.
     Явился представитель Лужского гарнизона:
     - Вы  сами  видите,  генерал, что до этого момента мы активных действий
не  предпринимали,  хотя  штыков  у  нас вдвое больше, чем у вас. Но если вы
начнете  продвижение  на Гатчину, мы вынуждены будем дать вам бой. Прольется
братская кровь.
     - Я  исполняю  приказ  верховного  главнокомандующего.  При  исполнении
боевых приказов говорить о пролитии братской крови не приходится.
     Однако  он  понимал  безвыходность  своего положения. На данный момент.
Надо  собрать  в кулак хотя бы одну дивизию. Тем более что эшелоны ее, пусть
и невыносимо медленно, подходили к Луге один за другим. И он приказал:
     - Отвести  войска на десять верст к юго-востоку от Луги. Расположить по
деревням. Выставить сторожевое охранение.
     Это  было  похоже  уже  на  отступление. Хотя и в полном порядке, и без
потерь.
     Местом  для своего штаба Крымов выбрал деревню Стрешово. Сюда, с трудом
разыскав  его, нынешним утром и прибыл личный посланец главковерха полковник
Лебедев.  Он  добрался  из  Могилева  на  автомобиле.  Подтвердил требование
Корнилова: наступать, наступать на столицу!
     - Сейчас  это невозможно, - вынужден был мрачно признаться генерал. - Я
не  знаю,  где мои части. Имею лишь отрывочные сведения: эшелоны Кавказского
туземного  корпуса  князя  Багратиона  застряли  где-то  у  станции  Оредеж;
головной  эшелон  туземцев  дошел до станции Вырица, но далее путь разобран;
Уссурийская  казачья  дивизия достигла Ямбурга, далее путь также испорчен. К
тому  же  дивизия где-то потеряла свой эшелон с артдивизионом и осталась без
пушек.
     Он повел карандашом по карте:
     - Движение  по  всем  железным  дорогам остановлено. Как видите, многим
частям  предстоит  в седле сделать до двухсот-трехсот верст. Это - двое-трое
суток.  Где  по  пути  следования  магазины  с  провиантом и фуражом? В моем
распоряжении здесь пока только восемь сотен донцов.
     - Что прикажете передать главковерху?
     - Доложите   обстановку.   Испросите  для  меня  указаний  относительно
дальнейших действий. Скажите, что я буду с генералом Корниловым до конца.
     В  голосе  Крымова  прозвучали мрачные ноты. Полковник Лебедев, даже не
задержавшись на завтрак, укатил.
     Днем вернулся наконец из Пскова Дитерихс.
     - В Ставке с нетерпением ждут от нас активных действий, - сказал он.
     - Ну  что  ж.  Мы  - солдаты. Будем продолжать движение на Петроград. К
тридцать  первому  августа  мы  должны  сосредоточить  три  дивизии в районе
Вырица  - Гатчина. Записывайте приказ по корпусу: в ночь с двадцать девятого
на  тридцатое  Первая Донская казачья дивизия, при которой буду следовать я,
двинется  на север по Лужской дороге; туземной Кавказской дивизии от станции
Оредеж   идти  походом;  Уссурийской  конной  дивизии,  насколько  возможно,
продвигаться  по  железной дороге на Гатчину. Если это невозможно - походом.
К  вечеру  тридцать  первого  штабам туземной и Уссурийской дивизий выйти со
мной  на  связь.  Пункты  промежуточных  ночлегов  доработайте.  - Он тяжело
поднялся  из-за  стола:  -  Сказал бы я на добром русском языке, как все это
называется... Ну да будем уповать на милость божью.


                               Глава седьмая
                                 30 августа

     Воззвание ЦК РСДРП (б) к рабочим и солдатам
     Товарищи рабочие и солдаты!
     Контрреволюция  наступает.  Будьте настороже! Не предпринимайте никаких
выступлений без призыва нашей партии. Ждите директив ЦК РСДРП.
     Центральный Комитет Российской социал-демократической рабочей партии

