чем. Ваш
муж был, видно, не в себе. У него много всяких  неприятностей,  и  я,  к
несчастью, попался ему под руку. Вот и все.
   - Да, но...
   Кочегар покачал головой.
   - Я все это очень хорошо понимаю. Я и сам прежде частенько  напивался
и тоже куролесил порядочно. Зря я подал на него жалобу. Но уж очень я  в
ту минуту был обижен, вот и погорячился. Теперь-то я  поостыл  и  жалею,
что не сдержался и затеял всю эту историю.
   - Вы очень милый и добрый... - сказала Саксон и  замялась,  но  потом
все же решилась высказать то, что ее тревожило: -  ...Вы...  вам  теперь
неудобно оставаться у нас... раз его нет дома... Вы же понимаете...
   - Ну конечно. Я сейчас переоденусь и уложусь, а к шести часам  пришлю
лошадь за вещами. Вот ключ от кухонной двери.
   Как он ни отказывался, она заставила  его  взять  обратно  уплаченные
вперед деньги. Он крепко и сердечно пожал ей на  прощанье  руку  и  взял
обещание, что в случае необходимости она непременно займет у него денег.
   - Тут ничего плохого нет, - уверял он ее. - Я ведь женат, у меня  два
мальчика. У одного из них легкие не в порядке, вот они и живут с матерью
в Аризоне, на свежем воздухе. Правление дороги  устроило  им  проезд  со
скидкой.
   И когда он спускался с крыльца, она подивилась, что  в  этом  злом  и
жестоком мире нашелся такой добрый человек.
   В этот вечер малыш Донэхью забросил ей газету, - в ней полстолбца бы-
ли посвящены Биллу. Читать было  очень  невесело.  Газета  отмечала  тот
факт, что Билл предстал на суде весь в синяках, полученных, очевидно,  в
какой-то другой драке. Он был изображен буяном, озорником  и  бездельни-
ком, который не должен состоять в союзе, ибо только позорит организован-
ных рабочих. Его нападение на кочегара - безобразное и ничем не  вызван-
ное хулиганство, и если, возмущалась газета, бастующие  возчики  все  на
него похожи, то единственная разумная мера - это разогнать весь  союз  и
выселить его членов из города. В заключение автор  статьи  жаловался  на
излишнюю мягкость приговора. Преступника следовало закатать  по  крайней
мере на полгода. Приводились слова судьи, будто бы высказавшего  сожале-
ние по поводу того, что он не мог посадить его на шесть месяцев, так как
тюрьмы переполнены по случаю многочисленных эксцессов, имевших место  во
время последних забастовок.
   В эту ночь Саксон, ледка в постели, впервые почувствовала свое одино-
чество. Ее мучили кошмары, она то и дело просып