К солдатам.
Или  рабочих военной хватке обучать - я как-никак поручик, фронтовой офицер.
Опыт имею.
     - Ого!  - по-новому, с заинтересованностью посмотрел на него Горюнов. -
Подходящая  личность.  Только вот куда тебя, это обмозговать надо... Знаешь,
давай  завтра утром решим. Зараз меня ждут: под общую лавочку нз предварилки
и  пересылки  всякую  шпану,  бандюг-уголовников  выпустили,  они  и  начали
шарашить. Мы пролетарский отряд организовали.
     - И  это  по мне! - Антон вспомнил, как измывались над ним по тюрьмам и
на каторге уголовники. - Но душа больше тянется к партийному делу.
     - Приходи  завтра пораньше на Финляндский вокзал, там мы общее собрание
болыневиков-выборжцев созываем. Там и решим.
     Возвращаться   в  лазарет  Путко  не  стал:  Сашка  и  Надя  предложили
переночевать у них.
     Девушка  постелила ему на своей кровати в маленькой комнате за печью, а
сама  ушла в соседнюю, к матери и младшему братишке. Сашка лег на матраце на
полу в горнице.
     Одеяло   и   вся  комната  хранили  чистый  полынно-горь-коватый  запах
Наденьки.  От выпирающего бока печи веяло теплом. Пел свою добродушную песню
сверчок.   Натру-женно-сладко   ныли   ноги.   Почему-то  почувствовав  себя
бесконечно счастливым, Антон погрузился в сон.
     Пробудившись  на  рассвете,  Сашку он уже не застал. Надя хотела и весь
этот  день  быть  вместе  со  своим подопечным: Дарья отдежурит ее смену. Но
Антон  не  согласился:  сейчас  в  лазарете столько работы, с улиц поступают
раненые.  Он  теперь управится сам. Все равно она довела его до Финляндского
вокзала.
     - Коль  надумаете, приходите снова ночевать к нам, - дрогнувшим голосом
сказала она. - Если, конечно, не гнушаетесь.
     - Что ты, Наденька! Мне было у вас так хорошо! Она просияла.
     Вокзал  колготился  народом. По перрону, на мешках и чемоданах, маялись
пассажиры.  Поезда  уже  какие  сутки  не  ходили,  все пути были заставлены
вагонами. И в залах не протолкнуться, не продохнуть.
     Путко  с  трудом  разыскал  помещение  на  втором  этаже, где собрались
большевики. Заседание было уже в разгаре.
     - ...Мы  начали  с  того,  на  чем  остановились в пятом. Но тогда - от
девятого  января, от челобитной к Николаш-ке, от Кровавого воскресенья - год
ушел,  прежде чем взялись за оружие. А нопче набрались ума: в первый же день
наши  стачки и демонстрации обернулись всенародным восстанием. Но у нас мало
оружия.  Вспомним,  товарищи,  пятый  год. Тогда армию двинули против нас. А
нон-че  и  солдаты  сразу  присоединились  к пролетариям - вот в чем красота
момента!   Но   решающая   схватка  еще  впереди,  и  нечего  ублажать  себя
успокоенной  мыслью.  Действовать  решительно!  Просветлять  мозги отсталым!
Вооружать  дружины!  Поднимать  всю  Россию!  Вот  если не только Питер, а и
Москва,  вся  Россия,  все  войска  пойдут  вместе  с  нами  -  тогда полная
победа!..  - это говорил пожилой рабочий с обожженной щекой. Коричневый шрам
пленкой  морщился  при  каждом движении губ. Чувствовалась в рабочем закалка
старого  партийца.  -  Для  вершения  нашего  великого  дела надо немедленно
образовать   Временное   революционное  правительство!  Этим  правительством
должен  стать  Совдеп,  а  Временный  комитет  думцев  должен  полностью ему
подчиниться!
     Рабочего  сменил  солдат  -  с бантом и двумя "Георгиями" на шинели. От
волнения и от духоты в комнате он обливался потом:
     - Мы,  армия, значит, так считаем: нам нужно, значит, организовать себя
заново. Не как, значит, при царе было. А вот как?.. Не знаем.
     Выступил и Горюнов:
     - Будем  требовать,  чтоб  Думу  вместе  с  Родзянкой и ихним комитетом
Совдеп  не  только  подчинил себе, а вообще распустил к чертовой бабке. Кого
они  нынче  представляют,  если  выбраны были по царскому закону и всю жизнь
верой-правдой  служили  Николашке?  Долой  - и весь сказ! Давайте, товарищи,
составим  такую  резолюцию,  пошлем  ее  в  Совдеп  и  распубликуем по всему
Питеру!
