ить в
районе Бело-острова. Выполняйте.
     Вернувшись к себе, Лукомский начал колдовать над картами.
     Кавказская  туземная дивизия, о которой шла речь ранее, была усиленного
состава.  В  нее  входили  Дагестанский, Ингушский, Кабардинский, Татарский,
Черкесский  и  Чеченский  кавалерийские  полки,  а  также  Осетинская  пешая
бригада   и   Донской   казачий   артиллерийский   дивизион.   Дивизия  была
сформирована  из  добровольцев-горцев; русских офицеров и солдат в ней почти
не  было  -  только артиллеристы и связисты. Командовал ею генерал-лейтенант
князь   Багратион,   недавний   любимец  царя.  Дивизия  даже  и  официально
именовалась  в  служебной переписке "дикой". Итак, с Березины перевезти ее в
Ново-Сокольники...  Начальник  штаба  измерил расстояние циркулем. От нового
места  дислокации  до  Петрограда  -  четыреста  тридцать верст, до Москвы -
немногим  больше. Пятая Кавказская дивизия, которую Корнилов назвал сегодня,
входила  в  Первый  конный корпус, дислоцировавшийся в Финляндии. Снять ее с
фронта? Зачем?..
     Лукомский  снова  расставил ножки циркуля. От Бело-острова до столицы -
менее тридцати верст. М-да... Что же задумал Корнилов?..
     Какими  бы  ни  были  его планы, приказ главковерха надлежит выполнять.
Вызвав   адъютанта,   начальник   штаба  продиктовал  ему  тексты  телеграмм
главкоюзу Деникину и главкосеву Клембовскому:
     - Зашифровать и немедленно отправить.


3

     И  Наденька,  и  ее  брат  были дома. Сашка, на лице написано, злой как
черт.
     - Что у тебя стряслось, Александр?
     - Хозяева  надумали  всех  рабочих  вообще подчистую, на улицу! Керя их
поддерживает:   или,  мол,  вывозить  "Айваз"  куда-нибудь  из  Питера,  или
локаут...  Наш  красный  "Айваз"  у  них  как  кость в глотке. Ну да ничего!
Держимся!
     Он тряхнул кудрями. Разом повеселел.
     - А я, друзья, уезжаю. - Антон раскрыл ранец, начал укладывать вещи.
     - Уезжаете?..   -   жалобно,  эхом,  отозвалась  девушка.  -  На  фронт
возвращаетесь?
     - Нет. Пока что в Москву.
     - А  на  обратном  пути?..  - она оборвала. Но в голосе ее было столько
мольбы, что у Антона перехватило дыхание.
     - Постараюсь обязательно заскочить, сестренка.
     - Ничо,  наш  Выборгский продержится! - Сашка был весь в своих заботах.
-  Наш  Выборгский - крепость! Знаешь, кто членом нашей районной организации
болыпеви-
     ков?   Ленин!  При  мне  -  не  вру!  -  в  мае  у  нас  в  райкоме  на
Сампсониевском  партийный  взнос платил. Разглядел его. Ближе стоял, чем вот
к тебе. А кто у нас и Выборгской районной думе? Жена его, вот кто!
     - Не может быть!
     - Вот  те...  Голову об заклад! Надежда Константиновна Крупская-Ленина.
Заведует культурно-просветительным отделом.
     - Чем же она там, в думе, занимается?
     - Школы   устраивает,   разные  прочие  просветляющие  мозги  обчества,
молодежь  в  социалистический союз собирает. В общем: культура и просвещение
- так и называется.
     - Постой-постой...
     Эта  мысль  возникла у Антона еще раньше. В лазарете и в первые, зимой,
дни  в  этой  хатке  он улавливал яркое, самобытное в характере Наденьки. Ее
чудный  голос,  ее обостренная впечатлительность, чистота, доброта и в то же
время   ее  необразованность,  растрепанные  представления  о  происходящем,
составленные   из   сплетен  в  хвостах  d  неумелых  объяснений  брата,  ее
наивно-простодушный  взгляд  на мир... Она как чистый лист, на который жизнь
может  нанести любые письмена. А надо, чтобы писал пх кто-то умный и чуткий.
Надежда Константиновна - ничего лучше и придумать невозможно.
     - Вот  какое  тебе  партийное  задание,  забастовщик:  завтра же поутру
отправишься в думу, к Крупской. Записываться в ее клуб или школу.
     - Мне-т зачем? Я на полный процент образованный. Пишу-читаю!
