я и, сердито сдвинув брови, посмотрел ему в глаза:
  - Зачем ты тут?
  Но лицо Леньки поразило его, и, не сказав больше ни слова, он поднялся и
отошел с ним в сторону.
  - Сыщик... полиция... - пробормотал белый как мел
Ленька и потянул к себе плетеную кошелку. - Давайте что есть... скорее...
  Степан еще раз оглянулся и, уставившись на него близорукими глазами,
вспыхнул от гнева:
  - Да ты, понимаешь ли ты, помешался на сыщиках...
  - Степан! - умоляюще прошептал Ленька, - Это тот... белоглазый... идут
ведь... давайте скорей!
  Степан сжал его руку, подошел к окну... Ленька тоже вскинул голову
поглядел в окно... И оба они одновременно увидели осторожно пробирающуюся
между людьми длинную фигуру сыщика и следующих за ним в почтительном
отдалении жандармов.
  Степан отшатнулся и с ненавистью сказал;
- Меркурий... предатель!.. - Потом быстро сунул руку в кошелку и, вытащив
завернутую в газету пачку бумаг, сунул их Леньке: - Уходи... Вечером
принесешь...
  - Еще где? В кармане смотрите! - пряча под пиджак пачку, прошептал Ленька.
  - Нету! Уходи! - быстро шепнул Степан и, словно вспомнив что-то, вытащил
из-за обшлага сложенную вчетверо бумажку.
  Ленька жадно выхватил ее из его ладони и, пригнувшись между столами,
бросился к двери.
  Прячась за спинами рабочих, он под самым носом жандармов выскочил на улицу.
  Степан сел на свое место и, не спеша прихлебывая чай, наблюдал за
входившими в дверь жандармами. Белоглазого предателя Меркурия между ними
не было.
  В столовой все смолкло... Рабочие перестали есть и настороженно смотрели
на пробиравшегося между столами жандармского офицера.
  Степан был спокоен.
  - Господин студент, прошу вас следовать за мной, - вежливо произнес
офицер, останавливаясь около его столика, а добавил: - Вы арестованы.

  Глава сорок первая
МЛАДШИЙ ТОВАРИЩ

  Не останавливаясь и не переводя дыхания, Ленька перебежал на другую
сторону улицы и, прижимая к себе раздутый карман пиджака, вышел через
пустырь в ближайший переулок. Сердце его бешено колотилось, и в голове
была одна только мысль - поскорее уйти подальше от столовки и скрыться
куда-нибудь в надежное место со своей драгоценной ношей.
  Минуя один за другим переулки, он вышел на длинную немощеную улицу,
ведущую к пристани, и тут только вспомнил, что в судорожно зажатом кулаке
его лежит бумажка, которую вытащил из своего обшлага Степан.
  Сунув кулак в глубокий карман своих штанов, он положил эту бумажку на
самое дно и, облегченно вздохнув, подумал:
  "Хорошо, что я догадался спросить у Степана... Ведь он как раз с рабочими
сидел. Значит, вынул одну из пачки и кому-нибудь подложить собирался. А
потом второпях за обшлаг спрятал... - Мысли Леньки пошли ровнее,
спокойнее. - Если Степана и арестуют, то обыщут и отпустят, Раз у человека
ничего запрещенного нет, то за что его в тюрьму сажать?"
Ленька прошел еще одну длинную улицу. Впереди блестела и переливалась на
солнце Волга, слышались параходные гудки...
  Ходить по улицам с запрещенными бумажками Ленька боялся, сунуться с ними
домой к Степану уж и совсем было опасно, и мальчик решил отвезти все на
утес и, спрятав в укромном месте под камень, вернуться. Если Степан
окажется дома, то Ленька еще раз съездит за бумажками, но ведь может быть,
что у Степана сделают обыск... как тогда у дяди Коли... И кто знает, что
найдут у него дома...
  Ленька снова сильно забеспокоился и, оглядываясь по сторонам, побежал к
пристани. На пароход пришлось купить билет, так как ехать с запрещенными
бумажками без билета было опасно. Всю дорогу Ленька неотступно думал о
Степане и чем больше думал, тем больше беспокоился. Степан назвал
белоглазого сыщика Меркурием.
  "Меркурий... предатель!" - с ненавистью сказал Степан, и Ленька вспомнил
его рассказ о сыщике, который втерся в доверие к политическим, долгое
время притворялся их товарищем, а потом выдал много людей, в том числе и
Николая Пономаренко. Теперь он охотился за Степаном, а перед этим бродил
под забором Арсеньевых и что-то высматривал на их даче. Конечно, каждый
человек может подойти и послушать под забором стихи, но тогда почему так
взволновался Костя?