     После собрания Антон протиснулся к Горюнову:
     - Ну, что со мной будем решать?
     - Уже   был  о  тебе  разговор.  Еще  вчерась.  Очень  ты,  Мирон,  нам
пригодился  бы,  да  есть  тут у нас один товарищ, в Совдеп его депутатом мы
определили.  Он  говорит:  офицер-большевик  позарез нужен в штаб восстания.
Отдаем.   От  сердца  отрываем.  Чеши-ковыляй  в  Таврический.  Найдешь  там
товарища Василия - в штабе его каждый знает!


2

     Родзянко  не покидал Таврического дворца. Спал урывками, отвалившись на
мягкую   спинку   своего   огромного   кресла   и   пугая   заглядывавших  в
председательский  кабинет  львиным  храпом. Минуты сна взбадривали его, и он
снова  брался  за  дела  с прежним рвением. Правительства еще не было, думцы
обмирали  перед  каждой возникавшей проблемой - будь то дело государственной
важности  или ничтожный вопрос. Он один чувствовал себя властелином: кабинет
министров  в собственном лице. Вести, поступавшие с разных сторон, укрепляли
это  его  чувство.  Депутации  от  новых  и  новых  частей  заверяли о своей
поддержке  Временного комитета, а следовательно, и проводимой им, Родзянкой,
линии.
     Утром  первого  марта  Михаил  Владимирович  получил записку на листе с
золотой   короной  -  от  великого  князя  Кирилла,  командира  гвардейского
экипажа.   Еще   позавчера  великий  князь  посылал  своих  лейб-моряков  на
Дворцовую   площадь,   Хабалову.  Сегодня  он  писал:  "Я  и  вверенный  мне
гвардейский  экипаж  вполне  присоединились к новому правительству. Командир
гвардейского экипажа свиты его величества контр-адмирал Кирилл".
     Вскоре   он   сам,  в  сопровождении  гвардейского  конвоя,  прибыл  на
Шпалерную,  пригласил  Михаила Владимировича в Таврический зал и на глазах у
всех собравшихся, вытянувшись, отрапортовал:
     - Честь  имею  явиться вашему высокопревосходительству! Я могу заявить,
что весь гвардейский экипаж в полном распоряжении Государственной думы!
     А   затем   вывел   Родзянку   из  дворца  и,  став  во  главе  колонны
моряков-гвардейцев,   провел  ее  церемониальным  маршем  мимо  председателя
Временного комитета. Это было весьма впечатляюще!..
     Михаил Владимирович любезно пригласил великого князя на стакан чаю.
     Следом  подошла  команда  собственного  его  императорского  величества
конвоя  -  также  под красным флагом. И даже прискакал жандармский дивизион.
Оркестранты  -  унтер-офицеры  в  синих  шинелях - исполняли "Марсельезу", а
командир   дивизиона,   лощеный   полковник  отдельного  корпуса  жандармов,
доложил:
     - Дивизион встал на службу народу!
     В   противовес   неорганизованной   "серой   скотинке"   -  вышколенный
офицерский  корпус.  Вот  на  кого  следует  опереться  в  противоборстве  с
Совдепом!..
     Керенский  куда-то  улетучился. Может быть, действительно отправился по
полкам.  Оно  и  к  лучшему.  Хоть  и  нужен,  весьма полезен, но видеть его
актерскую  льстиво-наглую  рожу  противно. Теперь прибывающие к Таврическому
войска   Родзянко  приветствовал  вместе  с  профессором  Милюковым.  У  них
противомыслия  не  было:  благодарили  солдат  за  поддержку,  предлагали им
возвращаться  в  казармы, блюсти строгий порядок и слушаться своих офицеров,
к коим Временный комитет питает полное доверие.
     Что  же  касается  офицеров, то Михаил Владимирович надоумил коменданта
Петрограда  полковника  Энгельгард-та организовать по собственной инициативе
митинг,  собрав  на него как можно больше золотых погон. Тотчас такой митинг
состоялся  в  Собрании армии и флота. По окончании его делегация доставила в
Таврический   резолюцию.   В   ней   говорилось:   "Офицеры,  находящиеся  в
Петрограде,  идя  об руку с народом, и собравшиеся по предложению Временного
комитета  Государственной  Думы,  признавая, что для победоносного окончания
войны  необходимы  скорейшая  организация  народа  и  дружные работы в тылу,
единогласно     постановили:    признать    власть    Временного    комитета
Государственной  Думы  впредь  до  созыва  Учредительного  Собрания". И юные
прапорщики,   и   седоголовые   полковники   группами  и  поодиночке  шли  в
Таврический,  разыскивали  комнату  военной  комиссии  или  председательский
кабинет и предлагали Родзянке или Энгельгардту свои услуги.