     - "Воопче-то",  да,  -  слегка  поддразнил  его  Путко.  - Хотя тоже не
повредило  бы  мозгам...  Да  сейчас  пе о тебе речь: сестру отведешь. Так и
скажешь:  товарищ  Владимиров просил взять ее под опеку. Она меня знает. И в
молодежный союз запишешь ее.
     - Да я ж сам говорил Надьке, язык обломал - она ни в какую!
     - Пойду,   Антон   Владимирович!  -  выдохнула,  просияв,  Наденька.  -
Побегу!..  Все,  что  вы  скажете!..  - на глазах ее выступили слезы, а лицо
зарделось. Она отвернулась. - Дура я глупая...
     Сашка обалдело уставился на сестру:
     - Вот   те  на!  Пойми-разберись...  Разве  их  натуру  поймешь?  -  И,
вздохнув, согласился: - Поведу.


                                Глава шестая
                                 8 августа

1

     Утром Антон вышел на привокзальную площадь в Москве. Сказал извозчику:
     - Подбрось,  братец,  в  какую-нибудь гостиницу поближе к Спиридоновке.
Только чтоб без клопов была.
     - В лучшем виде, господин ахвицер! - кучер натянул вожжи.
     Утро  было солнечное, омытое недавним дождем, настоянное на запахе лип.
Буланые несли, цокая подковами по булыжникам.
     Или  уж  очень геройски выглядел "ахвицер", или возница по-своему понял
его  просьбу,  но  подкатил  и  с  шиком  остановил свою карету у сверкающих
бронзой  и  зеркальными  стеклами  дверей  .  "Националя"  -  одной из самых
роскошных гостиниц Москвы, напротив Кремля.
     "Что  ж, шикнем!.." - решил Путко. В номере привел себя в порядок, снял
бинт, заклеил шрам на лбу пластырем, надраил сапоги.
     От  Никитского  бульвара, еще на подходе к Спиридоновке толпился народ.
Вдоль  тротуаров  теснились автомобили и экипажи. Юнкера в парадных мундирах
с  белыми нарукавными повязками, в белых перчатках дирижировали на мостовой.
У  высокой  каменной  ограды  с  узорной  решеткой  поверху,  из-за  которой
выступали  колонны  и лепной карниз светло-желтого здания, юнкера образовали
сплошную   цепочку,   а   в   воротах   стояли  прапорщики  с  адъютантскими
аксельбантами.
     - Господин поручик, ваш билет!
     - Я по приглашению... К профессору Милюкову Павлу Николаевичу.
     - Один момент-с!
     В  открытую  широкую дверь ограды виден был проезд к парадной лестнице.
На ступенях ее появился Милюков:
     - Пропустите.  -  Протянул руку: - Прошу, мой юный друг! Очень рад, что
решили приехать. Не пожалеете. Как добрались?
     Обходительный,   внимательный.  Сразу  помог  освоиться  в  непривычной
обстановке.  С  профессором  все  раскланивались,  а  он,  в  свою  очередь,
представлял офицера с пластырем на лбу и "Георгиями" на груди:
     - Познакомьтесь!.. Имею честь!.. Любите и жалуйте!..
     Будто   ожили   журнальные   портреты:  огромный,  с  короткой,  как  у
новобранца,  стрижкой  на  лысеющей  голове,  с  проницательными глазами под
нависшими  верхними  веками  Родзянко;  седой,  но чернющие усы - генерал от
инфантерии   Рузский,  бывший  главкосев;  генерал  от  кавалерии  Брусилов;
профессор  князь  Трубецкой;  московский  промышленник  и меценат Третьяков;
семидесятипятилетний  седобородый  патриарх анархистов князь Петр Алексеевич
Кропоткин...  Наверное,  только  один Антон был среди собравшихся не знатен,
не увенчан славой или не богат.
     Просторный  парадный  зал  дворца  заполнялся.  Кресла были расставлены
свободно,  вокруг  столиков с напитками и фруктами. Милюков пригласил Антона
сесть  рядом  с  собой.  Наконец,  двери затворились. Путко окинул помещение
взглядом: собралось человек триста-четыреста.
     - Пресса  не  допущена, - поведал Павел Николаевич. - Здесь мы - лидеры
некоторых    партий,   выдающиеся   общественные   деятели,   военачальники,
промышленники  и  финансисты - в непринужденной обстановке просто обменяемся
мнениями,  как  нам  жить  дальше, как спасать матушку-Русь... - Он глубоко,
многоступенчато вздохнул. - К сожалению, договорились, что не будем курить.
     Достал трубку, сунул мундштук в рот.
