ее воспоминание пришлось Динке по душе.
После своего скромного завтрака она давно уже хотела есть и теперь,
представив себе горячие пышные пироги, набралась храбрости и вошла в
раскрытые настежь ворота. Конечно, если лавра считается божьим домом, так
всех верующих кормят бесплатно...
  Динка неверующая, но ей тоже хочется есть, с этим уже богу нечего
считаться, тем более что зачем богу деньги, что ему - тянучки, что ли,
покупать в лавочке? Но все-таки лучше спросить, ведь у Динки нет ни гроша
в кармане.
  - Скажите, пожалуйста, людына, - вежливо обращается Динка к проходящей
женщине в платке, - в лавре всех кормят?
  Женщина удивленным взглядом окидывает маленькую фигурку в нарядном плаще.
  - Ну, а як же не кормят? Монахи ж сами и стряпают и подают... - Она хочет
еще о чем-то поговорить с барышней, но та весело кивает ей головой и
прибавляет шагу, женщина недоумевающе смотрит ей вслед.
  Перед Динкой широкий мощеный двор лавры. Она расположена в очень красивом,
высоком месте над Днепром. Старинная церковь упирается в небо сияющим на
солнце золотым крестом, а под горой, на берегу реки, монахи ловят неводом
рыбу...
  Динка уже шествует за людьми по широкому двору лавры.
  Теперь звон колоколов бьет ей прямо в лицо и уши! Глаза с жадным
любопытством ощупывают лица богомольных старух, слепых и зрячих, бедных,
богатых, крестьянок и барынь, скрывающих лица под темными вуалями, ,
женщин с хилыми, золотушными детьми, нищих и калек, постукивающих по
камням обитыми железом костылями...
  Динка внимательно оглядывает двор, она боится как-нибудь нечаянно
провалиться в пещеры, о которых говорила Алина. Но все люди идут и идут...
Никто не проваливается, а неподалеку от церкви под деревянным навесом
стоят длинные столы и такие же длинные скамейки. От столов подымается
душистый пар, верующие едят горячий постный борщ... Динка сглатывает
набежавшую слюну и нерешительно направляется к скамье. Прямо перед ней
вдруг возникает длинная фигура монаха; черная ряса его стянута широким
поясом, На голове монашеский клобук. Монах, ловко балансируя между
верующими, ставит на стол целое блюдо румяных, горячих пирогов... Тихое
умиление сходит на душу Динки.
  "Вот как здесь угощают! И борщом и пирогами!" - растроганно думает она и с
полным правом голодного, нуждающегося в пище человека берет с блюда пирог,
залезает за стол и, придвинув к себе миску борща, уписывает его за обе
щеки...
  Углубившись в это занятие, она не видит, как монах обходит сидящих за
столом с кружкой, в которую каждый бросает свою лепту за съеденный обед.
  Монах останавливается перед Динкой и ждет... Динка испуганно отодвигается
от него и, положив ложку, молча мотает головой. Но монах неотступно стоит
перед ней и ждет... По длинному, унылому лицу его землистого цвета ползут
крупные капли пота, из-под монашеского клобука свисают на плечи
грязно-желтые волосы.
  - У меня нет денег... - с ужасом глядя на него, тихо говорит Динка.
  Монах долго смотрит на нее тусклым взглядом бесцветных маленьких глаз и,
словно нехотя, побренчав кружкой, отходит, а за столом раздаются
возмущенные голоса:
  - Что же ты, девочка, за чистый стол села? Шла бы вон к убогеньким, там и
даром кормят... Али так кто копеечку на пирожок подаст...
