и на Волге, только волжский песочек, показалось ей, был
немного желтее... Марина близко-близко подошла к воде, сняла шляпку и тихо
сказала:
  - Ох, Днепро!
  Динка жадным и ревнивым взглядом окинула волнистую гладь реки, зачерпнула
ладонью воду. Вода была чистая, с легкой голубизной...
  - Ох, Днепро... - громко повторила вслед за матерью Динка, но голос у нее
был пустой и сердце молчало... В смущении она пошла вдоль берега,
останавливаясь и убеждая себя, что это - река ее мамы, река Тараса
Шевченко, которого она так любит... Но сердце ее молчало, и под
равнодушным взглядом осенний, разбавленный дождями, захолодавший на ветру
мамин Днепр не пробуждал в ней никаких чувств. Динке стало чего-то жаль...
Она оглянулась на мать. Марина все так же неподвижно стояла на берегу и
смотрела куда-то на дальний берег. Лицо ее порозовело, ветер трепал
длинные распустившиеся косы...

  Хто це, хто це на тим боци.
  Чеше довги косы... -

  вспомнилось вдруг Динке.
  И снова, как в раннем детстве, когда мама читала эти стихи, Динка ясно
увидела, как волны Днепра расступились и на берег вышла русалка... Тихими
звенящими струйками сбегала с ее темных волос хрустальная вода... Взгляд
Динки вдруг ожил, глаза ее словно прозрели... Издалека неторопливо,
перекатываясь с волны на волну и расплескивая на гребне серебряные брызги,
в желтой рамке берегов, на Динку шел невиданный до этой минуты сказочный
красавец Днепр! Динка уловила шумливую музыку в глубине днепровской воды
и, взволнованная, подозвала Мышку.
  - Смотри, это перламутровая река... Мышка кивнула головой.
  - Мама плачет, - сказала она.
  - У этой реки полным-полно рыб, они все время плещутся, и потому волны у
ней такие серебряно-чешуйчатые...
  - С этого берега наш лапа увез нашу маму... - тихо вздохнула Мышка.
  - С этого самого берега? Вот с этого? - радостно взволновалась Динка.
  Сестре не хотелось разочаровывать ее.
  - Мама привела нас сюда... - уклончиво сказала она.
  - С этого самого берега! - в восторге повторила Динка, оглядываясь вокруг.
Ей казалось, что она уже ясно различает на песке следы отца... Вот здесь
он спрыгнул с коня...
  Динка никогда не слышала, чтоб папа скакал на коне, но если сказано
"увез", то как же иначе? Вот здесь он спрыгнул с коня и взял маму на
руки... Конечно, это было здесь, и Днепр видел, как обрадовалась мама...
  Сердце Динки растопилось от умиления. Она зачерпнула пригоршню воды и
торжественно, протянула сестре:
  - Выпей и умойся! Мышка покорно выпила и умылась. Динка тоже выпила и
умылась.
  - Теперь мы породнились! - весело сказала она и, подкинув вверх свою
матросскую шапку, звонко крикнули:
  - Здравствуй, Днепр!
  Громкий, счастливый смех Марины с готовностью откликнулся на голос дочки.
Сестры возвращались домой примирившиеся с Днепром, но любовь к Волге
оставалась незыблемой и огромной, как сама эта река, и каждый раз, когда
Динку постигало горе, она жаловалась ей, как жалуются родному, близкому
человеку, называя ее голубенькой, Волженькой...


                                  Глава вторая

  НА НОВУЮ ЖИЗНЬ!

