- Не останавливай! Едем к Совету! Освобожденных товарищей ждут там!..
     Автомобиль  спускается  к  самому  истоку Тверской, пересекает широкую,
застроенную  торговыми  рядами  Воскресенскую  площадь.  За  нею возвышается
Кремль.  В  просвете между Кремлем и темно-красным, с зеленой крышей зданием
проглядывается Красная площадь и купола Василия Блаженного. Феликс узнает.
     Машина  останавливается  у  здания.  Вход  в  него  похож  на  боярское
крыльцо.
     - Приехали,  товарищи! Это Московская дума. Сейчас здесь заседает Совет
рабочих депутатов. Рабочие хотят, чтобы вы выступили!..
     Дзержинского,  Рудзутака, других снимают на руках, как детей, с кузова.
И  вот  они  идут.  Толпа  расступается.  Лица  повернуты  к  ним. В глазах,
обращенных на их полосатые одежды, на их лица, - сострадание и радость.
     Широкая  лестница.  Феликс  с трудом, собирая силы, поднимается по ней.
Бешено  колотится  сердце.  Он  пытается  собраться с мыслями. Что он скажет
освободившим его людям - им, свершившим революцию?..
     Люди  словно  бы  почувствовали  их  состояние. Снова протягивают руки.
Поднимают. Несут.
     Вносят  в  Большой  думский  зал.  Сколько  народу!  Какие  прекрасные,
одухотворенные лица!..
     Он знает, о чем будет сейчас говорить!..


4

     От  Могилева  до  Царского Села по прямой немногим более семисот верст.
Генерал-адъютант  Иванов  рассчитал  -  с  учетом  всех возможных по зимнему
времени  задержек в пути, - что он прибудет на станцию назначения не позднее
чем на рассвете первого марта.
     Но  едва его головной эшелон с георгиевцами одолел первый отрезок пути,
до  Витебска,  как  на  железной  дороге  начался  полный  беспорядок: то не
оказывалось   воды   для   заправки   паровозного  котла,  то  угля;  кто-то
неправильно  переключил  стрелки, и поезд загнали в тупик, а на главный путь
выполз  товарняк...  Пока  разбирались,  маневрировали,  время  шло... Утром
первого  марта  Николай  Иудович со своим карательным отрядом был еще в двух
сотнях верст от Царского, на станции Дно.
     Старый   генерал   выходил  из  себя:  сам  государь  следит  за  ходом
экспедиции! Под суд! Покарать!..
     Неясно  было, кого судить и карать: железнодорожные чиновники сваливали
вину  на  морозы,  снежные  заносы, на давнее запустение всего хозяйства. Он
разберется  потом,  на  обратной  дороге. Наведет порядок! Сейчас же некогда
вести расследование: вперед и только вперед!..
     Однако  и  к вечеру он все еще не достиг цели: эшелон застрял в Вырице.
До  Царского Села оставалось всего сорок верст - час пути. Однако паровозная
бригада  исчезла,  а начальник станции уведомил: из Питера получено указание
эшелон дальше не пропускать.
     Разгневанный  генерал  готов  был  бросить своих георгп-евцев напролом.
Однако же что проламывать? Пустоту? Идти по шпалам пешком?..
     - Кто  посмел  приказать,  чтобы меня не пускали дальше? Да я по самому
государеву  указу!  -  топал  он  ногами  перед  готовым  упасть  в  обморок
маленьким  чиновником, пытаясь влить громовые раскаты в свой немощный голос.
- Соединить немедля по телефону!
     - С-сей   минут,   ваше  сиятельство!  С-сей  минут!..  Комиссар  путей
сообщения господин Бубликов самолично на проводе!
     Бубликов  пообещал,  что свяжется для получения дальнейших инструкций с
Временным комитетом Думы.
     В  Питере  шли  переговоры.  Время тянулось. В вагонах роптали голодные
георгиевцы.  Наконец  по распоряжению самого Родзянки генерал-адъютанту было
предложено  компромиссное  решение:  в Царское Село он проедет, но выгружать
своих  солдат  из  эшелона  не  будет;  для  переговоров  к  нему из столицы
выезжает член военной комиссии.
