беждению  союзников,  "деморализовал  российскую армию". Отсюда
вытекало  отрицательное  отношение  "сестер"  к  Советам - как к скандальным
внебрачным  отпрыскам  в  благородном  семействе  да  еще  и претендующим на
равную  долю  прав  и имуществ с законнорожденной наследницей. Слава богу, в
последнее  время  ВЦИК-бастард угомонился. Но многовековая история каждой из
"сестер"  давала  немало  примеров  возрождения у такого рода родственничков
алчных  вожделений.  Посему  само  понятие  "Совет"  надлежало вычеркнуть из
благопристойного "семейного" лексикона.
     И  наконец,  третье  -  и самое главное, огромное, восклицательное, без
малейших  разнотолков  принятое  ими  всеми, - это большевизм. "Коммунисты",
"марксисты",    "социалисты-интернационалисты",    "левые   циммервальд-цы",
"пораженцы"  -  в  какой  бы  стране  и  как  бы  их ни называли, но все они
олицетворялись  в образе одного человека - Владимира Ильича Ульянова-Ленина.
Это он поднял всю Россию на дыбы!..
     Подобно    "голубым    полковникам"   в   неосмотрительно   разогнанных
департаменте  полиции  и  корпусе жандармов, в столицах западных стран сразу
оценили  истинную  силу  его  идей.  Именно  во  Франции  и  Англии  первыми
всполошились,  когда  узнали,  что  Ульянов-Ленин  решил  как  можно  скорее
вернуться  из  Швейцарии  в Россию. Приставили филеров. Приготовились: пусть
только  ступит  его  нога!..  Предупредили  князя  Львова:  "Ленин - хороший
организатор  и  крайне  опасный  человек".  Но  Ленин  разрушил все замыслы,
вернувшись  через  Германию. На другой же день после его приезда в Петроград
Морис Палеолог отметил:
     - Приезд  Ленина  представляется мне самым опасным испытанием, которому
может подвергнуться русская революция.
     Каким   провидцем   был   француз!..  В  июльские  дни  дипломатические
представители  "сестер"  решительней  всего  настаивали на расправе именно с
лидером большевиков.
     - Настал   психологический   момент   для  нанесения  окончательного  и
сокрушительного удара! - сказал сэр Бьюкенен.
     - Необходимо  арестовать  Ленина,  обвинить  в государственной измене и
заранее  предопределить приговор! - вторили англичанину сначала сенатор Рут,
а затем и посол Френсис.
     Их  крайнее  неудовольствие,  по заявлению сэра Быоке-нена, вызвало то,
что   министр-председатель  "не  сумел  надлежащим  образом  воспользоваться
своими  полномочиями,  разыскать и арестовать Ленина, применить к нему те же
самые меры, какие были применены к его единомышленникам на фронте".
     Итак:   Временное   правительство  -  Совдепы  -  Ленин...  Генеральные
направления  политики  союзников  вполне согласовывались с концепцией самого
Савинкова.   Но   для   определения  собственной  стратегии  ему  надо  было
разобраться  еще  и  в  кой-каких  нюансах.  Один  из  них  -  трансформация
отношения представителей Антанты к "любовнику революции".
     В  мае,  перед  своим  возвращением  в Париж, Морис Па-леолог за чашкой
кофе сказал Савинкову, как бы инструктируя его на будущее:
     - Мсье   Керенский  более  всего  соответствует  моменту:  будучи  лишь
министром  юстиции,  он  действует  как настоящий глава правительства. Как и
мой  коллега  сэр  Бьюкенен,  я  полагаю,  что  хотя  лично  он  и не вполне
симпатичен,  но  импонирует  нам  тем,  что жаждет удержать Россию в войне и
обуздать  крайних левых. Остальные члены российского кабинета, к величайшему
нашему сожалению, плачевно слабы.
     Этот  разговор состоялся более двух месяцев назад. А буквально вчера из
уст  преемника  Палеолога,  нового  своего  друга-наставника  мсье  Нуланса,
Савинков услышал нечто противоположное:
     - Керенский   выдохся.   Ситуация   в  России  требует  более  сильного
человека.  -  И  тоже  сослался  на  дуайена  дип-корпуса:  -  Сэр  Бьюкенен
солидарен  со мною. "Керенский почти сыграл свою роль" - вот дословно мнение
посла Великобритании.
     Это  и было сегодня для Савинкова самым важным. Он почувствовал: руки у
него  развязаны.  С  младых  лет  он  любил в часы досуга решать кроссворды.
