исключая и министра-председателя, и
передача  временно  управления  министерствами товарищам министров впредь до
образования кабинета Верховным Главнокомандующим".
     Последние два слова он вывел с прописных литер.
     - Подпишите. Проставьте дату.
     - Пожалуйста: "В. Львов. Петроград. Августа 26 дня 1917 г."
     Керенский  больше не сомневался: да, так оно и есть!.. Но решение - как
поступить? - еще не приходило. Подчиниться? Выступить против?..
     - Хорошо... Хорошо... - пробормотал он.
     - Вот  и  замечательно!  - с облегчением проговорил Львов-2. - Куда вам
против  них  всех!..  Теперь  все  разрешится миром. Господь вразумил вас...
По-божески...  Они  там  тоже  хотят  миром,  чтобы власть перешла от одного
правительства  к  другому законно... - Запнулся: - Ну а вы что же, поедете в
Ставку?
     Керенский интуитивно уловил нечто, насторожился:
     - Не  знаю...  Смогу  ли  я  быть министром у Корнилова?.. Ехать или не
ехать, вы как думаете?
     - Не  ездите! - не выдержал, вскочил и взмолился Львов. - Христом богом
заклинаю:  не  ездите!  Для вас там ловушка уготована - арестовать вас там и
убить хотят!
     Керенский  почувствовал  холодную  сосущую  пустоту  под  ложечкой. Еще
никогда  смертельная  опасность  не  представала  перед  ним  так явно: "Как
только увидел эти бурые глаза вепря... Так нет же!.."
     - А как быть?
     - Уезжайте   куда-нибудь  подальше,  только  подальше!  И  уповайте  на
милость всевышнего, он милосерден!
     Бывший  обер-прокурор святейшего синода даже осенил Керенского крестным
знамением. Но в душе министра-председателя еще теплилась надежда:
     - А  что  будет,  Владимир  Николаевич,  если  вы ошиблись или над вами
пошутили?..  Ведь  это  очень  серьезно.  То, что вы написали. - Он повертел
перед лицом Львова листком, им написанным.
     - Ни  ошибки,  ни  шутки здесь нет, - с настойчивостью ответил Владимир
Николаевич.  -  В  Ставке  вас  ненавидят...  Уезжайте  немедля.  Бог  велик
милостию.
     "Бог-бог,  да  и  сам  не  будь  плох!.."  Министры, зная легковесность
Львова,  не  поверят  его  записке.  Да  и  сама записка... У Керенского уже
вызревал план действий.
     Прежде  всего надо "закрепить" соучастника, то есть заставить повторить
все  им  сказанное  при третьем лице, свидетеле. А перед тем стоит связаться
по  аппарату  Юза  со  Ставкой  и  получить  подтверждение  из первых рук. А
ну-ка!..
     - Владимир Николаевич, а что, если я переговорю с с Корниловым?
     - Замечательно! Вы убедитесь, что я не погрешил против истины!
     - В   таком  разе  через  час  приезжайте  в  военное  министерство  на
Захарьинскую. Там есть аппарат. Будем вести разговор вместе.
     Выпроводив посетителя, Керенский вызвал адъютанта:
     - Распорядитесь,  чтобы  мне приготовили на восемь часов связь по Юзу с
главковерхом,  а  к  девяти  пригласите  в  мой кабинет помощника начальника
управления  милиции  Балавинского и помощника командующего округом Козьмина.
-  Оглядел  комнату. - Пусть они оба, в момент моего возвращения, станут вон
там, за портьерами.
     - 3-за портьерами? - адъютант от изумления не мог закрыть рта.
     - Вы плохо слышите? Исполняйте. Прикажите подать мой автомобиль.
     По  дороге  на  Захарьинскую  министр-председатель  еще  надеялся,  что
Корнилов с недоумением спросит: "Какой-такой Львов? Что подтвердить?"
     Телеграфист снял с аппарата ленту:
     - Верховный  главнокомандующий  на  проводе. Львова не было. Да оно и к
лучшему. Керенский сыграет за двоих.
     - Здравствуйте,  генерал,  -  начал он диктовать. - У аппарата Владимир
Николаевич  Львов  и министр-председатель. Просим подтвердить, что Керенский
может действовать согласно сведения, переданным Владимиром Николаевичем.
     Аппарат  застучал.  Не в силах побороть волнения, Керенский склонился к
ленте через плечо телеграфиста.
     "Здравствуйте,  Александр Федорович. Здравствуйте, Владимир Николаевич.