  Обуреваемый всеми этими мыслями, Ленька не заметил, как пароход подошел к
пристани. Выскочив с первыми пассажирами, мальчик добрался до утеса и,
перебросив доску, перешел через расселину.
  Подняв на утесе самый большой камень, Ленька спрятал под него всю пачку
бумаг, присоединив к ней и ту, последнюю, которую вытащил из своего
обшлага Степан. Уходя, он тщательно замаскировал спрятанную на обрыве
доску и, вспомнив про Динку, глубоко вздохнул:
  "Кто знает, когда вернусь... Предупредить бы ее надо..."
Но терять время было нельзя.
  "Надо прежде всего повидать Степана и успокоить его насчет бумажек... А
если Степан арестован, то тогда..."
Ленька не знал, что тогда... Он все-таки надеялся, что Степан дома, и, не
думая уже о Динке, помчался на пароход.
  Попасть без билета на первый пароход ему не удалось. Пришлось целый час
ждать на пристани. Ослабев от голода и пережитых волнений, Ленька
машинально провожал глазами приехавших из города пассажиров. Неожиданно
между ними показался Федька. Он шел, потряхивая пустой корзинкой и
победоносно сдвинув на затылок старую кепку.
  - Федька! - окликнул его Ленька. Он только сейчас вспомнил, что оставил
товарища одного на базаре, не объяснив ему ничем своего исчезновения.
  Федька удивленно вскинул белобрысые брови и, опасливо оглянувшись по
сторонам, подошел к другу. - Удрал? - радостно улыбаясь, сказал он. - А я
думал, поймали тебя.
  - Кто поймал? - не понял Ленька.
  - Да эти, ищейки-то полицейские. Их потом знаешь сколь еще подвалило...
Штук пять прошло. Целую канитель развели, а словили только одного.
Студента какого-то обшарпанного. Прокрался, что ли...
  - Студента? В шинели? С черной кошелкой? - испуганно спросил Ленька.
  - Ну да, в шинели. А кошелки я что-то не видел... - Федька пытливо
посмотрел в лицо товарища и сочувственно вздохнул. - А ты что ж...
Попадался, что ли, им когда... Чего испугался?
  - Я не испугался. Просто так побежал. Не люблю полицейских, - хмурясь,
ответил Ленька. Ему было страшно и больно за Степана, но спрашивать ни о
чем не хотелось.
  А Федька, молча переминаясь с ноги на ногу, стоял перед ним, и на
белобрысом веснушчатом лице его выражались сомнение и грусть.
  - Ты, слышь, Ленька... Если нехорошими делами занялся, это к добру не
ведет. Один раз скрадешь да убежишь. А другой раз попадешься... Конечно, с
голодухи это... Но только красть - последнее дело. Ворам тюрьма... - тихо
закончил он.
  Ленька повернул к нему лицо. Оно было светлое, грустное, серые глаза
смотрели честно и прямо.
  - Ничего сроду не крал я, Федя. И студент тот не крал. Чистые мы люди... А
теперь ты скажи, что с рыбой сделал?
  - Рыбу? Рыбу я всю продал. За это не беспокойся. И Митричу все сполна
отдадим, и выручку пополам поделим! Вот бери! - Федька полез за кошельком.
  Но Ленька остановил его:
  - Мне не надо. Митричу отдай и себе возьми.
  - Ну нет! Вместе ехали. Митричу я отдам, а тебе тоже вот, бери... По
десять копеек нам вышло, да еще старик за продажу даст... Бери, Ленька!
  Ленька нерешительно взял десять копеек.
  - Ну ладно! - сказал он. - А за продажу от Митрича бери себе; я не
торговал, я и не возьму.
  К пристани подошел пароход, и товарищи расстались. Ленька ехал в город,
расстроенный сообщением, что Степана все-таки повели...
  "Может, еще где бумажку какую нашли у него? Или обыскать хотят в участке?
На улице небось не обыскивают..."
Сойдя с парохода, мальчик бегом побежал по знакомым улицам, но, свернув в
переулок, где жил Степан, он умерил шаг и дважды прошел по другой стороне,
заглядывая на окно чердака. Но с улицы ничего не было видно, окно было
закрыто, и на крыше, осторожно ступая по карнизу, мяукала голодная кошка.
Ленька вошел во двор и направился прямо к черному провалу парадного входа.