  - А это, видать, чья-то девочка... не из простых...
  Седая женщина в черной шляпке с вуалью укоризненно качает головой:
  - Нехорошо, дитя мое, обманывать бога.
  - Но ведь бог знал, что я хочу есть и что у меня нет денег, - дрожащим
голосом оправдывается Динка. - Я думала, что бог кормит всех бесплатно...
  - Бог-то кормит, милушка; вон сколько калечных да убогеньких сидит,
подаяниями добрых людей да милостью божьей питаются. Бог-то кормит, а
только людям тоже совесть надо иметь, а ты с этаких лет да в такой одеже...
  Динка не в силах больше слушать, что ей говорят верующие; с трудом
вылезает она из-за стола, уши ее горят, ноги отяжелели... "Только бы уйти,
только бы скорей уйти", - думает она и почти бежит к воротам, а
колокольный звон бьет ее по голове, гонит на улицу... Динка уже не видит,
что над ее головой цветут каштаны, что высокие бело-розовые цветы их стоят
так стройно и прямо, как перевитая золотом свеча у нарядной невесты, ей
уже не кажется, что окутанный воздушным облаком Киев заневестился... Динка
не чувствует, как из палисадников, перегнувшись ветками через забор,
сирень дружески хватает ее за рукав... Ничего этого не видит больше Динка.
В ушах ее бренчит кружка монаха, в глазах неотступно стоит его длинная
черная фигура и грязно-желтые космы, свисающие вдоль унылого лица. Домой!
Домой!..
  Но у ворот дома ее задерживает Хохолок.
  - Я уже выдержал два экзамена... Хочешь, я повезу тебя опять за цветами?
  - Нет, - качает головой Динка. - Я не хочу... Ведь тогда это были первые
цветы, а сейчас их много, и мне не надо.
  Хохолок с сожалением смотрит ей вслед... В классе у него много товарищей,
но дома он всегда один. И хотя эта девочка младше его на два года, он
хотел бы дружить с ней. Но она уходит, не оглядываясь. Она очень скучная
сегодня, эта нескучная девочка...
  У крыльца Динка неожиданно замедляет шаг, оглядывается. Ей вдруг
неудержимо хочется рассказать кому-то о том, что с ней произошло,
освободиться от тяжелого, противного груза на сердце.
  - Хохолок! - зовет Динка.
  Мальчик одним прыжком достигает крыльца.
  - У тебя длинный язык? - строго спрашивает Динка.
  - Короткий.
  - Значит, ты умеешь молчать?
  Мальчик пожимает плечами и отвечает тихим, серьезным голосом, слегка
заикаясь:
  - Я луч-ше уме-ю молчать, чем го-ворить. Динка нетерпеливо кивает головой
и, схватив его за руку, отбегает к воротам. Там, жестикулируя и
захлебываясь словами, она рассказывает ему про свое путешествие в лавру.
Прижав руку к животу и глотая слюну, жалуется на то, как ей хотелось есть,
как она уплетала за обе щеки горячий борщ и пирог и как черный монах с
длинным лицом и желтыми космами бренчал перед ней железной кружкой... И
как она еле-еле выбралась из-за стола. Но тут Хохолок, прижавшись спиной к
воротам, вдруг съезжает на землю, беззвучно хохоча и дрыгая ногами. Динка
на мгновение замолкает, но смех товарища, прорвавшись сквозь тяжелое
ощущение стыда, вдруг словно освобождает ее душу; она видит себя, Динку,
где-то со стороны, и непобедимый целительный смех возвращает ей радость
этого дня.
  - Я же вправду... думала... что задаром. Хорошо, что я у боженьки только
один пирог съела... - заикаясь от смеха, добавляет она. - Я еще хотела
кваску...

