него, начали подбирать рассыпанные
карты.
  - Подождите! - бросилась к ним Динка. - Подождите!
  Мальчишки, отбежав на два шага, остановились. Жук быстро с головы до ног
смерил Динку удивленным и презрительным взглядом, гневно махнул рукой
мальчишкам и повернул к Динке насмешливо улыбающееся лицо:
  - Вы чего-нибудь ищете, барышня?
  - Да, - быстро ответила Динка и, кивнув в сторону исчезнувших мальчишек,
сердито спросила: - Зачем вы прогнали их?
  - Это мое дело, - ответил он, сузив черные глаза и бесцеремонно
разглядывая Динку.
  "Настоящий босяк... главарь", - определила про себя Динка и, подойдя к
нему ближе, тихо сказала:
  - Отойдем в сторону.
  - Далеко? - не двигаясь с места, спросил он, так же насмешливо улыбаясь.
  Улыбка его показалась Динке неприятной и злой; сквозь синеватую полоску
губ были видны белые, ровные зубы.
  "Ломается", - подумала Динка и, оглянувшись на проходивших мимо людей,
потянула его за рукав:
  - Выйдем отсюда! Мне нужно поговорить с вами...
  Он дернул плечом, поправил рваный пиджак и молча пошел рядом.
  - Вот сюда, - сказала Динка, останавливаясь за пустой телегой. - Скажите,
пожалуйста, вы босяк?
  - Что? - злобно дернулся подросток, выбрасывая из кармана тугой кулак и
показывая его Динке. - Ты говори, да не заговаривайся, а то я не посмотрю,
кто ты есть!
  Динка испуганно отшатнулась и, морщась, отодвинула рукой его кулак.
  - Спрячь, спрячь... назад в карман... Я такая же, как ты... Мне нужны
босяки... Я ищу одного мальчика, его сманили босяки... в свою компанию,
понимаешь? - сбивчиво объяснила она, тоже переходя на "ты".
  - Подумаешь, сманили... - Он усмехнулся и покрутил головой. - А зачем тебе
он?
  - Я возьму его, буду учить, воспитывать... Он еще маленький. Послушай...
Его зовут Иоська... Ты, наверно, всех знаешь, найди мне его!
  - Ишь ты какая быстрая! "Найди"! Ну, предположим, знал я такого. Иоська,
говоришь?
  Динка кивнула головой.
  Черные глаза еще больше сузились.
  - Иоська, говоришь? Кудрявенький такой, лет девять ему?
  - Да-да! - радостно закивала головой Динка.
  - Так он уже помер... Убили его... - выпрямившись, сказал подросток, и в
глазах его появился хищный огонек. - В лесу убили...
  Динка схватила его за руку, ноги ее задрожали, в глазах мелькнул черный
шарф Катри...
  - А ты что за него хватаешься, дура? - грубо одернул ее мальчишка. - Кто
он тебе? Ни сват, ни брат... Ну и не лезь не в свое дело!
  - Я матери... матери его обещала... Я поклялась, - закрыв руками лицо,
простонала Динка.
  - А на клятву можно и наплевать, - с хитрой усмешкой сказал он.
  Динка опустила руки.
  - Я поклялась и найду его. Живого или мертвого. Где его убили? В каком
лесу? Послушай: может, ты врешь? У тебя ведь нет ни стыда ни совести!
  - "Ни стыда ни совести"! - злобно усмехнулся подросток. - А откуда ты
знаешь, какая у меня совесть?
  Динка покачала головой. На сердце у нее было пусто и горько.
  - Но ты ведь только что сказал, что на клятву можно наплевать... Где же
тут стыд и совесть? - холодно сказала она.
  Подросток смачно плюнул сквозь зубы.
  - Это я о тебе сказал, дура!
  - А что же, я не человек? - строго спросила Динка и нетерпеливо добавила:
  - Говори правду: жив Иоська?
  - Я уже сказал - нету. Ну, чего тебе еще нужно? Убили его на дачах.