1

     Батальон  георгиевцев,  едва  миновав Дно, застрял на маленькой станции
Гачки.  На  соседних  и  всех  остальных  путях  тоже плотно стояли вагоны с
войсками.
     - Опасаюсь,  как  бы  не  объявились  агитаторы  из Питера, - поделился
своей    тревогой    с   командиром   батальона,   пожилым   подполковником,
прикомандированный к эшелону офицер контрразведки.
     - Мои  соколики  не  подведут!  Первого  же  вздернут  на  водокачке! -
натуженно  прогудел  комбат. Но все же приказал: - Выставить караулы! Никого
чужого   к   вагонам   не   подпускать!   В   мазутные   рожи  стрелять  без
предупреждения!..
     Георгиевцы  -  это была особая воинская часть. Куда до нее лейб-гвардии
паркетным  шаркунам!  Здесь  в большинстве собрались старослужащие, многие в
возрасте,  и  все  - пролившие на фронте кровь и этой кровью скрепившие свое
братство.  Все  упорно-смелые,  почти  все  -  крестьяне. Тугие, жилистые, с
мужицкой    основательностью    приспособившиеся    к   войне,   гордившиеся
Георгиевскими  крестами  и  медалями,  отметами за мужество и отвагу, хотя в
душе,  так  же  как и все солдаты, они истосковались по иной доле - по труду
до  семи  потов на земле. Но коль приказано им идти, они пойдут. Хоть грудью
на  пулеметы.  Полягут замертво, но не покажут спин. Надежная сила. Страшная
сила, коль направлена на черное дело...
     Комбат послал своего адъютанта на станцию:
     - Душу вытрясти, а паровоз и бригаду добыть. Адъютант вернулся:
     - Паровоз будет! До самого Царского Села!..
     Петр Кастрюлин услышал слова адъютанта. Почувствовал: его час!..
     Сердце  заколотилось, как в последнюю минуту перед рывком в атаку. Даже
дыхание  перехватило. Осилит? Но разве не к этому готовил его товарищ Антон?
Не к этому призвал, когда сказал: солдат умирает в поле, а не в яме?..
     Георгиевцы,  пользуясь  затянувшейся  стоянкой,  повысыпали из вагонов,
разминались,  сворачивали  длиннейшие  козьи  ножки,  неторопливо,  степенно
переговаривались.
     Петр забрался на ступеньки тамбура:
     - Солдаты! Братья! Слухайте, что я вам сказать хочу!..
     Обернулись.   Начали   подтягиваться.   Ему   показалось,  со  ступенек
недостаточно  высоко,  не всем его видно и слышно. Он ухватился, подтянулся,
забрался на крышу. Встал, поднял руку:
     - Слухайте  меня!  На  черное  дело  нас  тягнут, братья! Супротив воли
народа и жизни народа!
     - Ну  брехать!  На  предателев  идем,  которые Россию в кабалу германцу
хотять! - выкрикнул кто-то снизу.
     - Не,  солдаты,  вы меня слухайте! Рази ж и я за то, чтоб родимую землю
врагу  отдать?  Моя  сторона  та,  где пупок мне резан, и за ее я тоже кровь
пролил.  И  мне  родимое  горе чужой радости дороже, и нашу родимую Россию я
тоже  буду  защищать до последнего! Да генерал Корнилов на совсем другое нас
ведет:  чтоб  бедноту  снова в бараний рог скрутить, а помещика, капиталиста
да  царя-кровопивца  над  нами  снова поставить и войну продолжать, за ихние
Босфоры, контрибуции и Дарданеллы!
     - Эй,  слезай!  Ты  чего  -  о  двух  головах, что ль? - послышалось из
сгрудившейся солдатской толпы.
     - Нет,  буду  говорить!  Сколько  наших  солдатских  ртов досыть землей
наелось  за  ихние Босфоры и Дарданеллы? Я старшого брата на румынской земле
захоронил,  а  у него сам-десять ртов осталось. На кой была ему та румынская
земля?  Ею,  что ль, накормит он десять галчат? Сам накормился - на сажень в
землю   ушел...   И   сам  я  воевал  не  хужей  других,  тоже  изранитый  и
поконтуженный!  У  меня одна голова, и теперича она мне в десять раз нужней,
чтоб  брательниковых  галчат  прокормить  и  его  жене, солдатской вдове, по
хозяйству пособить!..
     Солдаты  примолкли,  слушали.  Потому  что говорил он об их собственной
доле.
     - Но  так  я  вам  скажу, братья: не надоть нам иттить на Питер - таких
же,  как  мы,  мужиков  да  мозолистых  рабочих изничтожать, катами-палачами
делать  себя!  Чего  Корнилов  хотит?  Чтоб,  как  раньше, тянулись мы перед
офицерами,  а  они  нам  в  зубы  кулаками  тыкали!  Он  - за смертную казнь
солдатам  и  революции!  Так  что: за своей смертью мы сами идем?.. Я другое
вам  скажу:  и  Корнилов - предатель России, и Керенский - предатель! Один -
царский  генерал,  другой  -  буржуйский  холуй!..  Хоть поцапались они, как
кошка  с  собакою  - один фырчит да лает, другой мурлычет да фыркает, - а из
одной кормушки едят, одному хозяину принадлежат!
     - Где  ж  она  тогда,  правда?  И  твоя, и ихняя, и еще чьясь, а нет ее
нигде!
     - Есть!  Есть  правда!  Она  у тех, кто обещает замирение всем народам,
землю  -  крестьянам,  хлеб  -  голодным!  А чтоб утвердить эту правду, надо
власть самому народу в свои руки взять - солдатам, крестьянам и рабочим!
     Он  увидел,  как  кто-то  врезался  в толпу, протискивается сквозь нее.
Разглядел поднятый околыш офицерской фуражки.
     - Не  слушайте  его,  солдаты!  -  зазвенел  молодой  голос.  -  Это  ж
германская марка! Так большевики говорят!
     - А  я  и есть самый настоящий большевик! - торжествующе вскричал Петр.
- Потому и говорю я самую большую правду!
     - А-а, агитатор!
     Никто  не успел и опомниться, как подпоручик выхватил револьвер и начал
стрелять в фигуру, резко обрисованную на фойе неба.
     Петр  покачнулся,  взмахнул руками, как подбитая птица крыльями, сделал
шаг и рухнул на головы солдат.
     - Уаааа!  - взревела толпа, разом ощетинившаяся штыками на сброшенных с
плеч винтовках.
     - Что  вы?  Что  вы!  -  взвился  молодой  голос. Георгиевцы отхлынули.
Офицер остался в пространстве меж эшелонами один. Штыки нацелились на него.
     - Что вы! Да я же!.. На помощь!..
     Он  пригнулся,  чтобы  нырнуть под вагон, и захлебнулся в предсмертном,
отчаянном, нечеловеческом крике.
     От  штабного  вагона  бежали  офицеры, на ходу вырывая из кобур наганы.
Но,  встреченные  настороженными  жалами  сверкающей стали, оторопело, будто
споткнувшись, останавливались. Засовывали револьверы.
     - Не  пойдем  на  Питер!  Завертай назад, в бога душу мать!.. Всех вас,
гадов, порешим, а на Питер, народ губить, не пойдем!..
     Будто  голосом Петра Кастрюлина. Его словами, вошедшими в сердца и души
братьев-солдат...


