Я остаюсь на своем посту, господа. Мое решение окончательное.


3

     Савинков  был  весьма  обескуражен тем, что не оказался в числе "Совета
Пяти".  Тем  более  что  в  первом,  вчерашнем  списке,  составленном  самим
Керенским, он фигурировал.
     Но  ночью, узнав фамилии претендентов, делегаты от ВЦИК, представлявшие
партию  эсеров,  рьяно  выступили  против кандидатуры Бориса Викторовича: не
смогли    простить,    что   он   окончательно   отмежевался   от   "своих".
Министр-председатель  поспешил  согласиться. Хитер!.. Может статься, сам все
и подстроил... Остальные-то члены Директории - тьфу, пешки.
     Ну    да   ладно,   поживем-увидим.   Зато   сегодня   он   -   военный
генерал-губернатор  столицы,  единственная  фигура, реально ответственная за
судьбу  Петрограда.  И  он  решительно  начал принимать меры. Двоякого родаг
чтобы  преградить  доступ  войскам  Корнилова  и  чтобы  не дать возможности
развернуться   большевикам.   Что  касается  последних,  он  не  мог  понять
благодушия  Керенского,  наверное,  потому,  что  ненавидел большевиков куда
больше, чем министр-председатель.
     Из  Ставки  прибыл  в Питер Филопенко. По требованию Бориса Викторовича
министр-председатель    тут    же    назначил    его   помощником   военного
генерал-губернатора,  командующим  войсками  округа.  Сам Савинков в военных
вопросах,  а тем более такого - стратегического - масштаба, не разбирался: в
армии  он  не  служил ни часу; в бытность комиссаром на фронте интересовался
только  политическими аспектами. В делах обороны он целиком положился теперь
на  Максимилиана  Максимилиановича:  тот все же штабс-капитан, призванный из
запаса гвардейской пехоты.
     Филоненко  развернулся: созвал штабистов округа, начал составлять планы
обороны,  направил  один  полк  в  сторону Тосно, чтобы помешать корниловцам
прервать  связь  с Москвой, а москвичам приказал выдвинуть отряды в Бологое;
распорядился  о  формировании  отрядов  в  самой  столице  и в окрестностях;
предложил  командиру  броневого  дивизиона привести в готовность - на случай
уличных  боев  - возможно большее число блиндированных автомобилей и вывести
из  Колпина, с Ижорского завода, те машины, которые еще находились в работе.
Наметил по карте три линии укреплений, которые предстояло соорудить.
     - Какими силами? - полюбопытствовал Савинков.
     - Придется обратиться к рабочим.
     Сам   Борис  Викторович  начал"действовать  в  другом  направлении.  Он
распорядился  отправить  назад, в Кронштадт, почти всех моряков, кроме одной
роты,  выбранной  Керенским  для  защиты  Зимнего  дворца.  Предлог: прибыли
самочинно.
     Издал целый ряд "Обязательных постановлений":
     "...Сим  подтверждаю,  что  самочинная  реквизиция какого бы то ни было
имущества  без  надлежащего  постановления  представителей  законной власти,
будет  наказываться  согласно  ст.  ст.... Правил о местностях, состоящих на
военном  положении..."  -  это  чтобы  не  допустить  никаких большевистских
экспроприации, в том числе и оружия.
     "На  основании  ст.  ...  Правил...  воспрещаю всякого рода собрания на
улицах  и  площадях  города Петрограда, а также призыв и подстрекательство к
таковым собраниям.
     Лица,  виновные  в неисполнении настоящего обязательного постановления,
будут подвергнуты..."
     От   Керенского   добился   предоставления  права  генерал-губернатору,
"впредь   до   устранения   опасности,  угрожающей  столице",  устанавливать
чрезвычайное  положение  в отношении печати - иными словами, права закрывать
газеты собственной волей.
     И,   вновь   вызвав   начальника  контрразведки  полковника  Медведева,
приказал:
     - Еще раз проверьте и пополните список большевиков, подлежащих аресту.


4

     Генерал  Корнилов  получил  в  копиях  все  те телеграммы, которые были
отправлены   главнокомандующими   фронтами   Керенскому.  Он  тут  же  отдал
распоряжение  Завойко  распечатать их крупным шрифтом, размножить листками и
расклеить по Могилеву, распространить среди солдат.
     - Напишите также "Обращение к народу" - от моего имени.