  Марина просто сбилась с ног. Нужно было устроить детей в гимназию, первым
долгом старших девочек. Алина нервничала и упрекала мать, что теперь она
уже никогда не догонит своих одноклассниц и не будет первой ученицей;
Мышка молчала, но ей тоже было страшно отстать от своего класса.
  - Бросьте вы ныть, на самом деле! Побегали бы сами по гимназиям! Загоняли
мать совсем! - возмущался Леня.
  - А ты не вмешивайся! Тебе не надо в гимназию, и молчи! - огрызалась Алина.
  Мальчик замолкал. Гимназия была его мечтой, но такой далекой и
недосягаемой, что о ней даже страшно было думать. Лене нужен был
репетитор, с которым он мог бы учиться и учиться. Об этом они часто
говорили с Мариной.
  - Да вы не думайте обо мне сейчас. Нам бы их вон скорей к месту
пристроить! - кивал на сестер Леня.
  - Всех надо устроить, и самой мне на службу поступить скорей, - озабоченно
говорила Марина, с беспокойством заглядывая в свою сумочку. - Эти
проклятые деньги как вода...
  - А вы каждый день считайте, чтоб лишку не тратить, - волновался Леня.
  - Нет уж! Лучше не пересчитывать... Все равно - что осталось, то осталось,
больше не сделаешь. Надо бы на квартиру скорей переехать, - задумчиво
оглядывая грязные обои дешевой гостиницы, где на первое время остановились
Арсеньевы, говорила Марина.
  - А я про что говорю! Вон сколько наклеек у меня! - Леня вытаскивал из
кармана кучу смятых бумажек. Это были объявления о сдаче внаем квартир.
  - Ах, боже мой! Где ты их берешь? - ужасалась Марина. - Нельзя же так
делать? Люди вешали, а ты сдираешь. Да еще дворник какой-нибудь поймает...
  - Не в дворнике дело... А вот пойдемте, поглядите, да и переедем отсюда.
Тут вон, я посчитал, сколько один день стоит! И обед дорогой. А Мышка с
Алиной поковыряют, поковыряют да и встанут ни с чем... Вы тоже за неделю
истаяли совсем, - хмуро говорит Леня.
  - Конечно, я целый день бегаю по делам. Некогда и квартиру посмотреть...
Только ведь мебель наша тоже не скоро придет, что мы будем делать в пустой
квартире?
  - Хоть и в пустой, пересидим как-нибудь. Никич мебель следом выслал,
может, ждать-то каких два-три дня.
  Леню беспокоила еще Макака. Ей было строго-настрого запрещено уходить
куда-нибудь из гостиницы и гулять по незнакомым улицам. Тем более, что
рядом был шумный вокзал...
  Скучая, Динка лазила по всей гостинице, заводила разговор с коридорным -
пожилым плутоватым человеком в сером фартуке.
  - Скажите, пожалуйста, у вас есть тут такое место, где всякие баржи
стоят... Ну, пристань, что ли. И какой-нибудь "Букет", а может, он тут
иначе называется... Там грузчики едят... Есть у вас такое место?
  Коридорный пожимал плечами.
  - Есть, почему нет... Это вс„ больше на Подоле да на базарах тоже... Самая
босота собирается...
  - Какая босота? - с трепещущим сердцем спрашивала Динка.
  - Ну, босяки, иначе сказать. Шмыгают промеж людей - где что украсть, где
выпросить. Ох и вредный народ!
  Перед глазами Динки вставал волжский берег, залитый утренним солнцем; он
неудержимо манил ее к себе, как широкая, доброжелательная улыбка на
усыпанном веснушками лице...
  Издалека, перебирая, как струны, бегущие волны, разливалась волжская
песня, ее перебивал длинный гудок парохода, мальчишки, опережая друг
друга, бежали к берегу, и на бревнах сидели грузчики, закусывающие воблой.
  И с затаенной надеждой снова вернуться в эти родные края и в это избранное
ею общество Динка лихорадочно выспрашивала:
  - Эти люди ходят босиком?
  - Кто босиком, а кто в обувке. Ну, а зачем она вам, тая босота? -
удивлялся коридорный. Динка глубоко вздыхала:
  - Так... перевидаться...
  - И с кем?! - сморщив лоб и даже подскакивая от неожиданности, пугался
коридорный. В глазах Динки потухал интерес.
  - С кем, с кем... - безнадежно говорила она и, махнув рукой, удалялась в
свой номер.
  Коридорный смотрел ей вслед.
  "И что вона за дивчина?" - думал он, потирая двумя Пальцами лоб.
  Один раз Леня спросил:
  - Ты что, Макака, этому дураку в фартуке наговорила?
  - Ничего не наговорила.
  Леня недоверчиво сдвинул брови:
  - А что же это он меня спросил: не малохольная ли у вас барышня?
  - Не знаю. Это, может, про Алину...
  - Ну-ну! Со мной не хитри! Про Алину этого никто не скажет!
  - А ты тоже в Киеве какой-то вредный стал! Никуда меня не пускаешь и с
собой не берешь! А мне тут одни эти обои в клетку так надоели, что я скоро
начну в них плевать - вот и все!
  Леня пугался.
  - Погоди плевать, скоро мы съедем отсюда! Ты что распустилась как, я за