Понятно? Сначала его отца убили, а потом его. Ну? А ты будешь искать, так
и тебя убьют. Понятно? - угрожающе добавил он.
  - На дачах... - повторила упавшим голосом Динка. - Значит, правда... -
Лицо ее сразу осунулось, побледнело. - Прощай. - Она протянула руку.
  Подросток медленно вытащил из кармана руку, потер ее об пиджак.
  - Грязная... - сказал он вдруг, осторожно пожимая Динкины пальцы.
  - Это все чепуха, - грустно улыбнулась Динка и, не оглядываясь, пошла на
тротуар.

  Глава четырнадцатая
ТЯЖКОЕ РАЗДУМЬЕ

  Как в смутном сне ехала домой Динка. В ушах ее всю дорогу звучали
последние слова мальчишки:
  "Убили его на дачах. Понятно? Сначала его отца убили, а потом его..."
"Я опоздала... опоздала..." - с отчаянием думала Динка, и горькая обида
против Васи и Лени нарастала в ее сердце... Зачем они скрыли, что Яков
убит? Ведь если бы она, Динка, узнала, то сразу подумала бы об Иоське...
Разве можно скрывать в таких случаях правду? Это, наверно, придумал Вася.
Он всегда такой... Борется, борется за народ, за революцию, на фронте
рискует жизнью, объясняя солдатам, что войну нужно кончать, что ружья надо
повернуть против панов и помещиков, а случись что-нибудь в жизни, он
только рукой махнет да еще и скажет: "Не ввязывайтесь вы в эту историю, у
вас есть дела поважнее..." Сколько раз спорила с ним мама. Мышка. И сама
Динка кричала ему:
  "Ты дуб, Вася, дуб! У тебя дубовое сердце".
  Мало ли было таких случаев! И Леня никогда не поддерживал Васю. А что же
теперь, зачем поехал он вместе с Васей к Федорке и просил ее не говорить
Мышке и Динке об убийстве? Может быть, он думал, что если уже все равно
ничем нельзя помочь, то зачем же девочкам плакать и волноваться. Но Леня
забыл про Иоську... Да, да, он забыл, наверно, забыл, что у Якова есть
сынишка. А может, ему сказали, что Иоську взял тот студент, который его
учил? И еще какая-то родственница, старуха в городе...
  Динка незаметно для себя хватается за малейшую возможность оправдать в
своих глазах Леню.
  Нет, нет! Он никогда не бросил бы на произвол судьбы Иоську, ведь он сам
был таким же брошенным сиротой... Разве мог он забыть об этом?
  Нет, Леня не забыл, но он вырос... Он стал теперь взрослым и не все
понимает...
  Мерно стучат колеса поезда, Динка машинально смотрит в окно, а мысли,
тревожные, недодуманные мысли о Лене вс„ настойчивей лезут в ее голову.
Упираясь острым локтем на коленку, она больно трет пальцами лоб.
Машинально сходит с поезда на своей станции. Но мысли додумываются только
в лесу: Леня скрыл от нее правду, Леня ушел в лагерь взрослых, туда, где
мама, где Вася и даже Мышка... Леня часто не согласен с Васей, но он все
делает и думает так, как мама. Как скажет мама... Он уже не приходит к
Динке рассказать ей, как раньше, все свои дела, а один раз, когда она
хотела поехать с ним вместе в Корсунь, он ласково сказал:
  "Это же не прогулка. Дина... Подрасти еще немножко, и мы будем посылать
тебя одну".
  "Мы" - это он и мама. Это во-первых. А во-вторых, почему все реже и реже
Леня называет ее, как прежде, Макакой? Может быть, тоже мама сказала ему,
что Динка уже выросла и нехорошо называть ее так при людях? А может быть,
посмеялся над этим именем Вася? И Леня только наедине называет так свою
прежнюю подружку... Да, Леня ушел к взрослым, Мышка тоже ушла; она часто
теперь читает сестре какие-то нотации, выговаривает ей, совсем как мама.
