ты так ошибиться? Что же общего у этого господина
с твоим дядей? - раздраженно сказала она, обращаясь к дочери. - Твой дядя
никогда не служил в полиции...
  - Но, мамочка, ты говорила, что дядя всегда носит с собой плед, а этот
господин жандарм так замаскировался под нашего дядю, что тоже нес плед...
- оправдываясь, сказала Динка.
  - Ну, если вы были с пледом, тогда понятно, что моя дочь могла ошибиться,
- спокойно заметила Марина. - Да еще в толпе, возможно... Но к чему весь
этот допрос? Если вы предполагаете, что этот приезжий прячется в моем
доме, то ищите и увольте нас от лишних разговоров, - выпрямившись и глядя
на сыщика сверху вниз, величественно бросила Марина.
  На террасе снова залаял Нерон, и в дверь боком протиснулся Петров.
  - Очень злая собачка у вас, очень вредная собачка, я извиняюсь, -
залепетал он, заискивающе глядя на Марину и кладя на кончик стола перед
сыщиком окурок козьей ножки, скрученной из газетной бумаги.
  - Все осмотрено, ваше благородие. В сарае нет лошадки и нет брички. Я
ихний выезд и ихнюю лошадку хорошо знаю, так вот, извольте видеть, на
месте их не оказалось. А на чердаке обнаружен сей окурок, именуемый козьей
ножкой, - подобострастно пояснил он, касаясь плеча сыщика своей толстой,
лоснящейся физиономией. - Я так думаю, ваше благородие, что в семействе
госпожи Арсеньевой козьи ножки, тем более с махоркой, курить некому. - Он
наклонился еще ниже и, многозначительно подняв бровь, добавил: - Так что,
может быть, солдат...
  - А! Солдат! - вдруг закричала Динка. - Наконец-то вы надумались искать
его! Ты же ничего не знаешь, мамочка, а здесь просто исчезают люди, а
потом их находят убитыми! Сначала Якова-музыканта, потом студента в
ирпенском лесу, а теперь пропал солдат! А полиция даже не почешется,
бегает за каким-то железнодорожником и ничего не видит перед своим носом!
  - Дина, Дина! Веди себя прилично! Какое нам дело до этого солдата? - резко
прикрикнула на дочь Марина.
  Петров с раскрытым ртом уставился на обеих. Сыщик хлопнул ладонью по
раскрытой папке.
  - Вы мне мешаете, барышня! Петров, займитесь обыском! Обойти все комнаты и
осмотреть все самым тщательным образом! Разрешите продолжать допрос.
  Сыщик обернулся к безмолвной, словно застывшей в брезгливом созерцании
Мышке:
  - Ваше имя-отчество, барышня?
  - Анжелика Александровна Арсеньева, - спокойно, безжизненным голосом
ответила Мышка, глядя куда-то мимо головы сыщика. Ей было противно все: и
шмыгающая по комнатам фигура Петрова, и рассевшийся на стуле сыщик.
Тошнотная муть подступала к горлу, но лицо Мышки выражало только глубокое
равнодушие и брезгливость.
  - Что вы скажете относительно прибывшего к вам вчера железнодорожника? -
спросил сыщик.
  - Я его не видела, - сказала Мышка.
  - Вы были дома и не видели?
  - Да, я была дома и не видела!
  - Так, так... А что вы скажете насчет родственника, которого вы ждали?
  - Ничего. Мы ждали и ждем, - безразлично ответила Мышка.
  - Очень хорошо. Тут ваша сестрица говорила, так сказать, о пропаже
солдата. Вы что-нибудь слышали об этом?
  - Нет. Я работаю в госпитале и отдаю все свое внимание раненым солдатам,
так что мне некогда интересоваться историей с пропавшим солдатом. Это дело
полиции, - так же безразлично ответила Мышка.
  - Похвально, похвально. А скажите, пожалуйста, что, Ефим Бессмертный, ваш
сосед, часто возит вас на станцию?
