я  ложа  предоставлена  дипломатическому  корпусу и военным
атташе дружественных и союзных держав!..
     Вдоль  сцены,  перед рампой и оркестровой ямой, тянулся стол, а за ним,
во  все  огромное  пространство,  до самого задника, драпированного тканью и
разрисованного  декорациями,  рядами стояли кресла. Но вот начал заполняться
и президиум. Человек триста, не меньше. А зал был уже набит до отказа.
     Ровно   в   три  часа,  секунда  в  секунду,  из-за  кулис  появился  в
сопровождении  двух юных адъютантов, поручика и мичмана, Керенский. Он был в
строгом,  застегнутом  на  все  пуговицы  френче  полувоенного образца. Икры
обтянуты  желтыми  крагами.  Быстро  прошел  к  трибуне. Адъютанты встали по
стойке "смирно" по обе стороны от нее.
     Министра-председателя  лорнировали  и  разглядывали  в  бинокли. Антону
издали его лицо казалось просто белым пятном.
     - Граждане!  -  министр-председатель  вскинул  правую  руку и повел ею,
описывая  широкий  полукруг.  -  По  поручению  Временного  правительства  я
объявляю  Государственное совещание, созванное верховной властью государства
Российского,  открытым  под  моим  председательством  как  главы  Временного
правительства!
     Голос  Керенского,  казавшегося  таким  маленьким  из  отдаленной ложи,
звучно заполнил весь зал.
     - От  имени  Временного  правительства  приветствую  собравшихся  здесь
граждан   государства   Российского,   в   особенности   приветствую   наших
братьев-воинов,  ныне  с  великим  мужеством  и  беззаветным  геройством под
водительством  своих  вождей  защищающих  пределы государства Российского! -
продолжал  он.  -  В  великий  и  страшный  час,  когда  в  муках  и великих
испьттанпях  рождается  и  созидается  новая,  свободная  и  великая Россия,
Временное  правительство  не для взаимных распрей созвало вас сюда, граждане
великой  страны,  ныне  навсегда  сбросившей  с себя цепи рабства, насилия и
произвола!
     Адъютанты,  по  обе  стороны  трибуны  тянувшиеся  в  струнку,  стояли,
обратив  лица  к  своему  правителю,  и  поднимали  и  опускали головы вслед
движениям его рук. Это выглядело забавно.
     По   звучанию   голоса  и  самому  построению  фраз  Антон  понял,  что
председательствующий    настроен    на    эпический   лад,   что,   впрочем,
соответствовало пышному - позолота и красный бархат - убранству зала.
     - Временное  правительство  призвало  вас  сюда,  сыны свободной отныне
России,  для того, чтобы открыто и прямо сказать вам подлинную правду о том,
что   ждет   нас   и   что   переживает  сейчас  великая,  но  измученная  и
исстрадавшаяся родина наша!
     Антону   вдруг   представились   елочные  украшения,  зеркальные  шары,
отражающие  свет  свечей,  а  еще того образней - мыльные пузыри, которые он
надувал  с  балкона  трубочкой:  капелька  мыльной  пены  набухала, начинала
переливчато  радужно  играть,  отрывалась и летела по ветру, чтобы бесследно
лопнуть.  Бог мой! За эти месяцы с чьих только губ не срывались эти красивые
слова!  И  профессор тоже тасовал их - на свой лад, как на духу излагая свою
"подлинную  правду".  Но  надо  отдать  должное, голос министра-председателя
звучал со сцены красиво, завораживающе.
     И  тут с высоты пафоса он упал до угрожающего шепота, который все равно
был отчетливо слышен, а сам Керенский обернулся к левой половине зала:
     - Пусть  знает  каждый,  пусть  знают  те,  кто уже раз пытался поднять
вооруженную  руку  на  власть  народную,  - пусть знают все, что эти попытки
будут прекращены железом и кровью!
     Правая  половина  зала,  амфитеатр,  ложи бельэтажа разразились бурными
аплодисментами.    Поняли    господа,    в    чей    адрес   сыплет   угрозы
министр-председатель...  Керенский  переждал,  отвесил  полупоклон  и теперь
оборотился к правой половине:
     - Но  пусть  остерегаются  и  те,  которые  думают,  что настало время,
опираясь на штыки, ниспровергнуть революционную власть!..
     По залу прошел рокот.
