зал Терещенко:
     - Прошу вас со мной, Михаил Иванович!
     Они  приехали  в губернаторский дворец. В кабинете главковерха собрался
весь  цвет:  начальник  штаба  Ставки Лукомский, главнокомандующие фронтами:
Северным  -  Клембовский,  Западным  -  Деникин, генералы Рузский, Алексеев,
другие.  Корнилов, ввиду опасного положения на Юго-Западном фронте, приехать
не  смог.  Но  его  представляли  на  совещании  комиссар  фронта Савинков и
комиссар Восьмой армии Филоненко.
     Керенский  занял  место  во  главе  стола,  в  кресле Брусилова. Позади
вытянулись  в  струнку  юные адъютанты, подпоручик и мичман, символизирующие
армию   и   флот.   В   новеньких   мундирах,   портупеях   и  аксельбантах.
Министр-председатель  все  еще  ожидал,  что  последуют  положенные по рангу
приветствия,  а  затем  состоится  военный  совет.  Как в Филях: командующие
поочередно  доложат  военно-стратегическую,  или  как там ее, обстановку, он
взвесит   различные  доводы  и  примет  окончательное  решение.  Лишь  такой
регламент  и  мог  исправить  его  настроение.  Огляделся.  Генералы  не при
параде, в выгоревших мундирах с полевыми погонами. Взгляды ощупывающие.
     - Приступим, господа! - буркнул он.
     Слово  попросил  Деникин.  Но  не  подошел к разостланным и развешанным
картам,  а встал напротив - малорослый, с клинообразной седой бороденкой - и
начал тоном гимназического наставника:
     - Армию   развалило   военное   законодательство  последних  месяцев...
Развалили  лица,  совершенно  не  понимающие  жизни и быта армии, не знающие
исторических  законов  ее  существования.  Огромный вред внесло в управление
армией многовластие, многословие, вмешательство профанов.
     Все это Керенский принял как камни в свой огород. Потом пошло дело:
     - Разрушающее  начало  - комитеты. Они совершенно определенно и открыто
захватывают  в  свои руки все вопросы - боевые, бытовые, административные...
В   армию   хлынула   волна   большевистской  литературы,  газеты  "Правда",
"Солдатская правда", московский "Социал-демократ"...
     Деникин   привел   конкретные  цифры  -  тысячи  и  тысячи  экземпляров
ленинских  газет!  -  и  по  пунктам  изложил  свои  и всех других генералов
требования:  во-первых,  Временное правительство должно осознать свои ошибки
и  свою  вину  прежде  всего  перед офицерством; во-вторых, Петроград отныне
должен   прекратить  всякое  военное  законодательство,  это  право  следует
предоставить  лишь  главковерху, ответственному только перед правительством;
в-третьих,  необходимо  изъять  из  армии  политику;  в-четвертых,  отменить
"Приказ  Э  1"  и  "Декларацию  солдат",  упразднить  комиссаров и комитеты;
в-пятых,  создать  в резерве отборные части всех трех родов оружия как опору
против  бунтовщиков; в-шестых, ввести "военно-революционные" суды и смертную
казнь и в тылу.
     - Только  эти  меры дадут опору для создания сильной и могучей армии, -
закончил он.
     Керенский встал с кресла, протянул Деникину руку:
     - Благодарю вас, генерал, за ваше смелое искреннее слово!
     Остальные  в  своих  кратких  выступлениях  ничего  нового не добавили.
Савинков   зачитал  телеграмму  от  Корнилова.  Главкоюз  высказывал  те  же
требования,  что и Деникин, но с добавлением: "Произвести беспощадную чистку
всего командного состава".
     Министр-председатель     покинул    Ставку    с    глубоким    чувством
неудовлетворения:  все  требуют  чего-то  от  него,  а сами палец о палец не
ударяют!  И  как  посмел  Брусилов! Это он задал непозволительный топ!.. Вот
только  в  словах  Деникина было много резонного. Особенно по части Совдепа,
комитетов  и  большевиков...  После июльских событии, когда ВЦИК добровольно
передал   Временному  правительству  всю  полноту  власти  и  согласился  на
карательные  меры против демонстрантов, с ним можно было уже и не считаться.
Но  комитеты, "Приказ Э 1" и большевики... Кто сможет выкорчевать все это из
недр  армии?..  Нет, не Брусилов!.. Хочет быть хорошим для всех. И так ведет
себя!..
