тейшего синода -
безусловно,  Владимир  Николаевич  Львов,  церковник,  почти монах. Чтобы не
путали   с   выдвинутым  в  премьеры  князем,  будет  называться  "Львов-2".
Министром  земледелия  -  кадет  Шингарев.  Министром  финансов...  Кого  же
министром  финансов?  Шульгина? Чересчур одиозен. Духовный брат Пуришкевича,
один из идеологов "черной сотни".
     - А  почему  бы не вам, Михаил Иванович? - Родзянко обратил свой взор к
Терещенко,  самому  молодому  из  собравшихся, даже и сегодня безукоризненно
выбритому,    гладко   причесанному,   с   франтоватым   галстуком-бабочкой,
подпирающим  крахмальный ворот батистовой сорочки. - Вы - финансист. Цифры с
шестью нулями вас не испугают.
     Тридцатилетний   Терещенко   был   одним   из   крупнейших   в   России
сахарозаводчиков.  С помощью Гучкова и Родзянки приобщился и к поставкам для
армии.  Керенский слышал: по тысяче рубликов дерет за каждый пулемет. Сейчас
промолчал  - до обсуждения его собственной кандидатуры очередь еще не дошла.
Терещенко утвердили...
     У   Родзянки  уже  был  подготовлен  и  текст  телеграммы,  которую  он
предложил  без  промедления отстучать в Ставку, на имя генерала Алексеева, а
также  всем  главнокомандующим  фронтами и командующим флотами. В телеграмме
предлагалось  действующей  армии  и  флоту  сохранять  полное  спокойствие и
выражалась  уверенность,  что "общее дело борьбы против внешнего врага ни на
минуту  не будет прервано или ослаблено", "Временный комитет, при содействии
столичных  войск  и  частей  и  при  сочувствии населения, в ближайшее время
водворит   спокойствие   в   тылу   и  восстановит  правильную  деятельность
правительственных  установлений.  Пусть  и  со  своей стороны каждый офицер,
солдат  и  матрос  исполнит  свой  долг  и  твердо  помнит, что дисциплина и
порядок  есть  лучший  залог  верного  и быстрого окончания вызванной старым
правительством разрухи и создания новой правительственной власти".
     И  в  этом  документе  Родзянко  ни  словом  не упомянул о Николае II и
монархии.  Пусть  армия  думает,  что  питерские  события исчерпаны: прежнее
правительство  устранено и заменено новым. Цель достигнута, и теперь главное
- дисциплина и порядок. Самодержавный строй остается незыблемым.
     Текст  телеграммы  одобрили.  Михаил Владимирович поднял с синего сукна
еще один лист:
     - Необходимо   также   от   нашего   имени  отдать  приказ  по  войскам
Петроградского  гарнизона.  Суть  его  в  следующем:  всем воинским частям и
одиночным   нижним  чинам  немедленно  возвратиться  в  свои  казармы;  всем
офицерам  прибыть  к  своим  частям и принять все меры к водворению порядка;
начальникам  отдельных  частей  явиться  к нам, в Таврический, для получения
дальнейших   расиоряжений.  Скажем,  к  одиннадцати  утра  завтра,  двадцать
восьмого. Есть возражения?
     Все   почувствовали:   вот   это   хватка!   Наверное,  председатель  -
единственный из всех них знает, чего хочет и как нужно добиться желаемого.
     Часы  отбили  полночь.  Наступало  двадцать восьмое февраля. Шли вторые
сутки  бдений.  Многих  депутатов  уже оставляли силы. Но у Родзянки не было
сна ни в одном глазу.
     - Господин Энгельгардт, прошу со мной! - поднялся он из-за стола.
     Полковник  генерального  штаба,  член  Думы  Энгельгардт  час назад был
назначен в этом кабинете председателем военной комиссии.
     - Куда мы идем? - спросил он.
     - В  их  штаб  восстания. Восстание закончено. Мы идем объявить им, что
Временный  комитет  Думы  принял  на себя восстановление порядка в столице и
что  вы  назначены  военным комендантом Петрограда. У власти мы, а не они. А
двоевластия мы не потерпим!..


                                Глава третья
                                 28 февраля

1

     - Наденька!  -  Антон  заговорщицки поманил пальцем санитарку. - Где та
одежда?
     - Ни  за  что...  - девушка покачала головой. Короткие широкие ее брови
забавно встопорщились ежиком.
     - Мне очень нужно! - он провел ребром ладони по горлу.
     - Закончу прибираться, дождусь Дарью... - уступила она.