Благодаря    им    исподволь    накапливалась    энциклопедичность   знаний,
тренировалась  память,  вырабатывались  последовательность  и настойчивость.
Казалось   бы,   мелочь   -   прямоугольная   фигура,   по  чьей-то  прихоти
разграфленная  на  маленькие  квадратики.  Угадать  несколько закодированных
понятий  вразброд  -  легче  легкого.  А  последовательно  -  с  первого  до
последнего  номера  по  горизонтали,  а  затем  с  первого  до последнего по
вертикали?  Вот тут и полистаешь словари, справочники, пошевелишь мозгами!..
Борис  Викторович  приучил  себя:  должен  разгадать  от  аза  до  ижицы.  В
сегодняшней  замысловатой  фигуре  кроссворда  оставалась одна незаполненная
горизонталь,  перекрещивающаяся двумя уже обозначенными вертикальными - семь
квадратиков,  в  которые  вписывалось имя: "Сомерсет". Вильям Сомерсет Моэм.
Соединяющий  имена Бьюкенена и Френсиса. "Скажи, с какою вестью пожаловал ты
к  нам?.."  Это  кажется, Сусанин спрашивает у Сабинина. А Сабинин отвечает:
"Эх,  ребята! Без похмелья нет в Руси пиров честных! И не едет без веселья к
шумной свадебке жених!.."
     В  почте, с утра ожидавшей разбора, оказался удлиненный розовый конверт
-  такой могла прислать только женщина. Надрезав его, Савинков убедился, что
не  ошибся.  А пробежав округлые строчки, обрадовался, как доброму знамению:
Сашенька  Короткова  уведомляла, что папочка ее отбыл в Москву для участия в
каком-то  собрании  "как  реликт  российской  свободы",  а тем часом в Питер
прибыл  знаменитый  английский  писатель,  давний ее знакомый Вилли Моэм - и
она,  желая  познакомить  Вилли  с самыми замечательными соотечественниками,
приглашает  посему  завтра  на  обед  "милого  Бобби",  где и представит его
"очаровательному Вилли".
     Борис Викторович рассмеялся и даже напел голосом Антониды:
     Ряженая ждет!
     Праздник у ворот!
     Ждет венец, и пир веселый ждот!..
     Когда  он  слушал  эту  оперу?..  Небось  лет  двадцать назад... Точно.
Сидели  на  галерке  вместе с Ваней Каляевым. А Сусанина пел Шаляпин. Теперь
же  вдруг  всплыло.  Вот  так  и  при разгадывании кроссворда: ищешь, ищешь,
перетряхиваешь  все  книги  в  библиотеке  мозга  - и вдруг само выскочит. И
точнехонько,  буковка  к  буковке,  уместится  в пустые квадраты. "Страха не
страшусь,  смерти  не  боюсь,  лягу  за  царя,  за  Русь!.."  Как  они тогда
бесновались на галерке! Чуть не вывалились в партер, на лысины...


                             Глава двенадцатая
                                 14 августа

1

     Антон  понимал:  Московское  совещание-представление  вступало  в  свою
кульминацию.   Свидетельствами   тому  были  и  вчерашняя  встреча  генерала
Корнилова,  и  слова  Костырева-Карачинского,  и  беседа с Милюковым утром в
"Национале"...  Но  главное,  конечно,  - последний разговор с товарищами из
Московского комитета.
     Большевики   внимательно  следили  за  событиями,  давали  свою  оценку
каждому   повороту   их  и  принимали  необходимые  меры.  Ногин,  Землячка,
Ярославский,  Скворцов-Степанов,  Пятницкий  пришли к общему убеждению: ныне
провозглашение  военного  диктатора не состоится. А если все же Рябушинский,
Милюков  и генералы решатся на этот шаг, они жестоко поплатятся: подавляющее
большинство  войск  Московского  гарнизона  и  пролетариат  города  - против
генеральской диктатуры.
     - И  все  же  на  "авось"  да  "небось"  полагаться  не будем, - сказал
Пятницкий.  - Договорились с железнодорожниками: если заговорщики попытаются
двинуть   к  Москве  казаков,  движение  будет  перекрыто.  Двенадцатого  мы
добились  даже  большего,  чем  просто показали участникам сборища в Большом
театре  нашу силу, - сами рабочие, три дня назад еще поддерживавшие эсеров и
меньшевиков,  теперь  прозрели,  поняли,  куда  ведут их Чхеидзе и Церетели.