     - И  какие  бы  и  кто пи предъявлял мне ультиматумы, я сумею подчинить
его  воле  верховной  власти  и мне, верховному главе ее! Я правлю, как член
Временного  правительства,  и  его  волю  передаю вам, и нет воли и власти в
армии  выше  воли  и  власти  Временного правительства!.. В чей это адрес?..
Соседи  по  скамье  Антона  недоуменно  переглядывались  и пожимали плечами.
"Неужто   Керенский   пронюхал,   как   говорили   о  его  персоне  на  даче
Рябушинского? Или он угрожает кому-то другому?" - подумал Путко.
     - Только  через  нас,  через нашу жизнь можно погубить и разорвать тело
великой  демократии  русской!  - витиевато продолжал министр-председатель. -
Мы,  стоящие  во  главе  государства  и умудренные не летами, может быть, но
опытом  управления!..  Для  нас  и  для  меня  нет  родины без свободы и нет
свободы  без родины!.. Я хотел бы найти какие-то новые нечеловеческие слова,
чтобы  передать  вам весь трепетный ужас, который охватывает каждого из нас,
когда  мы  видим  все  до  самого  конца!..  Если  будет  нужно для спасения
государства, мы душу свою убьем, но государство спасем!..
     Но под конец речи он снова наполнил голос угрожающими нотами:
     - В  нас,  в  русской  демократии, большевизм найдет своего врага! И я,
ваш  военный министр и верховный вождь, я говорю: всякая попытка большевизма
найдет предел во мне!
     По  совести  говоря, Антон никогда ничего более сумбурного не слыхивал.
Какие-то   сальто-мортале   из   пышных,   лопающихся   холодными  огоньками
фейерверка  слов.  Вот  уж  поистине  российский  Луи  Блан,  мильоном  слов
маскирующий  черное  дело контрреволюции, "прихвостень буржуазии", как точно
охарактеризовал  его  Владимир Ильич. Да, Керенский - прихвостень. Но кто же
- ее "сабля"?..
     В  сопровождении  юных адъютантов министр-председатель покинул трибуну,
уступив  ее  министру  торговли  и  промышленности.  Тот оказался человеком,
начиненным цифрами:
     - ...Первый  год  войны обошелся нам в пять миллиардов рублей, второй -
в  одиннадцать.  В  нынешнем  мы уже израсходовали восемнадцать. Общий доход
страны  в  тринадцатом  году составил приблизительно шестнадцать миллиардов,
на  третий год войны мы израсходовали поло-випу всех материальных ценностей,
которые создает страна и которыми она живет...
     За ним выступил министр финансов:
     - Новый  революционный  строй обходится государству гораздо дороже, чем
строй  при  старом  режиме.  Мимо  этого  пройти нельзя. Для спасения родины
нужны порядок, жертвы и оборона!..
     Керенский  объявил  перерыв и первым быстро направился за кулисы, в зал
президиума.
     - Почему  вы  так  нервничаете? - с неглубоко скрытой насмешкой спросил
Милюков, когда Александр Федорович проходил мимо него.
     - Волнуюсь, Павел Николаевич, - ответил он.
     Он  и  сам  не  знал: потрясающий успех или ошеломительный провал. Речь
его   сопровождалась   вспышками  аплодисментов,  четко  поделенных  на  две
половины  зала,  -  то  слева,  то  справа,  будто сам зал разломился на две
части;   цель   же   его,   как   министра-председателя,  да  и  весь  смысл
Государственного  совещания  был в том, чтобы объединить всех для выполнения
предначертанного  им  плана. И накануне, в Питере, и в дороге, и даже здесь,
за  два  часа  до  открытия,  Керенский  готовился  зачитать  с  листа некую
правительственную    декларацию:   в   умеренных   тонах,   с   округленными
формулировками.
     Но  новости  последних  двух  часов  вывели его из равновесия. Первая -
пролетариат  города,  несмотря  на клятвенные обещания эсеро-меныпевистского
Московского    Совдепа,   встретил   открытие   Государственного   совещания
грандиозной  забастовкой.  Мало  того что остановились все фабрики и заводы:
ни  света, ни воды, ни трамваев, ни обедов в ресторанах для делегатов! Слава
богу,  хоть  Кремль и Большой театр имеют собственные электрические станции,
обслуживаемые  офицерами  -  инженерами  и  техниками, а в буфеты поставлены
повара  и  обслуга  из  военных  училищ.  Однако в этом молчаливо-неуязвимом
демарше   работного   люда   было  нечто  устрашающее.  А  ведь  накануне  и
председатель   Московского   Совдепа,   и   городской  голова,  и  начальник
Московского  округа  в  унисон  обещали:  "Порфироносная  вдова"  встретит с
традиционным  хлебосольством  и гостеприимством - это не кровожадный Питер!"