тебя прямо огнем горю! Хорошо, матерь не знает!
  Но Марина все знала и видела. Она понимала, что переезд и неустроенная
жизнь, четыре стены грязного номера и запрещение выходить со двора
раздражали девочку и выбили ее из обычной колеи.
  - Диночка, - один раз сказала она, - мне кажется, ты стала какой-то
неприятной девочкой.
  - Я? - испугалась Динка.
  - Ну да! Ты знаешь, есть такие противные дети, которые не обращают
внимания, что взрослым трудно, а все что-то требуют для себя, лезут во
всякие дела, угрожают, выкрикивают что-то... Ты бы сама последила за
собой, Дина!
  - Я послежу, мама! - согласилась притихшая Динка.
  На ее счастье, Л„не наконец повезло, и он нашел на Владимирской улице
чистенькую, уютную и недорогую квартирку.
  Неподалеку был Николаевский сквер, в котором, как мечтал Ленька, будет
безопасно гулять его Макака, с обручем или с мячиком, как все приличные
дети, которых он видел, проходя мимо.
  Переезжать решили немедленно. Динка ожила, захлопотала. Нагрузившись
картонками и мелкими вещами, она гордо прошла мимо коридорного и,
высвободив одну руку, многозначительно постучала пальцем по лбу...
  Владимирская улица с непрерывно позванивающим трамваем, спускающимся с
горы, ей очень понравилась, а во дворе новой квартиры Динка заметила
мальчика. Он был в форме реального училища и стоял у ворот без шапки.
Ветер шевелил у него надо лбом темный хохолок. Он с интересом смотрел на
приезжих, и смешливые губы его растягивались в улыбку. Динке это не
понравилось.
  "Надо сказать Леньке; чтобы отлупил его", - подумала она.
  В этой квартире было пять маленьких, уютных комнатушек с белыми, только
что оштукатуренными стенами. Алина оживленно и весело говорила:
  - Вот это для Динки с Мышкой, вот эта - маме, вот эта - мне, а вот эта -
столовая, здесь может на диване спать Леня...
  - Л„не надо отдельную комнату, ведь он будет заниматься! Вот эту угловую
светлую комнату дадим Л„не... Вот здесь поставим стол, два стула...
кровать... - распределяла Марина и вдруг, оглянувшись на пустые стены,
всплеснула руками: - Вот так въехали! Ни стола, ни стула!
  Динка взвизгнула от удовольствия, и все неудержимо расхохотались. Это был
первый веселый смех на новом месте.
  - Ничего, переживем! Сейчас все печки затопим! Здесь одна старуха прямо во
дворе дрова продает. Я сейчас сбегаю! - кричал Леня.
  - Вот как удобно! Дрова прямо по дворе!
  - На дворе трава, на траве дрова... - начала скороговоркой Динка.
  Вечер был веселый, уютный. Леня добросовестно натопил все печи, девочки
сварили на плите горячую картошку, вскипятили чай. Марина расстелила прямо
на полу скатерть.
  - Как дома! Как дома! - радовались девочки, обещая храбро пережить время,
пока придет мебель.
  К счастью, мебель пришла на другой же день. Леня с прилипшими ко лбу
волосами метался по вокзалу, вместе с грузчиками таскал вещи, отстранив
Марину, торговался и расплачивался и вечером, когда вся мебель была уже на
местах, торжественно заявил:
  - Началась новая жизня!
  - Ах ты, моя "жизня"! - расхохоталась Марина и, растрепав пыльные светлые
волосы Лени, крепко поцеловала его в переносье, где сурово сходились
кончики его темных бровей. - Ну, если б не Леня, - сказала она, обращаясь
к детям, - мне бы не преодолеть этот день! За это мы первым долгом устроим
комнату Л„не.
  - Л„не! Л„не! - подхватили сестры.
  Веселая суматоха с расстановкой мебели и распаковкой ящиков с посудой
затянулась до поздней ночи. Зато каждая знакомая вещь встречалась с
неистовой радостью.
  - Мама, кофейник! И чашка! Те, что у нас на даче были! Динка лезла ко всем
со своим железным лошадиным гребнем, но никто не сердился, только Ленька
укоряюще шептал:
  - Ну чего зря страмишь меня перед людьми?
  Поздно ночью, когда все, усталые и счастливые, укладывались наконец в свои
собственные кровати, Динка вдруг весело крикнула:
  - Мама! Вот посмотришь, теперь начнется полоса везения!
  - Я тоже так думаю, - поддержала ее Мышка, - В новой квартире новая судьба!
  - Мне бы только скорей в гимназию... - вздохнула
Алина.
  Марина тоже откликнулась тихим вздохом, но по другому поводу... И, словно
поймав ее тревожные мысли, Леня успокаивающе сказал:
  - Теперь как-нибудь проживем! Это не в гостинице, завтра мы с Алиной
сходим на базар, наварим чего-нибудь и сыты будем! Не зря поговорка есть:
дома и стены кормят...
  - Спи уж, - сонно улыбнулась Марина и, закрывая глаза, подумала: "Боже,
какое счастье для меня этот мальчик... Что бы я делала без него?"