     И вдруг - осечка.
     Михаил  Владимирович  не  успел закончить речь со ступеней Таврического
перед  очередной воинской частью, как рядом невесть откуда объявился верзила
в замусоленной куртке.
     - Вот  председатель  Государственной думы все требует от вас, товарищи,
чтобы  вы  русскую  землю  спасали!  - воскликнул он. Родзянко еще не понял,
куда  тот клонит, но уже резануло: "товарищи". А самозваный оратор, взметнув
к  солдатам  руку, продолжал: - Так ведь, товарищи, это понятно. У господина
Родзянко есть что спасать!
     "Сейчас   понесет   про   рубль   на   ружейпое  ложе!.."  -  похолодел
председатель.
     - Есть  что  спасать! Немалый кусочек у него этой самой русской земли в
Екатеринославской   губернии,   да   какой   земли!  Л  может  быть,  еще  в
какой-нибудь  есть?  Например, в Новгородской. Там, сам слыхал, едешь лесом,
что  ни спросишь: "Чей лес?" - отвечают: "Родзянковский". Так вот, товарищи,
родзянкам  и  другим  помещикам  Государственной  думы есть что спасать. Эти
свои  владения  -  княжеские,  графские и баронские - они и называют русской
землей.   Ее   и  предлагают  вам  спасать,  товарищи!  А  вот  вы  спросите
председателя  Государственной думы, будет ли он так же заботиться о спасении
русской земли, если эта земля из помещичьей станет вашей, товарищи?..
     Михаил Владимирович пришел в себя:
     - Мы!..   Кого   вы   слушаете,   братья-солдаты?   Это   ж  пораженец,
христопродавец,  большевик  из Совдепа! Мы!.. А они!.. - он задохнулся, чуть
не  выкрикнул:  "Хамье,  сволочь,  рвань  солдатская".  - Они думают, что мы
земли пожалеем! Хоть рубашку снимите, а Россию спасите!..
     Но  снизу  неслось  -  на  разные  голоса, невпопад, а потом сливаясь в
общее, дружное:
     - Долой Родзянку! Долой!..
     Он  повернулся к ним спиной, шагнул в парадное, грохнул дверью: "Пьяная
чернь!..  Приберу  к  рукам,  покажу!..  -  Но по пути к кабинету совладал с
собой.  -  Быдло...  Пусть  орут.  Перебесятся.  Сегодня  одно  орут, завтра
другое... На каждый чох не наздравствуешься... Есть заботы поважней!.."
     Первая  забота  -  формально  утвердить  новое  правительство, вторая -
решить вопрос с верховной властью. Эти заботы были взаимосвязаны.
     Сам  строй  -  монархия  -  должен  остаться  незыблемым.  Такова  воля
Родзянки,  таково  пожелание  союзников.  Но  кому  быть монархом? Еще вчера
Михаилу   Владимировичу   представлялось   очевидным:   замена  царствующего
императора  вызовет  осложнения.  Но истекали уже третьи сутки, а Николай не
предпринимал  никаких  реальных  мер  для  водворения порядка. Где преданные
войска?..  Да,  нынешний государь оказался недостойным венца... Совдепу мало
головы   Протопопова  и  других  царедворцев.  Подавай  им  самого  Николая.
Республики  захотели. Нет уж, кукиш вам!.. Монархический строй необходим для
предотвращения  новых  потрясений.  Однако  Николаем  придется пожертвовать.
Пусть  отречется  в  пользу  сына,  цесаревича  Алексея.  Алексей  - сопляк,
тринадцати  еще  нет,  к  тому  же  гемофилик.  Пусть регентом при нем будет
младший Романов, великий князь Михаил.
     Родзянко посоветовался с профессором Милюковым.
     - Комбинация  Алексей  - Михаил для нас весьма выгодна, - одобрил лидер
конституционных  демократов. - Один - больной, еще ребенок, другой - глупый.
Реальная  власть  будет  в  наших  руках.  Но  решение  об  отречении должно
исходить от самого царя. Необходимо побудить его к этому шагу.
     - Кто сможет взять на себя такую миссию?
     - Придется исполнить ее вам, уважаемый Михаил Владимирович...