Вот вам и не Питер!..
     Вторая  новость  - по приказу из Ставки, даже не поставив в известность
командующего   Московским   округом,   не   говоря   уже   о   иом  самом  -
министре-председателе   и   военном   министре!   -   был  двинут  к  Москве
Оренбургский   казачий  полк.  Зачем,  для  чего?..  Керенский  распорядился
немедленно остановить его в Можайске.
     Так  кто  же  в  таком  случае, черт побери, правитель государства, кто
глава России и ее верховный вождь?!.
     Керенский   отшвырнул   в  сторону  листки  заготовленного  доклада  и,
клокочущий  от гнева, вынесся на трибуну с единственным желанием - заставить
их  всех:  и левых, и правых, каждого в отдельности и всех скопом, не только
в  ненавистной  Москве,  но  и  по  всей  России  -  затрепетать  перед  его
властительным  гневом.  Он считал бы, что одержал победу, если бы зал затих,
как  мышь,  под  раскатами  его  вознесенного голоса. Но эти хлопки и шумы и
уловленная  насмешка  в  словах  Милюкова... Язва. Ишь, с поддевкой: "Почему
нервничаете?"  Тут  психопатом станешь, не то что изнервничаешься. А все же:
триумф или провал?..
     Как   ответ   -  от  стола,  за  которым  члены  президиума  совещания,
достойнейшие  из  достойнейших,  закусывали  а-ля  фуршет  -  сначала  голос
Гучкова:
     - Эти выкрики не могут создать почву для деловой работы.
     Еще более громко - ответ Шульгина:
     - А  что  можно  было  ожидать от Керенского? Чтобы грозить, надо иметь
авторитет власти, а именно этого у него нет.
     И наконец, насмешливый, увещевательный баритон профессора:
     - Зачем   так   строго  судить  сего  молодого  человека?  Согласитесь,
Александр  Федорович  в  душе  актер...  К  сожалению,  он  играл  в  старом
мелодраматическом  стиле и поэтому вместо впечатления силы и власти возбудил
лишь  жалость. Будем снисходительны, господа. Меня гораздо более обеспокоило
другое...
     Он понизил голос, и Керенский уже ничего не смог расслышать.


5

     Антон вышел из ложи, спустился в фойе.
     Публика  - как на спектакле: смокинги, фраки, белизна манишек и манжет.
Ничего  похожего  на  массу,  заполнявшую  Таврический  дворец  в первые дни
революции.  Косоворотки - редчайшими вкраплениями. Но много офицерских погон
и даже солдатских гимнастерок.
     Делегаты  собирались  кучками.  В  углу  о  чем-то возбужденно говорили
военные. Антон подошел.
     - ...Совершенно  справедливо,  господа!  - горячо соглашался ротмистр с
рассеченной шрамом бровью. - Это оскорбление офицерского достоинства!
     - Написать  и  передать  в  президиум! - подхватил армейский капитан. -
Офицерский караул полагается только при трупе!
     - Немедленно! На имя самого этого маньяка! Кто готов подписать?
     Не отказался ни один.
     - О чем речь? - полюбопытствовал Антон.
     - Вы  обратили  внимание  на  этих  двух холуев, поручик? - рассеченная
бровь  ротмистра  дергалась.  - На этих двух блюдолизов, которые ели глазами
"их  адвокатское  отродье"?  Если  адъютанты  намерены и впредь уподобляться
лакеям,  пусть  снимут  с  себя форму и офицерские погоны! Пишите. И о трупе
вставьте непременно!
     - С удовольствием подпишу, - протянул руку к листку Антон.
     Дали первый звонок, потом второй - в точности, как на спектакле.
     Путко направился к лестнице на свой ярус.
     - Господин поручик! Антон Владимирович!
     Он  оглянулся.  Голос  был  близко,  несомненно  знаком.  Но  человека,
окликнувшего   его,   Антон   видел  впервые:  высокий  статный  подпоручик,
бронзово-загорелый,   темноволосый,   с   щегольски   подстриженными  усами.
Открытая белозубая улыбка до ушей.
     - Виноват...
     - Не  узнали?  Да  конечно  же!..  А  сколько  недель  в  одной палате!
Константин Костырев-Карачинский!
