Высокомерный старик в свитском генеральском мундире
-  дряблые  напудренные  щеки,  склеротические жилки, седой пушок на темени,
министр двора и уделов граф Фредерике, - провозглашает:
     - Государь император сейчас соизволят выйти.
     В  ту  же  секунду  распахивается  противоположная  дверь.  В проеме ее
появляется  невысокий  мужчина  в  серой черкеске с Георгиевским крестом над
гозырями.  Холодный  взгляд. Расчесанная борода, подстриженные усы. Оригинал
миллионно  размноженного  изображения  -  на  картинах, литографиях, лубках,
серебряных рублях, золотых империалах. Царь.
     У Шульгина и Гучкова подкашиваются ноги.
     Николай  молча,  жестом  приглашает  их к маленькому будуарному столу с
гнутыми резными ножками.
     Первым  за  столик  сел  Николай. Рядом с ним - граф Фредерике, затем -
генерал-адъютант    Рузский    и    начальник   военно-походной   канцелярии
генерал-майор Нарышкин.
     Гучкову  и Шульгину указали на стулья у стены. Будто за столиком воссел
трибунал,  а они подсудимые. Оба опустились на пружинящие сиденья. Но Гучков
тут же встал:
     - Ваше  величество! Мы приехали, чтобы доложить о том, что произошло за
эти  дни  в  Петрограде  и  вместе с тем посоветоваться о тех мерах, которые
могли бы спасти положение...
     Всю  дорогу  они готовились к исполнению возложенного поручения. Решили
начать  издалека.  Теперь  Гучков нарочито обстоятельно и подробно живописал
картины  восстания  и  те  опасности,  которые  угрожают  России, если пожар
перекинется на фронты.
     Наконец, будто очертя голову бросился в омут:
     - Спасти  Россию,  спасти монархический принцип, спасти династию можно!
Если  вы,  ваше  величество,,  объявите,  что  передаете  свою власть вашему
маленькому  сыну,  если  вы  передадите  регентство  великому  князю Михаилу
Александровичу  и  если  от вашего имени или от имени регента будет поручено
образовать  новое  правительство...  Вот  что  нам,  мне  и  Шульгину,  было
поручено вам передать.
     Николай  обвел  взглядом  потолок  вагона.  "Значит,  ничего  иного  не
придумал  и  Родзянко..." В голове, в ритм ударам пульса, зазвучало: "Божиею
поспешествующею  мило-стию,  Мы,  Николай  Вторый,  император  и  самодержец
Всероссийский,   Московский,   Киевский,  Владимирский,  Новгородский;  царь
Казанский,  царь  Астраханский, царь Польский, царь Сибирский..." Сейчас эта
торжественная  формула  звучала  язвящей  насмешкой.  Но необходимость разом
отрешиться  от  всех  этих  титулов не вызвала у него особенного огорчения -
они  всегда существовали в его сознании отвлеченно. Большинство своих царств
и  княжеств  он  и  не  видал.  Подумал:  а  что станется с его собственными
владениями  -  Нерчинским горным округом, где в рудниках добывалось для него
золото   и   серебро;   с  Екатеринбургской  алмазной  гранильной  фабрикой;
Шлиссельбургским  фарфоровым  заводом;  охотничьими  угодьями в Белой Веже и
Гатчине;  собственными  его дворцами в Петрограде и окрест, в Москве, Киеве,
Ливадии...  От  всего этого ему отказываться было жаль. Но тоже без остроты,
без глубокого переживания, с привкусом равнодушия... Все от бога.
     Он  опустил  взгляд  с  потолка  и  неторопливо повел его по стенам, не
задерживаясь  на  предметах и лицах, пока не остановился на торчащей перстом
фигуре Гучкова.
     Все сидели замерев, затаив дыхание.
     - Раньше   вашего   приезда   и  после  разговора  по  прямому  проводу
генерал-адъютанта  Рузского  с  председателем Государственной думы я думал в
течение  утра,  -  четко  и  негромко  проговорил  Николай.  - Во имя блага,
спокойствия  и спасения России я был готов на отречение от престола в пользу
своего сына, но теперь...
     Все,  кроме престарелого, так ничего и не понимающего графа Фредерикса,
подались вперед.
     - ...Теперь,  еще  раз  обдумав  положение,  я пришел к заключению, что
ввиду  болезненности наследника мне следует отречься одновременно и за себя,
и за него, так как разлучиться с ним я не могу.
     Это решение было неожиданным для всех.