2

     Сыпавшиеся  со  всех  сторон  вести  - одна тревожней другой - наводили
Корнилова  на мысль: хотя генералы и офицеры на его стороне, но солдаты - те
штыки  и сабли, которые были нужны в первую очередь, - не хотят поддерживать
"корниловское дело".
     Он  поручил  ординарцу  Завойко  составить  новое  обращение к войскам,
которое,  тотчас  утвердив,  распорядился передать в части в виде "Приказа Э
900":  "Честным  словом  офицера  и  солдата еще раз заверяю, что я, генерал
Корнилов,  сын простого казака-крестьянина, всею жизнью своей, а не словами,
доказал  беззаветную  преданность  родине  и  свободе, что я чужд каких-либо
контрреволюционных  замыслов  и стою на страже завоеванных свобод при едином
условии  дальнейшего  существования  независимого великого народа русского".
Тут  уж  получалась  полная  путаница,  и становилось совершенно непонятным,
против чего же и зачем он идет на Петроград.
     А  донесения  поступали:  Клембовский,  отказавшийся  принять должность
главковерха,  заменен на посту главнокомандующего Северным фронтом генералом
Дмитрием  Бонч-Бруевичем;  главкозап Балуев и помощник главко-рум [Главкорум
-   главнокомандующий   Румынским   фронтом]   Щербачев   сыграли   труса  -
переметнулись  на сторону "фигляра". Значит, подались и генералы... Деникина
нет.  И  он  остался  только  с  Крымовым,  от  которого  ни  слуху ни духу.
Полковник  Лебедев,  посланный  на  связь, как в воду канул, - до сих пор не
вернулся. Остается единственная надежда - Каледин.
     Сообщение,   переданное   через   третьи  руки,  что  атаман  предъявил
Керенскому  ультиматум,  пригрозив  отрезать  от  Питера  и  Москвы  юг,  не
подтверждалось    официально,   хотя   вполне   соответствовало   обещаниям,
полученным  Корниловым  от  предводителя донских казаков. Поэтому главковерх
продиктовал адъютанту:
     - "Войсковому  атаману  Алексею  Максимовичу  Каледину.  Сущность вашей
телеграммы  Временному  правительству  доведена  до  моего сведения. Истощив
терпение   в   бесплодной   борьбе  с  изменниками  и  предателями,  славное
казачество,  видя  неминуемую гибель родины, с оружием в руках отстоит жизнь
и  свободу  страны,  которая  росла  и  ширилась  его трудами и кровью. Наши
сношения  остаются  в  течение  некоторого  времени  стесненными,  прошу вас
действовать  в  согласованности  со  мной  так,  как  вам подскажет любовь к
родине и честь казака". - За моей подписью отослать шифротелеграммой.
     Не  полагаясь  на столько раз уже подводившую его связь, генерал вызвал
Завойко:
     - В  такое  время  не  хотел  бы  расставаться  с  вами.  Но  придется.
Поезжайте снова на Дон, к Каледину. Подымите казаков.
     - Когда ехать?
     - Немедленно.
     По  выражению  лица  своего ординарца-советника Корнилов понял: тот рад
возможности покинуть Ставку.
     Крыса...  Когда еще он доберется до Новочеркасска.... И доберется ли?..
И где же Крымов?..


