- Прежде   всего   отношение   армии   к  большевизму  и  к  Ленину,  -
настойчиво-мягко  уточнил  профессор.  - Как относятся нижние чины и младшие
офицеры?
     - Почему именно младшие?
     - Позиция  старшего  командного  состава мне известна. Может быть, даже
лучше,  чем вам... Это каста, воспитанная в строгих представлениях о долге и
чести.   Даже   неотвратимые   февральские  события  почти  все  генералы  и
штаб-офицеры поняли с трудом. А вот среди молодых...
     Горничная уже вкатила столик с чаем и бисквитами.
     - А   вот  среди  молодых...  Многие  были  произведены  в  офицеры  из
университетов  и  институтов,  а  в учебных заведениях они не могли быть вне
политики,  -  профессор понимающе улыбнулся. - С одной стороны, это хорошо -
им  по  плечу  разобраться  в  животрепещущих  вопросах  современности. Но с
другой  -  многие  студенты были подвержены сильному социал-демократическому
влиянию.  Так  как  обстоят  дела сейчас, после июльских событий? Развеялись
иллюзии?
     - Нет,  - твердо сказал Антон. - Мало кто верил и верит, что большевики
-  германские  шпионы.  Влияние  идей Ленина все шире распространяется среди
солдат  и  затрагивает  офицерский корпус. Вы правы - прежде всего молодежь,
младших офицеров.
     Милюков по-своему понял решительность ответа собеседника:
     - Вы  молодец, Антон Владимирович, - вы трезво смотрите на вещи. Здесь,
в  столице,  многие убаюкивают себя... Преждевременно. Опасность возрождения
большевизма не ликвидирована. И конечное слово будет принадлежать армии.
     "Вот оно что... Хочет получить ориентировку из первых рук..."
     - А    каково    ваше   отношение   к   Временному   правительству?   К
министру-председателю? - продолжил хозяин кабинета.
     - Бессовестные болтуны. И самый большой болтун - Керенский.
     - Вынужден  с  вами  согласиться, мой юный друг. Александр Федорович, к
огорчению,  как  флюгер.  Откуда  ветер  дует...  -  Он помолчал, допил чай,
неторопливо,  со  вкусом  раскурил  трубку,  предупредительно  раскрыв перед
гостем  шкатулку с сигарами, сигаретами и папиросами. И как бы между прочим,
без  понуждения,  спросил:  -  А  как  относится  армия к фигуре главковерха
Корнилова?
     - До  бога  высоко,  до  главковерха далеко... - позволил себе пошутить
Антон. - По совести говоря, не знаю.
     - Не   беда.  Время  все  поставит  на  свои  места.  -  Милюков  мягко
улыбнулся. - Когда пробьет час.
     Антону  почудилась  в этих словах перефразировка "дня икс", упомянутого
горским князем.
     - Что вы хотите этим сказать, профессор?
     Павел  Николаевич  не  спешил  с  ответом.  Пососал  трубку. Не отрывая
мундштука  от  губ,  выпустил  ароматный дым. Из-за неплотно прикрытой двери
донеслось:
     Дни  безумия  злого  Сосчитал  уж  стремительный Рок, И восстанья иного
Пламенеющий день недалек...
     Профессор отнял от губ трубку:
     - У супруги сегодня день салона... - голос его был снисходителен.
     Из залы донеслись аплодисменты.
     - А  стихи  действительно  превосходны.  Как  предзна-менье.  Ведь Федя
написал  их  не сегодня - год назад... - Милюков вздохнул. - Год - а как все
изменилось,  и  грядет  уже  новый,  "пламенеющий  день". - Он снова пососал
мундштук.  - Лютер говорил: ум человеческий подобен пьянице - поддержи его с
одной  стороны,  он свалится на другую... Да, продолжает шататься из стороны
в  сторону  род  людской,  обманываемый,  но  не теряющий веры в возможность
достижения  желанной цели. От времен Древней Индии, Египта, Ассиро-Вавилонии
и  Иудеи  жрецы  занимались  гаданием,  пытались раскрыть смысл прошедшего и
предугадать   таинственное   будущее.   Да   и   нынче  -  только  объявится
прорицатель, как все к нему валом валят.
     - О ком вы говорите?
     - Если  позволите,  и  о  себе.  Хотя  признаюсь  вам, дорогой друг: не
обладаю    магическим    даром.   Не   могу,   подобно   пифиям,   подчинять
сверхъестественные  силы  и  вызывать  знамения.  -  Он  пыхнул благоуханным
дымком. - Зато знаю, чего хочу и чего не хочу.
