Вы
теперь  -  символ  нашего  единства!  На  вере в вас сходится вся Москва! Мы
верим,  что  во главе обновленной русской армии вы поведете Русь к торжеству
над  врагом  и  что  клич: "Да здравствует генерал Корнилов!", клич надежды,
сделается  возгласом  народного  торжества!  Спасите  Россию - и благодарный
народ увенчает вас!
     Раздались  аплодисменты  и  рыдания.  Какая-то дородная дама опустилась
перед генералом на колени.
     - Да  это  ж  сама  миллионерша  Морозова! - услышал позади себя всхлип
Антон. - А выступал сам Родичев!..
     Корнилов  выслушал  молча.  Коротко  кивнул.  Направился  к распахнутым
дверям  вокзала.  Но  тут  строй  почетного  караула сломался. К главковерху
бросились,  подхватили  его  на  руки.  Кто-то  поймал  на  лету свалившуюся
фуражку.  Офицеры пронесли генерала совсем близко от Антона. Он увидел Катю.
Ухватившись  за  лакированный  главковерхов-ский  сапог,  подпоручик пылал в
самозабвении.  Генерал  плыл  над  толпой.  Его  губы  были  жестко сжаты. В
сузившихся   глазах   горел   торжествующий   огонь.   "Напомнить  бы  тебе,
высокопревосходительство,  как мой заряжающий Петька Кастрюлин огрел тебя по
"мерзлой роже"!.." - с ненавистью проводил его глазами Антон.


2

     На  привокзальной  площади Корнилов принял церемониальный марш казаков,
женского   "батальона   смерти",   прапорщиков  и  юнкеров  и  направился  к
автомобилю. Великолепный открытый "бразье" был увит гирляндами цветов.
     - Я  не  тенор,  -  резко  проговорил  генерал.  -  Убрать  цветы.  Как
главнокомандующий, я имею право на георгиевский флаг!
     Произошла  короткая  заминка.  Гирлянды  сбросили,  на капоте водрузили
штандарт.  Кортеж  направился к Кремлю, к часовне Иверской божьей матери: по
давней  традиции  государи и высочайшие особы по прибытии в первопрестольную
всегда в первочасье прикладывались к чудотворной иконе.
     Кремль  встретил  генерала  благовестом  всех  своих  колоколов. Машины
втянулись  под арку Воскресенских ворот - именно через них проезжали цари. В
перезвоне меди как бы звучало:
     Сильный, державный, Царствуй на славу нам, Царствуй на страх врагам!..
     Корнилов  приложился  неразомкнутыми  губами к золотому окладу иконы. И
снова,  теперь  уже  вверх  по Тверской, к вокзалу, потянулся тот же кортеж.
Остановиться  в  приготовленных  для  него  покоях  в  Кремле  главковерх не
пожелал.  Его  временной резиденцией остался поезд. Едва поднявшись в вагон,
Корнилов  начал  прием по списку, составленному для него ординарцем. Завойко
расстарался  вовсю.  Он выехал в Москву заранее, чтобы на месте организовать
рекламу,   щедро   оплатил   срочное   изготовление  и  расклейку  плакатов.
Составленное  им  "житие"  было  отпечатано в Питере и доставлено в Москву в
вагоне  английского  военного  атташе  генерала  Нокса  - помог Аладьин. Сам
ординарец  купил у поэта Бальмонта две строки. Они были дороже золота: "Ведь
имя  Лавра  и  Георгия  -  герою  битв и славных дел!" Строки уже порхнули в
газеты.  Здесь  же,  в  первопрестольной, Завойко оповестил заинтересованных
лиц,  с ними и разработал ритуал встречи, программу пребывания главковерха и
все  прочее,  включая  церемониал  выноса  на  руках  и  поездку  на  поклон
Иверской.  Дал маху с гирляндами. Но это была уже сущая мелочь. Все заведено
на  полный  ключ  и  теперь  раскручиваются подобно часовой пружине, хотя ни
Завойко,  ни  кому-либо  другому еще неизвестно, когда зазвучат куранты: это
должны были решить обстоятельства.
     Теперь  главковерх  беседовал  с  нужными  людьми. С глазу на глаз, без
свидетелей.  Даже  ординарец  остался на перроне и лишь со стороны наблюдал:
те ли идут к вагону и кто уклоняется от визита.