     Вчера  он  так  и  не  смог  найти  тех,  кто  был  ему нужен, - своих.
Незадолго  до  ранения  Путко  встретился на фронте с товарищем-большевиком,
приехавшим  из  столицы. Тот рассказал: воссоздано новое, третье по счету за
время  войны,  Русское бюро ЦК, действует в Питере и городской комитет. Хоть
охранка  и зверствует - аресты за арестами, - но партийные ряды пополняются,
в  каждом  районе  есть  свои  комитеты, а на заводах - ячейки. Антон явки у
товарища не взял. Да тот бы и не дал. Понятно -
     конспирация.  Как бы теперь пригодился адрес! Где искать? Не спрашивать
же  каждого  встречного-поперечного:  "Ты  большевик?.."  Может  быть,  даже
наверняка  кто-то  из  них  был  в  колонне...  Нет,  искать  связь  в толпе
бессмысленно.  И сил идти уже нет - рухнет наземь. И девушке снова в ночь на
дежурство.
     Они вернулись в лазарет. В палате зверем метался Шалый:
     - Где - тра-та-та - мои казаки?
     На  кровати  у  стены  все  еще бредил волынец. На его губах пузырилась
розовая пена. Штабс-капитан доживал последние часы.
     - Ни  за  понюшку  жизню  отдал! - рычал в бешенстве есаул, с посвистом
разрубая рукой воздух. - У-у!.. Пшь-мышь двадцать!..
     "Вот  и  определилось,  с  кем  вы  и  против  кого",  - подумал Антон.
Вчерашняя  его  вылазка  в  город была рекогносцировкой. Но теперь он знает,
где надо искать своих: на Выборгской, на Металлическом заводе!
     - Я  как  раз  живу  рядом! - обрадовалась Наденька. - На Полюстровском
проспекте!
     Испугалась:
     - Как же вы доберетесь - ни трамваев, ни извозчиков!
     - Ноги в руки - доковыляю.
     Девушка  принесла  вчерашний  узел.  Сдала дежурство сменщице, и тем же
путем, с черного хода, они выскользнули во двор.
     Утро,  как  и вчера, было хрусткое и солнечное, сияющее. Улицы заполнял
народ.   Проносились  рычащие  автомобили:  и  роскошные  "клеман-байяры"  с
великокняжескими   штандартами,   и  грузовики  с  вооруженными  рабочими  и
солдатами.
     Дорога  на  Выборгскую была для Антона полна воспоминаний. В пятом году
здесь,  у  моста  Александра  II,  в  том вон доме, где жил его однокурсник,
Путко  сбрасывал  студенческую  куртку,  переодевался  в  старое, еще дедово
пальтецо,  напяливал  его  же  картуз,  натягивал  яловые сапоги и вышагивал
через  мост  уже  не Антоном, а Мироном. Под этим именем его знали рабочие с
Металлического, члены кружка.
     Давненько  не  перебирался  он  на ту сторону... Сейчас Неву припорошил
снег.  Ветер  сдувал  его, обнажая сверкающий лед. Наденька зябко куталась в
кацавейку,  а  ему  и  в  подбитой  рыбьим  мехом  шинели  почему-то не было
холодно.
     Вот  и Выборгская сторона. Арсенальная. Высокий забор дровяного склада.
Того  самого.  В сумерках они находили лаз в заборе, - вот и он, доска так и
висит  на  одном  гвозде,  Антон  попробовал, сдвинул и поставил на место, -
пробирались   по  одному  на  склад,  располагались  на  бревнах  меж  башен
поленниц,  и  начинались  их  долгие  беседы. Он запомнил запах этих бесед -
запах  свежераспиленно-го и разрубленного дерева, сосновых досок и березовых
поленниц.  Живой,  душистый  запах!..  Только  сейчас впервые подумал: а его
разговоры   с  Петром,  Цвиркой  и  другими  солдатами  на  батарее  как  бы
продолжение  тех  бесед  с  металлистами  за  этим  забором.  Те  же главные
вопросы.  Те  же  ответы. Только с коррективами, которые внесло время. Будто
тянется неразрывная нить через годы...