     Антон  понял:  если  он рассчитывает что-то разузнать, должен набраться
терпения.   Разглагольствовать   -   в   манере   профессора.   Этой  манере
соответствовал и его голос, обширный и бархатистый.
     - Так чего же вы хотите, Павел Николаевич?
     - Надеюсь, того же, чего и вы: укрепления могущества и славы России.
     - Готов  подписаться  под  этими  словами.  Но что вы подразумеваете за
ними?
     Милюков опять повел издалека:
     - И  мы  и  большевики боролись против царизма. Различными методами. Но
добивались  и добились одной конечной цели: самодержавие рухнуло... А далее?
Увеличилась  или  уменьшилась после Февраля сумма добра и зла в отечестве?..
Мы,  партия  народной свободы, мы, конституционные демократы, хотели и хотим
объединить  вес  классы, все слои общества в едином спасительном гражданском
порыве самоотвержения и подвига!
     - А  чего  вы  не  хотите,  профессор? Павел Николаевич оставался верен
себе:
     - Наша   революция  началась  как  общенародная.  Но  очень  скоро  она
оказалась  похожей на поезд, которому стрелочник неправильно перевел стрелку
-  направил  в  тупик.  Этот  тупик - классовая борьба. При классовой борьбе
развиваются   наихудшие  качества  населения:  корысть,  зависть,  трусость,
презрение  к  общенациональному... Между тем каждому должно быть ясно, что в
России  нет  ни  одного  класса,  который на своих плечах мог бы вынести всю
тяжесть  свершенного и на обломках деспотии создать новые формы общественной
жизни.
     - А пролетариат?
     - Вот-вот!  - обрадовался профессор, снова по-своему поняв Антона. - Вы
мне  подсказываете  догмат  большевиков.  Теперь,  слава богу, уже почти для
всех  становится  очевидным  то, что мы знали всегда: российский пролетариат
не  обладает  государственным  разумом.  Да  и  откуда  было  набраться его?
Единственный  свет,  который  был  доступен  так  называемому революционному
пролетариату  и  его  партии,  -  это сумеречный свет подполья. А вы знаете:
свет,  проникающий  в  узкую  щель,  создает  оптический обман, искажает все
пропорции...  Мы,  кадеты, вели борьбу легально, при нормальном освещении. И
у  нас  нет  аберрации  зрения.  И  неужели мы, образованные и эрудированные
люди,  уступим  право  государственного  мышления  каким-то  фабричным  с их
двумя-тремя  классами  церковноприходского?..  Абсурд!  И  еще  один  догмат
большевиков  и  их лидера Ленина: революция - для пролетариата. Вот этого мы
тоже  не  хотим.  Наоборот,  мы  хотим,  чтобы  пролетариат служил для нашей
революции.
     Он добродушно сквозь линзы пенсне посмотрел на офицера:
     - С  вами  очень приятно беседовать. Вы умный человек и понимаете самую
суть.  Жаль...  -  он показал трубкой на повязку. - Подлечитесь - и снова на
фронт?
     - Царапина. Нет, я командирован в Москву. На какое-то совещание.
     - На  Государственное  совещание?  -  встрепенулся  Павел Николаевич. И
спова в его топе Антон уловил нечто общее с тоном князя.
     - Это  совершенно  меняет  дело!  Я  тоже  там буду... А вы не могли бы
выехать в Москву несколько раньше?
     - Зачем?
     - Понимаю:   фронтовику  отказаться  от  соблазнов  столицы...  Но  мы,
общественные  деятели,  решили  накануне Государственного совещания провести
свое.  В  узком  кругу. Для выработки неких важных намерений. Я, как один из
организаторов,   с   удовольствием   пригласил  бы  вас.  Как  представителя
достойнейшей части молодых офицеров-фронтовиков.
     - Благодарю...  Большая  для  меня  честь... Однако... Антон понял: вот
оно!  Как  в  детской игре: "холодно, холодно..." и вдруг сразу - "горячо!".
Но не следует выказывать явную радость.
     - Если  все  же  надумаете, ждем вас восьмого августа поутру в особняке
Рябушинского на Спиридоновке. Вы Москву знаете?..
     Вот  теперь  ему  было  с чем спешить на Фурштадтскую. В голове звучала
последняя  фраза  стихотворения  Соллогуба:  "И  восстанья иного пламенеющий
день недалек..."
     На  Фурштадтской  он Дзержинского не застал. В квартире ЦК был Василий.