3

     Как  и было запланировано Крымовым, сотни Первой Донской дивизии в ночь
на  тридцатое  августа  походной  колонной  двинулись  в направлении Луги. У
подступов  к  городу  путь  им преградили баррикады и ряды окопов. Казаки не
захотели  принимать  боя.  Не  подчиняясь приказам офицеров, повернули коней
назад.
     Крымов уступил:
     - Утром  двинемся  в  обход  Луги  в  направлении станции Оредеж. Будем
заходить не со стороны Гатчины, а со стороны Царского Села.
     Но  утром  его  разыскали  приехавшие  из  Петрограда  двое  офицеров -
посланцы Керенского.
     - Министр-председатель  просит  вас  прибыть  в столицу. Он гарантирует
вам безопасность своим честным словом, - передал один из них.
     Генерал  задумался. Если смотреть на обстоятельства трезво, дело дрянь:
под  руками  дивизия  неполного  состава, уже отказывающаяся подчиняться, да
горстка  неведомо  откуда взявшихся юнкеров московских училищ. Где остальные
части,  и прежде всего Кавказский туземный корпус, которому "все равно, кого
резать"?..  По  сведениям  двухдневной  давности  (а  более  свежими  он  не
располагал),  штаб корпуса все еще находился на станции Дно, хотя авангард -
Ингушский  и  Черкесский  полки  - продвинулись по Витебской железной дороге
едва  ли  не до Царского Села. Но тоже - лишь два полка. В преданности князя
Багратиона  и  командира  Первой  туземной дивизии князя Гагарина верховному
главнокомандующему  Кры-мов  не  сомневался. Однако сейчас одной преданности
было  мало.  Надо  действовать  решительно и стремительно. А неведомые силы,
как  Гулливера, опутали бесчисленными нитями и держат такого колосса - целую
армию! - мертвой хваткой.
     Время!  Ему  нужно  выиграть  время,  пока  так  или  иначе все дивизии
сосредоточатся  на  подступах  к  Петрограду. Однако дела не так уж и плохи:
железные  дороги  вокруг  столицы  забиты  эшелонами его войск. Это дает ему
возможность  вести переговоры с министром-председателем не как побежденному,
а как завтрашнему победителю.
     - Я выезжаю в Петроград, - решил он.
     Но   прежде  чем  вернуться  в  Лугу,  где  ждал  автомобиль,  приказал
командиру Первой Донской дивизии генералу Грекову:
     - Движение к станции Оредеж продолжать!