Вновь  подтверждая  тот очерк положения, в котором мне представляется страна
и  армия,  я  вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся
повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок".
     Керенский  изобразил  из себя Львова, даже начал говорить, подражая его
елейному голосу:
     - Передавайте:  "Я, Владимир Николаевич, вас спрашиваю: то определенное
решение  нужно  исполнить,  о  котором  вы просили меня известить Александра
Федоровича  только  совершенно  лично?  Без этого подтверждения лично от вас
Александр Федорович колеблется мне вполне доверить".
     Аппарат Юза выжал из себя ленту:
     "Да,  подтверждаю,  что я просил вас передать Александру Федоровичу мою
настойчивую просьбу приехать в Могилев".
     Теперь министр-председатель снова воплотился в себя:
     - Я,  Александр  Федорович,  понимаю  ваш ответ как подтверждение слов,
переданных  мне  Владимиром  Николаевичем.  Сегодня  это  сделать  и выехать
нельзя, надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?
     "Настойчиво  прошу,  чтобы  Борис  Викторович  приехал  вместе  с вами.
Сказанное  мною  Владимиру  Николаевичу  в  одинаковой степени относится и к
Савинкову.  Очень прошу не откладывать вашего приезда позже завтрашнего дня.
Прошу  верить,  что  только сознание ответственности момента заставляет меня
так настойчиво просить вас".
     - Приезжать  ли  только в случае выступлений, о которых идут слухи, или
во всяком случае? - ухватился за соломинку Керенский.
     Тук-тук-тук-тук... "Во всяком случае", - оттарабанил аппарат.
     - Передайте: "До свидания, скоро увидимся".
     "До свидания", - могильно отозвалось с дальнего конца линии связи.
     Итак,  прояснилось... Однако к концу разговора что-то в душе Керенского
словно  бы  перевернулось.  Вот  так,  за  здорово  живешь, отдать все, чего
достиг:  царский кабинет, покои Зимнего, почести, славу, власть?.. И кому!..
Angus  in  herba  [Змея  в траве (лат.). Иносказательно: скрытая смертельная
опасность]. И он же ее пригрел!.. О нет!..
     Обуреваемый  жаждой  немедленных  контрдействий,  Керенский  сбегал  по
лестнице  к  выходу  из  министерства, когда увидел поднимающегося навстречу
запыхавшегося Львова-2.
     - Уже  переговорили?  Так  что  же, Александр Федорович, верным я вашим
другом оказался, не обманул вас?
     О,  sancta  simplicitas! [О, святая простота! (лат.)] Нет уж, упаси бог
от таких друзей! А с врагами он разделается сам!..
     - Прошу   в   автомобиль:  вернемся  в  Зимний  и  отдадим  необходимые
распоряжения, - он пропустил Львова впереди себя. .
     Войдя  вместе  с  ним  в свой - свой! - кабинет и убедившись по легкому
колыханию штор, что свидетели уже на месте, он обернулся к спутнику:
     - Прошу   вас  снова  пересказать  предложения  генерала  Корнилова  по
пунктам.  В  целях сохранения тайны мы обменялись с главковерхом лишь общими
соображениями.
     Львов повторил все слово в слово.
     - И  вы подтверждаете, что все предложения, изложенные в вашей записке,
исходят от самого генерала Корнилова?
     - Готов поклясться на распятии.
     - Достаточно.  -  И,  обернувшись  к  колыхающимся  шторам, приказал: -
Выходите,   господа!  Вы  все  слышали  и  сможете  подтвердить.  Приказываю
арестовать  участника  заговора! - он повелевающим жестом показал Козьмину и
Балавинскому,   выскочившим   из-за  штор,  как  артисты  на  публику  из-за
занавеса, на остолбеневшего Львова-2.
     Когда же потерявшего дар речи Львова увели, обернулся к адъютанту:
     - Вызовите из Малахитового зала Некрасова и Савинкова.
     Адъютант бросился по лестницам и анфиладам Зимнего со всех ног.
     - Где  же  вы,  Александр  Федорович?  -  укоризненно  вопросил товарищ
министра-председателя Некрасов, входя в кабинет.
     - Мы  вынуждены  были  без  вас приступить к обсуждению законопроекта о
тыле, - добавил Савинков.
     - Ах,  без  меня? - с иронией произнес Керенский. - Так ознакомьтесь же
вот  с  этим! - и протянул своим коллегам записку Львова и ленты переговоров
с Корниловым по Юзу.