Дверь в нижней квартире была открыта настежь, из нее несло тяжелым духом
старых сапог и затхлого помещения. На низенькой скамеечке перед верстаком
сидел старик сапожник. Ленька уже не раз видел его, проходя к Степану, и,
задержавшись у лестницы. Вежливо поздоровался.
  - Ты куда? К Степану? - не отвечая на приветствие, . живо спросил старик и
поманил его пальцем, - Нету Степана... Полиция обыск у него сделала и
увела.
  - Совсем увели? - с замирающим сердцем спросил Ленька.
  - Ну, как это узнаешь? При обыске ничего не нашли. Везде искали... Даже
печку разворотили, а не нашли. Я нарочно вышел, как его вели. Думаю -
может, сказать чего-нибудь человеку надо. И верно. Он еще с лестницы мне
крикнул: "Скажи, говорит, Матвеич, что не по праву меня арестуют. Ничего у
меня не нашли!" Так сам и сказал... - охотно рассказывал старик сапожник.
  Ленька постоял около лестницы, держась за перила. Вспомнил осиротевшую
Степанову кошку, вынул три копейки.
  - Дедушка, там кошка Степана... заголодает теперь... Нате вот... Покормите
ее, а я еще принесу денег как-нибудь...
  - Прячь, прячь... Без тебя покормлю... - заверил сапожник и, суетливо
вытирая руки о передник, вылез на двор. - Где она там?.. Кис, кис, кис!..
Ишь, бродит, хозяина кричит... Животная и та от полиции страдает...
  Ленька вышел на улицу, чувствуя горькую опустошенность в сердце.
  Второй раз в жизни терял он близкого человека. Но теперь уже Ленька не был
девятилетним мальчиком, со слезами бродившим под стенами тюрьмы. Нет!Новый
Ленька был старше; cypoвый опыт жизни высушил его слезы вместе с горьким
чувством потери другаподнял в его сердце бурю ненависти. И эта ненависть
требовала действия.
  Запахнув свой пиджак, Ленька зашагал к пристани. По дороге он купил на
свои десять копеек пухлых румяных бубликов и, бережно рассовав их по
карманам, поехал домой.

  Глава сорок вторая
ЛЮБОВЬ И ДОЛГ

  Ленька подошел к Динкиному забору, когда уже начало смеркаться. Динка
ждала... Мальчик еще издали увидел в зеленых пролетах забора ее светлое
платье и помахал ей рукой. Чувствуя себя виноватым, что опять явился так
поздно, он с тревогой и нежностью глядел на свою подружку; ему хотелось
развеселить ее, сказать ей ласковые, утешительные слова, но сам он после
пережитых волнений, поездок на пароходе и беготни по городу был душевно и
физически разбит. И Динка, чувствуя это, не откликалась на слова и улыбки.
  - Макака, миленькая! - прижав к щели серое от пыли лицо, тоскливо говорил
Ленька. - Скучно тебе одной... Но вот погоди, я еще только раза три съезжу
в город, а тогда все дни с тобой буду. Гулять будем, чай пить... Я и
завтра пораньше вернусь, ладно?
  - Ладно, - кивала головой Динка и молча, без улыбки глядела на него из
щели, держась обеими руками за доски и напоминая маленького грустного
зверька, посаженного за решетку.
  - Макака, что ты такая? - спрашивал Ленька, и сердце его сжималось от
жалости. В этой робкой, молчаливой девочке, покорно кивающей головой в
ответ на его утешение, не было и тени прежней капризной, озорной,
безудержно веселой и требовательной к нему Макаки, и Ленька с нарастающей
тоской вглядывался в ее некрасивое, словно застывшее в одном выражении,
такое незнакомое, но дорогое ему лицо, повторяя с горечью и тревогой: -
Макака!.. Улыбнись хоть... засмейся... Подменили тебя, что ли?
  - Нет, не подменили меня, Лень... Но все кругом подменили, - шепотом
сказала Макака и, оглянувшись, указала глазами на свой дом.
  - А что ж там у вас? Случилось что? - цепляясь за эту надежду, спросил
Ленька.
  - Нет, не случилось, а просто так как-то... Все стали отдельные. Я тоже
отдельная, - серьезно ответила. Динка и, словно испугавшись наступающих
сумерек, заторопилась: - Я пойду, Лень...
  - Погоди... Не думай ты ни о чем... Завтра я рано приеду, тогда пойдем на
утес, все расскажешь... Ладно?
  Динка опять равнодушно кивнула головой и пошла.
  - Макака! - окликнул ее на полдороге Ленька. - Вынеси мне нитки. Нитки...