Путко подробно рассказал о всех встречах дня.
     - Ну  что ж, по-моему, первая твоя разведка боем прошла оч-чень удачно.
Нового  для нас не чересчур много, не возносись, однако предложение Милюкова
заблаговременно   отправиться   в   Москву...   Вот   это  стоит  хорошенько
обмозговать.   Вчера   Центральный   Комитет   обсуждал   наше  отношение  к
московскому совещанию. Сегодня вечером разговор будет продолжен...
     Зазвонил  телефон.  Василий  снял  трубку. Отдал какие-то распоряжения.
Вернулся к прерванному разговору:
     - А  как  держался Милюков? Эдаким тургеневским барином?.. Я его хорошо
знаю:   Павел  Николаевич  читал  нам  в  университете  лекции  по  истории.
Интересные были лекции. Эрудит!
     Продекламировал:

     Роскошь, бархат и портьеры,
     Много серебра,
     Снимки Ниццы и Ривьеры,
     Бронзовые бра...
     Русских классиков творенья,
     Теплый кабинет...
     Тут не может быть сомненья, -
     Ясно: вот кадет!

     - Точно! - рассмеялся Антон, вспомнив столик под торшером.
     - Это  я еще в шестом году в каком-то сатирическом журнальчике вычитал,
запомнилось,  -  отозвался  Василий.  И  тут  же с шутливого тона перешел на
серьезный:  -  Да,  кадеты  трусливы  именно  потому, что привыкли к "теплым
кабинетам",  "бархату и портьерам", привыкли загребать жар чужими руками. Но
тем  они  и опасны! Они стоят за спиной всех заговоров против революции. Это
оч-чень хорошо, что ты приглянулся их атаману.
     Снова телефон оторвал Василия от разговора. Ио нить его не прервалась.
     - Сейчас,  кажется,  взялись  за  Корнилова,  -  продолжил  он, повесив
трубку.  -  "Народный  герой!"  Как  каждый  узколобый  вояка,  сам Корнилов
стремится  к  одному  - к высшей должности, к безграпичной власти, чтобы без
всяких  помех  посылать  солдат на смерть. Имел счастье видеть сего "героя".
По его приказу на Юго-Западном было расстреляно сто сорок человек.
     - И  я  лично знаком с верховным, - вставил Антон. Рассказал, при каких
неожиданных обстоятельствах и как произошла их встреча.
     - Так   этот   твой   Петр   Кастрюлин  по  шее  генералу  навернул?  -
расхохотался Василий. - Ну, попался бы он теперь главковерху на глэ.за!
     - Тогда,  в  шестнадцатом,  мой  Петр  навернул  еяу  как  австрийскому
лазутчику,  а  теперь  еще не так навернет как наемнику Временного! - сказал
Путко. - Теперь мой Петр - твердокаменный большевик!
     - Да,  предполагаю,  что  скоро  придется  повторить  опыт, - задумчиво
проговорил Василий. - Гляди-ка! И эту ночь прокуролесили!
     И вправду: за окнами снова розово дымился рассвет.
     - Ну  вот  что,  друг-лазутчик,  отправляйся-ка  ты  отдыхать. Даю тебе
увольнительную  на  целые  сутки.  А  завтра  в восемь утра быть здесь - как
штык! Я переговорю с товарищами, и мы все решим. Будь здоров!
     На   Полюстровском,  как  и  вчера,  его  покорно  ждала  Наденька.  По
деревенскому  обычаю  подала на завтрак борщ. Настоящий украинский, ароматом
заполнивший всю горницу.
     - Язык проглотишь! - набросился Антон. - Да ты,
     Наденька,  не  только сестра милосердная, а еще и повариха, сватья баба
Бабариха!
     - Какая еще Бабариха? - со вздохом отозвалась она.


2

     Вслед  за  обращением  совета "Союза казачьих войск" поступила в Зимний
дворец  резолюция  Главного  комитета  "Союза  офицеров  армии  и  флота". В
резолюции  говорилось,  что  сей  союз  "в  тяжелую годину бедствий все свои
надежды  на  грядущий  порядок  в армии возлагает на любимого вождя генерала
Корнилова".  Послание  офицеров  заключала  недвусмысленная  фраза:  "Мы  не
допускаем  возможности  вмешательства в его действия каких бы то ни было лиц
или учреждений и готовы всемерно поддерживать его в законных требованиях".
