- Павел  Николаевич, я человек маленький... всю жизнь на позициях... Но
вот  послушал:  англичанам  золото  отдали,  американцы  наши дороги и земли
прибрать  к  рукам  хотят...  Куда  ни  кинь,  везде  клин. Так почему бы не
добиваться мира? На фронте только и думают, мечтают об этом.
     Такие слова вполне были оправданны для армейского офицера.
     - Понимаю  вас,  мой юный друг, понимаю... - Милюков тяжело вздохнул. -
Россия  устала. И столько пролито крови. И вы сами столько уже пролили... Но
мы не можем нарушить обязательства перед союзниками.
     - Хорошо. Но если убедить их?
     - Откровенно  скажу  вам:  дело  не  в  них. Если бы война завтра вдруг
окончилась, это было бы огромным бедствием для всех нас.
     - Не возьму в толк... Почему?
     - Потому,  что мы еще не готовы к миру. Где тот человек, который сможет
обуздать  освободившуюся  энергию  темных  масс - тех же сегодняшних солдат,
которые  завтра  вдруг снова станут крестьянами и пролетариями?.. Вот то-то,
дорогой мой.
     Автомобиль  остановился  у  сверкающего  огнями  подъезда  "Националя".
Антон  понял:  и  сегодня  ему  не  спать.  Ои  должен  обязательно  увидеть
Пятницкого.


                               Глава девятая
                                 11 августа

1

     Антон   возвращался   в   "Националь",  когда  зарождающееся  утро  уже
скрадывало  последние  тени  и  громкоголосая  Москва  была  необычно тиха и
пустынна  -  только городовые, дворники да загулявшие полуночники. Без сна -
как на фронте, когда надвигалось тревожное с той, вражеской стороны.
     Такое  же  состояние  было и теперь. После встречи у "Дрездена" два дня
назад  Пятницкий  познакомил Путко с членами Московского городского комитета
-  с  Землячкой,  Емельяном  Ярославским, Скворцовым-Степановым, Ольминским.
Круг  знакомых  большевиков  ширился.  Если  шло  заседание - Антон сидел на
заседании;   проводился   митинг   -  шел  на  митинг;  ежечасно  менявшуюся
обстановку  обсуждали  и  на  общегородской  конференции  большевиков,  и  в
Московском  Совдепе,  и один на один, и в спорах с меньшевиками и эсерами (с
представителями этих партий Путко по понятным причинам не встречался) .
     В  целом  ситуация представала такой: если до этих дней Москва как бы с
замедлением  отражала те события, которые свершались в Питере, повторяя их в
менее  ярких и более скромных масштабах, - так было и в феврале, и в июне, и
в  июле, - то теперь, с момента проведения "Совещания общественных деятелей"
и  в  преддверии  Государственного  совещания, она стала играть первую роль.
Эпицентр борьбы переместился из столицы сюда.
     - Вспомните  пятый  год,  нашу Пресню! Не Питер, а Москва подняла тогда
знамя  вооруженного восстания! - горячо говорил Емельян Ярославский. - Вот и
теперь  наш  город  на  переднем  крае всероссийского революционного фронта!
Здесь  контрреволюция  готовится  дать бой, и от того, выстоим ли мы и какой
дадим отпор, во многом зависит судьба всей революции!..
     Из  Петрограда  приехал  Виктор Павлович Ногин. На Шестом съезде он был
избран  в  ЦК,  однако  остался  как  бы  куратором  Москвы. Ногин доложил о
решении  Центрального  Комитета  об  отношении к Государственному совещанию.
Тут  споров не было. Но предстояло выработать собственную, местную тактику -
как   достойно  отметить  столь  знаменательное  для  реакционеров  событие.
Керенский,  генералы  и  пуришкевичи  видят в Москве тихую гавань, в которую
хотят  привести  "государственный  корабль"?  Или,  как писали черносотенные
газетки,  того  более:  "Первопрестольная  отныне  - флаг России: московские
идеи,  московские  настроения  далеки  от  гнилого  Петрограда  - этой язвы,
заражающей  Россию".  Так  какой  же  ответ дать всему этому черному сброду?
Поднять всю трудовую Москву на демонстрацию?
     Керенский  предусмотрел  такую  возможность:  постановлением Временного
правительства  были  воспрещены  в  Петрограде  и  Москве  "всякие шествия и
уличные  сборища".  Министр  внутренних  дел  эсер Авксентьев недвусмысленно
предупредил  в  печати,  что  "попытки  нарушить  это  распоряжение, а равно
всякие  призывы  к  насилию  и  к  мятежному  выступлению,  откуда они бы ни
исходили, будут прекращены всеми мерами".