     Здесь  же,  на  Арсенальной  - вон в том скособочившемся домишке, - жил
дед   Захар,  слесарь  с  Металлического,  секретарь  подрайонного  комитета
партии.  В  его  доме,  за  теми  подслеповатыми  окнами,  в горнице, Леонид
Борисович  Красин  и  сказал  Антону,  что  комитет  утвердил его членство в
Российской  социал-демократической  рабочей  партии.  Это было уже в седьмом
году,  после  истории  с  Камо  и  после освобождения Ольги. А вскоре, перед
отъездом  за границу, он опять побывал на этой улице и услышал, проходя мимо
вон  той  скамьи,  что  накануне  фараоны схватили деда Захара. Уже в Париже
узнал:  старый  слесарь погиб на каторге. А дом стоит. И те же заклеенные цо
трещине стекла в окнах...
     Как  далеко  ковылять  с  костылем!..  Вот уж не представлял, что такие
расстояния  он  когда-то одолевал за считанные минуты. Наконец они добрались
до   Металлического.   Но  заводские  ворота  и  двери  проходной  оказались
запертыми. Этого Путко не ожидал. Остановил парня, на вид заводского:
     - Послушай, почему все заперто?
     - Ты чего, чудо-юдо, с луны свалился? Бастуем!
     - А где все?
     - Тама! - парень махнул рукой в сторону Невы.
     - Послушай, может, знаешь ты Ваню Горюнова из котельной?
     - Не-е, я из механического.
     - Тогда Степана Севастьянова - длинный такой, рябой.
     - Степан?  Рябой?  -  вытаращил  глаза  рабочий.  - Так ого ж еще перед
войной заковали в кандалы - и по Владимирке!
     - А Виталия Караваева? Он тоже из вашего цеха.
     - Откель ты взялся? С четырнадцатого года он на фронте.
     С последней надеждой Антон спросил:
     - Где тут у вас комитет? Партийный, эсдековский. Или ячейка.
     - Какой  ишо  комитет?  - настороженно поглядел парень. - Все тама! - И
снова неопределенно махнул в направлении мостов.
     - Кого  вы  ищете?  - Наденька притопнула замерзшими ногами. - Может, я
пособлю?
     "Откуда  тебе  знать?  Ты  тогда еще под стол пешком ходила..." И вдруг
вспомнил:
     - Твой брат, старший, он не на этом заводе работает?
     - Сашка? Нет, на "Айвазе".
     - Он дома?
     - Не знаю. Они тоже бастуют, и все там, на Невском. А может, и дома.
     - Сведи меня к нему.
     - Вот хорошо-то! - обрадовалась она. - Мы тут рядом живем!
     Антон  не  мог понять, чему она так обрадовалась. Наверно, замерзла. Он
почему-то   думал,  что  Надя  живет  в  городском  доме,  в  одной  из  тех
многооконных  краснокир-пичных  казарм, которые тесно обступили прямые улицы
рабочих  районов.  Оказалось,  изба,  да  еще  мазаная,  беле-пая, с резными
карнизами и наличниками на окнах, с редкими для Питера ставнями.
     - Прямо украинская хата!
     - Так  моя ж мамо хохлушка, - отозвалась девушка. Изба была просторная,
комнаты чисты, ни соринки.
     Иконы  и зажженная лампада в горнице, в красном углу; расшитые петухами
рушники.  Но  тут  же  и буфет, какая-то литография в золоченом багете, фото
усачей  разных  возрастов  и  женщин  в  подвенечных платьях - за стеклом, в
одной  рамке.  Самовар.  Пяльцы  в  углу.  Выпирающий  бок  русской  печи...
Странное смешение украинского и севернорусского, деревенского и городского.
     Вышла   женщина.   Молодая,   однако  ж  лицо  ее  все  мелко  иссечено
морщинками.  За  этой паутиной угадывалась былая красота. Женщина была очень
похожа на Наденьку.
     - Познакомься,  мамо! Это... - девушка запнулась. - Антон Владимирович,
раненый из нашего лазарета.
     Женщина жалостливо глянула на его костыль:
     - Заходь, солдатик, будь ласка! Ты с якого фронту?
     - Антон   Владимирович  -  офицер,  поручик.  Георгиевский  кавалер!  -
выделила Наденька.
     Мать смутилась, ссутулилась:
     - Проходьте... Извиняйте...
     Из  соседней комнаты выглянул мальчуган. Уши торчком, глаза вытаращены.
Те же ямочки на щеках.
     - Мой  младший  братишка, Женька, - ласково сказала девушка. Порылась в
кармане, достала кусок сахару. - Держи гостинец!
     Скинула кацавейку, помогла Антону снять шинель, начала хлопотать:
     - Сейчас самовар раздую!
     - А где старший, Александр? - напомнил он.
     - Як   з   утра  усвистев...  -  мать  подперла  рукой  щеку,  горестно
разглядывала гостя. - Гутарил, к пив дню звернется...