     И  все  же,  если не считать вчерашней забастовки московского работного
люда,  которой  ординарец  не  придал  значения,  ибо  она  не  относилась к
Корнилову,   был  один  маленький  сбой  во  вращении  шестеренок.  Хотя  на
торжество  встречи  прибыли  и  городской голова, и члены управы, и комиссар
Временного  правительства  в  Москве,  военные  атташе  союзников  и  многие
прочие,  - генералитета явно недоставало. К тому же отсутствовал командующий
войсками  Московского военного округа Верховский, приславший, правда, своего
начальника  штаба:  в  этот  самый  час Верховский устроил на Ходынском поле
парад для министра-председателя.
     Первым  в  салон-вагон  поднялся  атаман  Каледин. За ним - престарелый
генерал  Алексеев. Потом прошествовали Путилов, Вышнеградский и Рябушинский.
Были приняты также Пуришкевич и профессор Милюков,
     Днем   пути  главковерха  и  министра-председателя  разминулись:  когда
Корнилов  прибыл  в  Кремль,  Керенский  еще  находился  на  Ходынке.  Но по
протоколу  верховный  главнокомандующий  должен  был хотя бы вечером нанести
визит  главе правительства. Комиссар Москвы и другие напомнили об этом. Лавр
Георгиевич пропустил мимо ушей. Лишь приказал офицеру свиты:
     - Узнайте в Большом театре, на какой час назначена моя речь.
     Офицер вернулся обескураженный:
     - В   бюро   совещания   мне   было  заявлено,  что  все  представители
правительства  уже  выступили.  Будет  ли дополнительно дано слово вам, ваше
высокопревосходительство, решит лично министр-председатель.
     - Решил  я, - Корнилов перекатил желваки. - Вам, подполковник, надлежит
узнать час моего выступления. Исполняйте.
     Вместе   с   офицером  из  города  на  вокзал  приехал  член  кабинета,
представитель Керенского Юренев:
     - Александр  Федорович  согласен изменить распорядок и предоставить вам
слово  завтра  с  утра.  Однако  ж  с  условием:  вы  будете говорить лишь о
состоянии армии и положении на фронте.
     - Я    буду    говорить    то,    что   сочту   необходимым.   Посланец
министра-председателя отбыл. Поезд подключили к городской телефонной сети.
     - Ваше  высокопревосходительство, на проводе господин Керенский, - снял
трубку дежурный.
     - С  благополучным  прибытием, Лавр Георгиевич! Глубоко сожалею, что не
имел  возможности  принять вас сегодня-Генерал с отвращением отнял трубку от
уха. Голос Керенского стал едва слышен:
     - ...Рамки   вашего  завтрашнего  выступления  оговорены  на  заседании
правительства,   и   мы   убеждены,   что   вы,  дисциплинированный  солдат,
долженствующий  подавать  пример всем другим, ограничите себя этими рамками.
Я надеюсь...
     - Повторяю:  я буду говорить то, что сочту необходимым. Честь имею! - и
громче,  чтобы  услышали  на  другом  конце  провода,  приказал дежурному: -
Повесьте трубку и больше ни с кем не соединяйте. Я занят.
     Корнилов  действительно  был  занят, ибо он сам еще не знал, что скажет
завтра  с трибуны Государственного совещания. В соседнем вагоне комиссарверх
Филоненко  только  что  закончил  вместе  с  Завойко  составление доклада, и
теперь они явились в салон, чтобы ознакомить с ним генерала.


3

     Савинков  не  поехал  в  Москву.  Оставшись  в  Петрограде  и  на время
выключенный  из мелких ежечасных забот, он мог сосредоточить внимание на том
главном,  что  должно  было  помочь  ему неуклонно идти к поставленной цели.
Сейчас  он  был занят изучением отношения союзников к министру-председателю,
чтобы  использовать  влияние  и поддержку Антанты в своих интересах. Покидая
Францию,  Борис  Викторович  принял  на себя кое-какие обязательства. Но они
были  обоюдными.  Как  там  у  Стендаля?  "У  каждого  есть обязанности и по
отношению  к  себе".  Вот  именно...  Едва ли не в день своего возвращения в
Петроград  Савинков - тогда еще "никто", просто "человек с грустными глазами
и  заряженным  пистолетом  в  руке" - нанес визит во французское посольство.
Посол  Морис Палеолог был уже предупрежден из Парижа и принял гостя радушно.
