чка  и  задоринки.  Главкоюз Деникин не успел получить
предписание  о  переброске  Кавказской  дивизии на север, как конники начали
погрузку  в  эшелоны.  Деникин  давно  хотел  выдвинуть  на повышение своего
командира  Третьего  конного  корпуса генерала Крымова. Корнилов хорошо знал
этого  вояку.  Огромного  роста, сажень в плечах, белозубый и громкоголосый,
он  был  из  тех  мужчин,  которые  все  делают в полный размах: драться так
драться,  гулять так гулять, пить - хоть ведрами. Звезд с неба он не хватал,
был  прямолинеен,  груб.  Но любой приказ выполнял точно, не щадя ни других,
ни  себя.  Перебирая  в  уме, кого выбрать в практические исполнители своего
плана,  Корнилов  сам остановился на Крымове. Мнение Деникина служило лишним
подтверждением  правильности  выбора.  Вчера  он приказал вызвать генерала в
Ставку.
     Одно  к  одному  было  и  предложение  штаба  морского  министерства об
упразднении   Кронштадта.   Еще   с   кадетского   корпуса,   как   истинный
"сухопутник",  Корнилов  ревниво  относился  к  морякам  -  они  жили своими
традициями,  иными уставами и раздражали армейских офицеров красивой формой,
кортиками,  шевронами,  белыми  кителями.  Может быть, в море им доставалось
похлеще,  чем  пехотинцам  в  окопах,  но  на  берегу  они  держали  себя по
отношению  ко  всем  другим  с  презрением  и  заносчивостью.  Теперь же это
недоброжелательство  возросло  у  Корнилова  во  сто  крат: во всех событиях
революции  не обошлось без бушлатов и тельняшек, а офицеров, верных монархии
и  отважившихся  заявить об этом, моряки просто-напросто сбросили в море или
повесили  на  реях.  И  в  июльские  дни они оказались главной ударной силой
повстанцев.  В последние недели их, кажется, удалось скрутить: зачинщики - в
"Крестах"  и  в  Петропавловке,  на кораблях же, находящихся в кронштадтской
гавани,  красные  флаги  спущены  и  подняты прежние, белые с синим крестом,
андреевские.  Но  надежней  все  же  упразднить  крепость.  Линейные корабли
поставить  на  прикол,  моряков  и  береговых - в пехоту, в окопы. Под Ригу.
Посылая  свое предложение Керенскому, морской штаб предварительно согласовал
его  со Ставкой. Корнилов мог лишь радоваться тому, что министр-председатель
согласился.
     "Копай!  Да  поглубже!"  -  бурые  глаза  Лавра Георгиевича лихорадочно
блестели. Скорей бы его план из слов стал делом!..
     - Где генерал Крымов?
     - Вчера вечером прибыл в Ставку и ждет обусловленной встречи.
     Слова  щелчками  вылетали  из  едва  размеженных  губ начальника штаба.
Наконец, Лукомский не выдержал:
     - Ваше   высокопревосходительство,   я   вынужден  поставить  вопрос  о
доверии:  если  командующий  не доверяет своему начальнику штаба, последнему
не  остается  ничего  иного,  как  просить  о  сложении с себя вышеназванных
обязанностей.  Я  не  могу понять смысла последних ваших распоряжений, а вам
неугодно,..
     - Угодно,  -  оборвал его главковерх. - Сейчас поймете. Вы нетерпеливы,
генерал.  Я  обещал  вам  все  объяснить,  когда сочту необходимым. Этот час
настал.
     Он упер свой взгляд в лицо Лукомского:
     - Лишь  один  вопрос: как вы относитесь к Керенског му, его прихвостням
и Совдепам?
     - Политическая рвань, которая дерзает говорить от имени России.
     - Такого ответа я и ждал. Благодарю. Садитесь. И слушайте.
     Он распрямился, охватил пальцами подлокотники кресла:
     - Пора  с  этим кончать. Вы правы. Я передвигаю войска не к фронту, а к
Петрограду. Чтобы расправиться с предателями России.
     - Две дивизии на весь Петроград? - усомнился Лу-комский.
     Корнилов сузил глаза. Но даже сквозь щели век они сверкали:
     - Это  авангард.  Вслед  за  Кавказской  дивизией  завтра  мы двинем от
Деникина  в тот же район Третий конный корпус. По прибытии на исходный рубеж
ему  будет придана дивизия князя Багратиона, и корпус развернется в армию. А
Пятая  Кавказская  дивизия,  которую мы перебрасываем в район Белоострова из