     Ординарец  тут  же  составил  обращение.  Оно  гласило:  "Я,  верховный
главнокомандующий  генерал  Корнилов, перед лицом всего народа объявляю, что
долг  солдата,  самопожертвование  гражданина свободной России и беззаветная
любовь  к  родине  заставили  меня  в  эти грозные минуты бытия отечества не
подчиняться   приказанию   Временного  правительства  и  оставить  за  собою
верховное командование народными армиями и флотом.
     Поддержанный   в  этом  решении  всеми  главнокомандующими  фронтов,  я
заявляю  всему  народу  русскому,  что предпочитаю смерть устранению меня от
должности Верховного..."
     Последние  две  строки  были  выделены особенно крупно и черно. Завойко
составил  их так категорично не ради высокого стиля - сделав ставку ва-банк,
он  решил окончательно отрезать своему подопечному все пути, кроме дороги на
Петроград.
     Далее  снова шло: "кровный сын своего народа", "очнитесь, люди русские,
от безумия ослепления" и так далее.
     Пока  ординарец  трудился  над  этим  "Обращением  к  народу", генерал,
поддавшись   воздействию   его   яркого   слога,   собственноручно  начертал
"Воззвание   к   казакам".   Оно   получилось   неожиданно   еще   красочней
завойковского:  "Казаки,  дорогие  станичники! Не на костях ли ваших предков
расширялись  и  росли  пределы  государства Российского? Не вашей ли могучей
доблестью,  не  вашими  ли  подвигами,  жертвами  и  геройством  была сильна
великая  Россия?  - живописал генерал. - Вы - вольные, свободные сыны Тихого
Дона,  красавицы  Кубани,  буйного  Терека, залетные могучие орлы Уральских,
Оренбургских,  Астраханских,  Се-миреченских  и  Сибирских  степей  и  гор и
далеких  Забайкалья,  Амура  и Уссури, всегда стояли на страже чести и славы
ваших  знамен,  и  Русская  земля  полна сказаниями о подвигах ваших отцов и
дедов...  Казаки,  рыцари земли Русской! Вы обещали вместе со мною встать на
спасение Родины, когда я найду это нужным. Час пробил!.. Идите за мной!"
     Излив в этих строках душу, он вызвал Лукомского:
     - Передайте   мое   предписание  командующему  войсками  Петроградского
округа  генералу  Васильковскому: дабы избежать напрасного кровопролития, он
с  вверенными  ему  войсками должен подчиниться генералу Крымову и исполнять
все его приказания.
     Корнилов  еще  не  знал,  что Васильковский смещен и на его место встал
недавний  ближайший  сподвижник  главковерха,  преобразовавшийся  во  врага,
бывший комиссар-верх Филоненко.
     - Командующему  войсками  Московского  округа полковнику Верховскому: в
настоящую  грозную  минуту,  дабы  избежать  междоусобной войны и не вызвать
кровопролития  на  улицах  первопрестольной,  он  должен  подчиниться  мне и
впредь исполнять только мои приказания.
     Неведомо  было Лавру Георгиевичу, что Ворховский, засвидетельствовавший
верность  Временному правительству, одновременно с присвоением генеральского
чина введен в состав "Совета Пяти".
     Отправив  депешу  также атаману Каледину - не в таком, конечно, тоне, а
самую  дружескую,  -  Корнилов распорядился объявить Могилев с окрестностями
на  осадном  положении,  распустить  местный  Совдеп,  а  главкозапу Балуеву
занять  конными  частями  Оршу и Витебск, чтобы преградить путь любым силам,
если таковые окажутся, которые могли бы поспешить на выручку Петрограду.
     И   наконец,  все  свое  внимание  сосредоточил  на  дивизиях,  которые
неуклонно,  хотя  и  медленней, чем ему хотелось, продвигались к ненавистной
столице.
     Начальник   Дипломатической   канцелярии  при  Ставке  князь  Трубецкой
составил  со  своей  стороны  ноту  не ноту, а некоторое резюме для сведения
министра    иностранных    дел   Терещенко,   все   еще   значившегося   его
непосредственным  шефом.  Принес  резюме  для ознакомления главковерху. Лавр
Георгиевич без особого внимания просмотрел.
     "Трезво  оценивая  положение,  приходится  признать, что весь командный
состав,  подавляющее большинство офицерского состава и лучшие строевые части
армии  пойдут за Корниловым, - доносил князь. - На его сторону станет в тылу
все  казачество,  большинство военных училищ, а также лучшие строевые части.