Это случилось уже давно, Динка не заметила, когда это случилось, но
взрослые остались по одну сторону, а она, одна-одинешенька, по другую... А
ведь она, Динка, тоже росла - как же все-таки это случилось?
  "Я росла, но я не умнела, а они умнели, - пробует объяснить себе Динка. -
Но зачем и что объяснять? У меня остался один Хохолок". Динка видит перед
собой темноглазое внимательное лицо своего друга; он словно издали
прислушивается к ее мыслям и, как всегда подняв одну бровь, спрашивает,
чуть-чуть заикаясь:
  "Ты забыла про м-меня, Динка?"
Нет-нет, она не забыла, она не забыла, она расскажет ему все, что пережила
за последние дни и об этом черном мальчишке на базаре... и страшные слова:
  "Убили его, на дачах. Понятно?.."
Динка приезжает домой рано. Не зная, куда себя деть, она вытаскивает из
угла ящик со своими вещами, садится посреди комнаты на пол и начинает
разбирать его, вынимая по одной знакомые, дорогие ей вещи...
  Вот Ленькин подарок - железный гребень. Его надо вынуть: летом Динка
расчесывает им сбившуюся за зиму шерсть собак и гриву Примы... Вот
карточки. Анюта, волжская подружка Алины, в темном платье приходского
училища. Так и не приехала Анюта; мама звала ее, а она не приехала. Время
разделило их... Время похоже на корабль: он идет вперед, а за бортом его
остаются люди... Осталась за бортом и Анюта. А вот дядя Лека. Даже здесь,
на карточке, видны глубокие морщины на его лице... Он такой старый приехал
тогда, от Кати... Из ссылки, где лежал больной Костя... Тут есть карточки,
где снят сам Костя со своим мальчиком Женькой. Есть и Катя. Но Динка,
словно испугавшись чего-то, поспешно закрывает коробку и вынимает намисто,
которое они искали с Федоркой. Красные, зеленые и голубые огоньки бус не
радуют ее, она откладывает их в сторону.
  К грустным мыслям прибиваются только грустные, а к веселым веселые, зачем
ей сейчас какие-то бусы... Пальцы Динки нащупывают завернутый в носовой
плавок старенький футляр... Это очки Никича. Она взяла их себе на память,
когда он умер...
  Динка осторожно разворачивает платочек, достает из футляра очки, тихонько
проводит пальцем по сломанной и туго перевязанной черными нитками дужке.
  Разложив все это на коленях, Динка долго смотрит на дорогие ей памятки...
Никич... Она видит его лицо, склонившееся над книгой. Вот он поднимает на
лоб очки и вопросительно смотрит на нее мигающими от света глазами...
  "Ну, как ты?.."
  - Ничего... я... живу, Никич...
  Динка сидит посреди комнаты, жалкая улыбка кривит ее губы, крупные слезы
падают на старый, потертый футляр, на очки со сломанной дужкой.
  - Я помню... Я все помню, Никич...

  Глава пятнадцатая
НОЧЬ ИДЕТ...

  С бешеным лаем срываются спавшие на террасе собаки. Динка поспешно прячет
свои вещи и задвигает ящик в угол.
  - А чтоб вы пропали, скаженные черти! Ну, чого сорвались, як на злодия! -
слышится возмущенный голос Марьяны.
  Динка выходит на террасу. Собаки, смущенно виляя хвостами, укладываются на
крыльце. Динка всю зиму не видела Марьяну. И теперь, глядя на молодую еще,
но изможденную женщину с темным очипком на волосах, Динка вспомнила, как
увидела Марьяну в первый раз, такую веселую, красивую, в вышитой рубашке,
с яркими бусами на шее.
  С тех пор прошли годы. Марьяна с Ефимом жили дружно, но хозяйство их было
маленькое, бедное; свиней они не держали, около хаты, обнесенной тыном,
бродило несколько кур да на лугу Арсемьевых паслась низкорослая коровенка.