     Иванов  принял  предложение.  Оно  ни  к  чему  его  не  обязывало.  Он
выполняет  повеление императора, а соглашателей, если будет надо, повесит на
первом  суку.  Поздним  вечером  его поезд встал у перрона Царского. Николай
Иудович  вызвал  на  станцию  военного коменданта и начальника гарнизона. Те
доложили:  Царское  Село  занято  восставшими  войсками.  У  всех выходов из
императорского  дворца  -  посты солдат с красными бантами, на площади перед
дворцом - бронеавтомобили.
     Тем  временем  прибыл  и  посланец  военной  комиссии.  Его  доклад был
удручающим:
     - В  гарнизоне  столицы  все до единого на стороне восставших. Начинать
активные  действия  силами  одного  батальона  абсурдно.  Однако среди самих
восставших   определилось   два   течения:   одни,   солдаты   и  фабричные,
поддерживают  Совдеп,  который стремится к ниспровержению монархии; другие -
офицерство,   цензовые   сословия,  деятели  промышленности  -  поддерживают
Временный   комитет  Думы.  Сам  же  комитет  жаждет,  чтобы  прежний  строй
сохранился, но волею верховной власти были дарованы некоторые реформы.
     Иванов  не  был  искушен  в тонкостях политики. Из витийств эмиссара он
понял  лишь  одно:  без  собранного  в  монолитный кулак карательного войска
обрушиваться  на  взбунтовавшийся Питер нельзя. И окончательно убедился, что
предстоит  не  увеселительная прогулка и даже не быстрая расправа, "кровавая
баня",  какую  устроил  он  Кронштадту  под  наведенными  на  остров  с моря
главными калибрами крейсеров и береговых батарей, а изнурительная осада.
     - Надеюсь,  к  государыне  меня  пропустят  безо  всяких  козней?  -  с
сарказмом обратился оп к коменданту Царского.
     - Предоставляю  вам  свой  автомобиль.  Александра  Федоровна  была вне
себя:
     - Что   происходит,   генерал?   Кощунственно!   Немыслимо!  Варварская
страна!.. Когда вы покончите с этим сбродом?
     - Императорская   гвардия  и  верные  трону  войска  на  подходе,  ваше
величество, - церемонно склонил он голову.
     - О-о!  -  она  стиснула  кулаки  так,  что  они побелели. Лицо ее было
искажено ненавистью. - Так поспешите же, генерал!
     На  станции Иванова ждало только что полученное от царя предписание: до
прибытия  его  самого  никаких  мер  не  предпринимать.  А по линии железной
дороги  поступило  донесение:  от Питера в направлении Царского продвигается
революционный батальон, усиленный батареями тяжелых орудий.
     Генерал  распорядился, чтобы его доставили назад, на станцию Вырица. Он
решил  там,  на  исходном  рубеже,  ждать  прибытия  главных сил карательной
экспедиции и дальнейших указаний императора.


                                Глава пятая
                                  2 марта

1

     Покинув Финляндский вокзал, Путко вышел к
     Неве,  одолел  мост  и заковылял по набережной. Путь был далек, но идти
оказалось   весело.   Чопорная,   с  гранитными  чугунноковаными  парапетами
набережная  жила  непривычной  жизнью.  Заводы,  судя  по  чистому  небу над
Выборгской  и  Петроградской  стороной, над Васильевским островом, и сегодня
не  работали.  Народу  на  набережной  полным-полно.  Жгли костры из всякого
хлама.  С  карниза  правительственного  здания под одобрительные выкрики два
солдата  прикладами  сбивали  орла. Одно крыло и когтистая лапа со скипетром
уже  отлетели.  Теперь  вошедшие в азарт солдаты гулко, словно в набат, били
по  черным орлиным головам с хищно изогнутыми клювами. Увидеть такое! Но еще
поразительней  было зрелище красного, полыхавшего на ледяном ветру флага над
дворцом.  А  трехцветное,  затоптанное сапогами грязное полотнище скомкалось
на тротуаре.