К  физической  силе  следует  присоединить превосходство военной организации
над   слабостью  правительственных  организмов,  моральное  сочувствие  всех
несоциалистических   слоев   населения,  а  в  низах  растущее  недовольство
существующими  порядками.  У  большинства  же  народной  и  городской массы,
притупившейся  ко  всему, - равнодушие, которое подчиняется удару хлыста. От
людей,  стоящих  ныне у власти, зависит, пойдут ли они навстречу неизбежному
перелому,  чем  сделают  его  безболезненным и охранят действительные залоги
народной  свободы,  или  же  своим  сопротивлением примут ответственность за
новые неисчислимые бедствия..."
     Князь Трубецкой дудел в ту же дуду.
     - Можете отправлять, - разрешил Корнилов.
     Да,  вся  армия,  все  казачество на его стороне. А народ, толпа, масса
хоть  и  сильна,  как  вода,  но  глупа,  как  дитя:  сойдутся - хоть сейчас
воевать, разойдутся - на полатях лежать. Обшелушит он их, что луковицы.
     И,   даже   получив   неожиданное   донесение,   что  командир  Первого
кавалерийского  корпуса  князь  Долгоруков,  накануне  отбывший  из  Ставки,
чтобы,  добравшись  до  Гельсингфорса,  двинуть  на  Питер  свои  дивизии из
Финляндии,  арестован  Совдепом в Ревеле, - Корнилов хотя и огорчился, но не
придал  этому  факту  первостепенного  значения.  Генерал Крымов управится и
сам!
     Теперь только набраться терпения и ждать.


5

     Этот  день  растянулся  для  Антона  в  бесконечность.  Собственно, уже
истекали вторые сутки, как Путко был на ногах.
     Доставив    иа   рассвете   в   Смольный   захваченных   в   "Лсто-рии"
провокаторов-офицеров,  он  с  трудом  разыскал  Дзержинского,  а потом едва
дождался,  когда  Феликс  Эдмундо-вич  освободится  хоть  на  минуту  -  его
буквально разрывали на части.
     - Путиловский?  Получайте  двести  винтовок  и боеприпасы к ним. "Новый
Парвиайнен"?  Сто  пятьдесят винтовок, два пулемета. Возьмете в Арсенале. Не
захотят  давать  -  берите силой. Вот вам мандат Народного комитета борьбы с
контрреволюцией.
     Став   членом   комитета  от  большевиков,  Дзержинский  получил  право
распределять оружие по рабочим дружинам.
     Наконец,   улучив   момент,   Антон  пробился  к  Феликсу  Эдмундовичу.
Удовлетворенно показал на мандаты:
     - Идет  дело?  Побольше бы добыть нам оружия, а уж из рук мы его теперь
не выпустим!
     - Эсеры,  меньшевики  и  здесь  ставят  палки, - лицо Дзержинского было
землистым  и  глаза  воспаленными. Тоже, наверно, за все эти часы не сомкнул
глаз.  -  Хитрят.  Говорят,  что,  мол,  вооружая рабочих, мы обделяем части
гарнизона. Ничего, всем хватит!..
     Выслушал рассказ Антона об операции в "Астории".
     - Главарь,  мой  "дружок" "Пашков, успел смотать удочки: видимо, кто-то
предупредил. Есаула сами упустили. Вот сколько промашек.
     - На  ошибках  учимся.  По вашим адресам Народный комитет провел облавы
на  Фурштадтской,  Сергиевской  и  Фонтанке.  Тоже удалось, видимо, взять не
всех,  и  главари  -  полковники  Сидорин  и  Десемютьер,  как  установлено,
захватили все деньги организации и скрылись.
     Дзержинский  устало  провел ладонью по лицу, придавливая пальцами веки.
Скупо усмехнулся:
     - Кое-кого  из "артиллеристов" пришлось выковыривать из публичных домов
-  на явочных квартирах всем мест не хватило, и руководители распределили их
по  увеселительным  заведениям.  Козлищ от агнцев нам отделять помогло также
ваше  командировочное  предписание.  У  других были точно такие же, даже под
одним  номером  -  800.  Думаю, что путчистов, которые должны были ударить в
спину, нам удалось обезвредить. По крайней мере - почти всех.
     - А что там? - взмахнул в сторону окна Антон.
     - Да,  главное  -  там. Начинаем посылать революционные полки и рабочие
дружины.  Приступили  к  формированию  первых  отрядов  Красной  гвардии. Но
впереди  полков  и дружин направили навстречу дивизиям Корнилова агитаторов.
