людьми, и
солнца?..
     Лязгает засов. Скрежещет, отворяясь, дверь:
     - Двести восемнадцатый, Дзержинский Феликс Эдмундов, - в кузню!..


                                Глава вторая
                                 17 декабря

1

     Прапорщик  Костырев-Ка-рачинский  шуршал газетами, которые, как обычно,
принесла  поутру  Наденька. Он неизменно искал раздел "Война", награждения и
светскую хронику.
     - В  Шампани  мы легко отбили неприятельские атаки на наши траншеи, - с
торжеством возглашал он.
     - Кто это "мы"? - в голосе Шалого звучала подготовленная насмешка.
     - Наши   французские   союзники.   А   вот  наши  английские  союзники:
"Британские  войска минувшей ночью произвели успешное внезапное нападение на
неприятельские  траншеи  к югу от Ипра... Днем на фронте у Соммы происходила
довольно  оживленная  артиллерийская  перестрелка".  Бельгийское  сообщение:
"Батареи с успехом обстреливали неприятельские позиции..."
     Итальянское  сообщение. Сербское сообщение. Балканский фронт, Румынский
фронт...  В  этих  официальных  ин-формациях  с театра войны, выхолощенных и
поднятых  на  ходули  выспренними  словами,  кровавая  бойня  выглядела  как
безантрактное  красочное представление на театральных подмостках. Для Антона
же  за  этими  строчками  слышался  грохот взрывающихся капсюлей в магазинах
артиллерийских   стволов;   выбрасывались  под  ноги  раскаленные  снарядные
гильзы;  першил  в  горле  запах  пороха;  истошно кричали изувеченные люди;
хрипели   от  натуги  кони-  И  виделись  глаза  -  глаза,  налитые  кровью,
вылезающие  из орбит, плачущие, остекленевшие. Как глаза фейер-веркера Егора
Кастрюлина.  И  меж  другими  названиями  Ипр  был  для  него как клеймо: от
первого  упоминания  этой  речки  пошел  слух о страшном оружии, примененном
германцами,  -  о  газах. Стоило ему услышать: "Ипр", как снова вспыхивали и
лопались огненно-оранжевые взрывы.
     - А что пишут с нашего фронта? - спросил он.
     - Вот,  пожалуйста, Антон Владимирович, - с готовностью отозвался Катя.
-  "Рижский  фронт.  Выпал глубокий снег при десяти градусах мороза. На всех
участках  германскиа  разведчики  и  передовые  посты  одеты в белые саваны.
Перестрелка  значительно  оживилась.  В  районе  Л. на Двине наш участок был
подвергнут   ураганному   огню,   но   последовавшая  за  обстрелом  попытка
наступления  была  пресечена  на месте. На всем остальном фронте день прошел
спокойно".
     Что  написали  в  газетах  о  той  газовой атаке? Тоже, наверное, "день
прошел  спокойно"...  Отбили  тогда  атаку  или  отошли  на  версту  - какое
значение могла иметь та стычка для судьбы всей огромной битвы?..
     Прапорщик,   быстро   покончив   с   официальной  "Войной",  перешел  к
заветному:
     - "Утверждаются  пожалования  за  отличия  в  делах  против неприятеля.
Государь  император  всемилостивейше  соизволил..."  -  его  голос звенел. -
"...В    монаршьем    внимании    к    примерно-ревностной    службе...    К
отлично-усердной...  Ордена  святого великомученика и победоносца Георгия...
Святого  Станислава с мечами... Святого равно-престольного князя Владимира с
мечами и бантами"!..
     Наверно,  в  воображении  его  картинно  лязгали  эти  золоченые  мечи,
переливались  муаровые ленты и царь на виду всего войска и Катиных знакомых,
рдеющих  гимназисток,  собственноручно  возлагал  на  грудь  героя  кресты и
звезды.  Катя был воинственным юношей. Пропитан мечтами о славе, воодушевлен
пафосом  войны,  которую  называл  не иначе как "битва народов", "величайшее
поле  брани  всех времен". И на тебе - случайный осколок в ягодицу, и изволь
недели  продавливать  животом  лазаретный  матрац.  В  то самое время, когда
можно  совершать  неисчислимые  геройства.  Бедный  Катя!  А  может  быть, в
неведении  юности  - счастливый? Они, фронтовики, лишены подобной радости, и
в  этом то общее, что объединяло Антона с рубакой есаулом, сопевшим на своей
кровати у окна.
     Наденька  сочувствовала  Константину.  Казак  злился, грубо обрывал его
излияния:
     - Ты,   едрена  фома,  покормишь  вшей  -  узнаешь  тогда,  какая  она,
"ревностно-усердная".