     - Господа!  Дорогие гости! Разрешите нашу встречу считать начавшейся, -
поднялся  от столика в красном углу зала изможденный старик. Кожа его лица и
рук  была  желтой.  Лимонным  цветом  отливали  даже  глаза. - Позвольте мне
сказать несколько слов.
     Раздались хлопки.
     - Кто это? - шепотом спросил Путко.
     - О,  мой  друг!  Да  это же сам хозяин, выдающийся муж земли русской -
Рябушинский.
     - Господа,   я  надеюсь,  что  здесь  собрались  единомышленники,  всем
сердцем  чувствующие  боль  за  судьбу  России,  недавно еще такой великой и
могучей,  а  ныне  отданной  на поругание разбойникам без роду, без племени,
действующим  под  знаменами  красного петуха и черного передела! Давайте же,
господа,  вложим  персты  в язвы: уясним для себя причины наших бед и найдем
лекарство   для  оздоровления  нашей  матери-родины!  -  спазма  перехватила
жплпстое  горло  старика.  Антон  увидел,  как  судорожно  бьется его кадык.
Рябушинский  справился с приступом. - Прежде чем передать права председателя
нашего   собрания   глубокоуважаемому   и   всеми  горячо  любимому  Михаилу
Владимировичу  Родзянке, я позволю себе повторить слова, которые сказал пять
дней    назад    здесь    же,    в    первопрестольной,   на   Всероссийском
торгово-промышленном  съезде  -  да пусть услышат их по всей Руси! Я сказал:
"Нужна  костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло
лжедрузей народа, членов разных комитетов и Советов, чтобы они опомнились!"
     Антон  содрогнулся.  Представил,  как  эти  суставчатые  желтые  пальцы
старика впиваются в горло Наденьки. Зал разразился аплодисментами.
     - Святые  слова, - наклонился к Путко Павел Николаевич. - Рябушинский -
рыцарь  без  страха  и  упрека!..  И  весьма удачно, что мы избрали для этой
встречи  Москву:  в  Питере  такие речи были бы невозможны. А белокаменная -
как французский Версаль.
     Версаль?  Ну-ну...  С  первой  же  минуты  подтверждалось предположение
Феликса  Эдмундовича: именно здесь замышляется заговор против "Петроградской
коммуны"  - и он, Антон, оказался в центре заговорщиков. Благодаря Милюкову.
Поручик  с признательностью посмотрел на профессора. Тот поймал его взгляд и
отечески, одобряюще улыбнулся.
     Путко  настроился на то, что сейчас же и начнется конкретное обсуждение
плана  контрреволюционного  заговора,  и весь обратился в слух. Но произошло
нечто  странное.  Каждый  бравший  слово  -  а  выступали  один  за другим -
старался  блеснуть  красноречием, однако эти разглагольствования не обнажали
сути замысла.
     - Офицеры  русской армии, промышленники и общественные деятели - вот те
три  силы, на которые, как на якорь спасения, должна опереться ладья "Русь",
закрученная  бурей  анархии!  Необходимо  признать "Приказ Э 1" и декларацию
прав  солдата  подложными  и создать декларацию обязанностей нижних чинов! В
этой декларации необходимо охранить личное достоинство офицера!..
     (Кто-то из генералов).
     - Мы  считаем,  что ссылка в Сибирь государя без суда - это возрождение
прежней  административной  ссылки!  Вот  вам  и  новорожденная революционная
Фемида!..
     (Кто-то в вицмундире).
     - Нынешнее   правительство  таково,  что  если  оно  и  не  может  быть
подведено  под  рубрику шайки политических шарлатанов, то, во всяком случае,
образует  лишь случайное сочетание лиц, представляющее какой-то министерский
ералаш!..
     (Безукоризненный смокинг).
     - Пусть  проявится  стойкая  купеческая  натура!  Люди  торговые,  надо
спасать землю Русскую!..
     (Конечно же один из тузов).
     - В  дни  революции  нельзя  быть Антонием, нужно быть Цезарем. А когда
народ  обращается  в толпу Спартака, долг власти - стать Крассом! - поднялся
со своего кресла Милюков и привычно удостоился овации.
     "Может  быть, товарищи в Питере переоценили? - подумал Антон. - Или это
сборище  - ширма, а где-то в ином месте как раз и совершается главное?.." Но
нет:  за  председательским  столом  - туша Родзянко, в зале - лидеры партий,
высший командный состав армии, тузы... Надо слушать - и ждать.