Несколько  позже, после вступления Савинкова на пост комиссара Юго-Западного
фронта,  а затем и комиссарверха, самые доверительные отношения установились
у  него  и  с  главой  французской  военной  миссии  генералом  Жанненом.  К
сожалению,  Палеолог  вскоре  был  отозван  -  глубокий  старик,  он  не мог
пересилить  даже  внешне  отвращения  к  революции  в  России.  Однако  и  с
энергичным Нулансом, сменившим его, у Савинкова не оказалось разномыслия.
     Французы  не  скрывали,  чего  они  хотят  от  России и чего опасаются.
Хотят,  чтобы  "новое  правительство  с  неизменным  уважением  относилось к
прежним   международным  обязательствам  империи,  а  дух  самопожертвования
русского  народа и порожденный переворотом великий энтузиазм удесятерил силы
возрожденной  России  на  благо ее доблестных союзников". Собственно говоря,
это   была   лишь   некоторая  перефразировка  заявления  самого  профессора
Милюкова,  сделанного  им  на  посту  министра  иностранных  дел  Временного
правительства.  Опасались  же  они, что русская "социалистическая инфлюэнца"
эпидемией  распространится и по Франции. Уже были прямые свидетельства того,
что  "красные  бациллы"  перелетели  границы: по городам республики катились
рабочие  забастовки, французские солдаты по примеру русских начали требовать
немедленного  заключения  мира,  а в мае два восставших полка даже двинулись
на  Париж,  неся  на  штыках  призывы:  "Да здравствует русская революция!",
"Долой   правительство   Пуанкаре  и  Рибо,  которое  не  заключает  мира!".
Президент  усмирил полки. Конечно, не уговорами, а пулеметами. Но спустя два
месяца,   в   минувшем   июле,   вспыхнуло   восстание   в  полках  русского
экспедиционного  корпуса,  направленного  на Западный фронт еще Николаем II.
Русские  потребовали  возвращения  на родину. Из Питера от военного министра
Керенского   пришло   разрешение   не   церемониться  со  смутьянами.  Снова
заговорили  пулеметы.  И  все  же  Нуланса  и  Жаннена  больше  заботили  не
сообщения  с  берегов  Сены, а обстановка на берегах Невы и Москвы-реки. Ибо
Франция  больше  всех других "сестер - стран Согласия" зависела от положения
на  Восточном  фронте.  Она  терпела  от  немцев  поражение за поражением, и
прекращение   активных   действий   на   Восточном  фронте  давало  Германии
возможность перебрасывать дивизии под Верден и на Сомму.
     - Прошу  меня извинить, мсье Савинков, - сказал недавно генерал Жаннен,
-  но  в  данный  момент  русская армия являет собой инструмент войны самого
ничтожного качества.
     Временное  правительство  направило  в Париж своего комиссара, и теперь
он  уведомлял  Терещенко  (копия  -  управляющему военмином), что Пуанкаре и
Рибо  спрашивают, "когда же наконец Россия перейдет от слов к делу и есть ли
в  России  кто-либо  с твердой рукой, который был бы готов начать насаждение
порядка".  Наверное,  только  Савинков  понимал,  кому  именно  прежде всего
адресован этот упрек.
     Не  столь  дружеские, но вполне доверительные отношения были у него и с
дипломатами  других "братских" государств. Главой дипломатического корпуса в
Петрограде  считался  чрезвычайный  и  полномочный  посол Великобритании сэр
Джордж  Быокенен.  Он  и задавал тон. У англичан конечно же свои собственные
интересы  в  России.  Немалое значение имели родственные связи двух дворов -
Георга  V  и  Николая  II,  - и российское золото, переправленное в стальные
сейфы  банков  Сити,  и  имперские интересы островной державы на Балканах, в
Персии,  Турции  и  далее  вдоль  границ  России  на восток. Не говоря уже о
собственно  военных  интересах,  блюсти  кои  было  заботой  атташе генерала
Нокса, его помощника полковника Торн-чилла и сонма их сотрудников.