- прижав к щели лицо и вытянув губы, раздельно повторил он.
  - Сейчас? - спросила девочка.
  - Сейчас, сейчас! Я подожду тут, - закивал ей Ленька
Динка ушла, потом вернулась и принесла катушку белых ниток:
  - Я из приданого взяла... Отмотай себе на палочку, а то Катя искать будет.
  Ленька отмотал ниток и отдал катушку:
  - Положи где взяла, а то ругать тебя будут.
  - Нет, - сказала Динка, пряча катушку в карман. - Меня давно никто не
ругает. Всем некогда.
  Ленька вернулся на утес поздно. Огня в своей пещере он никогда не зажигал,
а в темноте делать было нечего. Сунув руку под камень, он ощупал заветные
Степановы бумажки и, втянув на утес доску, лег.
  "Для начала хоть десять штук возьму. А остальные тут спрячу... Аккуратней
надо, чтоб ни одна бумажка зря не пропала. Люди за них головой
рисковали... - И, вспомнив Степана, он мысленно пообещал: - Все сделаю,
как надо... Только я, Степан, в бублики вложу и ниткой для верности
обмотаю... По своему способу..."
Ночь была короткой. Рассвет застал Леньку уже за работой, а первый пароход
отвез его в город. На базаре было еще пустынно. Хлопали железные болты на
дверях лавок, открывались рундуки, шли с корзинами торговки... На пристань
съезжались возы. Половой в сером холщовом фартуке подметал крыльцо
столовой. Рабочие шли завтракать.

  Глава сорок третья
ПРЕДСВАДЕБНАЯ КУТЕРЬМА

  Волнение началось с утра. День был воскресный и почему-то напоминал
праздник пасхи. Всю ночь Лина пекла пироги, Марина и Катя убирали комнаты,
гладили, помогали Лине, Утром явился Олег, нагруженный покупками, среди
которых выделялся большой длинный ящик - сервиз.
  Узнав от Кости, который теперь почти всегда ночевал в любезно
предоставленном ему маленьком флигеле, о предстоящем событии, Крачковская
немедленно напросилась в гости.
  В углу террасы был установлен небольшой столик, заваленный подарками.
Самый богатый подарок был от Олега. Крачковская подарила молодоженам еще
один сервиз, на этот раз столовый. Отдельные скромные знаки любви и
внимания были от Марины, Кати и от детей. Динка, с помощью Никича,
закончила свой сундучок и все время ревниво следила, чтобы он стоял на
самом видном месте.
  Все эти хлопоты и суета трогали Лину, и, вынимая из духовки пироги, она
обильно поливала их слезами... Малайка, явившийся сказать, что он
договорился и поп будет ожидать их завтра в двенадцать часов утра, был
смущен и до глубины души тронут заботливыми приготовлениями к свадьбе.
  А задерганные хлопотами Катя и Марина думали только об одном: чтоб все
было хорошо!
  Потихоньку от Лины они закладывали вещи, тратили деньги Олега и мастерили
приданое для невесты.
  Утром в знаменательный день приехал Малайка. В новом чесучовом костюме, г
неизменной тюбетейкой на голове, он выглядел очень торжественно и нарядно.
  - Жених приехал! Жених! - забежав вперед, крикнула Динка.
  И скромный Малайка, который обычно никому не доставлял хлопот, сейчас
вызвал целый переполох на маленькой даче. Взрослые засуетились, начали
одеваться.
  - Скорее, скорее! - торопила всех Алина, нагревая утюг. Марина и Костя
должны были сопровождать молодых к венцу.
  Из детей в город брали только Алину; Динка и Мышка оставались дома; Катя
велела им нарвать цветов и, когда Лина вернется из города, встретить ее у
калитки.
  А пока все собирались и прихорашивались.
  Малайка, не зная, как вести себя в своем новом положении, растерянно стоял
посреди террасы, а Динка, заложив за спину руки, молча и удивленно
разглядывала его со всех сторон.
  Все это было похоже на пестрый сон, но Лина ни в чем не изменила себе и
своим деревенским обычаям; выбрав посаженым отцом Никича, а посаженой
матерью - Марину, она взяла за руку Малайку и перед отъездом торжественно
подошла под благословение "родителей".
  - Пусть будет этот день самым счастливым днем вашей жизни! - растроганно
сказала молодым Марина.
  Когда взрослые уехали, Динка и Мышка бросились собирать цветы. Никич,
уставший от беготни, присел на крыльцо выкурить цигарку.