4

     В  столице  куда лучше, чем в Ставке и штабе Крымова, знали об истинном
положении  дел:  для  петроградских  центров по борьбе с заговором Корнилова
связь    работала    бесперебойно:    и   железнодорожная,   и   радио-,   и
телефонно-телеграфная.   Ежеминутно   поступали  донесения  в  "воен-ку",  в
Народный  комитет  в  Смольный,  в  кабинет  военного  министра и в Зимний -
министру-председателю.
     Решительный  перелом  обозначился  поздним  вечером  двадцать  девятого
августа,   когда  со  всех  фронтов  поступили  подтверждения  о  "торжестве
революции",  а  с  линий  железных дорог - о полной приостановке продвижения
корниловских эшелонов.
     Керенский  более  всего  опасался Кавказского туземного корпуса. Но как
раз   в   эти   дни   в   столице   происходило   совещание  "Всероссийского
мусульманского   совета".   Совет   заявил   о  своей  поддержке  революции.
Большевики  предложили  направить  делегацию  из  наиболее  известных членов
совета в район сосредоточения Кавказского туземного корпуса.
     Уже  утром  двадцать  девятого  августа  делегация вступила в контакт с
солдатами    Ингушского   полка,   а   затем   Черкесского,   Кабардинского,
Осетинского.  Результат  тут  же  сказался. Солдатские комитеты постановили:
вперед  не  двигаться;  две  группы  направить в оба конца по линии железной
дороги  для  оповещения  остальных  частей  о  преступном замысле Корнилова,
Багратиона  и  Крымова  против  революции;  потребовать от князя Багратиона,
чтобы  он дал приказ впереди находящимся эшелонам о приостановке продвижения
и  предотвращении всяких действий против защитников Петрограда. И последнее:
направить  делегацию  от  солдат  корпуса  в  столицу для выражения верности
революции.
     Князь Багратион вынужден был подчиниться. Собственноручно написал:
     "Начальнику   1   Кавказской   конной   туземной  дивизии.  Копия  всем
командирам   полков   и   командиру   8   дивизиона.  Приказываю  немедленно
приостановить  продвижение  частей дивизии, сосредоточить их в районе Вырица
и  никаких  выступлений  против  войск  Временного  правительства  ни в коем
случае  не предпринимать". По железнодорожному телеграфу приказ для сведения
был  передан и в Питер. Со всей очевидностью он означал: попытка наступления
корниловских войск на столицу завершилась полным провалом.
     На  первый  взгляд  малозначительными,  на  самом  деле  весьма важными
свидетельствами  банкротства  Корнилова  явились  еще  два  факта:  вчера же
профессор  Милюков,  день назад порывавшийся ехать в Ставку, поспешно "отбыл
на  отдых" в Крым, а Родзянко публично заявил, что о заговоре главковерха он
"узнал  только из газет и к нему совершенно не причастен". Значит, и кадеты,
и  торгово-промышленные  круги  отказались  от своего протеже in extermis [В
момент приближения смерти, на смертном одре (лат.)].
     Керенский  ликовал.  Вчера  же поздним вечером он распорядился объявить
по  радиотелеграфу  - "Всем! Всем! Всем!.." - что "мятежная попытка генерала
Корнилова   и  собравшейся  вокруг  него  кучки  авантюристов  не  встретила
поддержки   армии"   и  что  "двинутые  на  Петроград  путем  обмана  войска
остановлены".  Тем  же  часом он предложил "Совету Пяти" и, конечно, получил
безоговорочное  согласие  на  то,  к  чему  стремился с самого начала своего
феерического  взлета,  и это свое вожделенное выразил в приказе, разосланном
немедленно на все фронты:

     "Приказ по Армии и Флоту 30 августа 1917 года Э 47
     Сего  числа  согласно  Постановления  Временного  Правительства на меня
возложено  Верховное Командование вооруженными силами Государства... Вступая
в  Верховное Командование всеми вооруженными силами Государства Российского,
я  заявляю  о  своем  полном  доверии  всем  чинам армии и флота, генералам,
адмиралам,  офицерам,  солдатам  и матросам, вынесшим на своих плечах тяжкое
испытание  последних дней.... Пусть помнит каждый, кто бы он ни был, генерал
или  солдат,  что  малейшее  неподчинение  власти  будет  впредь  беспощадно
караться.
     Довольно играть судьбой Государства.
     Пусть  поймут  и  глубоко  проникнутся  убеждением  все  русские  люди,
стремящиеся   к   спасению   революции,   достижению  свободы  и  обновлению
общественного  строя  Государства,  что в эту минуту все наши помыслы и силы
должны  быть  устремлены  прежде  всего  на защиту Родины от врага внешнего,
стремящегося поработить ее..."

     О,  с  каким  наслаждением  вывел  он: "Министр-Председатель, Верховный
Главнокомандующий..."  -  и  размашисто  подписал!  То,  чего Корнилов хотел
достичь  огнем  и  мечом,  он  добыл  своим  умом  и  хитростью, а отчасти и
благодаря тупоголовому генералу!..
     В  сегодняшних же номерах газет был опубликован за подписями Керенского
и  Савинкова  указ  Временного  правительства  об  отчислении от должности с
пре