Поняли  и  эсеро-меныпевистские  депутаты  Московского  Совдепа  -  не  все,
конечно,  но  многие.  Поэтому сегодня по нашему предложению удалось создать
объединенный  Временный  революционный комитет. В него вошли два большевика,
два  меньшевика,  два  эсера  и  один  представитель  от  штаба  округа. ВРК
законспирирован.  Но  если  контрреволюционеры  все  же  объявят  диктатора,
комитет  возглавит  действия  и  от  своего  имени  издаст  приказ об аресте
главаря путчистов.
     - Надо  ли было объединяться с эсерами и меньшевиками даже во Временном
комитете?  -  высказал сомнение Антон. - Не посеет ли это иллюзии у рабочих,
что отныне большевики и соглашатели выступают единым фронтом?
     - Эту  возможность  мы учитывали, - отозвалась Землячка. - Мы направили
товарища  в  Питер, чтобы поставить в известность о своем решении ЦК. Думаю,
если  такие  иллюзии  и  возникнут, мы сумеем быстро их рассеять: и в ВРК мы
заявили,  что  наши  контакты с эсерами, меньшевиками и прочими имеют только
информационный  характер,  а  действовать  мы  будем  так,  как  сами сочтем
необходимым.
     - Но  сегодня  электрический  свет дан, вода по трубам пошла, рестораны
открыты,  трамваи звенят, - не мог полностью разделить энтузиазма московских
товарищей Пут-ко. - Значит, забастовка...
     - Да,  мы  так и решили: забастовка будет однодневной, - сказал Емельян
Ярославский.   -   Она   -  предупреждение,  грозное  предостережение  силам
контрреволюции.  К тому же воскресенье - и все равно большинство предприятий
не  работает. Но надеюсь, в Большом театре увидели: пролетариат Москвы пошел
за нами!..
     Вчера  Большой  театр  пустовал,  заседания шли по фракциям. Члены Думы
всех   созывов   собрались   под  председательством  Родзянки  в  аудиториях
Московского  университета.  Театр Зимина был предоставлен "левым" - эсерам и
меньшевикам.  Много  пришло  и  военных.  Антон попал как раз на выступление
Церетели:
     - Революционная  демократия  не  должна  отказываться  от  соглашения с
буржуазией.  Но, идя на это соглашение, она должна строго и точно определить
свою линию поведения!..
     Уловил  господин  меньшевик  и  решил  перестроиться на ходу?.. И снова
Путко  подумал:  правы  ли  московские  товарищи,  решившие вступить в блок,
пусть даже и временный, со сторонниками этого господина?..
     Все  это  было вчера. А сегодня, четырнадцатого, в понедельник, ротозеи
снова  заполнили  площадь  Большого  театра  и  вокруг  здания  тройная цепь
охраны.
     В   фойе   чувствовалась   нервозность.  Делегаты  сбились  в  группки,
шушукаются.  На  всех  переходах  топчутся  юнкера  с  винтовками и тяжелыми
патронташами.   Сегодня   караулы   от   другого,   Михайловского   училища.
Костырева-Карачинского не видно.
     Прокатился  звонок,  созывая делегатов в зал. Антон прошел в офицерскую
ложу.
     Сцена  была  уже  заполнена.  В  центре стола восседал Керенский. Антон
усмехнулся,  вспомнив, как позавчера, после перерыва, когда записка офицеров
дошла  до  президиума,  юных  адъютантов  в аксельбантах будто ветром сдуло.
"При трупе!.."
     Министр-председатель   позвонил   в   колокольчик.   Предоставил  слово
Гучкову,    военно-морскому    министру    в   первом   составе   Временного
правительства.
     Гучков выступил весьма язвительно:
     - Эта  власть  - тень власти, подчас появляющаяся со всеми подлинными и
помпезными  ее  атрибутами, с ее жестикуляцией, терминологией и интонациями,
от  которых мы как будто стали отвыкать, и тем трагичнее этот контраст между
жизненной  необходимостью создания подлинно твердой, истинно государственной
власти и между судорожными поисками и страстной тоской по власти!..
     Керенский   ерзал.   Но   слова   Гучкова   особенного  впечатления  не
производили.  Ждали  иного.  Партер,  амфитеатр,  ложи до самой галерки были
наполнены гулом.
     И  тут  -  как  шквальный ветер. Порыв. Тишина. Снова порыв - на сцене,
справа,  у  трибуны,  появился  невысокий  узкоплечий человек в генеральском
мундире. Два Георгиевских креста на френче.