                                  Глава третья

  ПОЛОСА ВЕЗЕНИЯ

  Леня смотрел на свою комнату, как на чудо. Никогда в жизни он не мог
представить себе, что у что у него будет своя, отдельная комната...
Правда, она была невелика, в ней помещались только кровать, стол и два
стула. Один стул предназначался будущему репетитору. Леня то задвигал его
под стол, то ставил ближе к окну и, засыпая, с волнением представлял себе
чью-то неясную фигуру в студенческой тужурке, сидящую на этом стуле...
  Для уюта Марина повесила на окно занавеску и, остановившись на пороге,
сказала:
  - Ну, комната готова! Теперь дело только за репетитором!
  И в тот же вечер она написала несколько объявлений.
  - Хорошо бы какой-нибудь симпатичный студент пришел! Леня старательно
расклеил объявления и начал ждать. В передней ему то и дело слышались
звонки, но симпатичный студент почему-то не шел.. С поступлением девочек в
гимназию тоже не ладилось. Верноподданнические чувства начальницы женской
гимназии не позволяли ей принять в число своих учениц дочерей опасного
революционера; по той же причине одна из частных фирм отказала Марине в
приеме на службу... Набегавшись за день, промокшая и усталая, Марина
только к вечеру добиралась домой. К ее приходу девочки вместе с Леней
затапливали печи, готовили ужин. Вся семья собиралась у жаркого огонька, и
Марина, никогда не позволявшая себе унывать, подбадривала детей.
  - Время изменится, все переменится... - весело запевала она и, обрывая
себя, говорила; - Все может перемениться в один день: и в гимназию вас
примут, и служба мне найдется, и симпатичный студент к Л„не придет!
  Марина оказалась права. Все три события последовали одно за другим.
Сначала девочек приняли в частную гимназию: Алина попала в шестой класс,
Мышка - в четвертый, Динку после небольшой проверки взяли во второй класс.
  В доме все пришло в движение. Алина с красными щеками носилась из комнаты
в кухню, примеряла на себя и на сестер старые формы, шумно радовалась, что
форма в этой гимназии коричневая и, значит, не надо шить новую. Мышка, все
время теряя то иголку, то нитки, помогала матери пришивать воротнички и
нарукавники, Леня раздувал утюг и обертывал бумагой новые учебники... Одна
Динка хмуро стояла у окна и, глядя на бегущие по стеклу дождевые ручейки,
тяжело вздыхала.
  - Ты чего дуешься? - пробегая мимо, спросил ее Леня. - Не рада, что ли?
  - Совсем не рада... Не лежит у меня сердце к учению. - Динка сморщила нос
и пожала плечами. - Вот не лежит и не лежит...
  - Ну и дурочка! - ласково обругал ее Ленька и, поманив пальцем в соседнюю
комнату, строго сказал: - Ты этот свой разговор при себе оставь, поняла?
Чтоб ни один человек от тебя таких слов не слышал! Потому как стыдно это!
Люди за счастье считают ученье, а она какого-то Петрушку из себя корчит!
  - Какого Петрушку? - вспыхнула Динка, но Л„ня не стал объяснять.
  - Ладно, Макака! Ты меня поняла, и ладно! А сейчас иди примерь форму.
Может, тоже какой воротник мать приладит, чтоб не хуже людей была!
  И вот настал день, когда перед тремя сестрами как последнее препятствие
встала тяжелая парадная дверь женской гимназии. Они пришли раньше всех. За
толстыми расписными стеклами не спеша маячила внушительная фигура швейцара
с золотыми позументами.
  - Там какой-то генерал ходит, - приглядываясь, сказала Динка.
  - Это не генерал, а швейцар, - шепотом поправила ее Алина и, покраснев от
натуги, снова налегла на дверь; Мышка попробовала помочь ей.
  - А ну пустите! - нетерпеливо сказала Динка. - Я ее сейчас головой
прободаю!
  И, оттолкнув сестер, как бычок, уперлась головой в дверь, которую в этот
момент широко распахнул швейцар. Три девочки пулей влетели в переднюю.
  - Ну и гимназия у вас, даже дверь не открывается! - сердито бросила
швейцару Динка, на ходу снимая свое пальто.
  Алина сделала строгие глаза, а Мышка тихонько хихикнула.
  "Мы не просто, вошли, а влетели", - рассказывая потом дома, смеялась она.
  Передняя быстро заполнилась ученицами. Младшие, обгоняя старших, со смехом
и шумом бежали наверх... .
  Девочки разделись. У подножия широкой, устланной ковром лестницы Алина
последний раз оглядела сестер, поправила им воротнички.
  - Ну, пойдемте... Каждая в свой класс... Около второго класса толпились
девочки. Динка быстрым взглядом охватила тонкие и толстенькие коричневые
фигурки в черных фартуках, прыгающие но плечам коски с пышными бантами,
по-детски одутловатые щеки...Девочки эти пришли с начала года, они уже
обвыклись, перезнакомились между собой и с любопытством смотрели теперь на
новенькую. Динка взялась за ручку двери и, помедлив на пороге, неожиданно
для себя сморщила нос, оскалила зубы и с коротким рычанием шагнула в
класс. Классная дама, с высоко поднятыми плечами и неподвижно сидящей на
шее головой с желтыми буклями, указала Динке ее парту.
  - Вот, девочки, ваша новая подруга, Надежда Арсеньева!
  - Никаких Надежд... - хлопая крышкой парты, проворчала Динка, и, когда
классная дама вышла, она громко заявила: - Зовите меня, пожалуйста, просто
Динка, я терпеть не могу никаких Надежд! И не сердите меня, потому что я
нервная! - Она снова изобразила оскаленную собачью морду и, увидев вокруг
испуганных, удивленных и неудержимо хихикающих девочек, с удовлетворением
села на свое место.
  В классе поднялся шум. Сбившись в кучку, девочки шептались, прерывая шепот
громким смехом и испуганно затыкая себе рты. С Динкой никто не хотел
садиться; соседка ее поспешно выгребла из парты свои тетрадки и ушла к
подругам... По коридорам прокатился гулкий звонок, но шум в классе не
утихал.
  - Мадмуазель! Мадмуазель! - хлопая в ладоши, кричала классная дама.
  Динка сидела тихохонько, подобрав под себя ноги и вперив глаза в черную
доску.
  Когда классная дама решительно приказала ее соседке вернуться и дрожащая
беленькая девочка присела на краешек парты, Динке стало жаль ее, и она
шепотом сказала:
  - Не бойся. Я пошутила...
  Соседка неуверенно кивнула головой и, пересиливая испуг, спросила:
  - А давно это у тебя?
  - После пожара... Дурешка! - сердито обругала ее Динка.
  Девочка снова отодвинулась на край парты и замолчала. Румяная, пухленькая
учительница, которую звали Любовь Ивановна, понравилась Динке; лицо у
учительницы было круглое, уютное, но голова так же торчала между плеч, как
и у классной дамы. Динка заметила, что у обеих в белых стоячих воротниках
были воткнуты какие-то палочки. Учительница проверяла заданные на дом
стихи. Динка подняла руку.
  - Я тоже знаю эти стихи, - сказала она, выйдя к доске, и с чувством
прочитала:

  Поздняя осень, грачи улетели...

  Динка читала хорошо, и, по мере того как она читала, испуг девочек
понемногу прошел, и на большой переменке, окруженная со всех сторон новыми
подружками, Динка уже, бурно фантазируя, описывала грандиозный пожар на
одном из волжских пароходов, после которого она, Динка, начала вот так
по-собачьи скалиться... Подружки удивлялись, сочувствовали.
  - А мы так испугались! - говорили они. - Так испугались!
  - Не бойтесь! - великодушно успокаивала их Динка. - У меня это бывает
очень редко... И не всегда одно и то же... Бывает просто чиханье или
икотка...
  Заинтересованность девочек дошла до высшей точки; особенно прилипла к
Динке одна тоненькая вертлявая девочка по прозвищу "Муха". У Мухи были
маленькие цепкие ручки, гудливый голосок; разговаривая с подругами, она
лезла им прямо в лицо и перелетала от одной парты к другой. И только у
доски Муха стояла тихенькая, молча перебирая своими цепкими лапками
передник и опустив вниз гладкую, прилизанную головку... Муха первая
оценила по достоинству новую подругу.
  - А что с тобой еще делается? А что с тобой еще после пожара было? -
цепляясь за Динкин передник, жадно выспрашивала Муха.
  В конце концов Динке это надоело,