  - Почти всегда. Отвозит и встречает, - кратко ответила Мышка.
  - Очень хорошо. Но сегодня вы дома. Так скажите, пожалуйста, кого же повез
сегодня Ефим? Прибавим к этому: так рано и в такую погоду.
  - Здравствуйте! - насмешливо сказала Динка. - Вы застали нас еще спящими,
а теперь спрашиваете, кого повез Ефим? Ну кого он повез, если мы все дома!
  - Я думаю, что мама послала Ефима встречать первый утренний поезд! -
сказала Мышка. - А может, что-нибудь купить...
  - Госпожа Арсеньева! Я прошу вас совершенно определенно ответить на мой
вопрос: куда и зачем вы послали Ефима Бессмертного на вашей бричке,
учитывая ранний час и погоду?
  Чуткое ухо Динки уже давно уловило знакомый скрип колес, но она выждала
момент, когда бричка приблизилась к крыльцу, и с криком: "Да вот он сам!"
- мгновенно выскочили на террасу.
  - Ефим! Вы встречали утренний поезд?
  Петров схватил ее под локоть и втащил в комнату. Сыщик стукнул кулаком по
столу.
  - Я просил никого не выходить из помещения! - заорал он. - Я в последний
раз предупреждаю вас, госпожа Арсеньева, что ваша младшая дочь ведет себя
непозволительно и дерзко! Примите меры!
  - А я попрошу вас сократить ваши вопросы, они лишены всякого смысла. И
если вы пришли делать обыск, то делайте ваше дело и оставьте нас в покое!
- решительно сказала Марина.
  Ефим, стуча сапогами и отряхиваясь, на глазах Петрова вытащил из брички
мешок с мукой и понес его в комнату.
  - Здрасте, - сказал он, снимая шапку и сбрасывая мешок у двери. - Вот
только муки достал. И коло поезда был...
  Марина быстро обернулась к нему, но сыщик резко предупредил:
  - Никаких вопросов. Вопросы буду задавать я!
  - А мени все единственно, - сказал Ефим, останавливаясь у двери и
скручивая козью ножку.
  - Вы Ефим Бессмертный? - спросил сыщик.
  - Он самый. Дозвольте закурить? - спросил Ефим, зажигая спичку.
  Сыщик кивнул головой.
  - Скажите, пожалуйста, Ефим, куда вас посылали в такую погоду?
  - Да вот же по ихнего дядю... - припоминая слова выскочившей навстречу
Динки, сказал Ефим. - Но погода действительно скаженна... Я ж казав: кто
там поиде в таку грозу? Ни, поезжай да поезжай по нашего дядю.
  - Послушайте! - подскочил сыщик. - Оставьте в покое этого "дядю"! Я
спрашиваю: куда вы ездили?
  - Это наконец возмутительно! - вмешалась Марина. - Он же совершенно точно
сказал вам, что он ездил к поезду встречать моего брата, да еще я просила
его что-нибудь купить! Так чего же вы хотите от человека?
  Ефим развел руками.
  - А что я зараз куплю? На базаре одна баба и та в город с мукой тащилась,
так я только муки и купил! И вот сдача с ваших денег, пожалуйста! - как ни
в чем не бывало пояснил Ефим, вытаскивая из кармана пригоршню монет и
выкладывая их на стол.
  Сыщик, теряя терпенье, захлопнул папку.
  - Мы еще поговорим с вами, Бессмертный, без свидетелей! - пригрозил он.
  - Это можно, - затягиваясь дымом, согласился Ефим.
  На террасе прошлепали босые ноги, и Марьяна в подоткнутой юбке с кринкой
молока в руках остановилась на пороге.
  - Здравствуйте, - смущенно поздоровалась она, ставя на стол кринку с
молоком. - А я бачу, гость приехал, ну, думаю, треба гостям молочка
тепленького отнести!..
  - Кто такая? - отрывисто спросил сыщик. - Откуда молоко? Где живешь?