  - Мышка, - сказала сестре Динка, срывая вдоль забора васильки и ромашки, -
все-таки свадьба - это очень веселая кутерьма! Когда я вырасту и буду
богатой, я каждую неделю буду устраивать себе свадьбу!
  Мышка, оживленная общим волнением, пожала острыми плечиками.
  - Я еще не знаю, грустно это или весело, - с недоумением сказала она.
  - Если совсем ни о чем не думать, то это весело. Просто так: Карл у Клары
украл кораллы! Вот и все! Хочешь, давай летать и кружиться? У нас белые
платья и банты. Давай попробуем увязаться за бабочками! - весело
предложила Динка.
  Мышка согласилась сначала робко, потом разошлась. Динка, взмахивая руками,
как крыльями, летела впереди и, указывая на стайку желтеньких бабочек,
кричала:
  - За ними! За ними!
  А у лазейки стоял Ленька и смотрел на обеих девочек. Он вернулся рано,
гордый выполненным долгом.
  Первые десять бубликов уже были розданы. Ловкий и неприметный Ленька
толокся среди рабочих; сидя с ними за одним столом, пил чай в столовке и,
внимательно глядя на лица, обдумывал каждый свой шаг... Бублики его
исчезали в рабочих кошелках, в ящиках с инструментами, а иногда и в
глубоких карманах засаленных брюк. Раздав все, до последнего бублика,
Ленька вытащил тщательно завернутый в тряпочку заветный полтинник и пошел
в булочную. Купив фунт хлеба и рассовав по карманам новую партию пухлых
бубликов, он разменял полтинник и заторопился к пароходу. На пристани
какая-то женщина попросила поднести ей к дому вещи, но мальчик отказался.
Перед глазами его стояло несчастное лицо Макаки, и он спешил домой.
Теперь, стоя у забора и глядя издали на свою подружку, Ленька не знал,
уйти ему или остаться... Динка была в том самом платье, в котором когда-то
шла на утес, волоча за собой оборку. Теперь оборка была пришита и
разглажена, а на голове девочки торчал, как пропеллер, огромный белый
бант. Это была еще одна, чужая ему, Макака.
  Ленька тихо повернулся и хотел уйти, но Динка заметила его и, размахивая
руками, подлетела к забору.
  - У нас свадьба, шепнула она и, оглянувшись на Мышку, которая, словно
заведенная, кружилась на одном месте, добавила: - Я не могу уйти. Сейчас
все приедут из церкви. Но ты подожди здесь!.. - Накрахмаленные оборки ее
замелькали в кустах.
  "Чего мне ждать?" - устало подумал Ленька.
  Через минуту Динка вернулась.
  - Возьми, возьми скорей! - громко зашептала она, протягивая через забор
слипшиеся в руке пирожки.
  Но Ленька, круто повернувшись, зашагал на утес.

  Глава сорок четвертая
ПРОВОДЫ ЛИНЫ

  Когда вернувшаяся из города веселая процессия подошла к калитке, Лина
предстала перед детьми как сказочное видение.
  Муаровое платье ловко обтягивало ее статную фигуру, пышные кисейные рукава
оттеняли полные руки; на шее в два ряда блестели бусы, а легкий
бледно-розовый шарф с разлетающимися концами красиво оттенял золотые
волосы.
  - Лина, ты ужас какая красивая! - с восторгом сказала Динка, прижимая к
груди спой букет. - Ты можешь цвести,
Лина, в нашем саду! Как яблоня! Она была весной такая же красивая, как ты!
  - Мама! Наша Лина лучше всех! - прошептала матери Мышка.
  Лина обняла обеих девочек и засмеялась счастливым, звонким смехом. Все
вокруг тоже засмеялись, а Олег сказал:
  - Вы не видели, как смотрели на Лину в городе! Я просто серьезно опасался,
что кто-нибудь выкрадет у нас невесту прямо из-под носа!
  - Не выкрадет теперь, Малай не даст! - заявил одуревший от счастья Малайка
и, подхватив обеих девочек, закружился с ними на дорожке.
  Но Лина, поравнявшись с ним, степенно заметила:
  - Малай Иваныч, что это вы на виду у всех с ума сходите?
  Выйдя из церкви, Лина сразу начала называть мужа на "вы" и по
имени-отчеству. Это очень веселило присутствующих. Костя хохотал от всей
души.
  Под вечер пришли Крачковские. Олег и Костя весело прислуживали, наливая
вино и разнося закуски.
  Динку Лина посадила рядом с собой; Алина, к своему неудовольствию, сидела
около Гоги, а Мышка - с Малайкой. Марина и Катя были счастливы, что все
так хор