     Матросы  в  лихо  заломленных  бескозырках с гвардейскими ленточками, с
красными  от мороза ушами вели под конвоем сановного, в генеральской шинели,
с  вензелями на погонах, старика туда, в сторону Шпалерной. Антон покостылял
за ними.
     Площадь  перед Таврическим бурлила. Шел митинг. Всюду и здесь - красные
флаги.  У  входа во дворец хотя часовые и стояли, но никто никаких пропусков
не  требовал.  Вслед  за  моряками-конвоирами  Путко  вошел  под своды Думы.
Помещение  штаба  восстания  он  разыскал  быстро.  Но "товарища Василия" на
месте не оказалось.
     - В  полках,  -  бросила ему девушка, по виду курсистка, в углу комнаты
стучавшая двумя пальцами на "ун-дервуде".
     Оставалось  единственное - ждать. Во дворце было тепло, а в полуподвале
бесплатно  поили  чаем  и  давали  галеты. В каждом же зале шли митинги. Все
говорят...  Но  ведь  где-то, под спудом, идет работа. Страну нужно кормить,
одевать. Революцию - направлять.
     Наконец  Василий  появился. Он был в штатском пальто, бородатый, русый,
едва  ли  старше Антона. Опухшие от бессонницы глаза - как у Ивана Горюнова.
Антон назвал себя. Добавил:
     - Горюнов меня прислал.
     - А-а, это он о вас говорил! Ну что ж, ценный кадр. Чего душа жаждет?
     - Работы. Хоть какой.
     - Ее  вон  сколько!  -  Василий  показал  рукой  выше  головы. - Только
успевай  поворачиваться!  - Оглядел Пут-ко. - Вы, кажется, поручик? А почему
в солдатском? Замаскировался, чтобы не побили?
     - Из лазарета ушел в чем раздобыл. А я уже итак битый-перебитый.
     - Офицер  -  это  хорошо...  -  протянул  Василий.  - С офицерами у нас
особенно туго. В обстановке сориентировались?
     - Не совсем. Всюду только речи говорят. А где дело?
     - Тоже понимать надо: дорвались до вольного слова - не надышатся.
     - Оно-то   так.   Только  одни  говорят  от  сердца,  а  другие  -  для
маскировки.  Каждый:  "народ!",  "свобода!", "революция!", "демократия!" Все
нацепили  красные  банты!  А  кто же тогда еще вчера в красный цвет стрелял,
как  в  мишень?  Для  кого наш флаг был что для разъяренного быка? А нынче -
банты,  кокарды,  бутончики!  И  все  голосят:  "Товарищ, товарищ!" Кто кому
товарищ?  Боюсь,  могут так задурить голову словами, что потом не скоро этот
мусор из нее вытрясешь.
     - Точно!   -   согласился  Василий.  -  Все  стали  р-рево-люционерами.
Родзянко  оказался,  вишь,  первым  борцом  за  свободу.  А вот потрясем его
мошну,  покажет  он  нам,  где  раки  зимуют!..  Ну ладно, еще поглядим, кто
кому...  - Пригладил растрепанную бороду. - Ты прав: каждый гнет свою линию.
Мы  в  подполье  еще  с конца прошлого года понимали: развязка приближается.
Знали,  что  события  начнутся  здесь,  в Питере. Оно и понятно: полмиллиона
пролетариата... Ты с какого года в партии?
     - Начинал в пятом, приняли в седьмом.
     - Ноздря  в ноздрю, - удовлетворенно гмыкнул Василий. - Тогда установку
нашу   знаешь.  Она  прежняя:  расшевелить,  раскачать,  взбудоражить  народ
лозунгами  борьбы  против  войны, дороговизны, монархии. Вовлечь массы. Царь
бросит  против  народа  армию.  Это  разложит  войско.  Привлечение армии на
сторону  народа - вот один из важнейших вопросов. Кое-кто думает, что сможем
обойтись  боевыми  дружинами.  Нет,  кишка  тонка. Пятый год показал, что на
данный момент самое главное - за кем пойдет армия. За нами или за ними.
     - Знаю.  Ленинская  установка.  Но  ты  думаешь, они этого не понимают?
Одни говорят речи, а другие, я уверен...