     Одно  непонятно:  чего это профессор так благорасполо-жился к нему? Сын
коллеги?  Отец был математиком, а Милюков - гуманитарий. Разные корпорации и
клубы.  Да  и  не  мог Антон припомнить, чтобы в их семье среди близких - не
друзей,  а  хотя бы знакомых - упоминалась фамилия Павла Николаевича. Чем же
вызвана такая усердная опека?..
     Он  покосился  на  Милюкова. Тот после речи отдыхал в кресле, посасывая
пустой  мундштук  и  уютно откинувшись на спинку. Казалось, дремлет, а вроде
бы  и  оценивающе  поглядывает  на  Антона  из полуприкрытых век. Странно...
Какой  резон  был  профессору  приглашать безвестного младшего офицера в эту
сиятельную компанию?..
     Павел  Николаевич  действительно  ни  на  минуту  не  выпускал поручика
из-под  наблюдения.  Его  вкрадчивый  голос,  неторопливо-спокойные движения
могли  бы напомнить грацию тигра, поигрывающего со своей беспечной жертвой и
выбирающего лишь момент для удара мягкими, но тяжелыми лапами.
     "Вроде  бы  подходит  по  всем  статьям:  судя по наградам, решителен и
смел;  по  строю мышления - логичен и умен. Нашего круга. Мать и того выше -
аристократка.   Фронтовая  мясорубка  перемолола  романтические  принципы  в
реалистический  фарш,  поэтому  не  должен  быть  чрезмерно  щепетилен...  -
Профессор  посмотрел  в зал. - Генералов - вон их сколько, пруд пруди. А нам
больше  нужны вот такие, молодые и самоотверженные, коим в окопах верят. Сей
юноша  рекомендован  "Союзом  офицеров".  Значит, уж бесспорно, не сторонник
большевиков и Ленина. Однако не следует и торопиться..."
     Он поймал испытующий взгляд Антона и добродушно улыбнулся.


2

     У  Керенского  гудела  голова. Скорей всего, от резкого падения стрелки
барометра.  Позавчера еще было солнце, а потом вдруг нагнало от залива тучи,
обложило;  вчера,  ночью,  когда возвращался из тюрьмы, забарабанило - и вот
уже  льет  второй  день. А может, недоспал?.. Нет, он привык спать мало. Уже
не  те  полуобмороки,  как  в  первые  дни, однако ж пяти-шести часов вполне
доставало.  Жена  нервничала: "Шура, ты растрачиваешь себя!" - "Ты же должна
понимать,  "Июлю, я как атлант, который держит весь небосвод!" "Атлант!.." -
в  голосе  Ольги  Львовны ему угадывалась и язвительность. Можно понять: для
жены  у  него  не  остается  ни  времени,  ни  сил, ни желания - все мысли и
чувства  отданы  единственной  его  любовнице  -  Политике.  Когда-нибудь он
устроит  Люлю  райскую  жизнь: Лазурный берег, Азорские острова, белую яхту,
виллу  на взморье. Когда все потечет по проложенному им руслу. Пока же пусть
терпит...
     Но  нет,  непрерывный гул в голове - от впечатлений прошлой ночи, когда
он   в  сопровождении  помощника  главнокомандующего  Петроградским  округом
Козьмина  и  своих  адъютантов  приехал в "Кресты". Прежде чем направиться в
камеры  к  большевикам,  объявившим голодовку, министр-председатель проверил
караулы  и  заглянул в крыло, где содержались бывшие царские сановники, коим
не  достало помещений в Петропавловке. "Какие жалобы? Просьбы?" Им грех было
сетовать:   Керенский   разрешил,   чтобы   домочадцы  передали  заключенным
постельное  белье  и личные вещи, доставляли обеды хоть из ресторана, только
без  вина  и  водок.  Некоторые  камеры устланы персидскими коврами. Кабинет
министров  принял временный закон о внесудебных арестах. Поэтому премьер мог
своей  властью  и  заключать  в  тюрьму, и освобождать из оной. Той ночью он
распорядился   освободить   бывшего   товарища  министра  внутренних  дел  и
командира  отдельного  корпуса  жандармов  Курлова  -  "серьезно болен", - а
также  бывшего начальника отделения по охранению общественной безопасности и
порядка  в  столице, иными словами, питерской охранки генерала Горбачева. На
того   и  другого  Керенский  имел  свои  виды.  Еще  двое  сановников  были
освобождены  под  крупный  залог. Один из них - бывший директор департамента
полиции сенатор Трусевич.