     После чаю Надя сказала:
     - Мамо   все  хворает...  Ты  иди,  мамо,  я  сама!  Прибрала,  помыла.
Вернулась.  Села  на диван, сложив ладошки меж колен. Замолкла, не зная, чем
занять  гостя. А его и не надо было занимать. Ему было хорошо. В этом тепле.
В  этом  уюте, в ухоженности жилища, где во всем чувствовались женские руки.
Сверчок  цвиркал за печкой. И вышел, потянулся на все четыре лапы, зевнул во
всю пасть и разлегся на половике пушистый дымчато-рыжий кот.
     - Хотите,  я  вам сыграю? Я умею на гитаре. Девушка выбежала в соседнюю
комнату,  вернулась  с  гитарой,  повязанной синим бантом. Перебрала струны.
Запела:
     Мы  дети мгновенья... Вся жизнь коротка. Год новый, год старый - Не все
ли равно?..
     - Не надо, Наденька, это не ваше.
     Она грустно посмотрела на него. СИвела глаза:
     - Могу и другую:
     Бушевали  волны  в море, Ели гнулись на земле, Мы летели на просторе На
воздушном корабле...
     Путко  не ожидал, что у нее в песне такой голос - глубокий, наполненный
чувством,  куда  более  зрелый,  чем  ее  бесхитростная,  простенькая  душа.
Залюбовался  ею.  Так  любуются картиной неизвестного, не удостоенного славы
художника,  вдруг  приметив  ее  в  зале  среди огромных полотен и обнаружив
очарование, открывшееся только тебе.
     - Что вы так смотрите, Антон?.. - она робко отбросила его отчество.
     Он  не  успел  ответить.  В  сенях  затопали. В комнату вошел, подперев
потолок,  парень. Не надо было и спрашивать - кто: одно лицо с девушкой и ее
матерью.
     - А  мы как раз тебя ждем-ждем! - с облегчением сказала Наденька. - Это
и есть мой Сашка!
     - Ну,  братцы!  - парень отшвырнул на скамью рукавицы. - В городе такая
кутерьма! Меня послали в комитет за листовками - и назад!..
     Он запнулся. Оглядел Антона:
     - А ты, солдат, кто такой будешь? Но свататься пришел случаем?
     Звонко рассмеялся.
     - Дурак! - оборвала, даже притопнула ногой Наденька.
     - Мы  зараз  одного  ва-ажного  такого  заарестовывали,  -  не  обращая
внимания  на  гнев сестры, продолжал он. - Сенатор аль министр какой бывший,
не  знаю, из комитета указали. Старый хрыч, плешивый. Мы с морячками к нему:
так,  мол, и так, извольте бриться! А он трубку к уху приставил: "Что слышно
у  вас  новенького? Не хотите ли покурить? Рекомендую вот енти сигары!.." Мы
решили:  "Чокнутый!"  Оказывается,  он  думал,  что  мы  пришли звать его на
заседание сената.
     Парень снова засмеялся.
     "Кажется, он-то мне и нужен", - радостно подумал Путко.


2

     С  почина,  сделанного Щегловитовым, министерский павильон Таврического
дворца,  тут  же  метко  окрещенный  "павильон арестованных министров", стал
быстро  заполняться:  привели  бывшего премьера Штюрмера, затем жандармского
генерала  Курлова,  градоначальника  Балка,  отца-учредителя  черносотенного
"Союза  русского  народа" доктора Дубровина, бывшего министра внутренних дел
Макарова,   бывшего   военного   министра,   оскандалившегося   Сухомлинова.
Посланный  к  нему на квартиру наряд рассказывал потом, что генерала нашли в
спальне  под  периной.  Последний  из предводителей охранной службы, министр
внутренних  дел  Протопопов,  пришел  арестовываться  сам:  не  вынес страха
ожидания.  Тщедушный,  искривленный  от  паралича  и  ужаса,  он впрыгнул на
ступени дворца, обратился к первому встречному:
     - Вы  - студент? А я - Протопопов. Я желаю блага родине и потому явился
добровольно. Препроводите... куда нужно.
     При  обыске дома у Протопопова обнаружили целый склад съестных припасов
-   более   тридцати   окороков,   штабели   консервов,   мешки   крупчатки.
Продовольствие передали в распоряжение Совета депутатов.
     Между  тем,  хотя  новое правительство и было составлено, намеченного в
премьеры  князя  Львова  в  Питере не оказалось. Поэтому Родзянко, впредь до
его  приезда  и  до  официального  вступления  новых министров в свои права,
решил  послать  в  государственные  учреждения своих представителей из числа
наиболее преданных ему думцев.