     - Облик    маленького    Алексея    Николаевича   был   бы   смягчающим
обстоятельством при передаче власти, - растерянно пробормотал Гучков.
     Генерал Рузский нашелся:
     - Его   величество   беспокоится,   что   если  престол  будет  передан
наследнику, то его величество будет с ним разлучен.
     - Мы не можем дать на это ответа, - впервые подал голос Шульгин.
     Все снова замолчали, словно бы не зная, что делать дальше.
     - Давая  свое  согласие  на  отречение,  -  опять произнес Николай, - я
должен  быть  уверенным,  что  вы  подумали  о  том  впечатлении,  какое оно
произведет   на   всю  остальную  Россию.  Не  отзовется  ли  это  некоторою
опасностью?
     - Нет,  ваше  величество,  опасность  не  здесь! - забыв о церемониале,
воскликнул  Гучков.  -  Мы  опасаемся,  что,  если объявят республику, тогда
возникнет междоусобие.
     Ему  на  подмогу  опять  пришел  Шульгин.  Он тоже стал рассказывать об
обстановке в столице:
     - В  Думе  ад, это сумасшедший дом. Нам придется вступить в решительный
бой  с левыми элементами, а для этого нужна какая-нибудь почва. Относительно
вашего проекта разрешите нам подумать хотя бы четверть часа.
     - У  всех  рабочих  и  солдат,  принимавших участие в беспорядках, есть
уверенность,  что  водворение  старой  власти - это расправа с ними, - начал
вторить Шульгину
     Гучков.  -  Поэтому  нужна  полная  перемена. Нужен такой удар хлыстом,
который сразу переменил бы все.
     - Хотите еще подумать? - не скрывая иронии, осведомился Николай.
     - Нет,  -  решился  Гучков. - Я думаю, что мы сможем сразу принять ваши
предложения. Когда бы вы могли совершить самый акт?
     Он расстегнул папку темной крокодиловой кожи:
     - Вот проект, если бы вы пожелали...
     - Проект нами уже составлен, - ответил, поднимаясь, Николай.
     Все  поспешно  вскочили.  Даже  Шульгин  и  Гучков, подражая генералам,
вытянулись.
     Царь вышел из вагона.
     Через  несколько  минут он вернулся. Протянул Гучкову листок размером в
четвертушку писчей бумаги. Это был акт об отречении.
     Отныне   Николай   II  переставал  быть  "его  величеством  императором
Всероссийским" и становился гражданином Николаем Александровичем Романовым.
     - Надлежит   решить  еще  несколько  вопросов,  менее  значительных,  -
произнес  с  виноватым  видом  Шульгин.  -  Необходим  ваш указ о назначении
председателем  совета  министров  князя  Львова.  Желательно, чтобы на указе
была  проставлена  дата  раньше часа отречения. Сие нужно, чтобы подчеркнуть
преемственность власти.
     - Хорошо. На два часа раньше? Оба думца согласно кивнули.
     - Кого  бы  вы  хотели  видеть верховным главнокомандующим? - продолжил
Гучков.
     - Мною  решено  уже  раньше:  великого  князя  Николая  Николаевича,  -
ответил Николай.
     - Остается  нерешенным  вопрос  о главнокомандующем войсками столичного
округа... - начал Шульгин. - Генерал Иванов не...
     Но его прервал Рузский:
     - Когда  вы  были уже в пути, поступило ходатайство от Родзянки. Михаил
Владимирович  предложил  кандидатуру  генерала Корнилова. Государь одобрил и
дал указ правительствующему сенату о назначении.
     - В  таком  случае  наша  миссия  исчерпана, - с облегчением проговорил
Гучков.
     Но его спутник не удержался:
     - Разрешите  узнать,  ваше величество, о ваших лпч-ных планах. Вы прямо
отсюда поедете в Царское Село?
     Романов задумался.
     - Нет...  Я  хочу  сначала проехать в Ставку. Может быть, заеду в Киев,
чтобы проститься с матушкой... Л затем и в Царское.
     - Мы  приложим  все  силы, чтобы облегчить вашему величеству выполнение
ваших дальнейших намерений! - с жаром воскликнул Шульгин.
     Спустя  несколько  минут,  оставив вагон-гостиную, эмиссары отправили в
Петроград телеграмму:
     "Просим  передать  председателю Думы Родзянко: государь дал согласие на
отречение  от  престола  в  пользу  великого  князя Михаила Александровича с
обязательством    для   него   принести   присягу   конституции.   Поручение
организовать   новое   правительство   дается   князю  Львову.  Одновременно
верховным  главнокомандующим  назначается  великий князь Николай Николаевич.