     Тем   же  вечером  Керенский  отбыл  в  Петроград.  Пригласил  с  собой
Савинкова  и Филоненко. Оба они и начали убеждать министра-председателя, что
необходимо  образовать  "сильную  военную  власть" и что желательно заменить
верховного  главнокомандующего.  Будто  угадали  собственные  желания самого
Александра Федоровича.
     - Кем же заменить Брусилова на посту главковерха?
     - Лучшая   кандидатура   -   Корнилов,   -   глядя  в  лицо  Керенского
мечтательно-спокойными глазами, ответил Савинков.
     - Никого нит достойней, чем Лавр Георгиевич! - поддержал Терещенко.
     - А  для  обуздания  горячей  натуры  генерала  нужно  назначить к нему
комиссарверхом   Бориса   Викторовича,  -  вставил,  показав  на  Савинкова,
Филоненко.
     Керенскому  почудилось,  что  эти  трое  играют  заранее подготовленный
спектакль.  Но  пьесу  будто  бы  сочинил  он  сам,  и  следует  внести лишь
небольшие поправки.
     - Вам,  Борис  Викторович,  я  намерен  предложить  более ответственный
пост,  -  обратился  он  к  Савинкову.  - А вы, Максимилиан Максимилианович,
надеюсь,   не   откажетесь   от   поста   комиссарверха?   Что  же  касается
главковерха... В этом я вполне с вами согласен, господа.
     Сразу  же  по  возвращении  в  Питер,  18  июля,  он  подписал указы: о
назначении  Савинкова  управляющим  военным  министерством (по существу, это
было  равноценно  посту  министра  и  вводило  Бориса  Викторовича  в состав
правительства),    об    отзыве   Брусилова   "в   распоряжение   Временного
правительства"   (что   означало   отставку)   и   о   назначении  верховным
главнокомандующим   Корнилова   с   присвоением   ему   звания  генерала  от
инфантерии.
     Тут  же  Керенский  направил  Корнилову  поздравительную  телеграмму  в
Бендеры,  в  штаб  Юго-Западного  фронта.  Ожидал,  что генерал выразит свою
благодарность:   как-никак   за   полтора   месяца  с  командира  корпуса  в
главковерхи  -  взлет  едва  ли  не  такой  же  стремительный,  как и самого
Александра  Федоровича.  И  вдруг  вместо  благодарности Керенский получил в
ответ  ультиматум.  Шифровка  из  Бендер была составлена в таких выражениях,
что  министр-председатель  не  решился даже показать ее членам кабинета. Она
гласила:
     "Постановление  Временного  правительства  о  назначении меня верховным
главнокомандующим  я  исполняю, как солдат, обязанный являть пример воинской
дисциплины,  но,  уже  как верховный главнокомандующий и гражданин свободной
России,  заявляю, что я остаюсь на этой должности лишь до того времени, пока
буду  сознавать,  что  приношу  пользу  родине  и установлению существующего
строя.   Ввиду   изложенного  докладываю,  что  я  принимаю  назначение  при
условиях:  1)  ответственность перед собственной совестью и всем народом; 2)
полное  невмешательство в мои оперативные распоряжения и потому в назначения
высшего  командного  состава; 3) распространение принятых за последнее время
на  фронте  мер  на те местности тыла, где расположены пополнения длл армии;
4)   принятие   моего   предложения,   переданного   телеграфно   верховному
главнокомандующему к совещанию в Ставке 16 июля.
     Докладываю,  что  лишь  при  осуществлении  перечисленных  условий  я в
состоянии  буду  выполнить  возлагаемую  на  меня  Временным  правительством
задачу   и   в   полном  содружестве  с  доблестным  офицерским  составом  и
сознательной  частью  солдатской  массы  привести  армию  и народ к победе и
долгожданному справедливому и почетному миру".
     По    существу,    Корнилов    никаких    Америк    не    открывал    -
министр-председатель  и  его кабинет сами обдумывали меры, призванные добить
Советы  и комитеты, ввести драконовские законы и для тыла. Слова: "гражданин
свободной  России", "польза родине", "справедливый и почетный мир" Керенский
пропустил   мимо   ушей   -  это  была  его  собственная  фразеология,  дань
"революционной"  моде.  Но  форма телеграммы! И кощунственное посягательство
на  прерогативы правительства: "ответственность перед собственной совестью и
всем  народом"!  Такой  была  формула  разве  что  самодержавной власти. Что
скрывается за генеральским ультиматумом?..