     Большевикам  стало  известно,  что  многочисленные  московские  военные
училища,   школы   прапорщиков,   бригада   ополченцев  приведены  в  боевую
готовность,  а  к  городу  подтягиваются части из окрестных гарнизонов. Нет,
никаких  действий,  могущих сыграть лишь на руку врагам!.. Но есть средство,
которое  никогда не отнять у пролетариата, - забастовка! Вчера общегородская
конференция   партии  (Антон  был  на  ней)  приняла  решение:  организовать
массовую  кампанию  протеста  против  Государственного  совещания и призвать
пролетариат Москвы к однодневной стачке протеста.
     Центральное   бюро   профессиональных  союзов  от  имени  сорока  одной
организации    поддержало    большевиков   и   санкционировало   однодневную
забастовку.  Однако  меньшевики, эсеры, Московская дума, сблокировавшись и с
кадетами,  и  с "внепартийными", выдвинули контрпредложения: "Москве оказана
особая  честь!  Идея совещания родилась у министров-социалистов! Надо ли нам
изолировать  себя  от  всей  остальной  России  и  расширять  пропасть между
рабочим   классом   и   всеми   другими  гражданами  страны?.."  Короче:  не
протестовать,  а  наоборот  -  приветствовать съезд заговорщиков. И еще один
"благоразумный"   довод:   Государственное   совещание   -   дело,  мол,  не
московское,  а  всероссийское,  поэтому пусть решает не Московский Совдеп, а
ВЦИК. А во ВЦИК, известно, Чхеидзе и Церетели горой стоят за совещание.
     В массе начались колебания. За кем же пойдет трудовая Москва?
     Последнее,  что  довелось  услышать  Антону  от Пятницкого, - это исход
голосования в Московском Совдепе. Голосовали уже глубоко за полночь.
     - Общими   силами   меньшевики   и  эсеры  добились  перевеса:  провели
резолюцию против стачки.
     - Так что же, все сорвалось?
     - Шалишь! Мы решили обратиться к самим рабочим.
     - А  если  казаки  и юнкера устроят провокацию? Вспомните пятый год или
июль.
     - Будем  соблюдать  выдержку. А перегнут палку - и мы напомним им пятый
год.  Скажу  тебе по секрету: обсуждали мы и такую возможность. Еще с апреля
у  нас  на  заводах  созданы  отряды  Красной  гвардии,  партийные  дружины,
восстановлены   боевые   рабочие   дружины   -   и  на  "Михельсоне",  и  на
Военно-артиллерийском,  на "Проводнике", "Бромлее", "Гужоне", на "Динамо"...
Они  тоже  приведены в готовность и на завтрашний день получат оружие. Но ни
один боевик до приказа не выйдет с этим оружием на улицу.
     - Если  все  же дойдет до этого - и мне найдите дело, - сказал Путко. -
Чему-чему, а стрельбе по целям я научился.
     - Не  горюй,  твоя  наука еще пригодится. Пока же твоя забота - держать
уши торчком. Ты уже выудил немало нового и важного.
     В устах Пятницкого это было высшей похвалой.
     - Локауты,  заводы  на  замок - пусть рабочие и их дети мрут с голоду -
эту  политику  Путиловых  да  Прохоровых  мы раскусили давно, - продолжал он
раздумчиво  оценивать  сведения,  добытые  Антоном.  -  Но  вот  точный срок
одновременного   удара:  конец  августа  -  начало  сентября...  С  чем  это
связано?.. Попытайся уточнить.
     Он оглядел собеседника:
     - Не возьму в толк: чего это Милюков обхаживает тебя, словно девицу?
     - Как-никак сын бывшего коллеги.
     - Эмоциями    объясняешь?    Ишь    какой    этот    Павел   Николаевич
чувствительный!..  Да  у  него таких профессорских сынков в кадетской партии
пруд  пруди.  Не-ет,  зачем-то именно ты ему понадобился... Договоримся так:
что  бы  он тебе ни предложил - соглашайся. Коль Юзеф послал тебя лазутчиком
во вражеский стан, не дай промашки! Вот твоя стрельба по цели.
     Они  простились  с  петухами:  Пятницкий жил в Марьи-пой роще, и здесь,
как в деревне, кукари-пономари подняли перекрик с цепными псами на заре.