Финляндии,  будет  пополнена Первым Осетинским и Первым Дагестанским полками
и  развернется  в корпус. Командование Третьим корпусом я решил возложить на
генерала Краснова, а всей операцией - на генерала Крымова. Ваше мнение?
     - Кандидатуры  командующих  сомнений  не  вызывают,  - сказал начальник
штаба. - Оба - боевые генералы.
     - Да.  Генерал  Крымов  не задумается, если понадобится перевешать весь
Совдеп.
     - Но   в  составе  Третьего  корпуса  мне  представляются  недостаточно
надежными  Десятая кавалерийская дивизия и Второй конно-горный дивизион. Они
находятся под влиянием большевиков.
     - Произведите  замену  по  собственному  усмотрению,  исходя из замысла
операции. Приказ нужно отдать завтра же.
     - Лавр  Георгиевич,  я  пойду  с вами до конца, - Луком-ский впервые за
все  последние  дни  улыбнулся.  -  Однако  не  пренебрегите моими советами.
Прежде   всего,   передвижение   такой   массы   войск   но  может  остаться
незамеченным.
     - В   оперативные   распоряжения   главковерха  никто  не  имеет  права
вмешиваться. Перегруппировка по военным .соображениям.
     - Но любой генерал поймет...
     - Надеюсь,  все  генералы  на  нашей  стороне. А профанам-шпакам и этих
объяснений достаточно.
     - Все  это  резонно,  Лавр Георгиевич, - задумчиво проговорил начальник
штаба.  -  Но  лишь  до  того  момента,  когда  вы  отдадите  приказ войскам
двинуться на Петроград. Как вы объясните такой приказ?
     - Возможно,  идти  на Петроград не потребуется. Это решится в ближайшие
дни. А если они не захотят подобру-поздорову...
     Его веки смежились еще плотней, и взгляд стал острый - лезвие бритвы:
     - Приказ я получу из самой столицы.
     - Извините, ваше высокопревосходительство, не понимаю.
     - Сам Керенский попросит.
     - Откуда вам это известно? Как можно полагаться на такого фигляра?
     - Его надоумит Савинков. Он мне пообещал.
     - Но какой же предлог найдет Савинков для вызова войск?
     - Он  найдет.  На двадцать седьмое августа, в полугодовщину Февральской
революции, большевики назначили новое восстание.
     - Откуда  вам  известно,  Лавр  Георгиевич?  -  с  сомнением проговорил
Лукомский. - Нынче, после июльских дней... Сомневаюсь.
     - Это  забота  Савинкова.  Он  такой человек, что и черту рога скрутит.
Вы, конечно, понимаете: наш разговор сугубо доверительный.
     - Безусловно.   Но,   господин  главковерх,  все  надо  хорошенько  еще
обдумать,  постараться  предусмотреть все случайности, чтобы бить наверняка.
Кто еще посвящен в замысел?
     - Мой  ординарец  Завойко.  Председатели  союзов офицеров, георгиевских
кавалеров,  совета  союзов казачьих войск. Конечно, Антон Иванович Деникин и
атаман Каледин.
     - Я не мог и представить, Лавр Георгиевич! Это -
     размах!  - Лукомский уже сам почувствовал воодушевление. - Петроград мы
возьмем. А потом?
     - Потом?
     - Понятно,  ваше  высокопревосходительство.  Я  спрашиваю  не  о  форме
правления. И не об имени правителя. Но мы бедны, как церковные крысы.
     - Это меня заботит меньше всего. Пусть позаботятся Родзянко и Милюков.
     - Понятно.
     - И  слава  богу. Приступайте к оперативной разработке операции. Приказ
о  передислокации  Третьего  корпуса  я  подпишу  завтра,  перед  отъездом в
Москву.  Кроме  того,  сегодня  же  отдайте  приказ  о  переброске  в Москву
Седьмого  Оренбургского  казачьего  полка. Командующего Московским округом в
известность  об  этом  не  ставьте.  Прикажите  привести  в состояние боевой
готовности московские военные училища.
     - Будет немедленно исполнено.
     - А  теперь  пригласите  ко  мне  генерала  Крымова. Я поговорю с ним с
глазу на глаз.
     Лукомский встал и направился к двери. Остановился:
     - Извините,  ваше  высокопревосходительство:  а как быть с приказами об
усилении войск Северного фронта? У Эйхгорна на подходе новые дивизии.
     - Решим после моего возвращения с Московского совещания.