Жилось трудно, особенно трудно стало во время войны, и Динка с сожалением
смотрела на потемневшие, словно прибитые ветром и дождем, щеки Марьяны, на
стертые от работы руки, выглядывавшие из вышитых рукавов, на голубые,
словно выгоревшие от солнца, глаза.
  - Марьяна! Здравствуй, Марьяночка!
  Марьяна ставит на стол кринку с молоком и, обтерев фартуком лицо, крепко
целует Динку, оглядывая ее со всех сторон.
  - А ну, чи подросла ты за зиму? Я ж тебя с осени не бачила! Ефима
спрашиваю, а он только рукой машет; какая, говорит, была, такая и
осталась! Ну, ясное дело, мужик не то, что баба! А на мой погляд,
вытянулась ты, як тая рябинка, только дуже худа. Ну что зробишь, как
теперь война! Настоящей пищи людына не получае. Ось я тут тебя молочком
отпою! - ласково говорит Марьяна, и глаза ее оживляются прежними молодыми
искорками, за полными губами блестят белыми бусинками зубы. - А я и вчера
и сегодня все ожидала: прибежит моя Динка поздоровкаться! Не! Что-то не
бежит в этот раз. Мабуть, у Федорки загостилась?
  Быстро-быстро болтает Марьяна, как горох сыплются у нее слова, и, как
будто подтверждая каждое свое слово, на ее живом, помолодевшем лице также
быстро сменяются выражения радости, заботы и горя.
  - Ох и проклята ж эта война! Оборони боже, что на свете делается! Ефим в
городе был; думал. Мышка с ним до дому поедет, а она и вовсе сегодня не
возвернется, бо раненых навезли столько, что класть негде! Лежат солдатики
прямо во дворе. У кого голова обвязана, у кого руки, у кого ноги! Казала
Мышка, чтоб Ефим ночевал у вас, он потемну придет!
  "Бедная Мышка опять насмотрится всяких ужасов", - озабоченно подумала
Динка и спросила:
  - А где же Ефим? Остался в городе?
  - Да нет, он давно приехал, сейчас, мабуть, на селе, бо там такой слух
прошел, что наш пан будет коров продавать, а коровы ж у него дуже хорошие.
Ну, конечно, богатей и побежали записываться, а беднота волнуется, кажному
хочется. Ну вот и прибегли за Ефимом: може, он переговорит с Павлухой,
чтоб на выплат дал...
  - Так Павлуха ж не хозяин! Надо с паном поговорить! - возмутилась Динка.
  - Эге, с паном! Тут всеми делами Павло заправляе! А пану что? Он сегодня
здесь, а завтра в городе! А осенью и вовсе за границу поедет!
  - За границу? Так надо скорей, хотя до осени еще далеко, - задумчиво
сказала Динка.
  Марьяна махнула рукой.
  - Да ничего с этого не выйдет! Я ж казала бабам на селе, да они и сами
знают, что Павлуха моего Ефима даже и на порог до пана не допустит, так
нет, прибегли до нас, плачут... Что делать, у многих на войне мужей
поубивали, остались солдатки с детьми... Ни коровки, ни конячки, пустые
горшки на колышках, - пригорюнившись, вздохнула Марьяна.
  - Но как же так? Надо идти прямо к пану, - заволновалась Динка.
  - Да я ж тоби кажу, что Павлуха зверь, не допустит. Он на моего Ефима дуже
злой из-за той дивчины, что утопилась. Бо кто ж ее и погубил, как не
Павло? А Ефим все то дело знал да и сказал пану... Так с той поры моего
Ефима даже и на работу в экономию не берут.
  - Как? Значит, это правда, что ту дивчину погубил Павлуха? Может, она не
сама утопилась? - испуганно спросила Динка.