Сотни большевиков.
     - На верную смерть! - воскликнул Антон.
     - Не  думаю.  И  у  питерских  солдат, и у тех солдат одни чаяния, одни
думы.  Нужно  только  уметь  растолковать.  Вложить  нашу правду в их души и
сердца. Тогда не придется проливать кровь.
     - Успеем ли? Дивизии Корнилова уже на подходе.
     - С   нами  и  Центральный  комитет  союза  железнодорожников.  Путейцы
образовали  свое  бюро  борьбы, дали товарищам указания прервать телеграфную
связь  станций со Ставкой, выводить из строя паровозы, разрушать полотно. По
железным дорогам корниловцы не пройдут.
     На Дзержинского снова уже наседали.
     - Разыщите где-то на этом этаже Василия. Скажет, что делать дальше.
     Выходя из комнаты, Антон услышал:
     - Кто    с   Металлического?   Получайте   двести   винтовок.   Невский
судоремонтный? Вам...
     Василия разыскал. Он был такой же измученный, как и Феликс.
     - Дуй на Выборгскую, Антон-Дантон, уговор остается в силе.
     - Где на Выборгской?
     - На Финляндском вокзале!
     Добрался.  Вокзал,  как  в  памятные  февральско-мартов-ские дни, снова
гудел. Подумал: "Все начинается отсюда..."
     И  какова  была  его  радость, когда в той же самой комнатке, где зимой
собрались большевики, он увидел Ивана Горюнова, живого и невредимого!..
     - Ваня!
     - Антон!..
     Путко знакома была эта меловая смуглость щек - памятка тюрьмы.
     - Видишь, и тебе пришлось отведать казенного харча.
     - Мелочишка  по  сравнению  с  вашими браслетами, - отверг Горюнов. - И
двух   месяцев   не  отстоловался.  Теперь,  как  прижало  хвост,  Керенский
спохватился  о  нашем  брате!..  Всех  выпустить  заставим! И счетик выпишем
этому  свистульке!..  А  тебя,  знаю, "военка" в наше распоряжение прислала?
Принимай  районный штаб. Первые отряды уже сформированы. Выставили охрану на
заводы и фабрики, направили патрули по улицам. Порядок полный.
     Одну  пролетарскую дружину вместе с отрядом Красной гвардии уже сегодня
в ночь отправляем в сторону Луги.
     - Послушай!  - взмолился Антон. - Пошли меня с этой дружиной! Я ведь не
штабной работник, а боевой офицер! И у вас здесь и так уже все на мази!
     Иван задумался. Поскреб пятерней затылок:
     - Пожалуй,  твоя  правда...  Хлопцы там славные, да необстрелянные... И
командир из вольноопределяющихся, студент. - Решил: - Иди!
     Сам  и  проводил  на  территорию  завода  -  на  тот самый "Айваз", где
работал Сашка Долгинов.
     Дружинники  и  красногвардейцы, отпущенные перед выступлением по домам,
уже подтягивались: с котомками, в сапогах получше, попрочней.
     Офицера, да еще георгиевца, встретили настороженно.
     - Зря  и напрасно вы так, товарищи! Антон Владимирович Путко хоть нонче
и  офицер,  а  в  партии  с  седьмого года и еще меня, когда я был вот таким
мальцом,  учил  уму-разуму!  У  него  за  спиной  две  царские каторги и все
прочее...
     У  Антона  оставалось время забежать к Наденьке. Не мог он уйти, так ее
и не повидав.
     Украинская  мазанка,  словно  бы  заблудившаяся  среди  краснокирпичных
казарменных  домов и северных рубленых изб рабочей слободы. От вишни к вишне
была натянута веревка, и сушится постельное белье.
     - Ах ты, господи! Миленький мой! Как же вас измочалило!
     Он вспомнил: и правда - весь день во рту маковой росинки не было.
     - Да когда ж это кончится?
     Он  рассказал.  Об  "Астории", о Шалом. Она охала, глядела расширенными
глазами, растревоженная. От сытной еды, от тепла его разморило.
     - Полей холодной водой, а то засну.
     Наденька  позвенела черпаком в ведре, начала лить студеную воду на шею,
на спину. Он охал, фыркал. Она смеялась. Потом вдруг горестно вздохнула:
     - А постель ждет...
     - Где уж тут спать... Через час-другой уходить с отрядом.
     - И вы, значит?.. - подняла на него лицо.
     - Может, споешь на прощанье?