     Он прищелкнул сапогами со шпорами.
     - Катя!
     Антона  как хлестнуло: Наденька, номер гостиницы, "плебейка". Он рванул
руку к несуществующей кобуре.
     В  толкотне спешащих по лестнице делегатов Катя не заметил его движения
и даже не обратил внимания на выражение его лица.
     - Вы,  Антон  Владимирович,  представителем  армии? - в его голосе было
почтение и оттенок зависти. - А мы с моими юнкерами вас охраняем.
     Путко справился с собой:
     - От кого?
     - А  вы не знаете? Вы не знаете, что здесь предстоит? Катя произнес это
таким тоном, что Антон невольно насторожился:
     - Что вы имеете в виду?
     - Разрешите  вас  на минутку? - отвлек его в сторону от прохода Катя. -
Зачем торопиться на эту говорильню? Разве в ней дело?
     "Такой  расписной  красавец  и здоровяк... - подумал Антон. - А Надежда
справилась!.."
     - Сугубо  доверительно,  как  фронтовому  товарищу,  -  зашептал  Катя,
приближая  губы  к  уху  Антона. - Здесь, в театре, ожидается провозглашение
военного диктатора России!
     - Вы шутите!
     - Какие  шутки!  Сам генерал, командир нашего Александровского училища,
объявил! Все подготовлено. Известно даже, кого именно.
     - Кого же?
     - Алексеева,  Брусилова или Корнилова. Но генерал Брусилов отчего-то не
приехал.  В  ложе  один  Алексеев.  А  прибытие главнокомандующего ожидается
завтра. Но с нашей стороны все подготовлено.
     - Что же?
     - Полный  боевой расчет на случай выступления противников диктатора как
в  самом  театре,  так  и снаружи. У каждого из моих юнкеров полные подсумки
боевых    патронов.    В   Малом   театре   установлены   пулеметы.   Вызван
бро-недивизион.
     Антон   вспомнил,   как   утром,   действительно,   катили  со  стороны
Воздвиженки  блиндированные  автомобили.  И вон сколько юнкеров - едва не на
каждой ступеньке. И с поясов тяжело отвешивают патронташи.
     - Ну  и  ну...  -  протянул  он. "Надо немедленно сообщить в Московский
комитет. Неужели они именно сейчас попытаются повернуть все вспять?.."
     В  широко  отворенные  двери  в зал были видны и заполняющаяся сцена, и
ложи,  пятна  лиц, штатские одежды с малым вкраплением мундиров. "Как же они
провозгласят  диктатора?  Объявят  с  трибуны?  Объявить-то легко, но кто их
выпустит  из  театра,  как  только  разнесется  по  городу?.. Жалкая горстка
юнкеров и десяток броневиков?.. Ерунда. Мистификация или провокация".
     Он успокоился:
     - Ну и что же вы, Катя?
     - Как  только  получим  приказ!  Готовы  стоять  насмерть! - он выпятил
широкую грудь.
     - Да  вы,  я  вижу,  уже  и  подпоручик,  -  с усмешкой оглядел бравого
предводителя юнцов Путко.
     - Командир  взвода!  -  с  гордостью  ответил  Катя.  -  А нынче у меня
особенно  счастливый  день:  приказом  по  армии  и  флоту я удостоен святой
"Анны" с мечами!
     - Уже успели после лазарета и повоевать? На Юго-Западном?
     - Было  дело, - уклончиво отозвался Костырев-Кара-чинский. Заторопился:
- Мне надо проверить посты. До встречи!
     Он  козырнул.  Четко  сделал  поворот  кругом  и  картинно  зашагал  по
опустевшему коридору.
     Спектакль  продолжался.  На  трибуне  маячила  фигура,  и  из-за  двери
доносился  натуженный  голос. Здесь же в коридоре, у всех дверей и переходов
стояли мальчишки-юнкера.
     "Если  все  же  осмелятся  провозгласить  -  много  прольется  крови, -
подумал  Антон.  -  Надо  предупредить,  но  не  надо суетиться. Брусилов не
приехал.  Слышал,  его  даже  не  пригласили.  Старик  Алексеев  не  в счет.
Корнилов?.."


                             Глава одиннадцатая
                                 13 августа

1

     В  час  дня  Антон приехал на Александровский вокзал, где заканчивались
последние     приготовления     к     торжественной    встрече    верховного
главнокомандующего.