     Министр-председатель встал:
     - Граждане  делегаты  Государственного  совещания!  Господа!  Временное
правительство  позавчера  обрисовало общее положение армии и те мероприятия,
которые  намечены  и  будут  проведены  в  жизнь.  Вместе  с тем мы признали
необходимым  вызвать, - он сделал ударение на последнем слове, даже повторил
его,  -  вызвать  верховного  главнокомандующего  и  предложить ему изложить
перед  настоящим  собранием  положение  на  фронте  и  состояние армии. Ваше
слово, генерал!
     Керенский повел рукой в сторону Корнилова.
     Генерал направился к трибуне.
     И   тут   как   прорвало:   вся  правая  часть  партера,  офицерские  и
генеральские,  дипломатические  и  гостевые  ложи громыхнули аплодисментами,
вскочили.  Разразилась  овация.  Но  вся  левая  половина партера - делегаты
Совдепов  и  армейских комитетов, солдаты - осталась сидеть, и из этих рядов
не  раздалось  ни  одного хлопка. Подхлестнутая этим молчанием, правая часть
ликовала.    Доносилось:   "Да   здравствует   генерал   Корнилов!..   Слава
главковерху!.."
     Овация  продолжалась  несколько  минут. Едва она начала спадать, как из
офицерской, соседней с Путко ложи раздалось на весь театр, командно-громко:
     - Солдаты, встать!
     Зеленые гимнастерки внизу не пошевелились.
     - Солдаты,    встать!   Изменники,   хамы!   Снизу,   от   гимнастерок,
послышалось:
     - Холопы!
     Ложи будто взбесились:
     - Это  не  солдаты!  Встаньте!..  Изменники!..  Керенский в исступлении
тряс колокольчиком. Наконец ему удалось утихомирить страсти:
     - Я  предлагаю  собранию  сохранять  спокойствие  и  выслушать  первого
солдата  Временного  правительства  с  долженствующим  к  нему  уважением  и
уважением к Временному правительству!
     Зал  замолк. Антону сверху было видно: Корнилов, не спеша поднявшись на
трибуну, достал листки и положил их перед собой.
     Взял первый лист, приподнял к глазам:
     - Господа!  Как  верховный  главнокомандующий,  я приветствую Временное
правительство,   приветствую   все   Государственное   совещание   от   лица
действующей армии.
     Голос его звучал размеренно и четко, слова вылетали отрывистые:
     - Я  был бы счастлив добавить, что я приветствую вас от лица тех армий,
которые  там,  на  границах,  стоят  твердой  непоколебимой  стеной, защищая
русскую  территорию,  достоинство  и  честь  России, но с глубокой скорбью я
должен  добавить  и открыто заявить, что у меня нет уверенности, что русская
армия исполнит без колебания свой долг перед родиной.
     В зале повисла тяжелая тишина.


2

     Генерал  Корнилов не видел зала. Не воспринимал рева и клекота одной ее
половины  и  мертвой  тишины - другой. Его не возбуждали ни величественность
момента,  ни  торжественный блеск позолоты и хрусталя. Он внутренне клокотал
от  ярости  и  лишь  силой  воли  не  давал  этой ярости прорваться наружу -
разносным  ли  ударом  кулака по кафедре или полновесной, матерной бранью. А
стоили все эти скопом и того и другого!..
     Вчера,  ступив  на  московскую  землю, он чувствовал себя триумфатором.
Чувствовал   и   в   час   проезда   от   вокзала   к  Кремлю,  и  в  момент
коленопреклонения  перед Иверской. И по возвращении, когда начал принимать в
своем вагоне посетителей.
     Но  вот  тут  как раз и началось. Нет, осечка произошла не на Каледине:
атаман   остался  верен  своему  слову.  От  имени  всего  казачества,  всех
двенадцати  войсковых  округов,  подтвердил,  что  поддерживает  главковерха
полностью   и  во  всем.  Однако  уже  в  разговоре  с  Алексеевым  Корнилов
почувствовал:  старый  генерал  начинает  крутить.  Понять  штабиста  можно:
завидует  такому  быстрому  возвышению  бывшего своего подчиненного, еще год
назад  одного  из  сотен  неизвестных  командиров.  Тогда Корнилов предложил
прямо: не желает ли Алексеев стать военным диктатором?