     - Ну  что мы друг друга убеждаем: брито-стрижено? - рассмеялся Василий.
-  Все  верно!  Сегодня  с  утра в Совдеп и к нам в штаб восстания прибежали
ребятишки  из  разных частей: офицеры вернулись в казармы, водворяют прежние
порядки,  требуют  сдать  оружие..  И не самочинно требуют - по распоряжению
Временного  комитета  Думы.  Уже  и в город выходить - с особого разрешения.
Родзян-ко  полагает,  что все закончено: вывеску сменили, а лавочка осталась
та же.
     - Вот видишь! - снова начал злиться Антон. - А мы...
     - Слышал?  -  оборвал его, рассмеялся Василий. - Вчера даже жандармский
эскадрон  прискакал  с  "Марсельезой"  !  Тоже стали защитничками революции.
Родзянко  и  с  ними  лобызался.  Правда, думцы - великие храбрецы. Вчера же
кто-то  поднял  крик:  "Хабалов  идет!  Хабалов  идет!.."  Тут  такая паника
поднялась!  Одни  "избранники"  под  кресла залезли, другие прыснули бежать.
Решили,  что  Хабалов  свое  воинство на Таврический ведет. А оказалось, что
его самого арестовали и привели, сейчас в "министерском павильоне" сидит.
     Посерьезнел. Прихлопнул ладонью по столу:
     - Суть  ситуации  такая:  у Родзянки в руках правительственный аппарат.
На  его  стороне все - от Пуришкевича до кадетов. А главное - офицерство. На
стороне Совдепа - солдаты и пролетариат.
     - Так  это  же сила! - воскликнул Путко. - Решающая! Что может какой-то
там  ротмистр,  если  вся рота против него? А народ перед Таврическим? Одним
духом сдует кого хочешь, если дыхнет.
     - Ишь  ты  какой  шустрый!  -  Василий  склонил голову набок, словно бы
стараясь  получше разглядеть заявившегося к нему умника. - Я тоже до ранения
на   фронте   был.   Тоже,  разрешите  представиться,  подпоручик  саперного
батальона.  На  передовой,  сам  знаешь,  всегда кажется, что главный бой на
твоем  участке.  Если  ты  идешь  в  атаку,  значит,  вся  армия  наступает;
смазываешь пятки - ну конечно же вся армия драпает.
     - Точно! - теперь уже улыбнулся Антон.
     - Но  по  сей день фронты и вся действующая армия еще не сказали своего
слова.  Еще  только  начинает  раскачиваться  Москва.  Слухи самые разные. А
наиглавнейшее - сам наш Совдеп...
     Василий резко махнул рукой:
     - Мы  ждали  этих  дней  и,  когда  началось,  покатилось,  готовы были
возглавить   движение.   На   утро   двадцать   шестого   назначили   пленум
Петроградского  комитета, чтобы окончательно определить тактику и стратегию.
А  в  ночь на двадцать шестое охранка почти всех членов комитета замела. И в
"Кресты".  Я  тоже  попал.  Молодцы  выборж-цы  -  взяли на себя обязанности
комитета.   Но   по   неопытности,  а  может,  и  наоборот,  из-за  верности
принципам...  -  он  в  сомнении  пожал  плечами,  - допустили оставшиеся на
свободе  братишки  одну промашку. Когда восстание началось, они бросились на
заводы,  на  фабрики,  в  казармы - к народу. А эсеры и меньшевики - сюда, в
Таврический.  И  сразу  давай  создавать  Совет!  И  давай захватывать в нем
места!   Сейчас   во   всем  Совдепе  наших  товарищей-большевиков  -  всего
двое-трое.  А  вся  верхушка - их. Вот смотри: председатель Совета Чхеидзе -
меньшевик,   товарищ  председателя  Скобелев  -  меньшевик,  второй  товарищ
председателя  Керенский  -  трудовик,  со  вчерашнего  дня  примазавшийся  к
эсерам.  И  остальные  - пальцев не хватит, той же масти шатия-братия. Не то
чтобы  воевать  с  Родзянкой - сами к нему лобызаться бегают. Керенский даже
наплевал  на  решение  Исполкома  Совдепа  и  решил  стать министром в новом
правительстве,  которое  Родзянко  сейчас  хочет слепить. Говорят, что и для
Чхеидзе  кресло  в  Мариинском  дворце  подобрали. Но мы свою линию гнем. За
каждую букву в решениях Совдепа грыземся.