     Антон только задремал, как поднял его негромкий стук в дверь номера:
     - Вы  уже  встали, мой друг? Если есть желание, не составите ли старику
компанию на завтрак? Жду вас внизу, в ресторане.
     Он  быстро  привел  себя  в  порядок.  Сбежал по лестнице в кафе, нашел
столик, за которым, проглядывая ворох газет, сидел Павел Николаевич.
     - "Я  гусар  молодой..." - добродушно улыбаясь, напел профессор. Он был
свеж,  надушен,  напомажен  и  весь  лучился  расположением.  -  Опять, юный
Дон-Жуан, даю голову на отсечение, шалопутничали до рассвета?
     "Следит он за мной, что ли?" - подумал Путко.
     Профессор  понимающе,  отечески подмигнул: мол, одобряю. А когда подали
кофе, сливки и булочки, посерьезнев, сказал:
     - Антон  Владимирович,  я  хотел бы попросить вас об одной немаловажной
услуге.
     - Буду рад.
     - Не  торопитесь  с  ответом.  Моя просьба может показаться супротивной
вашим   представлениям   о  кодексе  офицерской  чести...  Но  поверьте,  не
собственного живота ради, жив я заботами о судьбе отечества...
     Профессор тяжко вздохнул:
     - Наступает  поворотный  момент в истории России... Может быть, вечевой
колокол  призовет  завтра или послезавтра... Может быть, через две недели...
Но каждый из нас должен быть готов откликнуться на его призыв...
     - Я слушаю вас с нетерпением.
     - Есть  мудрая  русская  пословица: "Криком изба не рубится, шумом дело
не   спорится".   Вы,   конечно,  кое-что  уловили  из  вчерашней  беседы  у
хлебосольного  Петра  Петровича  в  Беляеве-Богородском. Не буду перегружать
вас  бременем  излишней ответственности, поэтому не стану объяснять всего...
Скажу  лишь  одно: для выполнения нами замышленного нам нужна армия. Деньги,
оружие,  возбуждение  общественного  мнения  -  все  в  наших  руках.  А вот
армия...
     - На Спиридоновке я видел высший генералитет, - заметил Путко.
     - Вы  правы.  И  вы  верно  улавливаете  ход моей мысли, - мягко качнул
седой  головой профессор. - Но генералы непосредственно не командуют теми, в
руках  у  кого  ружья. Генералы командуют офицерами, а уже офицеры - нижними
чинами, правильно?
     - Совершенно  верно,  господин  профессор.  Но  позволю  себе уточнить,
нижними чинами командуют младшие офицеры.
     - Дорогой  мой,  вы как будто читаете мои мысли, - Милюков с удивлением
и  удовольствием  посмотрел  в  лицо  поручика.  -  Именно к этому я и веду.
Следует  уточнить  также,  что  не  все  генералы  и  обер-офицеры в чести у
солдатской  массы...  Да-да,  после  пресловутого  "Приказа  Э 1" приходится
считаться  и с этим... Поэтому наша надежда - на молодежь. На таких бравых и
преданных молодых офицеров, как вы!
     "Вот он к чему клонит!.." - Антон изобразил на лице смущенную улыбку:
     - Что вы, Павел Николаевич!..
     - Не  скромничайте.  Ваши два Георгиевских креста говорят сами за себя.
К  тому  же  вы не какой-то там держиморда, Скалозуб - вы можете найти общий
язык с "серой скотинкой", не так ли?
     - Думаю,   могу.   С   солдатами   на   батарее  у  меня  самые  добрые
взаимоотношения, - не согрешил против истины поручик.
     - Следовательно,  если  вы  им  приказываете: "Стреляйте, братцы!", или
как там по-военному...
     - У  нас  коротко:  "Огонь!"  -  рявкнул  Путко, да так громко, что все
сидевшие в ресторане встрепенулись.
     - Хо-хо!  Ну  и  голосок! - рассмеялся Милюков. - Живо представил себе!
Хо-хо!..  Только  прошу  вас, потише. Иначе они все залезут под столы. Когда
вы приказываете, они стреляют?
     - Конечно.
     - Именно  это  мне  и  хотелось  услышать:  когда  понадобится,  вы  им
прикажете - и они будут стрелять.
     - Во врагов России, - уточнил поручик.