  - Да не лякайтесь вы, то моя жинка, зовут Марьяной, а хвамилия у нас с
нею, известно, одинаковая! - усмехнулся Ефим.
  - Ну что ж! Это очень хорошо. А скажи-ка, Марьяна, давно в твоей хате
проживает солдат Ничипор? - прищурившись, спросил сыщик.
  - Как это проживает? - поднял брови Ефим.
  - Я спрашиваю не вас, а вашу жинку. Отвечайте, Марьяна! - прикрикнул сыщик.
  Марьяна в замешательстве глядела на мужа.
  - Это за якого ж солдата речь, Ефим? - нерешительно спросила она.
  - А вот за того, что пропал. Ну конечно, они как полиция разыскивают
человека, ну, значит, и спрашивают, не бачил ли его кто.
  - Я спрашиваю: сколько времени этот солдат жил в вашей хате и где он
сейчас?
  Марьяна махнула рукой.
  - Я за это дело ничего не знаю. В нашей хате он не был, и зараз его немае!
  - Петров! - крикнул сыщик. - Останьтесь здесь! А ну-ка, Ефим, пройдем в
вашу хату! Нет-нет, Марьяна нам не нужна, пусть посидит здесь!
  - Ну, а я ж не хозяйка, может, вы захочете того солдата в курятнике
искать, потому как там гнезда, где куры несутся, и опять же квочки с
цыплятами. Нет уж, нехай и жинка идет! Вона сама свое хозяйство знает!
  - Ну хорошо, хорошо! Пусть идет! Может, вдвоем вы будете сговорчивей!
  - А конечно, что сговорчивей! Ведь так и в евангелии говорится, что муж и
жена - одна сатана! - бубнил Ефим.
  - В евангелии этого нет. И вы будьте поосторожней, Ефим Бессмертный: за
решетку попасть мужику легко, а выбраться оттуда трудно, - запугивал
сыщик, идя по аллее рядом с Ефимом и Марьяной.
  Обыск продолжался часа три. Сыщик и Петров перерыли на хуторе все вещи,
перелистали все книги. Сыщик придрался к старенькому глобусу, на котором
всю обширную площадь, занимаемую Россией, Динка обвела красным карандашом.
  - Зачем вы это сделали? - спросил сыщик.
  - Из патриотических чувств, - ответила Динка.
  Пришлось уехать ни с чем.
  Проводив неожиданных "гостей", Арсеньевы молча сидели за столом в
разгромленной комнате, среди сваленных на пол вещей и книг. Оживленная
тем, что все кончилось благополучно, Марьяна, разливая по чашкам молоко,
без умолку рассказывала, как сыщик лазил в ее скрыню и на сеновал искать
солдата.
  - А Ефим ще подначивал его: ищите, каже, ищите, бо пропал человек, як
сгинул! Ой, смех!..
  Но смеха не было, Арсеньевы сидели перед налитыми доверху чашками, не
прикасаясь к еде. Ефим понимал их тяжелое состояние.
  - А ну приберись маленько, Марьяна, - шепнул он жене и начал рассказывать,
как боялся везти в лес солдата и приезжего железнодорожника и какие чудеса
увидел он в старой корчме. Рассказывая, он то и дело повторял: - Достойные
хлопцы, нема чего сказать! А этот черный - так что-то особенное! Я
спрашиваю: "Как же зовут, тебя, хлопче? То ты прозываешься Цыган, то Жук,
га?" А он так усмехнулся, да и каже: "Я - Жук, я теперь Жук!"
На этих словах Динка подняла голову и улыбнулась, а Марина недовольно
сказала:
  - Надо узнать его настоящее имя, зачем давать человеку какие-то клички!
  Мышка молчала. Худенькое личико ее заострилось, с губ не сходило
брезгливое выражение. Неожиданно во время рассказа Ефима она уронила
голову на стол и разрыдалась.