     В  последние  недели  на  дипломатической  арене  Петрограда появился у
Быокенена  соперник  -  посол  Северо-Американских  Соединенных Штатов Дэвид
Р.-Френсис.  Собственно,  он  и  ранее  обретался  в русской столице, будучи
аккредитованным  при  дворе  царя.  Но с самого начала мировой войны Америка
соблюдала   нейтралитет,   хладнокровно   наблюдая   за   кровавой   бойней,
происходившей  на  другой  стороне  "пруда",  как непочтительно и фамильярно
называли  янки  Атлантический  океан. Хладнокровие, а главное - деловитость,
возможность   заключать  торговые  сделки  и  с  теми,  и  с  другими,  и  с
нейтралами,   оказавшимися   между   воюющими  державами,  позволили  Штатам
обогатиться  за счет и тех, и других, и третьих. А заодно и выступить в роли
посредника-миротворца.  Но вот, на тридцать третьем месяце войны, хорошенько
взвесив  все  шансы,  и  главное  - открывающиеся возможности в послевоенной
Европе,  истоптапной  солдатскими  сапогами и вспоротой снарядами, президент
САСШ  Вудро  Вильсон  подписал  резолюцию  конгресса об объявлении войны. На
стороне  Антанты  -  против  Германии.  Это  произошло двадцать пятого марта
нынешнего,  семнадцатого года, когда над двадцатью миллионами европейцев уже
поднялись  деревянные кресты. "Исход войны решит последний брошенный на поле
битвы   миллион   свежих   войск!  Этот  миллион  нынешним  летом  даст  нам
Америка!.."  Пока же президент направил к европейским берегам лишь несколько
кораблей.  Не для активных действий, а для демонстрации флага. Но зато начал
щедро ссужать союзникам доллары.
     В  июне  все стены в центре Питера вдруг облепили плакаты. Глянцевитые,
броские,  они  возглашали:  "Привет  брату-демократу!", "Товарищи-демократы:
Иван  и дядя Сэм". И еще более определенно: "Миллиардная ставка дяди Сэма на
карту  мира!"  На одном плакате была изображена декольтированная красотка на
манер  французской  Марианны,  но обернутая в звездно-полосатый американский
флаг  и  с  мечом,  протянутым  зрителю;  на другом - седобородый дядюшка во
фраке   и   цилиндре  (полосы  и  звезды)  пожимал  руку  русскому  парню  в
косоворотке,  а  между ними, на заднем плане, маячила статуя Свободы; третий
же  с  прямолинейным  юмором  изображал  игру  в карты на карте мира. Сидели
немецкий  офицер  в  остроконечной  каске, австриец, француженка, русский, а
поверх  их  голов  дядюшка в цилиндре бросал на стол-карту мешок с надписью:
"Миллиард".  Ветер  и дождь еще не обтрепали плакаты, как в Питер прибыла из
Нового  Света представительная делегация, официально названная "американской
чрезвычайной  миссией".  Возглавлял  ее  сенатор  Элиа  Рут, один из лидеров
республиканской  партии. Среди членов миссии были миллионеры - промышленники
и   банкиры,   -  представители  "социалистических,  рабочих  и  молодежных,
организаций"  и  даже  начальник  генерального  штаба армии САСШ генерал Хью
Скотт,  начальник управления военно-морских верфей адмирал Джеймс Гленнон со
свитой офицеров.
     В  распоряжение  миссии  Рута Временное правительство предоставило один
из  бывших  императорских  поездов,  а местом почетной резиденции определило
Зимний  дворец  (в  ту пору Керенский там еще не обитал). Американцы провели
множество  официальных  и  неофициальных встреч с Временным правительством в
целом  и  кое  с  кем  из  министров  в отдельности; принимали у себя и были
приглашаемы  Родзянкой  и  деловыми  людьми  его калибра; побывали в Москве;
генералы   и   офицеры  выезжали  в  Ставку,  на  фронты,  на  Балтийский  и
Черноморский  флоты;  выступали перед представителями прессы с заявлениями и
ответами  на вопросы интервьюеров. Это был размах!.. Можно лишь завидовать и
поучиться.
     Никакого  секрета  из  целей  своего  путешествия  янки  не делали: "Мы
готовы  обсудить  лучшие  способы и пути к наиболее эффективному продолжению
войны  -  раз.  Помешать  крайним элементам в России осуществить любой план,
который  подорвал бы силы союзных держав - два. Изучить возможности вложения
американских  капиталов в российскую экономику - три". Каждую из своих задач
миссионеры  уточняли  по  ходу  дела.  Сенатор  Рут,  выступая  в  столичной
торговой   палате,   заявил:   "Не  проявляйте  слабости  в  отношении  улиц
Петрограда". В интервью "Биржевым ведомостям" сказал:
     - Единственным   подводным   камнем,  который  мне  кажется  серьезным,
является  несколько замедленный темп воссоздания новой власти вместо ушедшей
старой. Между тем новая сильная власть необходима.