     Прапорщик не сдавался:
     - "В  монаршьем  внимании к отлично-усердной службе вашей и ревностному
участию  в  занятиях Государственного совета и Государственной думы, а также
в  воздаяние полезных трудов ваших повелеваем вам возложить на себя и носить
по  установлению...  Пребываем  императорскою милостию нашею к вам неизменно
благосклонны..."  -  он  вздохнул.  -  Родзянке - орден Белого Орла. Вот это
да!..
     - Какому  еще  Родзянке? - в голосе Шалого послышалась угроза. - Борову
в манишке? Да я б ему не орден, а нагайкой по жирной заднице наградил!
     - Как можно! О председателе Думы!
     - Председатель!   Пшь-мышь!..   У   меня  свояк  в  военно-промышленном
комитете,  он  все знает. Этот хряк на своих заводах за каждое ружейное ложе
получает  с  казны  надбавку  по  целковому.  Посчитай-ка,  сколько рубликов
набежит,  если  ружья  на  все  войско?  Мильены!  Мы  по  болотам и снегам:
"Марш-марш,  шашки  к  бою!"  -  а  он  по рублику на ложе, по гривеннику на
патрон,  а уж пушки - те наверняка обходятся казне, как если б они из литого
золота... Правду я говорю, артиллерия?
     - Не  покупал,  -  отозвался  Путко.  -  Знаю  только,  что  не хватает
отечественных. Англичане и французы присылают. Дерьмо.
     - Вот-вот!   А  нам  винтовки  выдали  японские.  Как  до  дела  дошло,
оказалось: наши патроны не подходят, а ихних нет.
     - Да  что  там,  -  втянулся  Антон  в извечный разговор фронтовиков, -
ветоши, керосина, пушечного сала - и того не хватает.
     Но есаул неожиданно возразил:
     - Хрен  с  ними,  на  нет  русскому человеку обижаться пе след, на Руси
всегда  так  было.  Главная  наша  беда  -  измена.  Шпионов напустили - как
клопов.  Коли  сам  военный министр с германцами через свою жену стакнулся -
красива,  говорят,  стерва!..  Куда  ни  плюнь, в немчуру попадешь: "штофы",
"дорфы",  "морфы". Моя б воля: когда началась война, в первый же день всех с
немецкими  и  прочими  нерусскими фамилиями перевешал бы на фонарях, а потом
бы  уже  трубил  поход.  Но  первым  повесил  бы  этого  сукина  сына Гришку
Распутина.
     Он   заскрипел  на  пружинах,  приподнимаясь,  сделал  какое-то  резкое
движение, от которого просвистело в воздухе:
     - Тянет!..  -  Сел  на  койке.  - Лучше не бередить душу. С шашкой бы в
лаву - и кочан в кусты, мать их!..
     Катя охпул:
     - Тимофей Терентьич, зачем так-то при Надежде Сергеевне?..
     После  врачебного  обхода распорядок их дня нарушился. Сестш милосердия
Елизавета Андреевна провозгласила:
     - Сюрприз вам, Костырев-Карачинскип, родители приехали!
     - Мама? И отец?
     По   восклицанию  прапорщика  Путко  не  мог  понять,  доволен  он  или
обескуражен.    Видимо,   в   душе   молодого   офицера   боролись   чувства
противоречивые.  Только  проводили  с  торжествами  на  фронт,  а  он  уже в
лазарете.   Не   в   таком  обличье  хотел  бравый  отпрыск  предстать  пред
родительскими очами.
     Палату  заполнили  чмоканья,  воркующий,  радостный, сквозь слезы голос
женщины и покашливание мужчины.
     - Ну  что  вы, маменька, что вы! - деланным басом смущенно останавливал
юноша.  Антон  представил,  как мать набросилась с поцелуями на свое чадо, а
он по-мужски сторонился ее объятий.
     - Мои  сотоварищи,  -  веско представил по званиям и именам-отчествам и
фамилиям Константин и добавил: - Оба тяжело ранены на фронте.
     Женщина  сочувственно  заохала.  Судя  по  голосу,  совсем  еще молода.
Добрая,  наверное, располневшая на московских расстегаях и кулебяках. Небось
глядит  не  наглядится на сынуленьку. А отец молчалив. Должно быть, сухарь в
вицмундире, застегнутом на все пуговицы.
     Заскрипели  крышки  плетеных  корзинок,  зашуршал пергамент, по комнате
разлился аромат домашних яств.