  - Я не могу тут жить, мама! Они опоганили наш хутор! Все, все здесь
опоганили! Уедем в город, мама! - по-детски всхлипывая, повторяла она.
  - Хорошо, Мышка! Мы уедем, уедем, успокойся! Надо только подумать, как
переправить в город приезжего товарища и солдата, - утешала ее мать.
  - А чего там думать! У них место хорошее, пускай день-два посидят, а там я
их через Пущу-Водицу отвезу в город! Вот и все дела! А плакать, Анджилка,
из-за кажного поганого человека тоже нельзя, голубка моя! Мало ли их на
свете? А ты так понимай: поганых двое, а хороших втрое! Вот тебе и вся
арифметика! - уговаривал Ефим, как всегда путая имя Мышки и называя ее то
Анджилкой, то Анжелинкой.
  Прощаясь, он строго посмотрел на свою Марьяну и поднял вверх корявый палец:
  - А ты, жинка моя Марьяна, помни: где что увидела, услышала у нас в доме
або я говорил - молчи! Завсегда и везде молчи, як в рот воды набрала! И
что я про корчму рассказывал, и какой красавчик Иоська, и кто в лесу на
скрипке играет - молчи!
  - Та чи я сумасшедшая? - всплеснула руками Марьяна. - Або я лютый ворог
самой себе?
  - Ну вот и молчи. Пойдем, надо людям отдых дать.
  Когда они ушли, Марина открыла все окна. Освеженная дождем зелень грелась
на ярком утреннем солнце, издавая свежий запах влажной травы и листьев.
Земля отдыхала, жадно впитывая обильно пролившиеся капли дождя.
  - Динка! - сказала Марина, глубоко вдыхая душистый воздух. - Сбегай за
коробкой! А ты, Мышка, надень галоши и нарви в ореховой аллее каких-нибудь
цветов!
  Отослав девочек, Марина принялась за уборку.
  Брезгливо вытирая стул, на котором сидел сыщик, она думала о том, что с
этого дня неприкосновенность хутора нарушена, и как только приедет Леня,
надо немедленно переезжать в город...
  Когда девочки вернулись, в комнатах уже было чисто и ничто не напоминало о
посещении полиции.
  - Ах, какие свежие цветы! Смотрите, в чашечках еще дрожат капли! - сказала
Марина, принимая от Мышки букет желтых болотных ирисов и по-осеннему
блеклых васильков.

  Глава пятьдесят пятая
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЛЕТА...

  Через два дня Ефим отвез в город приезжего железнодорожника и солдата.
  Перед их отъездом Марина долго думала, где устроить Ничипора Ивановича.
Везти его на свою городскую квартиру было опасно, и она решила временно
устроить его на явочной квартире вместе с железнодорожником, но Жук
решительно запротестовал:
  - Солдат теперь наш, он будет жить с нами. Кое в чем поможет нашей
старухе, будет шить сапоги, хозяйство у нас общее, прокормимся!
  Солдат ничего не имел против этого решения, и Ефиму пришлось отвозить его
на квартиру Жука.
  - Там у них все так прилично, куда там! - рассказывал дома Ефим. - Две
комнатки с кухонькой, живут без квартирантов, чисто живут. Старуха ихняя,
мать Конрада, видно, соскучилась за лето по своим хлопцам, все об Иоське
спрашивала, чего долго не привозят. Ну и меня, конечным делом, накормила,
напоила, Ничипору тоже обрадовалась. "Живите, говорит, живите! Мне сынок
плохого человека не пришлет". Это она Жука, значит, сынком называет, а
Иоську внучком. Да, сдружились наши хлопцы с солдатом. Иоська так от него
ни на шаг не отходит, а как узнал, что солдат может сапожничать, так и
совсем прилип. "Я, говорит, дядя Ничипор, помогать тебе буду, я папе
помогал". Ну и, конечно, вцепился, чтобы столик отцовский взяли. Низенький
такой столик, негодящий, весь ножом изрезанный. - Ефим развел руками и
мягко улыбнулся: - Ничего не сделаешь, отцовская память. Перевез я и этот
столик...