     - Конечно,  -  подтвердил  Милюков. - Не в нас же. Он допил свой кофе и
начал набивать трубку:
     - Но  это,  к  сожалению,  еще  далеко не все... Если бы каждый молодой
русский   офицер   рассуждал   так   же,   как  вы...  Но  вспомните,  Антон
Владимирович,  в  вечер  нашего знакомства вы сами сказали, что влияние идей
Ленина  все шире распространяется в армии и даже затронуло молодых офицеров.
Вот   в   чем   беда.  Ныне,  после  июльского  большевистского  путча,  над
офицерами-большевиками,  как  вы  знаете, во многих частях устраиваются суды
чести:    их    изгоняют    из    полков    и    предают   военно-полевым...
военно-революционным  трибуналам.  Поэтому  многие,  переродившиеся в душе в
большевиков,  внешне  до  поры  до  времени  не  высказывают  открыто  своих
взглядов.  Но  знать  их  -  злейших  и  опаснейших  врагов!.. - он невольно
возвысил  голос,  и  с  соседнего  столика на них оглянулись, - знать их нам
необходимо.
     Профессор снова испытующе посмотрел на Путко:
     - Они   затаились.   Но  в  доверительной  беседе  со  своим  коллегой,
фронтовиком...
     - Вы хотите мне предложить!.. - краска гнева залила щеки Антона.
     Милюков  положил  свою  руку на его ладонь и с неожиданной силой прижал
ее к скатерти:
     - Да,  именно  это  я  и  хочу.  -  Голос  его  также обрел неожиданную
твердость.  -  Поэтому  я  и  начал нашу беседу со слов о кодексе офицерской
чести.  Форма  кодекса  неизменна. Но содержание изменилось. Ныне изменились
все  понятия о нравственности, этике, морали. Речь идет о жизни и смерти. Не
только  вашей или моей. Вспомните девиз французских дворян: "Теряю жизнь, но
сохраняю честь!" И речь моя - о чести и жизни России!
     Антон,  пока  разглагольствовал  профессор,  взял себя в руки. Подумал:
"Вот так же склоняли к "сотрудничеству" жандармы и охранники..."
     Милюков, наблюдавший за ним, уловил перемену:
     - Я  понимаю, какая борьба происходит в вашей душе... И мне это глубоко
импонирует.  Я  сразу  понял, что вы - глубокая и честная натура. Но сегодня
каждый  должен  сделать  выбор...  Сугубо  доверительно  скажу вам: подобных
молодых  людей,  взявших  на себя сей тяжкий нравственный груз, у нас не так
уж  и  мало.  Они  есть  в  каждой  дивизии,  во многих полках и дивизионах.
Некоторым из них мы посоветовали даже надеть на себя личину большевиков.
     "Горячо,  горячо!.."  -  повторил про себя Антон детскую присказку. Кто
эти молодцы, согласные на ролп осведомителей и провокаторов?
     - Наверное,  вашим  доверенным  не  следует  действовать разрозненно...
Чтобы можно было объединить усилия... - он как бы размышлял вслух.
     - Вы  правы,  -  отозвался  Милюков.  - В нужный момент доверенное лицо
найдет вас. И вам мы дадим кое-какие связи.
     Он грустно усмехнулся:
     - Как  в  добрые старые времена: пароли, явки. Мы должны быть готовы ко
всему.
     Окутал себя душистым облаком табачного дыма.
     - Это  на  будущее.  Но  есть  заботы  и неотложные. Нашими совместными
усилиями    с   правительством   и   ВЦИК   на   Государственное   совещание
большевистская  делегация  не  допущена.  Однако не исключено, что отдельные
представители  ленинской  партии  просочились  через  армейские  и фронтовые
делегации  как  члены  армко-мов  и  прочих  "комов",  - он кашлянул на этом
ненавистном  слове.  -  Нам  нужно  узнать:  кто  да  кто, и в нужный момент
обезвредить.
     - Как  понимать: "нужный момент"? - эти слова замыкали воедино и намеки
горского князя, и недомолвки Родзянки за вчерашним вечерним застольем.
     - Всякому  дню - своя забота, - уклонился от ответа профессор. - Ударит
колокол - услышите.
     Не взглянув на поданный счет, выложил поверх него керенку:
     - Я бесконечно рад, Антон Владимирович, что мы нашли общий язык.