     Родзянко   согласился.   Вызвал  комиссара,  прикомандированного  им  к
министерству путей сообщения, инженера Бубликова:
     - Подготовьте для меня специальный поезд.
     Составил   текст   телеграммы:   "Станция   Дно.   Его   Императорскому
Величеству.  Сейчас  экстренным  поездом выезжаю на ст. Дно для доклада Вам,
государь,   о  положении  дел  и  необходимых  мерах  для  спасения  России.
Убедительно  прошу  дождаться  моего  приезда,  ибо  дорога  каждая минута".
Только отправил, позвонил Бубликов:
     - Поезд готов, но Совдеп не разрешает его отправку.
     - Мне?  Не разрешает? - рассвирепел Родзянко. - Разыскать, позвать сюда
Керенского!
     Нашли.
     - Что там ваши, из флигеля, воду мутят, Александр Федорович?
     - Сейчас узнаю, - выскользнул из кабинета товарищ председателя Совета.
     Вскоре вернулся:
     - Они  согласны дать вам разрешение на выезд. Но только в сопровождении
батальона революционных солдат - и с представителем Совдепа.
     - Зачем такой эскорт?
     - Они  располагают  копией  вашей  телеграммы,  только что отправленной
царю,  и  опасаются,  что вы решили сговориться с Николаем... В распоряжении
Исполкома  -  все  приказы  о  переброске войск с фронта на Питер, сделанные
генералом  Ивановым.  Очевидно,  и  здесь,  на  телеграфе Таврического, и на
телеграфе по железным дорогам, у Совдепа имеются свои люди...
     Родзянко пригнул голову, гневно поглядел исподлобья:
     - Вы что - пешка у них?
     - Попытаюсь уговорить...
     Нет,  под  наблюдением  "товарищей"  вести переговоры с государем он не
будет... Придется поручить эту миссию другим. Кому?..
     Он пригласил и спой кабинет Гучкова и Шульпша.
     Спустя час оба тайно покинули Таврический.
     В комнату председателя влетел Александр Федорович:
     - Я  их  уговорил!  -  Он  театрально  вскинул  руки.  -  Это  было так
трудно!.. Можете ехать: поезд на парах.
     - Благодарю.  Не  требуется.  Я передумал, - отрезал Родзянко. Набросал
на  листке  несколько  слов.  -  Не  потрудитесь  ли занести на телеграф? По
дороге можете ознакомить и своих в Совдепе.
     Протянул листок. Керенский прочел:
     "Псков.  Его  Императорскому Величеству. Чрезвычайные обстоятельства не
позволяют мне выехать, о чем доношу Вашему Величеству".
     Родзянку  все  больше  беспокоило:  а  как там, во второй столице? Свое
положение  в  Петрограде  надо  было подкрепить Москвой. Поэтому следующим в
ряду   дел   было   предписание   командующему  Московским  военным  округом
Мрозовскому:  "Правительственная  власть  временно  принята Комитетом членов
Государственной   Думы   под   моим   председательством.   Предлагаю  Вашему
Превосходительству  подчиниться  Комитету. За допущение кровопролития будете
отвечать головой".
     На   предписание   тотчас  откликнулся  не  командующий,  а  московский
городской   голова  Челноков:  "В  наших  руках  Кремль,  Арсенал,  телефон,
телеграф,  дом  градоначальника.  Воинские  части не повинуются Мрозовскому.
Место  коменданта по нашему назначению занял Грузинов. Мро-зовский формально
отказывается  признать  новое  правительство  без приказа Его Императорского
Величества.   Необходимо   спешить   с   Высочайшим   Указом   о   признании
правительства.  Москва  с энтузиазмом приветствует Государственную думу. Все
обошлось без кровопролития, но надо спешить с формальным окончанием дел".
     Превосходно!  Городской голова Челноков - кадет, подопечный Милюкова. С
ним  можно будет быстро договориться. Следует направить надежного человека -
опыт  последних  часов показывает, что нельзя медлить ни минуты. А то и там,
чего доброго, чернь додумается до своего Совдепа.
     Михаил Владимирович вызвал думца Новикова:
     Без  промедления  поезжайте, уважаемый, в белокаменную. Проинформируйте
местных  деятелей  о  здешних  событиях, установите связь с городской думой.
Именно  она  должна  стать  регулирующим центром. Надлежит принять все меры,
чтобы  Москва  не последовала примеру Петрограда. Если революционная анархия
распространится   на   Москву,   а  потом  и  на  всю  Россию,  нас  ожидают
неисчислимые  гибельные  последствия.  И  напротив, предотвратив выступления
фабричных  и  солдат  в  Москве,  можно будет опереться на нее для борьбы со
смутьянами  в  Питере.  Даю вам широкие полномочия. Держите меня в курсе дел
по телефону.