Манифест  последует немедленно в Пскове. Как положение в Петрограде. Гучков.
Шульгин".
     Через   час,  глубокой  ночью,  с  дубликатом  манифеста  об  отречении
посланцы Родзянки отбыли в столицу.
     Когда  за окнами вагона потянулись пригороды Питера, уже вовсю занялось
утро.
     Утро пятого дня революции.


                                Глава шестая
                                  3 марта

1

     В  полупустом  вагоне второго класса Путко ехал в направлении Риги. Чем
ближе  к  линии фронта, тем пассажиров становилось все меньше. Лишь офицеры.
В  одном  купе  началось  дорожное  застолье,  в  другом  - преферанс. Антон
остался один.
     Он  был  рад  этому - возможности неторопливо, не прерываясь ничем, под
ритмично-успокаивающее   постукивание   колес   перебрать   в   памяти   все
случившееся,  как  бы взглянуть на события минувших дней и на самого себя со
стороны.
     Багажа  у  него  с  собой  немного. В трофейном, обшитом рыжим собачьим
мехом  ранце  -  смена белья, полотенце, щетка, мыло, бритвенный прибор. - А
под  бельем  -  плотно  уложенные,  отяжелившие  ранец  стопки  "Известий" с
"Приказом Э 1" и листовки с лаконичным обращением: "Товарищи!"
     Антону  нет  надобности  расстегивать ранец и доставать листовку, чтобы
восстановить  ее  текст.  Он  запомнил  его слово в слово. И сейчас, скользя
невнимательным  взглядом  по  заснеженным перелескам под низким серым небом,
как бы читал заново:
     "...Настал  час  освобождения  порабощенного народа, настал час мести и
расправы с царским правительством!..
     Переполнилась чаша терпения!
     Пролетариат  выступил  с  голыми  руками и открытой грудью - и он нашел
братский  отклик  в  революционной  армии. Только продажная рука полицейских
наемников  не  дрогнула, давая залпы в безоружный народ, рвущийся к свободе.
Армия с вами, товарищи, и в этом залог победы второй российской революции".
     Последние  три  слова  были  выделены  крупно, черно и будто бы звучали
торжественно и тревожно.
     "...Вернуться  назад  нельзя,  вернуться  назад  -  это  значит предать
восставших  солдат  и  обречь  их  к  расстрелу. Мы должны завершить начатое
дело...   Готовьтесь   к   вооруженной   борьбе.   Для   победы   нам  нужна
организованность,  нам  нужен  руководящий  центр  движения...  Долой войну!
Долой    царскую    монархию!   Да   здравствует   Временное   революционное
правительство!.."
     - В  этом вся суть: Родзянко и компания состряпали Временное буржуазное
правительство,  а мы боремся - за Временное революционное, - сказал Василий,
когда  Антон  за  час до отъезда пришел на Шпалерную, чтобы взять с собой на
фронт   номера   газеты.  Василий  же  помог  ему  уложить  в  ранец  листы,
утрамбовал,  чтобы  влезло  больше.  -  Полный  боекомплект.  Летят уже наши
снаряды!   В  питерском  гарнизоне  началось,  Москва  -  слышал  небось?  -
поддержала. Теперь пойдет!
     Предупредил:
     - Но  учти,  имеем сведения, что кое-кого из наших, захваченных с этими
листками,  генералы  приказали  поставить  к  стенке.  Еще  не настало время
забывать о конспирации.
     Помог  Антону  водрузить  ранец  за спину. Обнял. Они троекратно ткнули
друг  друга  в  щеки  усами.  Как давние друзья. Знакомы они сутки, а как-то
незаметно с "вы" перешли на "ты".
     - Тоже  душа  в  окопы  тянет,  -  признался  Василий.  - Но здесь, сам
знаешь,  сколько  дел.  Вчера  восстановили Петроградский партийный комитет.
Пока  -  как  временный.  Теперь  надо  восстанавливать  нашу "Правду". Надо
решать  с  царем.  Наша  линия  -  немедленный  арест.  Ну, - повторил он, -
дуй-ковыляй,  а  то  опоздаешь.  Как там сказал почти что твой тезка Дантон?
"Мое  имя  вы  найдете  в  Пантеоне  истории!"... Связь с нами держи и через
армейский комитет, и прямо сам.