     - Чтобы  овладеть  государственным  аппаратом,  не  дать  опередить нас
Совдепу, - объяснил он в узком кругу членов Временного комитета.
     Слово  "Совдеп",  неизвестно  кем  произнесенное  впервые,  моментально
распространилось по Таврическому дворцу, а затем и по городу.
     В  министерство  иностранных  дел  Михаил  Владимирович  направил графа
Капниста,  в  министерство  земледелия  - князя Васильчикова, в министерство
юстиции   -  Маклакова,  старого  думского  волка  с  манерами  придворного.
Министерство  торговли и промышленности взял под надзор сам председатель. Он
же  и  подписывал  назначения.  В  духе момента они именовались мандатами, а
уполномоченные Думы - комиссарами.
     Для  того  чтобы  действовать  дальше,  Родзяике нужно было узнать, как
относятся  к  происходящему  союзники по Антанте. Лучше всего выяснить это у
посла Франции Мориса Палеолога.
     Самому  ехать  в  посольство не было времени, да и не следовало. Михаил
Владимирович послал доверенного человека:
     - Подробно  информируйте  о  происходящем  и  принимаемых  нами  мерах.
Выясните, как Франция относится к сохранению императорского режима.
     Палеолог принял визитера. Выслушал. Ответил:
     - В  качестве  посла  Франции  меня больше всего озабочивает война. Нам
желательно   по   возможности   ограничить   влияние  революции  и  поскорей
восстановить  порядок.  Не  забывайте,  что  французская  армия  готовится к
большому  наступлению  и честь обязывает русскую армию сыграть при этом свою
роль.  Что же касается сохранения режима... Да. Но в конституционной, а не в
самодержавной   форме.  Вполне  допустимо,  чтобы  вы  переменили  царя,  но
сохранили царизм.
     - Родзянко,  Гучков и Милюков такого же мнения, - уверил посла визитер.
- Временный комитет энергично работает в этом направлении.
     Можно  было  не сомневаться, что Морис Палеолог выразил мнение и других
союзников.   Итак,   взаимопонимание   установлено.   Теперь  не  мешкать  с
официальным  утверждением нового правительства. Кто его должен утверждать?..
По российским законам - не кто иной, как царь.
     Надо   спешить.  Солдаты  и  фабричные  все  на  улицах.  И  Совдеп  не
бездействует.
     Утром  двадцать  восьмого  февраля  на  заводах  и  фабриках Питера уже
начались  выборы  в  Совет  рабочих депутатов - по одному депутату от тысячи
рабочих.  Тем  часом  вышел  и  первый номер газеты "Известия Петроградского
Совета  рабочих депутатов". Он открывался воззванием "К населению Петрограда
и России":
     "Борьба  еще  продолжается;  она  должна быть доведена до конца. Старая
власть  должна  быть  окончательно  низвергнута  и  уступить место народному
правлению. В этом спасение России..."
     На  заседании  Исполкома  было  выдвинуто предложение: включить в Совет
депутатов и представителей от солдат.
     За  истекшие  сутки  уже  начал  проявляться характер самого Совета. Он
оказался  далеко  не цельным. В тот час, когда Совет стихийно формировался в
левом  флигеле  Таврического  дворца, в комнате бюджетной комиссии собрались
главным  образом  представители  и  сторонники  социалистов-революционеров и
эсдеков-меньшевиков.  Они  и  определили  характер  Совдепа  - что ни новая,
выплескиваемая  напором  событий  проблема,  то  разноголосица во мнениях. В
первый  раз  она  проявилась  уже  минувшей  ночью,  когда  в штаб восстания
заявились  Родзянко и полковник Энгельгардт. Сначала члены Совета решительно
воспротивились   тому,   чтобы   Временный   комитет   Думы   взял  на  себя
восстановление   порядка   в  Питере  да  еще  и  назначил  своего  военного
коменданта  столицы.  Но  тут же, уступив нажиму грозного председателя Думы,
согласились, пошли на попятную.
     Вот  и  теперь:  казалось,  бесспорное  предложение  - привлечь на свою
сторону   солдат   -   вызвало  шумные  дебаты.  Прежде  всего  потому,  что
предложение  исходило  от  большевиков.  Каждую  их  рекомендацию  остальные
совде-повцы  встречали  в  штыки.  "Солдат - депутатами? Да ведь это заразит
армию  агитацией