     - Это серьезное преступление! - оценил Некрасов.
     - Это  какое-то  недоразумение,  -  возразил  Савинков. - Правительство
обязано  использовать  все  средства  для  мирной  и  без огласки ликвидации
конфликта.  Противоположное  может привести к крайне тягостным последствиям.
-  Он  еще  раз перечитал документы. - Ваши вопросы главковерху и его ответы
вам - одни общие фразы. Под ними можно подразумевать все что угодно.
     - А записка Львова?
     - Но ее же написал не Корнилов. А он, он мне обещал!
     - Вам!..   -   саркастически   проговорил  Керенский.  -  Нет!  Никаких
сомнений!   Наш   диалог:  классический  образец  условного  разговора,  где
отвечающий  с полуслова понимает спрашивающего, ибо им обоим известен один и
тот  же  предмет  обсуждения,  где все ясно для посвященного и загадочно для
постороннего.
     - Совершенно  верно, - поддакнул Некрасов. - Нельзя же было говорить по
аппарату открыто о столь секретном деле!
     - Ответы  Корнилова  полностью  совпали  с  пунктами  записки Львова, -
закончил  дискуссию  Керенский.  -  Налицо  не конфликт, а преступление. Его
нужно  ликвидировать мирно, я согласен. Но не путем переговоров с преступным
генералом,  а  волей  правительства!  Нарушивший  свой  долг  генерал должен
немедленно подчиниться верховной власти!
     Савинков  сам  уже  понял,  что  здесь  все  не  так-то просто. Неужели
Корнилов  обманул  его?  Не  он,  Борис Викторович, использовал тупоголового
солдафона,  а  солдафон  одурачил его, как вислоухого простака!.. Нет, он не
мог  столь постыдно ошибиться: не генерал, а взявшие его на абордаж в Ставке
Завойко,   Родзянко   и   иже  с  ними  осуществили  свой  хитроумный  план.
Обескураженный,  разгневанный,  он  даже  и  в  этот  момент куда ясней, чем
Керенский,   понял,   к   чему  может  привести  бескомпромиссный  разрыв  с
Корниловым.
     - Даю  вам  честное  слово:  в  этой  ситуации  я  на вашей стороне. Но
огласка  приведет  к  тягчайшим  последствиям.  Я  сейчас  сам  переговорю с
Корниловым по прямому проводу! - с решицюстью сказал он.
     - Категорически запрещаю. Разговаривать больше не о чем!
     - По  крайней  мере, разрешите мне связаться с Фи-лоненко: как-никак он
комиссарверх и лицо, мне подчиненное.
     - Пожалуй. В моем присутствии.
     Связь  была  установлена.  Но каково же было удивление Савинкова, когда
он,  поведя  туманный,  обиняками,  разговор,  понял, что его соглядатай при
Ставке совершенно не в курсе дела!..
     - Подтвердите  комиссарверху, для передачи Корнилову, что вы и я завтра
выезжаем в Ставку, - сказал Керенский.
     Теперь уже настал черед удивиться Савинкову:
     - Вы все нее собираетесь ехать в Могилев?
     - Безусловно,  нет.  Нам  нужно  ввести  в заблуждение Корнилова, чтобы
выиграть  как можно больше времени. - Керенский наконец понял, что ему нужно
делать.   Больше   того,  прострация  первых  минут  сменилась  в  его  душе
ликованием.  Ненавистный  соперник сам дал повод низвергнуть его. Мало того,
счастливая  звезда  осветила  путь  к  самой  вершине!..  - Какими силами мы
располагаем, чтобы обуздать мятежного генерала?
     - В  его  руках вся армия. Конный корпус и еще несколько дивизий уже на
подходе к Петрограду. Вы сами их вызвали, - ответил Савинков.
     Он  не  мог  понять  перемены  настроения  Керенского.  Он  был опытный
заговорщик  и долгие недели плел заговор. Теперь он оказался опутанным своею
собственной  сетью.  Корнилов, как сабля в его руке, - это понятно. Но он не
желает  оказаться  в  подчинении у Корнилова-диктатора. Да и самому генералу
он  будет не нужен: эсер, террорист Савинков конечно же не меньше ненавистен
Корнилову, чем все иные противники престола.
     - А  полки  столичного  гарнизона?  А  моряки Кронштадта? А фабричный и
заводской люд? - продолжал выспрашивать Керенский.
     - Они все заражены большевизмом.
     - После  июльских  дней большевизм утратил всякую реальную опасность. А
вот мне революционные массы поверят!