     С  российскими  предпринимателями  и  министрами бизнесмены согласовали
проекты  горнорудных  концессий  в  Сибири  и  на Урале, нефти - на северном
Сахалине,  золотоносных  районов  -  на  Алтае, торфа и угля - в центральной
России,  земельных  угодий  -  в южной, а также закупки ряда железнодорожных
магистралей  и  совместной  эксплуатации Великого Сибирского пути. Казалось,
янки   уже   видели   Россию   своей   Панамой   или,   в   лучшем   случае,
звездочкой-штатом  на  полосатом  флаге,  если,  конечно,  Россия удостоится
такой чести.
     Не  для  всеобщего  сведения,  но  в  кругу  лидеров,  к  коим Савинков
оказался  причисленным  уже  и тогда, Рут объявил, что американский конгресс
вотировал  остальному миру семимиллиардный заем, из общей суммы которого три
миллиарда  предназначены  союзникам  по  Антанте,  в  том числе и России, но
Россия   может   не  получить  свою  долю,  если  будет  продолжаться  левая
пропаганда сепаратного мира.
     - Если  же  новое  правительство  установит порядок и успешно продолжит
войну,  то  нельзя  будет  оценить  то чувство восторженной дружбы к России,
которое  родится  в  Америке  и откроет огромные возможности для ее развития
после войны! - с пафосом закончил энергичный сенатор.
     Возразить  никто  не  осмелился.  И,  уже  покидая Петроград, Рут, даже
внешне похожий на улыбчивого "дядю Сэма", суммировал:
     - Мы уезжаем обнадеженные, радостные и счастливые!
     Миссия   отбыла  на  родину  через  Владивосток.  Все  дальнейшее  было
возложено  на посла Дэвида Френсиса. В последние недели Савинкову доводилось
видеться с ним часто.
     Подобно   французскому,   английскому   и  американскому  послам,  свои
собственные  интересы  имели в отношении России и итальянский, и японский, и
все  прочие  дипломатические  представители союзных держав. Однако было в их
позициях  и  много  общего. Именно это общее Савинков решил учитывать прежде
всего.  Общее,  иными  словами  -  объединенный  фронт  западных "сестер" по
отношению  к  "родной,  кровной  восточной  сестре", сводилось к следующему:
первое  -  Временное  правительство  устраивает их больше, чем правительство
Николая  II.  Почему?  Потому что при дворе царя была сильна германофильская
партия  и  имелись  многочисленные свидетельства, что императрица Александра
Федоровна,    урожденная   Аликс-Виктория-Елена-Луиза-Беатрисса,   принцесса
Гессен-Дармштадтская,    дочь    чистокровного   немца,   великого   герцога
Гессенского,  хотя  детство  провела  при  английском  дворе,  свои симпатии
отдавала  земле  отца  и,  став  императрицей  России,  всемерно  добивалась
усиления  влияния  соотечественников  в  Петербурге.  Была ли она шпионкой в
полном  смысле  слова  -  это еще предстояло доказать истории, но то, что ее
тайные  эмиссары  встречались с эмиссарами Вильгельма в столицах нейтральных
государств,  бесспорно.  Императрица  устремляла Россию к сепаратному миру с
Германией  во  имя победы Вильгельма над союзниками по Антанте. Теперь же во
Временном  правительстве  всех  составов  не  было  ни одного германофила, и
каждый  из  членов  кабинета:  от  князя  Львова до самых "левых" - министра
труда  меньшевика Скобелева и министра почт и телеграфа меньшевика Церетели,
- стоял за продолжение войны против Германии "до победного конца".
     Второе  -  отношение  к  Советам  рабочих  и солдатских депутатов. Хотя
большинство  членов  Совдепов  -  от ВЦИК до местных - поддерживали политику
эсеров  и  меньшевиков  и  тоже высказывались за продолжение войны, однако в
каждом  Совдепе оказались вкрапленными и крайне левые элементы - большевики,
провозглашавшие  немедленный  мир  "без аннексий и контрибуций", "Пролетарии
всех  стран,  соединяйтесь!"  и  прочие лозунги, вносящие смуту в солдатские
головы.  К  тому же на совести Петроградского Совдепа "Приказ Э 1", который,
по  общему  у