     Перед  тем,  сдав  в  штабе  восстания  свой "пост"-стул Василию, Антон
возвратился,  наконец,  в лазарет. Там все было в расстройстве. Исчезнувшего
раненого  никто  из  персонала  и  не  хватился. Он попросил выдать воинские
документы,  незнакомый  врач  тут  же  их и оформил. Путко поднялся к себе в
палату.  Она была пуста. Койки перестланы заново, только на его тумбочке все
нетронуто.  Он  прилег  на кровать, поверх одеяла, чтобы немного передохнуть
перед дорогой, а проснулся, когда уже наступили сумерки.
     - Ну  вот,  слава  богу!  - услышал он над собой голос Наденьки. - Я уж
думала, полные сутки заберете.
     - Ох,  Надя-Надежда!  - Он сел, чувствуя себя превосходно выспавшимся и
как  никогда  бодрым.  - Пожевать чего-нибудь найдется? Я, как из вашей хаты
ушел... - И сам удивился: - Надо же, так ничего и не ел!
     - Сейчас, миленький! - всплеснула она руками. - Я все сберегла!
     - А где мои... однопалатники? - огляделся он.
     - Есаул  к  своим казакам убег. Ужас как матерился напоследок. А тот, в
пах  раненный, - преставился. Уже . почти весь лазарет опустел - кто куда. -
Она запнулась. - А вы?
     - И я, Наденька. Соберу свои вещички - и на фронт.
     - И  вы, значит... - санитарка запнулась. - Дежурство мое кончилось. На
улице темно, фонари побили... Хулиганы шастают... Вы меня пе проводите?
     - С великим удовольствием!
     По дороге после десятка молчаливых шагов она спросила:
     - А жена у вас есть?
     Антон подумал: "Ольга?.. Жена, да не моя..." Усмехнулся:
     - Есть.  Пушка  по имени "гаубица" - вот моя жена. - И сам спросил: - А
у тебя? Не муж, конечно, - молода! Парнишка-дружок?
     - А-а, был, - она с досадой отмахнула варежкой. - Соседский. Губошлеп.
     Они подходили уже к Александровскому мосту.
     - Помните: Катя, как выписался из лазарета, в ресторан меня пригласил?
     - Конечно, - улыбнулся Антон. - Шоколадом-пирож-ными потчевал.
     - И  вином  поил,  - глухо, полуотвернувшись, отозвалась она. - А потом
сказал:  "У  меня  для  вас,  Надежда  Сергеевна,  сюрприз  есть.  Я  в этой
гостинице  остановился, давайте поднимемся в нумер на минутку". Я и пошла...
Я  ведь  к нему как к брату, как к Сашке... Выходила. Два месяца обмывала, с
ложки  кормила-,  утки выносила... А он, как привел в нумер, дверь на ключ и
изнасильничать хотел.
     - Не может быть! - схватил ее за руку Антон.
     - Едва  отбилась...  Слабый  он  еще...  Девушка ткнулась в отворот его
шинели:
     - Тогда  он  с  колен:  "Уступи!  Я  тебя  обожаю!.."  А  мне так гадко
стало...  Тогда  он  вскочил,  отпер  дверь - и по щеке меня: "Убирайся вон,
плебейка!" - Она всхлипнула.
     - Подлец!  Ух  какой  подлец!.. - Антона захлестнула ярость. - Попадись
он  мне, сукин сын! Выродок! - Он обнял, прижал к себе девушку. - Успокойся!
Молодчага, что сумела за себя постоять!
     Она отстранилась. Снова отвернулась:
     - Я  никому  об  этом  не  рассказывала. Ни Сашке, ни даже маме. Только
вам...
     Они были уже на мосту.
     - Почему же мне? Облегчить душу?
     Девушка остановилась у парапета, налегла на чугунный поручень грудью:
     - Вы,  Антон...  Антон Владимирович, все обо мне должны знать... Потому
что я люблю вас...
     Перевела  дыхапие.  Но  поворачивая  к  нему  лицо, с решимостью, будто
бросаясь с моста вниз, в Неву, не давая ему вставить ни слова, заспешила:
     - Полюбила  вас,  почитай,  с  первого  дня, как привезли, простертого.
Отчего-почему  -  кто знает? Люблю и ничего не могу с этим поделать. Думала:
хоть  какой  ни  будет  -  слепой,  безногий,  -  мой, мой!.. На рождество с
девчатами-соседками  гадали.  Мне вышло: если серые у тебя глаза - сбудется.
Снял  ты  повязку,  я  глянула:  батюшки  мои! Не карие, не рыжие - серые!..
Судьба!..