     Весь  минувший  вечер  и  часть ночи Путко снова провел с товарищами из
Московского  комитета  -  в  районах  и  на  заводах. Пришлось переодеться в
косоворотку  и  куртку, нахлобучить картуз - радостное перевоплощение,- живо
вернувшее  к  счастливой  памяти  о  студенческом  пятом,  о Металлическом и
кружке среди поленниц дровяного склада.
     И   где   бы   он   ни   побывал   за   минувшие   часы,  доверительное
"большевик-питерец" сразу приобщало его к рабочему братству.
     - Пусть  попробуют провозгласить диктатора, - резко сказала Землячка. -
С утра забастовало четыреста тысяч.
     Читали  в  нашем  "Социал-демократе"? "Пусть не работает ни один завод,
пусть  станет  трамвай, пусть погаснет электричество, пусть окруженное тьмой
будет  заседать  собрание  мракобесов  контрреволюции"!  И  стали  заводы  и
трамваи, и погасло электричество!
     - На  себе  почувствовал,  -  рассмеялся  Антон. - Хоть бы чайку попить
дали!
     - Перебьетесь,  господа  делегаты,  то  ли  еще  будет!  Наша  стачка и
одновременно  строжайшее  соблюдение  дисциплины  -  первое  наше московское
предупреждение,  -  в  голосе секретаря горкома звучало удовлетворение. - Мы
уже  получили  сообщения,  что  и  в  Питере,  и в Киеве, и во многих других
местах прошли забастовки под теми же лозунгами.
     - Заботами   Милюкова   мне   добыт   пропуск  на  вокзал,  на  встречу
главковерха,  - показал картонку Антон. - Судя по всему, не на Брусилова или
Алексеева, а на Корнилова сделали они ставку.
     - Это  уже  очевидно,  -  согласилась  Землячка.  -  Вот  только  каким
способом?..  Одно  можем  сказать  твердо: в Москве у них не получится. А на
вокзал конечно же поезжайте.
     И  вот теперь поручик Путко, облаченный в парадный мундир, с портупеями
и "Георгиями", толкался среди встречающих.
     Привокзальная  площадь  была  оцеплена. Казачьи сотни в конном строю. У
каждой  сотни  кони одной масти: белые, гнедые или вороные. Судя по лампасам
всадников,  представители  разных  казачьих  войск:  и  донцы,  и кубанцы, и
уральцы.  Ближе  к  зданию  вокзала  -  женский  "батальон смерти". Такое же
грудасто-задастое   воинство,   как   то,   которое  под  парчовым  знаменем
дефилировало  неделю  назад по Литейному проспекту. Что-то уж очень румяны -
не выдали ли им по случаю воскресенья и праздника по чарочке?..
     В  залах  готовились  к  выходу  депутации  горожан. А уже на перроне -
шеренги  прапорщиков,  делегации от союзов георгиевцев, офицеров, казаков. У
самой  бровки  перрона  ровняли  строй  офицеры  и  юнкера  Александровского
училища.   Антон   увидел   Катю.   Подпоручик  придирчиво  оглядывал  своих
подчиненных.  На  сей  раз юнкера были без трехлинеек и тяжелых патронташей.
Начали  прибывать  генералы.  Вельможный атаман войска Донского Каледин, еще
какие-то.   Появились   и  иностранцы  в  мундирах,  наверное  представители
союзнических миссий.
     И  вот  показался  паровоз,  а  за  ним - синие литерные вагоны. Грянул
оркестр.  Едва  паровоз  остановился,  как  с  подножек  спрыгнули текинцы в
красных  шелковых  халатах.  Обнажили  кривые  сабли  и  живописной  стенкой
оградили  салон-вагон.  Отворилась  дверь.  В  ее  проеме появился невысокий
скуластый  генерал  в  фуражке,  надвинутой  на самые брови. Антон узнал. Не
ретушированный   портрет   на   обложке   брошюры,  а  жалкого  оборванца  в
австрийском мундире.
     Корнилов  пошел  вдоль почетного караула, депутаций и делегаций. Начало
перекатываться  "ура!",  дамы над косматыми папахами текинцев бросали цветы.
В  конце  перрона  старик  в  фуражке  с  красным  околышем  и  шароварах  с
лампасами,  со  всеми  четырьмя  Георгиевскими крестами и четырьмя медалями,
преподнес главковерху от имени двенадцати казачьих войск хлеб-соль.
     Из толпы горожан выступил седовласый толстяк:
     - Ваше  высокопревосходительство,  генерал Лавр Георгиевич Корнилов!