     - Вы,  воины  дорогие, не побрезгуйте нашими гостинцами, откушайте! Тут
и  курочка,  и  гусятинка, пироги, варенье, грибочки, икорочка... Кушайте на
здоровье, поправляйтесь!
     - Возьмите,  Тимофей  Терентьич, - сказал -прапорщик. - Мама, передайте
Антону Владимировичу.
     - Гм, гм, - произнес отец.
     - Больно тебе, Котенька? Очень болит?
     - Скоро  уже  выпишут,  -  с  полным  ртом ответил он. - Шрам на бедре,
конечно, останется, да ведь как солдату без шрамов?
     - Ты   когда   написал,   мы   все  читали-перечитывали,  сколько  слез
пролили... Да ты живыми словами расскажи, родненький!
     - Что  рассказывать? - смутился он. - Забылось уже. Как описывал, так и
было.
     - Ох,  господи!  Как,  поди,  жутко  в рукопашной-то, бедненький мой! -
причитала  мать. - Этот третий, ирод германский, со спины наскочил? А с теми
двумя  ты  одним махом, да?.. Герой ты у меня, родненький, герой! Страшно-то
как за тебя, о господи!
     Антону были приятны ее напевный московский говор, любовь к сыну.
     - А потом-то как было? Как выносили под пулями с битвы?
     - Когда  ранило  меня в бедро, кровь так и хлынула фонтаном. Не окажись
рядом  санитара,  изошел  бы.  Бинта  потратили  ужасно  много.  Положили на
носилки   -   ив   полевой  лазарет.  -  Тут  уж  он  живописал  подробно  и
соответственно действительному.
     - Не стыдись, родненький, скажи: кричал, плакал?
     - Что вы, маменька, как офицеру возможно! Я сознание потерял.
     В палату забежала Надя.
     - Познакомьтесь.  Это  наша...  -  он запнулся, не зная, как назвать, -
наша заботливая попечительница. А это мои родители, Надежда Сергеевна!
     - Здрасте! - проговорила девушка, и тут же за нею хлопнула дверь.
     - Проста, - сухо сказала мать, уловив нечто в голосе сына.
     - Что вы, маменька! Она такая хорошенькая и пре-заботливая!
     - Простолюдинка.   Совсем   не   нашего  круга,  Константин,  -  строго
повторила она. - А о тебе все Варенька спрашивает. Написал бы ей.
     - Гм, гм, - поддакнул отец.
     - И  нам  пиши  почаще. Выздоравливай побыстрей. А как выпустят отсюда,
вместо  санатории  домой  приезжай.  Мы  не  можем гостить в столице: у отца
служба,  его только на сутки отпустили. Обещай, что нам будешь писать каждый
день и Вареньке напишешь!..
     Когда  они  удалились,  Катя  вздохнул  -  то  ли  с  грустью,  то ли с
облегчением.
     - Вы младший из братьев-сестер? - спросил Антон.
     - Единственный.  Отец  поздно женился. Мама очень хотела еще. Почему-то
дочку. Не получилось.
     Есаул хохотнул:
     - Батя, видать, из судейских?
     - По   почтово-телеграфному  ведомству.  Чиновник  восьмого  класса.  В
наступающем  году  за  выслугу  святого  "Станислава"  будет  удостоен,  уже
представлен.
     Антон почувствовал раздражение.
     - Вы с золотой медалью, конечно, гимназию окончили?
     - С   серебряной,   -   повинился  Константин.  -  По  древнегреческому
срезался.  Поначалу  хотел  в университет, на юридический, но перерешил и из
класса  первым  записался в военное училище. В Александровское, на Ходынском
поле, знаете?
     Путко  знал Москву плохо. Ходынское поле было связано для него только с
трагическим событием в день коронования Николая II.
     - По  первому  разряду  окончил,  - не удержался, похвастался прапор. -
Ускоренный выпуск.
     Под вечер Наденька прибежала в палату:
     - Новости,  миленькие  мои!  Новости-то какие! Из города девчата пришли
на ночную смену, такое сказывают - с ума сойти!
     - Что случилось, кралечка? Кайзера Вильгельма наши заполонили?
     - Какого там кайзера! Распутина убили, вот что!..


2

     Откуда  выполз и, набирая силу, понесся по городу слух, установить было
невозможно.  Но  уже  через час барышни на телефонных станциях едва успевали
включать  вилки  соединений,  и в трубках едва ли не всех аппаратов звучало:
"Вы уже слышали?.. Ах, неужели правда?.."