     Затем   министр-председатель   по   внутренним   коридорам  и  железным
лестницам  перешел  в  крыло,  где  содержались участники июльских событий и
большевики,  арестованные  в последние дни. Начальник "Крестов" доложил, что
арестантка  Александра  Коллонтай  находится в тяжелом состоянии - сердечный
приступ.  Керенский разрешил допустить к ней врача. Поинтересовался, сколько
человек   объявили   голодовку.   "Все   большевики,   а  также  матросы  из
Кронштадта".  -  "Мотивировка?"  -  "Непредъявление конкретных обвинений". -
"Пусть   успокоятся   -  в  ближайшие  дни  предъявим.  Хотят  похудеть?  Не
препятствуйте.  Ограничьте  и  выдачу  воды".  Подумал: Николай был чересчур
либерален.  Всех этих большевиков департамент полиции знал наперечет, многих
арестовывал  дважды  и  трижды, а результат? Гласный надзор полиции, высылка
по  месту  жительства,  на  поселение, лишь в крайних случаях - крепость или
каторжные работы. Прав Савинков: "Только мертвые не..."
     Он  шел  по  коридорам,  останавливаясь  у  глазков.  Камеры были мутно
освещены  лампочками  под  потолком,  забранными  в  сетки. Арестанты в этот
заполуночный   час   спали.   Нет,   вот   один  бодрствует,  сидит  в  позе
роденовско-го "Мыслителя".
     - Отворите.
     Засов лязгнул. Арестант не пошевелился.
     - Какие будут просьбы? Желания?
     На  заключенном  была  матросская  роба.  В  вырезе  ворота  -  полоски
тельняшки.  Повернул  голову.  Уперся,  будто  ударил  ненавидящим взглядом.
Керенский  отступил. Вспыхнуло чье-то: "Кричащий во гневе - смешон, молчащий
- страшен!" Приказал:
     - Удвоить в этом отсеке караулы!
     Посмотрел  в следующий глазок. Пожилой бородач мерно вышагивает из угла
в  угол.  Знакомая  фигура.  Керенский  оглянулся  на начальника тюрьмы. Тот
перелистал журнал:
     - Новенький. Доставлен накануне: Луначарский Анатолий Васильев.
     "Как же сам-то не признал?.. Давние знакомые".
     - Отоприте.
     - Александр   Федорович?   -   улыбнулся,   блеснул   стеклами   пенсне
заключенный. - Какими судьбами? Тоже - в тюрьму?
     "Этот хоть разговаривает".
     - Вы  должны  понять  нас правильно, Анатолий Васильевич: dura lex, sed
lex [Закон суров, по это пакон (лат.)].
     - Позволю   себе   заметить,   господин  временный  министр  временного
правительства:  finem  respice  [Не  забывай  о  конце (лат.)]. Жестокость -
последний  ресурс  рушащейся  власти.  Надеюсь, вам известны эти слова героя
Парижской  коммуны  Вар-лена?  - И насмешливо-любезно осведомился: - Какие у
вас будут на будущее просьбы и пожелания?
     Как  пощечина! "Ну, погодите, милейшие!.." Керенский покинул "Кресты" в
самом  отвратительном  расположении  духа.  Зачем  он, собственно, приезжал?
Надеялся  увидеть  сломленных?..  Их  не  сломишь!.. Однако польза от визита
есть: они ожесточили его сердце. Теперь он будет беспощаден!..
     В  голове  шумело,  и это мешало сосредоточиться, а день предстоял, как
всегда,  загруженный,  расписанный  по  минутам.  С  утра  -  речь на съезде
губернских  комиссаров Временного правительства. Кабинет с учетом "пожеланий
общественности"  решил провести реформу местного самоуправления - ограничить
деятельность    городских,    уездных   и   прочих   Совдепов,   предоставив
правительственным  комиссарам  такие  полномочия,  какие  были  при  царе  у
генерал-губернаторов.   Комиссары  по  своей  воле  смогут  распоряжаться  и
частями  местных гарнизонов. Два месяца назад во ВЦИК подняли бы вой. Теперь
проглотят.
     После  речи  на  съезде  комиссаров - встреча с Френсисом. Нужно, чтобы
посол  посодействовал в скорейшем получении Россией долларового займа: денег
в  казне  нет, каждый день содержания армии обходится в пятьдесят миллионов,
а  нюньско-шольское  наступление-отступление  сожрало более двух миллиардов.
Родзянки  же  с  рябушин-скими только обещают потрясти мошной. После обеда -
заседание   правительства,   на   котором  он  утвердит  закон  о  разгрузке
Петрограда.  Закон  щекотливый.  Надо привести в боевую готовность гарнизон,
вызва