                               Глава десятая
                                 12 августа

1

     Антон  проснулся  ни  свет  ни заря: встречи и разговоры предшествующих
дней  так  взбудоражили,  что  и  ночью  снилась  всякая  чертовщина: желтые
узловатые  руки-щупальца,  вспышки  разрывов, облако газа - багрово-пестрое,
мельтешащее, страшное.
     Очнулся  -  и  обрадовался  прозрачному  рассвету,  обещавшему  солнце.
Распахнул  окно.  Воздух  потек  свежий,  едва  не  с  морозцем - в середине
августа,  на переломе лета на осень, бывают такие удивительные дни. Накануне
с  вечера  уходящее  солнце красно дымится, сумерки подернуты туманом, а под
утро  трава  и булыжники покроются изморозью, чтобы запотеть крупной росой с
первыми  лучами.  А  в  полдень - жара, хоть скидывай рубашку. Хорошие слова
даны  в  народе  августу:  "зарничник",  "осенин-ник"...  Антон  всей грудью
вобрал пьянящий воздух.
     Который  час?..  Скорей  принять  душ, побриться, облачиться в парадный
мундир!..
     Щелкнул  выключателем  в ванной. Лампочка не загорелась. Повернул кран.
В горловине засипело, хрюкнуло, но вода не потекла. Ах, чтоб тебя!..
     И   вдруг   вспомнил:   товарищи   пообещали   отметить  день  открытия
Государственного  совещания.  Значит,  электрики,  водопроводчики  пошли  за
большевиками. А другие?..
     В  графине  вода  была.  Он  умылся, побрился. Спустился в буфетную при
ресторане.  Тут  и на рассвете постояльцы могли получить чашку кофе или чаю.
Сейчас метрдотель, отирая взмокшее лицо, растерянно оправдывался:
     - Повара  не пришли... Официанты почему-то не явились... Никогда ничего
подобного не случалось, господа!..
     В  вестибюле  гостиницы  на столиках, где постояльцев "Националя" уже с
утра  всегда  ждали  первые выпуски московских газет, сейчас не оказалось ни
одного  номера.  Зато  громоздилась  внушительная  стопка брошюр. На обложке
красовался портрет.
     Антон  взял  брошюру.  "Первый народныйТлавнокоман-дующий, генерал Лавр
Георгиевич  Корнилов, Житие любимого сына России". На портрете был изображен
молодцеватый,   с   соколиным   взглядом,  с  подкрученными  усами  и  двумя
офицерскими  "Георгиями"  -  один  на  лацкане  кармана,  другой  у ворота -
молодой  воитель, в коем невозможно было узнать того изможденного оборванца,
который  год  назад  предстал  перед  Антоном  в  землянке их артиллерийской
позиции в предгорье Южных Карпат.
     Любопытно.  Он открыл наугад: "...Верхом, под ужасным огнем наступавших
австрийцев,  Корнилов  подскакал  к отступавшим солдатам, остановил их и сам
повел  в  штыковую  атаку.  Ничто  не  могло  удержать  этого стремительного
урагана,  враг  дрогнул!  Но вдруг пронесся крик: "Корнилов убит!" - и снова
смятение  распространилось  в  рядах.  По  счастию,  судьба  и  на  этот раз
сохранила русского вождя..."
     Ну  и  стиль!..  Путко  сунул  брошюру  в карман, чтобы позже прочесть.
Вышел из гостиницы.
     На  улице  было пустынно. Но нынешнее московское утро чем-то отличалось
от    такого   же   вчерашнего.   Первое,   что   приметплось,   -   листки,
свежеприклеениые  прямо  к  стенам.  На  одних  - тот же, только увеличенный
много-крат,  портрет  Корнилова  и  слова  приветствия  "народному  герою" и
"доблестному вождю".
     Но  тут  же,  едва ли не лист в лист, было наклеено и другое - нет, это
был   не   просто   лист  воззвания,  а  сегодняшний  номер  большевистского
"Социал-демократа".  Эта  газета  вышла,  хотя  в  гостинице  "Националь" на
стойке  ей  места  не  нашлось,  и  во всю первую ее страницу звучал призыв:
"Сегодня  день  всеобщей  забастовки.  Пусть  сегодня  не  работает  ни одна
фабрика, ни один завод, ни одна мастерская!"
     Антон  оглянулся.  Усердствовали  дворники  в  белейших  фартуках  и  с
надраенными  бляхами.  Но  все  равно  чего-то  недоставало  по сравнению со
вчерашним   утром.  Да,  перезвона  первых  трамваев  и  цокота  пролеток!..
Извозчиков  вообще  не  видно.  А  вагоны  стоят  на путях, будто замершие у
невидимых преград, с пустыми кабинами вожатых.
     Ну,   если  уж  забастовали  официанты  и  извозчики,  то  заводской  и
фабричный   народ   -   эти   не   подвели!   Пролетариат  Москвы  пошел  за
большевиками!..
     Издалека  донесся  маршевый звук оркестра. Ухал барабан, лязгали медные
тарелки.  Сверху,  по  Тверской, спускалась к Охотному ряду колонна юнкеров.
Строго  равняют  ряды,  печатают шаг. В ритм взблескивают над колонной штыки
винтовок.
     С  другой  стороны,  от  Воздвиженки,  послышался  рокот.  Вскоре из-за
изгиба  университетской  ограды  показался  бронеавтомобиль.  За ним второй,
третий...  Колонна  блиндированных  машин  катила  мимо  гостиницы  в том же
направлении, в каком свернули юнкера. К площади Большого театра.