     Молва  в этот пронзительно морозный декабрьский день катилась по Питеру
подобно  снежному  кому,  подминая  под  себя[  другие новости, даже вести с
театра  войны,  и  без-разборно  впитывая все подряд: возможное и вероятное,
невозможное  и  фантастическое. Действительно, попади в плен сам кайзер, это
не произвело бы такого впечатления, как слух об убийстве Распутина.
     С  чего  началось?  С того, что на Гороховую позвонила из Царского Села
фрейлина  императрицы  Анна  Вырубова,  чтобы  попросить  Друга  приехать во
дворец,  и  услышала,  что  Григория  Ефимовича нет дома и не было всю ночь.
Ничего  удивительного.  Но  охрана не ведала, когда и куда он отбыл. А тут -
невнятные  слухи  о  каком-то  заговоре,  о котором говорил накануне министр
внутренних  дел  Протопопов.  В  предчувствии  ужасного Александру Федоровну
охватил мистический страх. "Найти! Разыскать!.."
     Столичная  полиция,  жандармское управление, охранное отделение, служба
дворцовой  агентуры  -  все  были  подняты  на  ноги  и  брошены  на поиски.
Банальная  в  своей  простоте поговорка: "Шила в мешке не утаишь" - и на сей
раз  подтвердила  народную мудрость. Крупинка по крупинке начало собираться:
ночью  во дворе особняка князя Юсупова на Мойке слышали выстрелы; страдающий
бессонницей  бывший  актер  -  нахлебпик убежища императорского театрального
общества  у  Петровского  моста  -  видел  на рассвете, как подъехал большой
черный  автомобиль  и люди в черном вытащили из него нечто черное и сбросили
с  моста  в  прорубь. Свидетельству престарелого артиста поначалу не придали
значения  - ни городовой, чей пост был тут же у моста, ни сторожа и дворники
пивного  склада  "Бавария",  находящегося  по соседству, ничего подобного не
подтвердили.  Но  на свежем снегу в этом месте действительно были обнаружены
четкие  отпечатки  автомобильных  шин,  к  парапету  вели глубоко вдавленные
следы  и  цепочка  кровавых  пятеп; на перилах снег был совершенно сметен, и
темное  пятно  проступало на бревенчатом подпоре моста. Осмотрели. Да, пятно
крови.  И  на  реке,  у  края  проруби,  что-то  темнело. Спустились на лед.
Оказалось - коричневый фетровый бот.
     Чины   охранного   отделения   и  прокурорского  надзора  помчались  на
Гороховую.  Жена  Распутина  тут  же  опознала  находку:  эти  боты Григорий
Ефимович завсегда надевал на выходные шевровые сапожки.
     Бот.  Кровавые  пятна.  Таинственный черный автомобиль. Единственные за
всю  минувшую ночь выстрелы на Мойке... Разрозненные улики начали сцепляться
в версию.
     Между  тем  водолазы,  обследовавшие  речное  дно  в полынье, ничего не
обнаружили.  Установили лишь, что течение в этом месте очень сильное, и если
даже  сюда  сбросили  тело,  то  его  могло  унести под лед неизвестно куда.
Усиливавшийся  мороз,  схватывающий  полынью,  заставил  прервать  подводные
работы.
     Протопопов  доложил царице. Александра Федоровна распорядилась спустить
на   розыски   всех   столичных   водолазов,  недостанет  -  вытребовать  из
Кронштадта.  Не найдут - пусть взламывают лед по всей Малой, а понадобится -
и  по  Большой  Невке,  по  всей  Неве и взморью. В одном из частных домов у
Петровского   моста  открыл  свою  временную  канцелярию  товарищ  прокурора
столичной  палаты.  Местность в этом районе была оцеплена полицией. Чтобы не
окоченеть,   городовые  жгли  костры,  раскачиваясь  вокруг  них  в  тяжелых
тулупах.  Было  зачем  выставлять  оцепление: со всех концов Питера в санях,
моторах,  пешком тянулись к мосту любопытствующие. Спешили и к большому дому
на  Гороховой,  по  первому  этажу  которого  сверкали  над входом в магазин
электрических  приборов  стеклянные  рекламные  груши.  Но  охрана никого не
пускала  ни  на  парадную  лестницу,  ни во двор - только жильцов. Репортеры
столичных  газет осаждали дворника. Старый татарин плохо понимал по-русски и
к тому же ничего не знал о происшествии, случившемся в минувшую ночь.


3

     Молодая  якутка уже не могла кричать. Она была в полузабытьи. Временами
ее  снова начинали мучить схватки, и она хрипло стонала. Шли бог весть какие
сутки, а она не могла родить...