     - Неужели вы захотите вооружить рабочих?
     - Из  двух  зол  выбирают  меньшее. Сегодня вооружим, завтра разоружим.
Как    вы    отнесетесь    к    моему    желанию   назначить   вас   военным
генерал-губернатором  Петрограда?  Впрочем,  к  этому  мы  еще  вернемся. А,
сейчас я объявляю экстренное заседание правительства!
     Никто  из  министров еще не покинул резиденции, и поэтому все собрались
в  Малахитовом  зале  уже  через  полчаса. Заявление министра-председателя о
последнем   ультиматуме   Корнилова   вызвало  единодушную  реакцию:  испуг.
Большинство   испугались   за   себя,   а   кое-кто   -   министры-кадеты  и
"внепартийный"   Терещенко,   -  что  планы  заговора  оказались  раскрытыми
преждевременно и генерал чересчур зарвался.
     - Я  смогу  бороться  с мятежом, поднятым Корниловым, лишь при условии,
что   правительство   предоставит  мне  единолично  всю  полноту  власти!  -
вычеканил заготовленную фразу Керенский.
     - Единоличная диктатура? - подал из угла встревоженный голос Церетели.
     - Если хотите, можете назвать и так, - дерзко ответил премьер.
     Куранты в этот момент начали отбивать полночь.


4

     Корнилов  вернулся из аппаратной в свой кабинет, где его терпеливо ждал
генерал  Краснов,  с  которым  главковерх  вынужден  был  прервать беседу на
полуслове.
     - Ну  вот,  все складывается как нельзя лучше, - торжествующе возгласил
он.  -  Фигляр принял все мои условия: двадцать восьмого он будет уже здесь!
Так  на  чем  мы  остановились,  Петр  Николаевич?..  - Он еще находился под
впечатлением  столь  легкой  победы над "штафиркой" и потерял нить беседы. -
Да, так вы берете Третий корпус?
     - Я   старый  солдат,  ваше  высокопревосходительство,  и  всякое  ваше
приказание исполню в точности и беспрекословно.
     - Ну  вот и отлично. Поезжайте сейчас в Псков. Отыщите Крымова. Явитесь
и к главкосеву Клембовскому. От них получите последующие указания.
     Краснов,  казачий  офицер  "от  младых  ногтей",  во  многом походил на
Корнилова:   решительный,   прямолинейный,   не   расположенный   к   лишним
рассуждениям.  Голос  гулкий,  с  сипотцой  -  привычный  к отдаче команд на
ветру,  на  скаку.  Но  он  был  из старых "служилых" генералов, неторопливо
поднимавшихся    со   ступени   на   ступень,   и   эта   неторопливость   и
последовательность  выработала  у  него  основательность, которой не хватало
главковерху.  Поэтому,  приняв  предложение возглавить корпус, он высказал и
некоторые сомнения:
     - Разумно  ли  на  такое... гм... гм... деликатное дело, как переворот,
бросать туземную дивизию?
     - Этим  неграмотным,  далеким  от  политики  чучмекам  все  равно, кого
резать,  - лишь бы резать. Они верят своему командиру князю Багратиону. Кого
князь прикажет, того они зарубят или расстреляют.
     - Но  туземцы  не  знают  ни меня, ни Крымова. И Уссурийская дивизия не
знает  меня.  Только донцы, которыми я командовал... К тому же разворачивать
дивизию  в  корпус  на  походе,  в  вагонах...  Для такой операции требуется
особая  подготовка:  победные  марши, напутственное слово, обещания добычи и
наград.
     - Не  усложняйте,  Петр  Николаевич.  Это  будет лишь прогулка. В любом
случае  для  усмирения  столицы  и первопрестольной хватило бы не десятка, а
двух  настоящих  боевых дивизий. Керенского в армии ненавидят. Кто он такой?
Шпак.  Едва  ли  не  еврей.  Фигляр.  А теперь и он у нас в руках. Власть он
передает нам законно. Остается лишь утихомирить смутьянов.
     - Коли так...
     - Да поможет вам господь! С богом!..
     И  все  же  генерал  Краснов  покидал  кабинет  главковерха не в полном
боевом  настроении: действия начинать через день-два, а он даже не побывал в
дивизиях  своего  корпуса,  не  встретился  с  офицерами. Да и где весь этот
корпус?..  Правда, только что поступило донесение: Уссурийская конная начала
на  станции Великие Луки погрузку в эшелоны, чтобы следовать в Красное Село,
а  завтра поутру от станции Дно двинется на Царское Село Кавказская туземная
и  из  Пскова  на  Гатчину  -  его  собственная  Первая  Донская дивизия. На
исходные  рубежи  корпус  выйдет  к  вечеру  послезавтрашнего  дня, двадцать
восьмого августа.