2

     На  рассвете  юнкера  Александровского военного училища были подняты по
тревоге  и  поротно  выстроены  на  плацу.  Начальник  училища генерал-майор
Михеев  прошел  вдоль  шеренг,  придирчиво  оглядывая  своих питомцев. Потом
приказал ротным и взводным командирам собраться в дальнем углу плаца.
     - Господа  офицеры! Мною получен приказ довести до вашего сведения... -
он  говорил четко, но понизив голос, чтобы не было слышно в рядах юнкеров. -
Нашему  училищу  выпала высокая честь нести караул в Большом театре в первый
день  Государственного совещания. На этом совещании должен быть решен вопрос
о  назначении  военного  диктатора  России.  Кто  именно будет объявлен, мне
неизвестно,  но  предположен  один из трех генералов: Алексеев, Брусилов или
Корнилов.
     Группа офицеров пришла в движение.
     - Прошу  внимания, господа! Имеются достоверные сведения, что некоторые
воинские  части Московского гарнизона, находящиеся на стороне большевиков, а
также  вооруженные  отряды  рабочих  совершат  нападение  на Большой театр с
целью   помешать   совещанию   и  совершить  покушение  на  провозглашенного
диктатора.  В  случае  нападения вы, господа, должны до конца выполнить свой
долг.
     Он  обвел  взглядом  взводных  и ротных командиров, задерживая глаза на
каждом лице, словно бы удостоверяясь в том, что его точно поняли.
     - По  прибытии  на  место,  но не ранее, каждый из вас объяснит юнкерам
своего  подразделения  задачу.  Следует  добавить,  что  в случае проявления
кем-либо  из  курсантов малодушия, колебания, а тем паче перехода на сторону
нападающих  они  будут  застрелены  вами  на месте. Пасть смертью, достойной
воина, но не покинуть свой пост! Вопросы есть?
     Офицеры молчали.
     - Каждому  юнкеру  выдать  по  четыре  пачки  - по шестьдесят патронов.
Возвращайтесь   к  своим  подразделениям.  Подполковник  Одинцов,  зачитайте
приказ на развод караулов перед строем!
     Офицеры заняли места на правых флангах своих взводов и рот.
     - Слушай  караульный наряд на сегодня, двенадцатое августа! - громыхнул
командным  басом подполковник. - Первый взвод: караул у парадного подъезда -
восемь постов, юнкеров - сорок восемь...
     Голосина  у подполковника такой, что его слышно версты на две окрест, и
орать он мог, не переводя дыхания, хоть полный час.
     После того как приказ был зачитан, перед строем выступил генерал:
     - Господа   офицеры!   Господа   юнкера!   -   в   его  голосе  звучала
торжественность.  -  Приказом  по  армии и флоту о военных чинах сухопутного
ведомства  от  седьмого  сего  августа  утверждается пожалование командующим
армиею  за отличия в делах против неприятеля состоящим в прикомандировании к
училищу  орденом  Святой  Анны  третьей  степени  с мечами штабс-капитана...
поручика...  подпоручика...  -  он  назвал  фамилии и закончил: - Означенное
занести в их послужные списки!
     Подал  команду.  Капельмейстер  на  правом  фланге  взмахнул  жезлом, и
оркестр грянул туш.