     И  тут  же  на стол министра-председателя лег бланк третьей телеграммы:
"Конференция  Союза  Георгиевских  Кавалеров единогласно постановила всецело
присоединиться   к   резолюции   Совета  казачьих  войск  и  твердо  заявить
Временному  правительству,  что если оно допустит восторжествовать клевете и
Генерал    Корнилов   будет   смещен,   то   Союз   Георгиевских   Кавалеров
незамедлительно  отдаст боевой клич всем кавалерам о выступлении совместно с
казачеством".
     Керенский  оторопело  разглядывал  бланки. Чем вызван столь мощный залп
грозных  предупреждений? Властью министра-председателя - своей властью! - он
мог  сместить  главковерха,  но  пока  не помышлял об этом. Единственная его
забота  -  обуздать  норов  Корнилова  и  заставить  генерала беспрекословно
выполнять  предначертания  правительства  в  армии. У Керенского нет лучшего
исполнителя  задуманной  и  пестуемой  акции.  Откуда же такой ажиотаж?.. Он
пригласил во дворец Савинкова:
     - Борис Викторович, что сие может значить?
     - Я  уже  получил копии, - отозвался управляющий военным министерством.
-  Возмущен  до  глубины души. Связался по прямому проводу с комиссарверхом.
Фило-ненко тоже не в курсе дела.
     - Но  подобного  рода  идеи  и  готовые  фразы не летают сами по себе в
воздухе!  -  раздраженно возразил Керенский. - Тут чувствуется одна рука. II
весьма многоопытная.
     - Совершенно согласен, - поднял на премьера глаза
     Савинков.  -  Я  уже говорил вам, что при Ставке отираются некие темные
личности.  Я отдал распоряжение начальнику контрразведки установить, кто они
и  с  кем  связаны.  В  зависимости  от результатов расследования мною будут
приняты окончательные меры.
     Звуки "...кончат..." щелкнули, как сухой удар курка.
     - Одобряю,  -  коротко  кивнул  Керенский. - А каковы ваши соображения,
Борис Викторович, в связи с по-выми требованиями главковерха?
     Он показал шифротелеграмму из Ставки.
     - Ознакомлен  в  копии  и  с ними. Полагаю, что войска округа подчинить
Корнилову  следует:  они действительно могут понадобиться ему для выполнения
стратегических задач на фронте.
     - А  не  будет ли это означать, что правительство, оставшись без войск,
окажется безоружным перед...
     - Я  не  закончил свою мысль, - перебил министра-председателя Савинков.
-  Войска  округа Корнилову подчинить, выделив, однако, из округа собственно
столичный  гарнизон, который надлежит усилить преданными нам частями за счет
вывода   из   Питера   проболыпевистски  настроенных  полков  и  заменив  их
"штурмовыми батальонами" и "батальонами смерти".
     - Прекрасная  мысль!  -  живо  воскликнул  Керенский. - Я рад, что паши
взгляды  совпадают! С вами приятно работать, Борис Викторович! Значит, так и
ответьте  главковерху.  Полумера  его  ублажит.  А  что до этих союзов, - он
небрежно   оттолкнул   телеграммы,   -  то  я  заявлю  на  пресс-конференции
представителям  печати,  что  никаких  изменений в верховном командовании не
предвидится.
     Он  подошел  к  карте  России,  занимающей  всю  стену бывшего царского
кабинета.  Огромное,  испещренное  извилистыми шнурками рек и дорог полотно,
на  котором Петроград был размером не более серебряного николаевского рубля.
"Всея земли Русской..." Обернулся:
     - Борис  Викторович,  а  как  идет подготовка нового варианта докладной
записки Корнилова правительству?
     - Филоненко   заканчивает  работу  над  нею  в  Ставке.  Затем  записку
просмотрю я.
     - Превосходно!  Пусть  в  нее  будут  включены  жесткие требования. Нам
желательно, чтобы они исходили от главковерха, а мы бы лишь утвердили их.
     - Сегодня же передам в Ставку.
     - У вас есть какие-нибудь срочные дела ко мне?
     - Да.  Штаб морского министерства испрашивает разрешения на упразднение
крепости  Кронштадт.  Мотивировка:  крепость в настоящее время утратила свое
стратегическое  значение.  Сухопутный  гарнизон  будет  выведен  на материк.
Балтийский флотский экипаж расформирован.
     Министр-председатель  повел  глаза вверх по карте. Нашел остров Котлин.
На  синеве  Финского залива он был как наконечник стрелы, летящей в мишень -
кружок Петрограда.
     - Кронштадт действительно утратил стратегическое значение?