  Глава двадцать третья
ЕМШАН-ПУЧОК ТРАВЫ СТЕПНОЙ...

  Давно остались позади тревожные дни экзаменов. Алина и Мышка благополучно
перешли в следующие классы. Мышка со своими четверками спокойно
перебралась в пятый класс, а Алина, с горящими щеками, растревоженная и
разволнованная собственными успехами, с блеском заняла подобающее ей место
в седьмом классе. Вася тоже сдал свои зачеты и перешел на второй курс.
Один Леня оставался еще только учеником своего репетитора.
  В семье Арсеньевых наступило затишье.
  Марина с трудом сводила концы с концами, от мужа не было никаких известий,
брат тоже молчал. Катя написала коротенькое письмецо и жаловалась, что
ребенок внес раздор между нею и Костей.
  "...Костя дрожит над сыном и требует, чтобы я уехала с ним к вам, потому
что зима тут суровая, изба, в которой мы живем, промерзает насквозь,
бревенчатые стены изнутри покрываются инеем. Купаем Женьку и пеленаем
только на русской печке. И все же я не соглашаюсь уехать, здоровье Кости
подорвано, он затоскует и погибнет один... Мы часто спорим, и это очень
тяжело..."
Письмо Кати огорчило Марину, она перечитывала его и потихоньку от всех
плакала. Чаще всего получались письма от Лины. После низких поклонов Лина
сообщила, что Иван Иванович поступил на железную дорогу и мечтает
выучиться на машиниста, а насчет Никича Лина в каждом письме повторяла
одно и то же:
  "...Не трогайте вы с места старика, за ним здесь хороший уход, а у вас
ходить за ним некому, намучаетесь вы с ним..."
Письма Лины только подстегивали Арсеньевых.
  - Ax, боже мой! Надо же скорей его брать, что это Лина выдумывает! -
волновалась Марина.
  Никичу давно уже были посланы письма, в которых Марина и дети настойчиво
звали его к себе, но в последнее время Никич тоже молчал.
  Все это очень угнетало Марину, она осунулась, побледнела и по вечерам,
опустив на руку голову и помешивая ложечкой чай, грустно задумывалась.
  - Я еще никогда не видела маму такой... - с тревогой говорила сестрам
Мышка.
  - А вы поменьше жалуйтесь, что вам жарко и душно, все равно мама ничем не
может помочь! Особенно ты, Динка! - возмущенно говорила Алина.
  - А что я? Разве я жалуюсь? Это Мышка вытянулась, как ниточка, и все время
попадается маме на глаза со своими острыми лопатками! - сердито бурчала
Динка.
  Она не чувствовала себя виноватой потому, что после двух неудачных походов
нашла в себе силу воли честно сказать матери:
  - Мама! Передари мне что-нибудь другое, потому что я все время расширяюсь,
у меня такая плохая зона, что один раз я даже расширилась на лавровые
пироги...
  Заодно Динка рассказала и про торговку на базаре. Мама слушала и смотрела
на дочку такими грустными, утомленными глазами, что Динка бросилась к ней
на шею с глубоким раскаянием.
  - Мама, я больше никуда не уйду! Мама, ты из-за меня такая грустная, да,
мама? Из-за меня?
  - Нет, Диночка... Просто я думаю, как бы мне вас чаще отправлять за город?
Может, хоть по воскресеньям будем ездить куда-нибудь!..
  Хохолок, который теперь часто заходил к Арсеньевым, предлагал возить Динку
за город на своем велосипеде, но Леня строго-настрого запретил это.
  - Смотри, Андрей, не вздумай и правда брать ее, а то, если что случится,
ты со мной век не рассчитаешься, - сурово предупредил он. - Жара, духота,
а я как безрукий сижу, никуда не могу сестер свозить! - с отчаянием
жаловался Леня своему репетитору.
  - Ну-ну! Этим летом ты и безрукий и безногий, нам нельзя терять ни одного
дня. Пусть ездят с Алиной.
  Но поездка с Алиной была мучением для всех троих. Алина ежеминутно дергала
сестер, боялась, что они потеряются, сядут не на тот поезд, и бог знает
чего еще она боялась, только щеки у нее всю дорогу пылали, а испуганные
голубые глаза так тревожно смотрели по сторонам, словно она вывезла своих
сестер не на прогулку, а на передовые позиции под обстрел неприятеля. О
поездке на Днепр не могло быть и речи; куда-нибудь в лес они тоже не
попадали. Приехав на ближайшую станцию, Алина добиралась с сестрами до
какой-нибудь рощи или до опушки леса и, разостлав на траве плед,
усаживалась с книжкой, ежеминутно командуя:
  - Дина, не бегай далеко! Дина, не заглядывай за чужой забор, это
неприлично!
  Мышка, жалея старшую сестру, ходила как тень за Динкой, и, промучившись до
обеда, все трое с удовольствием возвращались домой. В конце концов они
начали устраивать эти поездки не для себя, а только для мамы, чтобы она не
беспокоилась.
  - Мы так хорошо надышались, - хитрили все трое, возвращаясь.
  Потом уже они окончательно отказались от всяких поездок, считая самой
дальней своей прогулкой Ботанический сад.
  Однажды вечером, когда Марина грустно наигрывала что-то на пианино, Мышка,
прижавшись к ее плечу, тихо спросила:
  - Мамочка... А что, если послать дяде Леке емшан?
  - Нет, зачем же... Если он не едет и не пишет, значит, ему нельзя, а мы
будем срывать его с места емшаном! - отвечала Марина.
  Вася, сидя, как всегда, в своем кресле, прислушался.
  - А что это такое - емшан, если не секрет? - с любопытством спросил он.

  .. Степной травы пучок сухой,
Он и сухой благоухает
И разом степи надо мной
Все обаянье воскрешает... -

  с улыбкой продекламировала Марина.
  - Мама, я расскажу Васе! Можно, я расскажу? - выскочила Динка и, не
дожидаясь разрешения, начала сбивчиво рассказывать своими словами
вперемежку с рифмованными строчками:

  Когда в степях за станом стан
Бродили орды кочевые,
Был хан Отрок и хан Сырчан -
Два брата, батырй лихие...