     Савинков, которого Керенский все же ознакомил с ним, успокоил:
     - Корнилов   совершенно  неграмотен  в  вопросах  государственных.  Эту
бумажку  подсунули  ему какие-то авантюристы, вьющиеся вокруг генерала. Надо
разъяснить  Лавру  Георгиевичу его ошибку. - И предложил: - Давайте направим
в  Ставку  нового  комиссарверха - Максимилиан Максимилианович быстро уладит
конфликт.
     Филоненко  тотчас  покинул  столицу.  Пока  же,  чтобы  не  разгорались
страсти,  Керенский  ответил  Корнилову лишь на один пункт: подтвердил право
главковерха  самому  подбирать  себе  помощников.  Не успел ответить, как от
генерала   -   новый  ультиматум.  Теперь  уже  против  ранее  утвержденного
назначения  одного  из  военачальников.  Министр-председатель вспылил: такой
строптивый  верховный главнокомандующий ему не нужен! Немедленно отрешить от
должности!
     - Это   невозможно,   -   урезонил   Савинков.   -  Чехарда  со  сменой
главковерхов  произведет  тягостное  впечатление на армию - на генералитет и
офицерство. Давайте подождем донесения от Филоненко.
     Донесение  не  заставило  себя  ждать.  "Я заявил генералу Корнилову, -
сообщил  комиссарверх, - что его требование об ответственности перед народом
и  совестью  может  вызвать  самые серьезные опасения, но что, насколько мне
его  точка  зрения  известна,  я  полагаю,  он разумеет под ответственностью
перед  народом  ответственность перед его единственным полномочным органом -
Временным  правительством.  Генерал  Корнилов  подтвердил понимание им своей
ответственности именно в этом смысле".
     Однако  на  втором  своем  ультиматуме  Корнилов  настаивал неколебимо.
Савинков посоветовал министру-председателю уступить.
     Только  спустя  пять  дней  после  подписания  указа о назначении новый
главковерх согласился оставить Бендеры и выехать в Ставку.
     Керенский  не  стерпел  бы  такого  своеволия, пусть ходатаем был и сам
Савинков.  Однако  как  раз  в  эти  дни  Александр  Федорович  был поглощен
осуществлением  куда  более  важного дела - он разыгрывал хитрую комбинацию,
которая   должна  была  привести  к  укреплению  его  единоличной  власти  в
правительстве.  Суть  заключалась  в том, что несколько министров последнего
кабинета  тоже оказались строптивыми - не подпевали премьеру, а желали иметь
свой  голос.  И  вот  двадцать  первого  июля  Керенский,  никого заранее не
предупредив,  положил  на  стол  заявление о сложении с себя всех занимаемых
должностей и уходе в
     отставку.   Не  дав  никому  опомниться,  хлопнул  дверью  и  отбыл  "в
неизвестном  направлении" - уехал на дачу в Финляндию. Что тут началось!.. И
меньшевистский   ЦК,   и   эсеровский,   и  ВЦИК,  и  общественность  -  все
переполошились.  Выносили  резолюции о полном доверии "любовнику революции",
"первому  гражданину свободной России", "министру правды и справедливости" -
и   тому   подобное,  требовали  именно  ему  поручить  составление  нового,
коалиционного кабинета - по собственному усмотрению и желанию.
     Через  сутки  он,  уже  как "полномочный глава страны и правительства",
соизволил  вернуться  из  Териок  в  Питер.  Огласил состав нового кабинета.
Министерские  портфели  распределил  между меньшевиками, эсерами, кадетами и
"внепартийными"  промышленниками.  Сам  в  тот  же  день  с частной квартиры
переселился  в  Зимний  дворец:  под спальню и личный кабинет избрал покои и
кабинет  Александра  III  на  третьем  этаже; служебные помещения Николая II
определил  под  служебные  помещения Временного правительства - это ниже, на
втором  этаже;  военных  чинов  стал  принимать в бывшей царской библиотеке;
гражданских  и  прочих  -  в Белом, Арапском или иных залах, а под заседания
распорядился  отвести  Малахитовый  зал,  своей роскошью - золотым потолком,
малахитовыми  колоннами, вазами, столами и чашами, золотой чеканки дверями -
побивавший  прежний  зал  заседаний  царских  советов министров в Мариинском
дворце.  Входить  в  Зимний  он стал через бывший подъезд его императорского
величества,  по  беломраморной  лестнице.  Теперь все было под боком, стоило
лишь  спуститься с третьего этажа на второй. Вокруг, в Золотом и иных залах,
он разместил караулы из состава школ прапорщиков.