     - Наоборот. Приобрел еще большее.
     Александр Федорович удивленно воззрился на Савинкова.
     - Не для нас, а для большевиков, - закончил фразу управляющий.
     - Вот   оно  что...  Дайте  от  моего  имени  указание  морскому  штабу
подготовить план этой операции в деталях. Двух недель им достанет?
     - Вполне.  -  Савинков  посмотрел  на  часы: - Через пятнадцать минут я
принимаю французскую военную миссию.
     - Не смею задерживать.
     Оставшись  один,  Керенский  прошелся  по  кабинету. Разговор с Борисом
Викторовичем   успокоил   его:  вдвоем  они  сумеют  усмирить  зарывающегося
генерала,  а  через  него  и  все  эти  казачьи  советы,  офицерские союзы и
георгиевские  комитеты.  С  ВЦИК  он  уже  управился. Два дня назад выставил
наконец  из Таврического к благородным девицам, в Смольный институт. Терпеть
не  может  эту  говорильню!  Этих Чхеидзе, Церетели! Понимает теперь, почему
так  ненавидел  Думу  император.  Хотя как и Дума перед Николаем, так и ВЦИК
после  июльских  дней  пляшет перед ним на задних лапках, как дрессированный
пес  в  цирке. Выпроваживая Совдеп из Таврического, он сказал: "Сожалею, что
не  смогу  теперь  так  часто  бывать  среди  демократии,  как хотел бы. - И
добавил:  -  Вынужденная необходимость, знаменующая, что скоро в этих стенах
соберется Учредительное собрание".
     И  все  же  тревога  не  покидала  его.  Как  облака  в душный день. То
просвет,  то  темень. Дождь не излился, погрохатывает за горизонтом. Но тучи
густеют...  Нет,  они  наползают  не  со  стороны  Ставки.  С  Корниловым он
как-нибудь  договорится.  Где  убавит,  где прибавит... Мало ему генерала от
инфантерии  - может и маршалом сделать, хоть генералиссимусом, как Суворова.
Пусть тешится. Казаки, георгиевцы - грибной дождичек. Совдеп - божья роса.
     Грозой,  бурей  от большевиков тянет. Вот от кого!.. Уже грохотало. И в
апреле,  и  в  июне,  и  в  июле.  С  ними  - вот с кем он ни о чем не может
договориться!   Ни  о  войне.  Ни  о  мире.  Ни  об  устройстве  Российского
государства.  Все,  что  исходит  от  него,  неприемлемо  для  них. Все, что
исходит от Ленина, ненавистно ему.
     Слава  богу,  июльские  события  дали возможность загнать большевиков в
подполье.  Но  этого  мало. Их нужно разгромить. Уничтожить как общественную
силу.  Правы  и в морском штабе, и Савинков - пора! Этот Кронштадт! Imperium
in  imperio  [Государство  в государстве (лат.)]. Еще в мае моряки и рабочие
Котлина  объявили,  что  подчиняются  на  своем  острове только Совдепу, а в
Совдеп  выбрали  почти  поголовно  сторонников Ленина. Изгнали из Кронштадта
даже  комиссара  Временного  правительства.  Это  они,  они  четвертого июля
высадили  в  Питере  десятитысячный  вооруженный  десант!  Это  перед ними с
балкона  дворца  Кшесинской  выступал  Ленин!..  Еле  удалось  управиться  с
моряками  и  загнать  их  обратно  на  остров. Тогдашний главковерх Брусилов
написал  Керенскому,  что  нужно  воспользоваться  моментом  и  покончить "с
гнездом  большевизма  -  Кронштадтом". Предложил разоружить гарнизон, а если
моряки  воспротивятся,  открыть  по Котлину огонь из главных калибров фортов
Ино  и  Красной  Горки.  Министр  не  решился: оба эти форта тоже ненадежны.
Ограничился   лишь   тем,   что  назвал  кронштадтцев  "предателями  русской
революции"  и  потребовал от команд "Петропавловска", "Республики" и "Славы"
арестовать  и  выдать  зачинщиков.  Теперь  он  покончит  с этим гнездом! Не
мытьем, так катаньем. "По стратегическим соображениям".
     Но  Кронштадт  -  лишь  одна  грозовая  туча. Большевики - они всюду. В
тылу.   В   действующей   армии.   В   самом  Питере.  В  Москве.  Начальник
контрразведки  подытожил  сводки  по  фронтам  и  губерниям: в их партии уже
почти  четверть миллиона. Л в