  - А портрет Катри? - быстро спросила Динка.
  - Ну, это в первую очередь. Сам Жук в бричку принес. И на городской
квартире повесили, над этим сапожным столиком. Солдат хлопотал. Он,
бедняга, видно, тоже семью почувствовал... И вот, скажем, железнодорожник.
Образованный человек, прямо можно определить, не чета Ничипору Ивановичу,
и уважали его ребята, и со всеми он за руку попрощался, а вот поди ж ты, к
солдату больше привыкли...
  - Ну что ж! Ничипор многое может им дать, он человек понимающий. Значит,
все устроилось к лучшему! - сказала Марина.
  Мышка подняла на нее умоляющие глаза.
  - Значит, теперь мы можем уехать отсюда, мама? - нетерпеливо спросила она.
  - Да, я думаю, тоже надо переезжать! - согласилась Марина.
  Но Динка вдруг запротестовала:
  - Нет, нет! Я никуда не поеду, мама! Я останусь здесь до приезда Лени! Вы
уезжайте, а я останусь!
  Сестры поссорились.
  - Ты прекрасно знаешь, что одну тебя никто не оставит! Ты просто делаешь
мне назло! Видишь, что я ни на что не могу смотреть без отвращения, и
упрямишься! - со слезами говорила Мышка.
  - Подумаешь, два каких-то сморчка полицейских! Да чтобы из-за них
возненавидеть весь наш хутор, сад! Ты просто нервная барышня! - кричала
Динка.
  - Оставь ее, - тихо сказала Мышке Марина. - Скоро приедет Леня, при нем
она не будет упрямиться. Оставь сейчас!
  Мышка затосковала. Приезжая из госпиталя, она отказывалась даже рвать
цветы для комнаты Алины.
  - Я чувствую себя оплеванной, мама! Это такое унижение, когда чужие люди
роются в твоих любимых вещах, в твоей постели... Я здесь перестала
чувствовать себя человеком!
  - Ну оставайся ночевать на городской квартире, - предлагала ей мать.
  - Нет, я не брошу тебя и Динку. Об этом не может быть и речи! Уедем вместе!
  После госпиталя Мышка забегала на городскую квартиру. От Васи давно не
было писем. Однажды пришли сразу два письма от Почтового Голубя. Он
описывал страшные картины боя, разрушения и смерти...
  "Я не боюсь умереть, я солдат и должен быть готов ко всему, но если бы моя
воля, я никогда не родился бы, я не убийца, но руки мои в крови..." Каждое
письмо кончалось горячей мольбой прислать ему одно слово, хоть одно слово,
с которым ему будет легче жить и умирать. Адреса в обоих письмах снова не
было. Вместо адреса, как прежде, было нарисовано сердце, пронзенное
стрелой и истекающее кровью.
  - Ну что с ним делать, мама? Куда я напишу? Господи! Вот еще мученье! Ведь
убьют его, а я буду мучиться всю жизнь!
  - Несчастный Голубь! - бушевала Динка. - Ну что он за дурачок? Я просто
делаюсь больной от его писем!
  Она хватала листок и, надписав на конверте крупными буквами: ДЕЙСТВУЮЩАЯ
АРМИЯ, МИШЕ ЖНРОНКИНУ, опускала письмо в ящик. Письма Почтового Голубя
расстраивали всех. Марина, держа их в руках, рассматривала с лупой
штемпель.
  - Попробуй писать по всем направлениям, где сейчас особенно упорные бои, -
безнадежно говорила она Динке.
  Каждому хотелось хоть что-то сделать для несчастного Голубя, умоляющего о
последнем слове, о последнем прощании.