     Поначалу  многие  -  и  правые  и  левые  - пытались воспротивиться его
переезду  в Зимний. Потом утихомирились. Единственно, что позволил Александр
Федорович,  -  так  это  историко-художественной  комиссии  дворца несколько
"опростить"  залы,  заменить  особо  дорогую  мебель  и музейные ценности на
канцелярскую обстановку.
     В    правительстве   он   оставил   себе   прежние   три   портфеля   -
министра-председателя,  военного  и  морского,  назначив  двух  управляющих,
ставших  также членами кабинета (вот тогда-то и получил свой пост Савинков).
По  существу,  Керенский  перепоручил  Савинкову  все  практические  дела по
армии.  Борис  Викторович  так  это  и понял. Собрав столичных и иностранных
корреспондентов, он изложил свою программу:
     - Первой  задачей  моей  деятельности по военному министерству является
восстановление  железной  дисциплины.  Для  насаждения  ее  нужен особый и в
высшей  степени  авторитетный аппарат. Аппарат этот будет организован мною в
полном  согласии  со Ставкой верховного главнокомандующего. Необходима самая
суровая  и  действительная  борьба с разлагающими армию элементами вроде так
называемых  большевистских  течений  и  большевиков!  И  я эту борьбу поведу
решительно!..
     Керенского,  ознакомившегося  с  этой  программой не заранее, а лишь по
газетному   отчету,   несколько   покоробило   яканье   своего  помощника  и
насторожила  фраза  о  "полном  согласии со Ставкой". Но в общем и целом это
была  его  собственная  программа.  И  Савинков  выделил  в  ней  главное  -
необходимость борьбы с большевиками.
     Однако  на том же газетном листке под сенсационным заголовком: "Условия
генерала  Корнилова"  -  был  напечатан  полный  текст первой - шифрованной,
совершенно  секретной  -  телеграммы-ультиматума нового главковерха. Как это
могло  произойти?  Где  газетчики  раздобыли  ее  текст?.. Керенский поручил
Савинкову произвести расследование.
     Газетная  заметка  вызвала  переполох  -  и  среди  министров,  которые
понятия   не   имели   об  ультиматуме,  и,  что  гораздо  серьезней,  среди
общественности.   Заволновались   рабочие  и  на  усмиренных  было  заводах:
"Генерал  рвется  в диктаторы!" Само это слово: "диктатор", всплывшее в умах
думцев  в  первый  же  час  революции,  теперь  впервые  вылетело  на улицу.
Действительно,  какие  миражи  мерещатся  зарвавшемуся генералу? Неужто мало
ему  Ставки?..  Не просчитался ли Керенский, назначив главковерхом человека,
которого и видел лишь однажды - мельком, в толпе других?..
     Сегодня  они  наконец  встретились. В Зимнем, с глазу на глаз. Корнилов
прибыл  для  вручения  министру-председателю  своей  "Записки" с развернутым
изложением собственных требований.
     И,  едва  взглянув  на  генерала,  Керенский  понял,  что легкомысленно
поторопился  с назначением: перед ним стоял не исполненный трепета солдафон,
благодарный  за  то,  что  нежданно  вырвали  его из армейского захолустья и
одарили  почестями,  а  знающий  себе цену угрюмый человек с жестоким, будто
высеченным  из  шероховатого  гранита, лицом. Не службист-слуга, истертый по
казармам  и  бивакам,  в  траченном  молью  мундире,  а  дикий  вепрь,  едва
сдерживающий  бурлящие  в  нем  неукротимые  страсти.  Наклоненный  лоб, эти
бурые, налитые кровью глаза... Керенскому стало страшно.
     Генерал   зачитал  свою  "Записку".  Это  было  изложение  прежних  его
требований   лишь  без  упоминания  об  "ответственности  перед  собственной
совестью".  Другие  же  требования  были  даны  более  развернуто.  Читал он
громко,  отрывистыми  фразами,  будто  отдавая  приказ.  Во  рту его клацали
железные челюсти. "Разгрызет и не выплюнет..."