     Она  замолкла.  Повернулась  к  нему  спиной,  подставив  лицо ледяному
ветру:
     - Вот какие дела, миленький...
     Антона  как  оглушило. Он и раньше - в тоне девчонки, в глазах - что-то
улавливал.  Но  не придавал никакого значения: без малого в отцы ей годится.
Ну, нравится девушке - какого мужчину это не тешит? Но чтобы так...
     - Послушай,  Наденька...  Послушай,  это  по молодости... Ты совсем еще
молода...  Это ты из жалости... Вот увидишь: пройдет... - Он бормотал всякую
чушь,  первое,  что  приходило на ум. - Через несколько часов, рано утром, я
уезжаю на фронт.
     - Знаю,  -  ответила  она.  - И я с вами. С тобой, - твердо поправилась
она.
     - Ку-уда?! - удивился он. - С ума сошла? В карман я тебя посажу?
     - Я уже все узнала: сестры милосердия и санитарки там ой как нужны!
     - Не глупи. Фронт - это не в куклы играть. Нашел главное:
     - И  о  больной  матери  с  маленьким  братишкой  подумай! У Александра
сейчас  забот  невпроворот,  семью  он  не потянет. С голоду и холоду мать и
братишка твои помрут!
     Она промолчала. Всхлипнула.
     - Давай  так:  я  буду  писать  тебе  с  фронта,  ты мне будешь писать.
Проверишь свое чувство... С бухты-барахты нельзя такое решать...
     Ему  почему-то  представился первый ее образ, возникший в слепоте и так
не   соответствовавший   реальному,  -  тоненький  бледно-зеленый  стебелек,
который так легко сломать.
     - Хорошо,  -  после  долгого  молчания  проговорила  она. - Обязательно
напиши   мне.   Первый,   чтобы   я   знала  адрес.  Мой  запомнить  просто:
Полюстровский, дом 10. Дол-гинова Надежда.
     Повернулась,  приблизила  снизу  лицо с широко открытыми, светящимися в
снежных сумерках глазами:
     - Ты меня полюбишь, Антон. Я буду тебе хорошей женой!
     Он подивился твердости ее голоса.
     - А  сейчас  возвращайся  в лазарет, отдохни перед дорогой. Я совсем не
боюсь одна - каждую ночь хожу. Иди!
     И даже подтолкнула маленькими ладошками в вязаных варежках.
     И  вот  теперь, сидя у окна вагона, торопливо несшего его на юго-запад,
Антон,   вспоминая   бурные   события   последних   дней,   непроизвольно  и
подсознательно  испытывал  чувство благодарности к девушке - будто невидимый
источник излучал на него свое тепло.
     Ход  мыслей  прервал  ввалившийся  в  купе  багровый,  как из пожарного
брандспойта изрыгающий струю перегара, драгун:
     - Здравия желаю, поручик! У тебя свободно? Мои все в стельку! Го-го!
     Он   бросил   на  соседнюю  полку  чемодан,  водрузил  на  столик  штоф
смирновской:
     - Опохмелимся?..  Из  Питера  тикаешь?  Лучше  под германские пули, чем
красной сволоте кланяться, в христа-бога душу!..
     Достал из кармана походные стопки, развинтил. Наполнил до краев:
     - Ко  мне  бы их, на пики! Го-го!.. За здоровье его величества государя
императора!..


2

     Родзянко, казалось, прибирал к рукам бразды правления.
     Накануне,   второго   марта,   под  председательством  назначенного  им
комиссара   состоялось  совещание  банковских  тузов.  Комиссар  призвал  их
оказать  содействие  новому  правительству.  Финансисты ответили единодушным
согласием.  Заявили,  что всецело подчиняются думскому комитету. Постановили
с  одиннадцати  часов  сего дня открыть все банки для производства операций.
Со  своей  стороны  комиссар заверил, что будут приняты необходимые меры для
охраны  денежных  хранилищ.  Еще  ранее вооруженные посты встали у Монетного
двора   в   Петропавловской   крепости  и  у  Арсенала.  Возобновили  работу
главпочтамт,  центральный  телеграф. Частично, прежде всего для нужд фронта,
началось движение на железных дорогах.
     Вчера   же  собрался  совет  съездов  представителей  промышленности  и
торговли,  который  вот  уже  десять лет объединял предпринимателей и купцов
для  представительства перед правительством. Неделю назад совет внимал князю
Голицыну.  Теперь  он изъявил готовность "отдать себя в полное распоряжение"
князя  Львова.  К  этому  же  он  призвал  все биржевые комитеты, купеческие