  Марина заезжала даже к матери Миши Жиронкина, но, узнав, что та ни разу не
получала от сына ни одного письма, не стала ей ничего рассказывать, тем
более что мать холодно сказала:
  - Не пишет он нам! Что поделаешь, неблагодарный сын! Уж кажется, ни в чем
ему отчим не отказывал, и такую мать, как я, поискать надо!..
  - Да, надо поискать... - согласилась Марина.

  * * *

  На другой день, после отъезда солдата и железнодорожника, на хутор пришел
Жук. Марина разговаривала с ним, как со взрослым, она серьезно и тепло
благодарила его, и Жук, потеряв весь свой форс беспризорного мальчишки,
держался со скромным достоинством и во всяком деле предлагал свои услуги.
Уходя, он вызвал Динку в ореховую аллею. Они говорили шепотом, долго и
горячо.
  - Этого нельзя делать, ты подведешь Ефима! Они отомстят Ефиму, - убеждала
товарища Динка.
  - А чего же мы сидели здесь все лето? - гневно щуря глаза, твердил Жук и
бил себя кулаком в грудь. - У меня душа горит! Понимаешь ты это?
  - Я понимаю, у меня она тоже горит! Но только не это, мы уже не дети. Жук!
  - Все равно, я должен отомстить и отомщу! - грозился Жук.
  - Хорошо. Но знай, это против моей воли! Я не разрешаю тебе этого, и ты
знаешь почему, - изо всех сил возражала Динка.
  - Боишься? За Ефима боишься? А Иоськиного отца забыла? А студента,
зарубленного в лесу?
  - Я ничего не забыла и не забуду, Жук! - Динка положила руку на плечо
товарища и, наклонившись, тихо прошептала: - Сделаем другое...
  Жук оживился, два раза даже тихонько фыркнул в кулак и, слушая Динку,
согласно кивал головой. Разговор их шел отрывистым шепотом,
недоговоренными фразами.
  - Иоську беречь как зеницу ока... Пузырь пусть не отходит от него...
Револьверы возьми, проверь, не заржавели ли... Приму привяжу у околицы...
  - Револьверы в порядке... Солдат нам все оружие перечистил... - Жук
приблизил к Динке свое лицо с жарко горевшими глазами. - Когда?..
  - Завтра... в полночь, - чуть слышно ответила Динка, и они расстались.

  Глава пятьдесят шестая
РОВНО В ПОЛНОЧЬ

  В ночном небе, как ветки гигантского дерева, шевелятся разорванные тучи,
меж ними падающими искрами вспыхивают редкие звезды. Земля затихла, спит
натруженное за день село.
  В вишневых поредевших садах притаились белые хаты, за хатами желтеет
коротко остриженное, убранное поле, за полем черной громадой встает лес.
На просохшей за день проселочной дороге неровные, крепко выбитые колеи
кружат по селу мимо покосившихся перелазов, мимо покрытых почерневшей
соломой бедняцких хат, мимо тесовых ворот с железными засовами и высоких
крылечек богатеев. У самой околицы на краю хозяйского поля с убранной
пшеницей высится железная крыша над крепко сбитой семистенной хатой
братьев Матюшкиных. Обнесенная крашеным зеленым забором с острыми кольями,
она словно напоказ выставила на улицу три окна, задернутые белыми
занавесками. В просторном дворе засыпанные зерном амбары, доверху забитые
свежим сеном сараи и конюшни. Богатое хозяйство у Матюшкиных; в коровнике
сонно жуют коровы. Заперев на засов широкие ворота, сами хозяева, Семен и
Федор, каждый вечер обходят свой двор; сторожит его батрак Прошка,
укладываясь на рваном армяке в хозяйском коровнике. По другой стороне
улицы, напротив Матюшкиных, растет дом нового богатея - прежнего
приказчика пана, Павлухи. Сквозь черноту ночи, словно девушка, в первый
раз вышедшая на свидание, стыдливо выглядывает луна и, прячась за тучами,
снова погружает во мрак спящее село...
  Прошумит ночной ветерок, гавкнет спросонья привязанная собака, и снова