2

     Этим   утром   начальник   штаба   Ставки,   делая  доклад  в  кабинете
главковерха,  изменил издавна установленный порядок - начал обзор событий за
истекшие  сутки  не  с  севера  на  юг,  а  с  юга на север. Коротко доложил
суммированные  в  штабе  донесения  с  Румынского, Юго-Западного и Западного
фронтов  и  уткнул  указку в красную широкую полосу, которой были обозначены
на карте передовые позиции Северного фронта:
     - Все   данные  свидетельствуют,  что  в  ближайшие  дни  надо  ожидать
серьезных  наступательных  операций  противника  именно здесь. В этом районе
против  наших  войск расположена группа армий Эйхгорна в составе трех армий:
Седьмая  -  от  моря  до  Якобштадта,  затем,  - он повел указкой, - Девятая
армия,  и,  наконец,  на  правом  фланге - Десятая. Обращаю ваше внимание на
следующие  обстоятельства: противник обычно приравнивал свои фронты к нашим,
но  на  сей  раз фронт армий Эйхгорна по протяженности длиннее нашего фронта
на  целую армию. Это вполне отвечает условиям театра войны на данном участке
и предопределяет направление главного стратегического удара.
     Корнилов   внимательно  разглядывал  карту.  Красная  полоса  Северного
фронта  простиралась  от  берега Рижского залива по Двине примерно на триста
верст.  С  нашей  стороны правый фланг упирался в море, верстах в пятидесяти
от  Риги.  Затем  линии окопов пересекали железную дорогу и опускались на юг
до  реки  Аа,  делали  крутой  поворот,  перерезали еще одну железнодорожную
колею,  уже  в двадцати верстах от Риги, и, наконец, упирались в берег Двины
в  районе  Икскюля.  Отсюда  до  Риги было рукой подать. Правда, карта вдоль
всей  линии фронта испещрена обозначениями болот и заболоченных речных пойм,
озер  и  озерных  перешейков,  а  на  ближайшем направлении к Риге рассечена
широкой синей лентой Двины.
     - Предполагаемое направление удара? - спросил главковерх.
     - Возможны  два  стратегических  направления: Рига и Двинск, - указка в
руке  Лукомского поочередно уколола два кружка. - Большинство данных говорит
за  то,  что  противник избрал рижское направление. Хотя возможны сюрпризы и
Двинску.
     - Численность?
     - Четырнадцать-пятнадцать  пехотных  дивизий, три-четыре кавалерийских.
В  резерве  фронта пять дивизий. Всего у Эйхгорна свыше ста пятидесяти тысяч
штыков и сабель.
     - Чем располагает генерал Клембовский?
     - В   распоряжении   главкосева.  Пятая  и  Двенадцатая  армии.  Однако
некомплект    штыков   в   них   превышает   пятьдесят   тысяч.   Некомплект
артиллерийского парка, а также боеприпасов.
     Лукомский отложил указку и вынул из папки несколько листков.
     - Штабом   подготовлены  приказы,  направленные  на  усиление  участков
предполагаемых   ударов   за  счет  резервов  Ставки  и  спешной  переброски
подкреплений с других фронтов.
     Генерал положил листки на стол перед главковерхом:
     - Прошу подписать.
     Во время всего этого доклада Лукомский держал себя подчеркнуто сухо.
     Корнилов отодвинул листки в сторону:
     - Не  будем  торопиться.  Вы  не  забыли  о циркуляре, который я просил
подготовить?
     - Никак  нет.  Он  среди  приложенных  бумаг. Корнилов перебрал листки.
Нашел.  Циркуляр  гласил: "При восстановлении порядка в частях, отказавшихся
исполнить  приказ,  до  сих  пор  бывают  случаи  применения стрельбы вверх.
Приказываю  подтвердить  мое  категорическое  требование:  1) После того как
увещания,   уговоры   и   прочие  меры  нравственного  воздействия  не  дали
желательных    результатов,   предъявлять   неповинующимся   частям   точные
требования,  давая  на  выполнение  их  кратчайший  срок;  2)  Раз  признано
необходимым  применить оружие, действовать решительно, без колебаний, отнюдь
не  допуская  стрельбы  вверх;  за  применение таковой стрельбы начальников,
допустивших  ее,  привлекать  к ответственности, как за неисполнение боевого
приказа.
     Верховный    главнокомандующий..."    Корнилов    подписал,    протянул
Лукомскому:
     - Немедленно   отправить  во  все  штабы  фронтов  и  армий.  Как  идет
передислокация Кавказской туземной дивизии?
     - Эшелоны в пути.
     Впрочем,  Корнилов знал это не хуже Лукомского. С каждым днем, с каждым
часом   он   чувствовал,   как   прибывает   у  него  сил.  Задуманный  план
осуществлялся  без  су