     - Нет,  Лавр  Георгиевич,  -  ответил  тот,  -  я стар и не подхожу для
руководства   насильственным   переворотом.   Руководящая   роль   могла  бы
принадлежать   вам.   -   И   добавил:   -  Хочу  между  тем  сообщить,  что
министр-председатель  усиленно  ищет  вам  замену  и даже предлагал мне пост
главковерха, так что время хотя еще и не настало, но уже на исходе.
     - Почему не настало?
     - Я солдат, а не политик, выслушайте мнение более осведомленных.
     Объявившийся  за  ним  следом Пуришкевич дергался, взмахивал руками, на
руке взблескивала браслетка, кричал:
     - Россия  исстрадалась  по твердой власти! Нынешнее правительство - это
сонм  двенадцати  спящих  дев!..  Я живу мыслью сейчас только об одном! Надо
бить в набат с колокольни Ивана Великого!..
     Значит,  и  Пуришкевич  с главковерхом, но в данный момент от него мало
толку.
     О деле заговорили двое последующих - Путилов и Вышнеградский.
     - "Общество    экономического   возрождения   России"   предоставит   в
распоряжение  "Союза  офицеров"  два миллиона рублей, - сказал Путилов. - Мы
готовы  идти  на  любые  жертвы,  чтобы  помочь  вам,  генерал, восстановить
порядок.  На  вашей  стороне  сочувствие всех промышленно-финансовых кругов.
Но...
     - Что "но"?
     - Мы,  купцы, прежде чем вкладывать капиталы в дело, примеряем семь раз
- такая уж наша натура: не верь чужим речам, верь своим очам.
     - Я денежной выгоды не ищу, господа, - оскорбился генерал.
     - Вы   не   так   поняли,   ваше  высокопревосходительство,  -  смягчил
Вышнеградский.  -  Мы  сами готовы отдать последние рубахи... Но одних денег
нынче  мало.  Вчера  против  нас  выступила вся фабричная Москва. Сегодня вы
готовы  один на один выступить против нее? С какой силой вы выступите?.. Вам
мы поверим и на слово. Но готовы вы сказать это слово сегодня?
     Об  этом  он не подумал: он считал, что его имя просто будет объявлено.
Кем?..
     Путилов и Вышнеградский поняли его затянувшееся молчание.
     - Пока  работный  люд  собран в цехах заводов и фабрик, он - сплоченная
сила,  -  развил план Путилов. - Когда же он выброшен за ворота - это просто
темный   сброд.  Мы  решили  пойти  на  крайние  жертвы.  Однако  для  этого
потребуется время.
     И  они  изложили  план организации всероссийского локаута, уже начавший
исполняться.
     - Мы  их обуздаем, - заключил в унисон с Путиловым Вышнеградский. - Что
же  касается  денег,  они  будут в вашем распоряжении, когда вы скажете свое
слово.
     После   парада,  устроенного  "балерине"  на  Ходынском  поле,  изволил
пожаловать  к  главковерху  и  командующий  Московским  округом  Верховский.
Корнилов принял его с сомкнутыми губами.
     - Ничего  не  предусмотренного  программой  Государственного  совещания
произойти  не  может,  -  сказал, прямо глядя в лицо генерала, Верховский. -
Ибо  весь  гарнизон  на  стороне  революции.  Солдатская  масса  чрезвычайно
дорожит   свободами,   полученными   после  крушения  самодержавного  строя.
Оренбургский  казачий  полк,  направленный  к  Москве  без  моего  ведома, я
приказал остановить в пути. Министр-председатель одобрил мой приказ.
     Корнилов  готов  был  кликнуть  своих  текинцев:  арестовать и выпороть
изменника!..   Ожидавший   своей   очереди   на   прием   профессор  Милюков
окончательно развеял надежды главковерха на Москву:
     - Вы,  глубокоуважаемый Лавр Георгиевич, - верховный главнокомандующий,
а  Керенский - "верховный главиоуговаривагощпи". Толпа еще верит его словам.
Мы,  ваши  преданные и верные друзья, взвесившие все "за" и "против", пришли
к  выводу: рано. И не так нужно еделать. Не самому наносить удар, а ответить
сокрушительным контрударом!..
     Это  было примерно то же, о чем говорил в свое время Савинков. Вот бы с
кем  следовало  посоветоваться!  Единственный человек, на твердость которого
Лавр  Георгиевич  может  рассчитывать.  Но  его  в Москве не было. Зато речь
Керенского  уже  опубликована во всех газетах. А в ней: "...и каки