  - Да сама-то сама... Только тут такое дело вышло. Павлуха давно от нее
избавиться хотел: боялся, женится пан, а Маринка - так ту дивчину звали -
и прогонит его, Павло значит... Бо все люди на селе ненавидят Павлуху.
  Динка согласно кивнула головой. Она уже слышала кое-что от Федорки, но ей
хочется знать, как это было. Марьяна вытерла двумя пальцами рот и понизила
голос:
  - Ну, вот один раз, как поехал пан в город, на два дня - билеты, что ли,
схлопотать за границу, - хотел и Маринку с собой взять, учить, что ли.
думал ее там. Голос у ней был дуже хороший. Як той соловейка пела... Аж за
душу хватала. Красиво-красиво пела...
  Глаза Марьяны увлажнились слезой, но Динка нетерпеливо прервала ее:
  - Ну? Ну?
  - Ну, дак как поехал пан, так Павлуха пришел к ней. А она уж с полгода в
усадьбе жила, и как раз летом это дело вышло. Ну, пришел и говорит: "Велел
тебе пан обратно на село идти до своей матки, бо пан жениться поехал, а
тебе в награждение корову даст..." Ну, вот так и сказал. А мой Ефим на ту
пору в садике у пана дорожки чистил. Только видит он, выбежала Маринка на
террасу и лица на ней нет, белая, как моя рубашка. "Брешешь ты, кричит,
поганый пес! Брешешь!.."
А Павло ей опять те же слова повторяет... И тут как вскинется она, да как
побежит... А мой Ефим и вступился: "Какое ты, говорит, имеешь полное
право, Павло, такие слова ей говорить? То, говорит, дело пана, а не твое,
если уж правда, что пан женится!"
Ну, обозлился Павло, хвать у него грабли.
  "Геть, кричит, отсюда, а то на месте прибью! И смотри, чтобы пану не
докладался, а то и костей не соберешь!" Ну, а мой Ефим, сама знаешь, он
если за правду, так и черта не побоится, хоть режь его на куски!
  Марьяна горестно покачала головой.
  - Ну конечно, утопилась с горя Маринка...
  - А Ефим? Сказал он пану? - лихорадочно допрашивала Динка.
  Марьяна горько улыбнулась.
  - Сказал, конечно, на свою голову... Не поверил ему пан. Над гробом
Маринки поклялся Павлуха, что даже и разговору такого не было... Вот с той
поры не берет Павло Ефима в экономию на работу, да везде и гадит ему как
может. Хорошо, мы тут живем, не на панской земле, а то и вовсе житья бы не
было. А за Павлухой и Матюшкины на Ефима взъелись, ведь они с Павлухой
родня: Семен Матюшкин да Федор родную сестру за Павлуху отдали. Вот и
думай теперь, как эти Ефиму об коровах хлопотать, к кому он пойдет? -
вздохнула Марьяна. - А бабам что говори, что не говори: верят одному
Ефиму, плачут - пойди да пойди...
  Динка медленно провела рукой по лбу и закрыла глаза.
  - Ах боже мой, боже мой... - тихо пробормотала она, все еще думая об
утопившейся дивчине. - Сколько же на свете подлых людей!
  Марьяна испуганно охнула, прижала к себе Динкину голову.
  - От дурная я! От же дурна! Напугала тебя! Да то уж давнее время, ты не
переживай, голубка. Что тут делать, кому какая судьба выпадет...
  Но Динка уже пришла в себя, имена братьев Матюшкиных, случайно брошенные
Марьяной, напомнили ей об Иоське.
  - Марьяна! - быстро сказала она. - Ты слышала что-нибудь о Матюшкиных?
  - Да этих богатеев в селе и без Матюшкиных хватает! И все им с рук сходит.
А уж эти братья особо вредные! Хотя бы их нечистая сила взяла! -
перекрестилась Марьяна.
  - Слушай, Марьяна! Ведь это они убили Якова?
  Марьяна испуганно оглянулась.