     Серго  добрался  до  наслега  за  полночь.  Скоро  уже  должно заняться
позднее  утро.  Надо  принимать  решение.  Что  же  решить?.. Здесь нужен не
фельдшер,  даже  не  акушер,  а  врач-гинеколог. Такие трудные роды! Если не
произойдет  чуда,  погибнут  и  младенец  и мать... У Серго проступил на лбу
липкий пот.
     Он  был  опытным  фельдшером.  Еще  пятнадцать  лет  назад,  в Тифлисе,
окончив   медицинское   училище,   работал   в   лечебнице  в  Гудаутах,  на
нефтепромыслах   в   Баку,   набирался   опыта  в  тюрьмах  и  ссылках  -  в
Александровском   централе,   в   Иркутской   пересылке,   на   этапах,   на
поселениях...  Восемь  лет  по острогам - не такой уж малый стаж. Богатейшая
практика  -  столичный  лазарет  позавидует. Правда, каторжные одиночки не в
счет  -  в  крепостных  стенах  он  мог  пользовать  разве  что себя. Лечить
приводилось  больше  мужчин,  хотя  выхаживал  и  детей  и женщин. Но такого
случая в его практике еще не было.
     В  момент родов сказывается вся прошлая жизнь женщины, все ее болезни и
тяготы,  даже болезни и тяготы всего ее рода, ее племени. Голодание, рахит в
детстве...  Узкий  таз.  А  ребенок,  Серго  определил, крупный. Так обычно:
следующий  ребенок  -  крупней  предыдущего.  А  у  нее  уже  нет сил, чтобы
исторгнуть  его  из  своего  чрева. Помогла бы операция. Но она невозможна в
таких условиях.
     Этот  затерянный  в  тайге  наслег даже нельзя назвать деревенькой: три
юрты  -  жалкие  строения,  снаружи  обмазанные навозом, с усеченной крышей.
Вверху  ее  - отверстие для дыма. Посреди юрты очаг-камелек. Он и обогревает
жилище,  и  освещает.  Вдоль стен тянутся широкие лавки-ороны. У каждой свое
предназначение:  одна  для  хозяина,  другая  для хозяйки, третья для гостя,
четвертая  для  детей.  Он  не  ошибся:  к стенам жались, блестя испуганными
черными  глазами,  мал-мала.  Умрет  мать  -  погибнет  ребятня.  Мужчина не
выходит  их.  И  здесь,  как  в  любом  краю  земли,  хранительница  очага -
женщина...
     Эх,  лучше бы и впрямь позвали не его, а шамана. Его дурацкое камланье,
пляску  под  бубен,  в  кожаном  балахоне, обвешанном латунными бляхами, эти
заклинания,  когда  шаман  зазывает  добрых  духов  и  отгоняет  злых, Серго
доводилось  видеть.  Но  кое-кто  из  шаманов  -  знахари, умеющие и вправду
оказывать  помощь:  костоправы и массажисты. Сейчас, наверное, должен помочь
массаж.  А  он  боялся  подступиться к женщине, бившейся в родовых схватках,
боялся добавить ей новых мучений и повредить младенцу.
     И  все же - делать операцию?.. Духота. Вонь. За перегородкой из жердей,
тут  же,  в  юрте,  -  коровенка, еще какая-то живность. Сколько паразитов в
этом рванье...
     Какому  богу  молиться,  чтобы свершилось чудо?.. По дороге он загадал:
если  родится  мальчик,  по  возвращении  в  Покровское  он...  Надо же было
дураку...
     Он  показал:  вскипятите  побольше воды, освободите широкий, для гостей
предназначенный  орон. Начал искать в юрте хоть какую-нибудь чистую тряпицу.
Нашел несколько аршин нового цветистого ситца.
     Достал   из   саквояжа   инструменты,  поставил  дезинфицировать  их  в
кастрюльке на огонь камелька.
     Впуская  клубы  пара, входили женщины из соседних юрт. Рассаживались по
нарам,  жалостливо  цокали языками, сосали длинные мундштуки трубок. Следили
за каждым его движением.
     За  стеной  послышался  приближающийся  перестук копыт, скрип полозьев.
Голоса.
     В юрту вошел рослый якут в дорогой, с бобровым отворотом шубе.
     - А-а, пельцер! Я тебе слысал, я тебя искал! Поехал! Тойон зовет!
     Серго молча показал на роженицу.
     - А-а,  -  махнул  камчой  Приезжий.  - Тойон улуса оцень крепко болит!
Русский болезнь болит!
     Среди  местного  населения было странное разделение: мол, есть якутские
болезни,  которые  может излечить шаман, и русские - тут уж зови из