  И вот один раз, когда они пировали, - с жаром рассказывала Динка, - когда
у них "велик полон был взят из Руси", на них вдруг, как буря, налетел
русский князь Мономах и разбил их наголову! И вот тогда

  Сырчан в донских залег мелях,
Отрок о горах Кавказских скрылся!
  ...И шли года...
  Гулял в степях
Лишь буйный ветер на просторе!
  Но вот скончался Мономах...

  И плачет по нем Русь, а хан Сырчан зовет певца и к брату шлет его с
наказом!

  Он там богат, он царь тех стран,
Владыка надо всем Кавказом!

  Но ты скажи ему, чтоб бросил все, что умер враг, пусть он идет к себе на
родину, в благоухающие степи!

  Ему ты песен наших спой,
Когда ж на песнь не отзовется,
Свяжи в пучок емшан степной
И дай ему, и он вернется!

  Певец едет к хану, говорит, что брат велел ему вернуться...

  - Отрок молчит, на братний зов
Одной усмешкой отвечает...

  Певец ему поет песни его родных степей, но хан нахмурился и отвернулся...

  И взял пучок травы степной
Тогда певец и подал хану,
И смотрит хан и сам не свой,
Как бы почуя в сердце рану,
За грудь схватился... Все глядят:
  Он - грозный хан, что ж это значит?
  Он - пред которым все дрожат,
Пучок травы, целуя, плачет!
  И вдруг, взмахнувши кулаком,
"Не царь я больше вам отныне! -
Воскликнул: - Смерть в краю родном
Милей, чем слава на чужбине!"

  Вот, Вася, какой волшебный этот емшан! - закончила Динка.
  - Ну, это все так! Кстати, я вспомнил, это стихи Майкова. Но при чем тут
вы? - спросил Вася. Марина засмеялась,
- А у нас в семье с давних пор так уж повелось, что, когда кто-то слишком
долго отсутствует и не дает о себе знать или надо спешно вызвать его, то
мы посылаем короткие строчки:

  Ему ты песен, наших спой,
Когда ж на песнь не отзовется,
Свяжи в пучок емшан степной
И дай ему, и он вернется... -

  пояснила Марина. - Одним словом, для каждого из нашей семьи достаточно
одного слова: емшан!
  - А хорошо, честное слово, хорошо! - вскочил Вася. - Ну и что же, тот, кто
получает такой призыв?
  - О! - воскликнула Динка. - Он мчится как угорелый, он летит как стрела!
Он так спешит на этот зов...
  Динка вдруг оборвала себя на слове и, внезапно осененная какой-то мыслью,
обвела всех затуманенным взглядом и села на свое место.
  А наутро в дальнем уголке двора Динка о чем-то шепталась с Хохолком; потом
Хохолок исчез и Динка ежеминутно выбегала к воротам... Наконец Хохолок
вернулся и, разжав кулак, показал Динке прилипший к потной ладони
телеграфный листок.
  - В-от, - заикаясь, сказал он. - Еле при-и-нял-и, ник-то не знал, что
та-кое ем-шан!
  - Еще бы! - шепотом ответила Динка. - Это же волшебное слово! Его никто не
знает. Но ты, Хохолок, знай! На всю жизнь запомни: емшан!