     После   ухода   Краснова  верховный  главнокомандующий  собрал  у  себя
Завойко,  Аладьина,  Лукомского  и  еще  двух-трех  приближенных. Предстояло
окончательно   решить,   какую   форму   военной  диктатуры  ему  избрать  -
единоличную  или  же  учредить  совет оборины под своим председательством, а
кабинет  министров  подчинить этому совету. Корнилов на дух не принимал само
слово  "совет",  и  вообще  ему больше нравился первый вариант. Завойко же и
Аладьин высказались за второй.
     - Подождем  приезда  в  Ставку  Родзянко,  Милюкова  и  князя Львова, -
прервал  дебаты  генерал. - Прошу подтвердить им мою просьбу: хочу видеть их
здесь  не  позже  двадцать  девятого.  -  Обернулся к ординарцу: - Сейчас же
пошлите  телеграмму  Савинкову:  "Корпус  сосредотачивается  в  окрестностях
Петрограда  к  вечеру  28  августа.  Прошу  объявить  Петроград  на  военном
положении 29 августа". Моя подпись.


                              Глава четвертая
                                 27 августа

     Обращение  ЦК  РСДРП  (б)  к  рабочим  и  солдатам  Петрограда. Темными
личностями   распускаются   слухи   о   готовящемся   на   сегодняшний  день
выступлении,  организуемом  якобы  нашей  партией. Центральный Комитет нашей
партии  призывает  рабочих  и солдат не поддаваться на провокацию, сохранить
полную   выдержку   и   спокойствие,   не   предпринимать   сегодня  никаких
выступлений.
     Центральный Комитет РСДРП

     Из телеграммы министра иностранных дел Терещенко
     дипломатическим представителям в Париже, Лондоне,
     Вашингтоне, Стокгольме и Токио

     ...Ряд  мер  по  обороне  Петрограда и наведение в нем и в окрестностях
порядка  находятся  в стадии, близкой к осуществлению... В отношении военной
программы   совместная   работа   Военного   министерства  и  Ставки  вполне
налажена...  Цель  правительства Керенского прекратить во что бы то ни стало
то  фактическое  состояние  перемирия,  которое  весной позволяло переброску
войск неприятеля с нашего на французский фронт, вполне достигнута.


1

     Вчера  вечером  Антон,  едва  переступил  порог "Астории" и назвал свою
фамилию  портье,  как  тот  -  внушительный,  с  седой скобелевской бородой,
похожий  на  сановника,  - с почтительностью протянул ему ключ от номера. На
бирке значилось: "23".
     По  белой  мраморной  лестнице  Путко поднялся на второй этаж. Площадка
второго  этажа  образовывала  холл  с  двумя  массивными колоннами в центре.
Мягкая  низкая  мебель.  Ковры.  В  нишах  - бронзовые скульптуры. Картины в
золотом  багете,  бра  на  стенах,  хрустальные  люстры,  китайские  вазы на
подставках  красного дерева... Его номер был в левом отсеке вторым от холла.
Белая  резная  дверь  с  бронзовой ручкой и овальным оконцем, застекленным и
затянутым изнутри зеленой шелковой шторкой.
     В  левом  отсеке  были комнаты с номерами от девятнадцатого до тридцать
пятого.  Путко  прошел  вдоль  полутемного коридора. Из-за дверей доносились
голоса. "Заполняется коробочка..."
     Он  отпер  дверь  своего  номера.  В  комнате  было  две  кровати.  Обе
нетронутые. Он принял душ и, едва коснувшись головой подушки, заснул.
     - У  ты,  ешь-мышь  двадцать!  - разбудил его на рассвете зычный голос.
Еще не открыв глаз, не увидев, Антон узнал: Шалый!
     - Хо-хо, Тимофей Терентьич! Вот так встреча!
     Тут  же  вспомнил,  зачем здесь он, а значит, и есаул. Но, посмотрев на
вошедшего,   с   трудом  признал  в  нем  бравого  казака-рубаку:  громадный
краснорожий  и красноволосый детина, усы ухарски закручены кольцами - однако
ж  одет!  Лакированный козырек картуза надвинут на с