     "Записка"  была  составлена  в выражениях, совершенно не подходящих для
данного  исторического  момента.  Это  и попытался как можно мягче, подавляя
разом  возникшую глубокую неприязнь, объяснить Керенский генералу. Пообещал,
что   правительство   "вернется  к  вопросу",  когда  главковерх  с  помощью
Савинкова  и  Филоненко соизволит переработать свой доклад "в духе времени".
Чтобы  еще  более  ублажить  генерала,  пригласил  его на вечернее заседание
кабинета,  в  Малахитовый зал, где все министры в присутствии представителей
прессы  устроили  чествование  "народному  герою".  Корнилов воспринял и это
лишь как должное.
     Полчаса  назад он уехал из Зимнего дворца на вокзал, откуда с минуты на
минуту должен был отбыть в Ставку.
     И  теперь,  оставшись  один,  Керенский  не мог отделаться от гнетущего
чувства. От предощущения, которое еще никогда его не обманывало...
     - Прошу  принести  досье  генерала  Корнилова, - приказал он начальнику
своего  кабинета полковнику Барановскому. И когда тот положил тощую папку на
обширный императорский стол, углубился в изучение подшитых в нее листков.


3

     Пели  самозабвенно.  Так,  что  звенели стекла и, казалось, содрогались
кирпичные стены:
     Это  есть  наш последний И решительный бой, С Интернационалом Воспрянет
род людской!..
     Серго в полную силу присоединял свой голос к общему хору.
     Теперь  им  не  надо  опасаться,  что  шпики Временного обнаружат место
сбора.  Все!  Шестой  съезд  партии с полным успехом завершил свою работу!..
Съезд,  который  на крутом повороте революции должен был выработать для всей
партии   новый   тактический   план,  дать  ответы  на  множество  вопросов,
накопившихся  с  момента Седьмой, Апрельской всероссийской конференции РСДРП
(б).  Задачи перед съездом стояли огромные. С Апрельской конференции, за три
месяца,  ряды  партии выросли втрое - с восьмидесяти тысяч до двухсот сорока
тысяч  членов - ив основном за счет крупнейших промышленных центров, за счет
притока  пролетариев.  И на самом съезде почти половину делегатов составляли
рабочие.  Каждый  делегат  в среднем три-четыре раза подвергался аресту, три
года  провел на каторге, в тюрьме, в ссылке или на поселении. Это в среднем.
А  сколько было таких, как Серго, имевших "в активе" недобрый десяток черных
лет...
     И  сколько знакомых, родных лиц! Будто собрались на заранее, через годы
договоренную,  встречу  давние-давние  друзья.  Некоторых  Серго не видел со
времен  революции  пятого  года;  кого встречал в последний раз в Париже и в
России  в  одиннадцатом-двенадцатом  годах,  во  время  подготовки  и работы
Пражской   конференции  и  снова  на  нелегальной  работе  в  империи  перед
последним  своим  арестом;  а  с  кем  расстался и совсем недавно, уже после
того,  как  вместе  вернулись  из  Якутии. Алеша Джапаридзе, Авель Енукидзе,
Осип   Пятницкий,   Михаил  Степанович  Ольминский,  Инесса  Арманд,  Феликс
Дзержинский,  Николай  Семашко,  Борис Бреслав, Емельян Ярославский, Николай
Скрыпник,   Надежда   Константиновна   Крупская!..  Обнимались.  Целовались.
Торопились   вспомнить   о  прошлом.  Но  главное  -  говорили  и  думали  о
сегодняшнем и будущем.
     Не  было  Владимира  Ильича.  Мало  кто даже из делегатов знал, но ему,
Серго,  было известно - Ленин совсем рядом, всего в тридцати пяти верстах от
Питера,  от этого дома за Нарвской заставой. Но он не может здесь быть. Хотя
главные  доклады, сделанные на съезде, - политический отчет, организационный
отчет   и  другие,  -  обсуждаемые  делегатами  резолюции  обдуманы  с  ним,
согласованы,  а  многие документы и написаны его собственной рукой. Владимир
Ильич,  по  существу,  руководил  и  подготовкой съезда, и всей его раб