  Глава двадцать четвертая
ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО

  Переполох поднялся вечером, когда Динка уже улеглась спать.
  - Арсеньева, телеграмма! - крикнул на лестнице почтальон.
  - Телеграмма! Телеграмма! - заволновались Мышка и Длина. - Мама, мама, иди
скорей!
  - Да слышу, слышу! Не кричите так, - торопливо идя по коридору, ответила
Марина.
  Леня, зажимая пальцем страницу учебника, пошел за Мариной.
  - Что-то случилось, - упавшим голосом сказала Алина, прислушиваясь к шагам
матери.
  Худенькое личико Мышки сразу заострилось, словно она приготовилась
услышать что-то ужасное.
  - От кого бы это? От кого бы это? - вылезая на середину комнаты в длинной
ночной рубашке, возбужденно тараторила Динка.
  Марина медленно вошла в столовую, читая на ходу полученную телеграмму:
  - "Выехали курьерским. Лека".
  - Что?
  - Что такое? Кто выехал? Прочти еще раз!
  - "Выехали курьерским. Лека", - пожимая плечами, медленно повторила Марина.
  - Ничего не понимаю... Кто и с кем выехал? Почему курьерским?
  - Ну чего вы не понимаете? И почему никто не радуется? Ведь к нам едет
дядя Лека! - кричала Динка.
  - Мама! Дядя Лека едет не один! Он, наверно, везет Никича! А может, с ним
Кулеша? - гадала Мышка.
  - А вдруг Кулеша, правда? Может, он везет письмо от папы? Но зачем же
везти, он мог бы передать через дядю Леку.
  Алина, хмурясь, прочла телеграмму и передала ее Л„не. Леня читал, молча
шевелил губами, вертел телеграмму в руках, потом вдруг спросил:
  - Что, дядя Лека всегда ездит курьерским или в этот раз такая спешка?
  - Вот именно. Никогда без особой нужды он не поедет курьерским... Вот это
меня и тревожит, - сказала Марина.
  - И как странно, мама, - усмехнулась Мышка, - я только вчера спросила, не
вызвать ли дядю Леку емшаном, и вот он словно почувствовал и летит на
курьерском! Просто чудо какое-то!
  - Обыкновенное чудо! Обыкновенное чудо! - забормотала Динка. Она уже была
смущена общей тревогой и побаивалась, что ее секрет откроется, как только
приедет дядя Лека...
  Дядя Лека приехал не один; из-за его плеча, как хилый пенечек около
молодого дуба, выглядывала сухая фигурка Никича.
  - Никич! - вскрикнула Динка и, обхватив обеими руками своего старого
друга, чуть не свалила его с ног.
  - Дина, Дина, пусти, уронишь... - испугалась Мышка.
  - Никич, голубчик... - растроганно говорила Марина, обнимая старика.
  - Ну, вот и добрался, пробился к своим, - задыхаясь, бормотал Никич, не
успевая отвечать на объятия.
  Дядя Лека, сильно встревоженный неожиданным вызовом, начал с того, что
громко пересчитал всех по пальцам.
  - Одна, две, три, четыре и пятый! И говорите сразу, что тут у вас
случилось? - обнимая сестру, спросил он.
  - Как - у нас? Это у тебя что-то случилось! Почему такая телеграмма? Как
будто вы мчались как на пожар. Мы уже вс„ тут передумали...
  Едва помещаясь в узком коридоре, приезжие и хозяева шли тесной кучкой,
девочки на ходу обнимали то Никича, то дядю Леку...
  Никич пытался что-то сказать, но Динка тащила его за руку:
  - Пойдем, Никич, пойдем!
  - Леонид! Отними у девчонок Никича! Они его уже сбили с ног и окончательно
замучают! Лучше всего уложить его сразу в постель! - гремел в коридоре
голос дяди Леки. Войдя в столовую, он еще раз обнял сестру, любовно
оглядел ее, тоненькую, похудевшую, похожую скорей на старшую сестру
девочек, чем на их мать. Дядя Лека покачал головой.
  - Да, недаром ты мне емшан прислала! - неожиданно сказал он.
  - Я? Послала емшан? Когда? - широко раскрывая глаза, сказала Марина.
  Все сразу смолкли... У Динки загорелись уши, она спряталась за высокой
спинкой кресла и оттуда с тревогой наблюдала за всеми.
  - Э, сестреночка... - засмеялся дядя Лека. - У тебя ведь это испытанный
способ! Ты своим емшаном можешь человека с того света вызвать!
  Он засунул пальцы в карман пиджака и вытащил сложенный вдвое телеграфный
бланк.
  - А это что? Не емшан? Только довольно корявые слова, я подумал, что ты
сочиняла их наспех, и очень встревожился...
  Марина взяла из рук брата телеграмму и при общем молчании громко прочла:
  - "Емшан пучок трава степная".
  - Неправда! Я не так говорила! Это на почте перепутали! Или сам Хохолок...
- неожиданно выскочила из-за кресла Динка и, увидев вокруг удивленные
лица, заметалась: - Ну что вы все так смотрите! Я же хотела сделать вам
чудо! Обыкновенное чудо! Чтобы вы обрадовались! И дядя Лека приехал! И
даже привез нам Никича! Что же вы сердитесь? - Она всхлипнула и бросилась
к Никичу: - Никич, ведь тебя тоже привез мой емшан! Ведь ты не сердишься,
Никич?
  Никич ласково погладил ее по голове:
  - А что же мне сердиться, если я тебя вот эдакой махонькой знаю... И со
всеми твоими штучками. Да я к ним так привык, что без них мне вроде бы и
скучно...
  Леня с нежностью взглянул на старика.
  - Характер у ней такой... Что ж тут обвинять, - начал было он, но,
взглянув на Марину, осекся.
  Лицо у Марины побледнело и стало таким твердым, холодным, как будто оно
высечено из камня и никогда на нем не было теплой человеческой улыбки...
Это было самое худшее, чего больше всего на свете боялись девочки.
  - Дина, ступай в свою комнату, мне нужно поговорить с тобой!
  Девочка низко оп