3

     Было  примерно  три  часа  дня, когда за воротами, за стенами "Бутырок"
налился гул толпы, прорезаемый сигналами автомобилей.
     Арестанты,  работавшие  в  коридоре,  бросили  свои  машины и припали к
окнам.  Феликс  увидел:  двор  заполняют фигуры в шинелях, в черных пальто и
куртках. А над шинелями и куртками - красное. Флаги!
     Тюрьма  огласилась  радостными  криками.  Из  окон брызнули под ударами
стекла. Внизу грохочут двери, шаги.
     - Товарищи! Вы свободны!
     Но  тут,  в  коридоре,  -  тюремные  надзиратели.  Лица  белы. Пытаются
вдавить свои дюжие фигуры в проемы стен.
     - Отдавай ключи!.. Отдавай револьвер!..
     И   уже  все  несутся  по  коридору,  крича  что-то  нечленораздельное.
Отворяются  одна за другой камеры. На волю! На волю!.. Кто бежит. А кто едва
тащится,  придерживаясь  руками  за шероховатую стену. Один ползет, падая на
грудь и снова приподнимая тело на бессильных руках. На волю!..
     В тюремной кузне выстраивается длинная очередь:
     - Расковывай! Скорей!
     Кузнец  взмок.  Непривычная  работа.  На  потном, грязном лице хмельная
улыбка.  Те,  кто  не  может  дождаться, бьют по кандалам чем попало, сбивая
цепи, раня ноги.
     Феликс пробегает мимо кузни в цейхгауз. Найти свои вещи и переодеться.
     Но  уже  пошла  "гулять"  уголовная  братия:  взяли  цейхгауз  штурмом,
набились,  рвут друг у друга чье попало, напяливают на себя по десять одежд,
тащат узлы... Тьфу, пропади пропадом!
     Он  направляется  к воротам. Посреди центрального двора - того, где еще
вчера:  "В  затылок  друг  другу!  Руки  за  спину!.." - полыхает костер. Из
административного  здания  тащат  охапками  папки  дел.  В  костер!  В огонь
проклятые  "статейные  списки"!..  Но  среди  тех,  кто  бежит  с  тюремными
бумагами  к  костру,  Дзержинский узнает и одного из офицеров администрации.
Ишь  старается!..  Или...  Или концы в воду? Пытаются замести следы: кто был
слухачом   в   общих   камерах,   какие   сведения   получены  от  секретных
сотрудников...  Надо  бы  остановить.  Да  разве затушишь огонь ненависти?..
Там,  среди  этих тысяч папок, и объемистое его дело. А в нем и письма Зоей,
и  фотографии  Ясика.  Но все равно этот костер - торжествующее зарево. Заря
свободы! И не письма " фотографии - скоро он увидит своих родных!..
     У  распахнутых  ворот - море людей. Их, каторжников, узнают по одежде -
по бубновым тузам, нашитым на серые робы.
     - Сюда, товарищи!
     К  ним  тянутся руки. Охватывают. Поднимают. Несут. Несколько минут - и
Феликс  уже в кузове грузового автомобиля, заполненного вооруженными людьми.
Не солдаты - рабочие.
     - Скажите же, прошу, что произошло?
     - Николашку спихнули! Революция!
     Машина  катит,  пробиваясь  сквозь  толпы.  Улицы полны народа. Всюду -
красное.  Всюду  -  митинги. Кто говорит с балкона, кто - с тумбы объявлений
или  забравшись  на  ограду.  Автомобиль сворачивает. Феликс ловит табличку:
"Лесная".  Поворот.  "Тверская".  Главная  улица  Москвы. Она тоже запружена
людьми.  Застряли  трамваи.  И  машина  едва  движется вниз по Тверской. Они
стиснуты  в  кузове.  Рядом  с Феликсом изможденный мужчина тоже с "бубновым
тузом".
     - Политический?
     - Да. А вы какой партии?
     - Большевик.
     - Вот  так!..  -  протягивает  руку. - Социал-демократия Польши. Феликс
Дзержинский.
     - Ян Рудзутак.
     Какая-то   площадь.  Посреди  нее  -  скульптура  всадника  со  шпагой.
Генерал.  К  шпаге привязан огромный красный бант. На постаменте, держась за
бронзовую шпору, выступает оратор.
     - Это   -  Скобелевская  площадь,  а  вон  -  дом  губернатора.  Будете
выступать?