  - А ты откуда знаешь? Не велели ваши тебе говорить...
  - Я знаю. И про Иоську знаю - Иоську тоже они убили! Слышала ты про это?
  - Якого Иоську? - сморщила лоб Марьяна.
  - Да сынишку Якова, Иоську!
  Марьяна всплеснула руками.
  - Ах боже мой! Дите, совсем дите! Дак это не иначе как Матюшкины! Ну
звери! Как есть звери! Да как же это он попался им, ведь его бабы в Киев
свезли, - запричитала Марьяна.
  Но Динка нетерпеливо перебила ее:
  - Слышала ты об этом?
  - Об Иоське? Нет, не было такого слуху. Ах они звери! Ну вот помяни мое
слово, придушит их упокойник. Только они в тот лес ни ногой! Скрипки
боятся...
  - Да какая там скрипка! Это все бабьи выдумки!
  - Э, нет, голубка моя! Мне и Ефим так говорил: брешут да брешут люди! А
тут как поехали мы с ним на мельницу да как послушали своими ушами, так и
примолк!
  - Своими ушами? Скрипку? - недоверчиво переспросила Динка. - Да, может,
это филин кричал или еще какая птица?
  - Да что ты! На разные голоса-то филин? Скрипка это, и все! Убийцу своего
Яков зазывает.
  - Ты сама слышала, Марьяна? - дрогнувшим голосом спросила Динка. Перед ее
глазами снова встал портрет Катрн.
  - Ну, а як же? И я, и Ефим! Вот хоть у него спроси! Нет, что правда, то
правда, не к ночи будь сказано! - быстро перекрестилась Марьяна.
  - Ночью? В котором часу? - думая о своем, нетерпеливо тронула ее за рукав
Динка.
  - Известно, ночью... Днем-то не слыхать вроде. И мы с Ефимом ехали после
полуночи. - Марьяна хотела еще что-то сказать, но Динка перебила ее:
  - Где Прима?
  - Да здесь где-то, на лугу пасется. Я уж говорила Ефиму; на що траву
топтать? Трава нынешний год сочная, густая.
  - Ну ладно! Иди домой, Марьяна! Я, как стемнеет, спать лягу. И Ефиму меня
сторожить нечего! Лягу да усну! Ночь короткая...
  - Да, може, и так! Кто тут тронет... Возьми вот молочко, повечеряешь да
ляжешь. А то к нам приходи, если скучно тебе одной.
  - Да нет! Я возьму Приму, покатаюсь!..
  Динка пошла на луг. Ноги путались в густой траве. Качались ромашки,
колокольчики, в сырых местах между зелеными кочками стояли чистые лужицы
воды; крупные незабудки и высокие желтые цветы, разбросанные по лугу, тихо
колебались от налетающего ветра. Прима подняла голову и, увидев свою
хозяйку, тихонько заржала. Динка привычно оглядела ее со всех сторон,
отогнала слепней и повела к пруду. Потом сбегала домой, принесла щетку,
скребок и Ленькин подарок - железный гребень, которым теперь расчесывала
пышную гриву Примы. Почистив лошадь, она привела ее домой и привязала в
саду. Все это делала она машинально, с одной неотступной мыслью: "Я должна
сама поехать в этот лес ночью и убедиться, что нет никакой скрипки...
Иначе от всех этих разговоров я совсем замучаюсь". Где-то под этими
мыслями снова оживала неясная надежда.
  "Ну, а если все-таки я услышу скрипку Якова? Ведь это такое счастье - еще
хоть раз услышать его игру. Да нет, какие глупости, о чем я думаю?"
Динка пошла в комнату, взглянула на часы. Было только половина шестого. Не
зная, как убить время до вечера, Динка выпила молока с горбушкой хлеба,
покормила хлебом Приму, надела на нее уздечку; потом, предполагая, что
ночью будет прохладно, переоделась в старенькое шерстяное платье с
матросским воротником и, вытащив из-под крыльца остро отточенный