     - Ну  конечно!  Тут  одну новую песенку я слыхала. Она принесла гитару.
Села, наклонилась. Ее короткие
     волосы  смешно,  как  у  петрушки,  торчали  в разные стороны, и сквозь
пряди просвечивало белое пятнышко макушки. Она перебрала струны и запела:
     Ковыль качался. В нем вечер крался. Над полем полыхал
     закат...
     Но бой ведь только начинался, И не было пути назад... Лежало поле,
     кровью полито, И гасла красная заря, И кони красные,
     уже   напрасные,   Искали   всадников   тех  зря.  А  бой  ведь  только
начинался...
     - Родная  моя!  -  он  притянул  ее к себе. - Родная! Опа вся подалась,
готовая  услышать  наконец  то, что ждала все эти месяцы. И он почувствовал:
эта  девчонка,  Наденька,  дороже  ему  собственной  жизни.  Протянул  к  ее
смешному ежику руку.
     Но   девушка  неожиданно  отстранилась,  отвернулась,  Отодвинулась  на
краешек дивана:
     - У   нас   в  культпросветотделе  вместе  с  Надеждой  Константиновной
работает одна женщина, Ольга Мироновна...
     Он не мог понять - к чему это вдруг она, зачем, о ком?..
     - Ольга  Мироновна  от  партийной  ячейки у пас Социалистическим союзом
молодежи верховодит...
     Он уловил, что "молодежи" Наденька сказала правильно.
     - Так  Ольга Мироновна все о вас... - девушка заглотнула воздух и будто
прыгнула  с  обрыва. - Каждый день все о вас... И когда я ей сказала, что вы
под Ригу поехали, так она белей белого стала..
     - Постой!  Ольга... А кто... - У него перехватило дыхание. - Ее фамилию
знаешь?
     Наденька покорно опустила голову:
     - Я  так  и знала... И она вас любит, и вы... Как в первый день пошла я
тогда  по вашему указу, Антон Владимирович, так к ней меня и определили... Я
и  сказала,  дура,  что  вы  послали...  Все эти дни мучилась, не хотела вам
говорить, ей отдавать... Да не по совести это... А фамилия ее Кузьмина.
     Но он, хоть не ведал отчества Ольги, уже сам донял: она! Вскочил:
     - Где ее отыскать?
     - Да  где  ж,  как  не  в Думе? Они там все нынче целыми сутками... - И
горько, навзрыд, заплакала.
     Он  бросился  на  Сампсониевский.  Даль  бесконечная, а пролетел как на
крыльях.   Вот   он,   четырехэтажный  угловой  облупленный  дом  с  частыми
переплетами  окон.  Вбежал  в  арку,  поднялся на этаж. Двери с картонками -
названиями  отделов. Народ в коридоре. "Культурно-просветительный..." Рванул
дверь.  Увидел  против света обернувшуюся тонкую фигуру. И еще не разглядел,
как все в нем оборвалось и покатилось:
     - Оля!..
     - Антон!  Наконец-то! - просияла она от радости, покраснела, и глаза ее
засветились. - Ты ли это?
     Он  взял  ее  за  руки  и  начал  разглядывать.  Все такая же! Огромные
зеленые  глаза.  Зеленые,  если  можно было смотреть в них вот так близко. А
издали  серо-голубые,  так часто насмешливые или презрительно-холодные. Но в
тот последний и единственный раз они изумрудно сияли - так же, как сейчас.
     - Оля!.. Оля!..
     Само  звучание ее имени казалось ему чудом. Невысокая и тоненькая, едва
ему  до  плеча, с густыми темными бровями и легким пушком над верхней губой.
И   натянутая   на   щеках   кожа   -  будто  фарфор.  Только  больше  стало
паутинок-морщин.  Но  так  же,  как  тогда,  свободно  падает на плечи копна
волос. Невозможно!..
     - Уже  вернулся  с  фронта?  Вот  ты какой!.. - Она не отнимала рук, не
отрывала взгляда, словно вливаясь в него.
     - Уже не мальчик? - счастливо пробормотал он.
     Ольга  была  старше  его  на  два  года.  И  тогда,  в ужасающе далеком
прошлом,  поддразнивала,  называя  мальчиком, а он обижался едва не до слез.
Но  потом  была их ночь в "Бельфорском льве", в гостинице на парижской авеню
д'Орлеан.  Утром, проснувшись, он увидел ее, склоненную у его ног и с ужасом
разглядывающую