3

     Министр-председатель  прибыл в Москву в одиннадцать часов утра. Встреча
ему   была  организована  в  полном  соответствии  с  ритуалом:  на  перроне
Николаевского   вокзала  выстроились  юнкера  выпускных  курсов  от  каждого
училища,  оркестр,  на  правом  фланге  -  депутация  от Украинского полка с
хлебом-солью.
     Керенский  обратился  к  юнкерам  с  речью. Поздравил с производством в
первый  офицерский  чин  прапорщика, оценил доблесть и геройство офицерского
корпуса  в  тяжелые дни позора, когда русские полки отступили перед натиском
врага.
     Оркестр   исполнил   "Марсельезу".  Сопровождаемый  перекатами  "ура!",
Керенский  в  сопровождении  адъютантов  и  свиты  прошествовал  к открытому
"Делоне-Белвиллю"  с  флажком-штандартом главы правительства на лакированном
крыле  капота  и  приказал везти себя в свою московскую резиденцию - Большой
Кремлевский дворец.
     Публика  на  тротуарах  вдоль Мясницкой узнавала министра-председателя.
Дамы  взмахивали  зонтиками,  до  его  уха долетали приветственные выкрики и
аплодисменты.
     Встреча  в  первопрестольной  подняла  настроение, ибо после вчерашнего
нервозного  дня  он  дурно  спал в пути и вообще чувствовал себя препаршиво.
Еще  бы!  Его вынудили пойти на попятную во всех ранее принятых решениях. На
вечернем  заседании  кабинета,  созванном по требованию кадетов, он утвердил
требования   главковерха,   хотя   и   облек   их   в   расплывчатую  форму:
"Принципиально  признать возможность применения тех или иных мер до смертной
казни  в  тылу  включительно,  но  проводить их в жизнь лишь по обсуждении в
законодательном   порядке   каждой   данной  конкретной  меры,  сообразно  с
обстоятельствами  времени  и  места".  Если просочится за стены Малахитового
зала  и  узнает  улица!..  В качестве предохранительной меры он распорядился
выставить   на   перекрестках  центральных  улиц  столицы  усилепные  пикеты
офицеров  и  юнкеров,  а  на  остальных улицах патрули. На этом же последнем
заседании  правительства  было  принято  решение,  коим  запрещались  всякие
шествия  и  сборища  в  столице.  И  все  же день был лучезарно-праздничный,
публика  на  тротуарах узнавала и приветствовала, Керенский раскланивался на
обе  стороны,  помахивал  рукой и посылал зонтикам воздушные поцелуи. Он уже
жил предвкушением своего выступления со сцены Большого театра.


4

     Открытие  Государственного  совещания  назначено  было  на три часа, но
публика  заполнила  площадь  перед  Большим театром уже с утра, а делегаты и
почетные  гости  начали прибывать с полудня. Ближние подступы были в тройном
оцеплении  юнкеров,  да  еще  преграждены  металлическими  барьерами,  и для
прохода оставлены два узких коридора, где офицеры проверяли билеты.
     Антон  пришел к театру рано, но к лестнице не спешил. Толкался в толпе.
В  большинстве  собрались  обычные  праздношатающиеся,  принаряженные  дамы,
отставные  старики,  статские  и  военные,  и,  как  и  в  Питере, множество
"тяжелоздоровых"    -    молодых   щеголей,   служителей   неких   ведомств,
предоставляющих отсрочки от призыва в армию.
     Начали   подъезжать  автомобили.  Толпа  обжимала  их  тесным  кольцом.
Шелестели  передаваемые от одного к другому восклицания: "Министр внутренних
дел!..  Земледелия!..  Чернов!..  Авксентьев!.. Атаман Каледин!.." "А где же
Керенский?  Почему  нет  Керенского?.."  Все  жаждали лицезреть прежде всего
министра-председателя:   "любовника   революции",   "заложника  демократии",
"душку",  "первого  гражданина  России"...  "Ах,  пропустили!  Он подъехал к
театру с противоположной стороны - и уже там!.."
     Антон  протиснулся  к  проходу,  предъявил билет. Его место - во втором
ярусе,  неподалеку  от бывшей царской ложи. Зал был уже почти весь заполнен.
Кто-то в соседних креслах объяснял:
     - Обратите  внимание: справа в партере - члены Государственных дум всех
созывов  и  лидеры  промышленности,  а  также конституционные демократы... В
центре   -   члены   ВЦИК,  Советов  депутатов,  а  также  иных  организаций
демократии...  Под  нами в ложах - генералы и делегаты офицерских и казачьих
союзов...  Царска