     Он достал часы:
     - Сейчас  снова  будем  заседать.  Оч-чень  важное  будет заседание! Ты
оставайся  пока  здесь  за меня. Будут приходить солдаты из частей, давай им
нашу  литературу,  пусть  берут, сколько унесут, - Василий показал на стопки
листков,  уложенные  на  полу вдоль стены. - И сам почитай: это наш манифест
"Ко всем гражданам России" и листовка "Настал час освобождения".
     Взял  со  столика,  за  которым  курсистка  терзала  "ундер-вуд", узкие
полоски бумаги:
     - Это  мандаты  штаба  восстания  на  право  входа в казармы гарнизона.
Выдавай только нашим, большевикам.
     По  районам  начали  создавать  отряды  рабочей милиции. Вот мандаты на
получение  оружия  в  арсеналах.  Тоже смотри в оба, кому даешь. С минуты на
минуту  начнут  приходить  делегаты  от  рот, всех направляй в Белый зал, на
заседание. Действуй!
     За  ночь  Антон  не  сомкнул глаз. Как опустился на стул, освобожденный
Василием,  так  и  не  поднялся:  со всех сторон наседали; принимать решения
надо было немедленно.
     Василий  забежал  -  вечер  это был или уже ночь? - радостный, осипший,
словно еще больше похудевший:
     - Сдвинули!  Мы с первого дня требовали, чтобы в Совдепе были не только
рабочие,  но  и солдатские депутаты. Оборонцы во главе с Чхеидзе артачились:
мол,  агитация  распространится  и  на  армию.  А  нам этого только и нужно.
Добились!  Солдатская  секция  создана  и  отныне  Совдеп  - Совет рабочих и
солдатских  депутатов!..  А теперь мы там такую пулю отливаем Родзянке! Бьет
наповал! Не пуля - снаряд!..
     И снова исчез.
     Под  утро  пришел,  качаясь  от усталости, с еще влажным номером газеты
"Известия Совета Рабочих и Солдатских Депутатов".
     - Прочти. Вот это!
     Типографская  краска  пачкала  пальцы.  На  первой  странице, сразу под
заголовком, крупно выступало: "Приказ Э 1".
     Антон начал читать.
     "По  гарнизону  Петроградского  округа  всем  солдатам  гвардии, армии,
артиллерии  и  флота  для  немедленного  и  точного  исполнения,  а  рабочим
Петрограда для сведения.
     Совет Рабочих и Солдатских Депутатов постановил:
     1.  Во  всех  ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и
отдельных  службах разного рода военных управлений и на судах военного флота
немедленно  выбрать  комитеты  из  выборных  представителей  от нижних чинов
вышеуказанных воинских частей.
     2.   Во   всех   воинских   частях,   которые   еще  не  выбрали  своих
представителей  в  Совет  Рабочих Депутатов, избрать по одному представителю
от   рот,   которым   и  явиться  с  письменными  удостоверениями  в  здание
Государственной думы к 10 часам утра 2 сего марта.
     3.  Во  всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется
Совету Рабочих и Солдатских Депутатов и своим комитетам.
     4.  Приказы Военной комиссии Государственной думы следует исполнять, за
исключением  тех  случаев,  когда они противоречат приказам и постановлениям
Совета Рабочих и Солдатских Депутатов..."
     Василий ревниво следил за тем, как читал Антон.
     - Пункт  четвертый осилил? Мы настаивали на формулировке: "только в тех
случаях",  они,  соглашатели:  "за  исключением  тех  случаев".  Улавливаешь
оттеночек?  -  В голосе его был сарказм. - Так и в пятом: и нашим и вашим!..
Одолели голосованием. Читай дальше - главное впереди.
     - "Пункт  пятый.  Всякого  рода  оружие,  как-то:  винтовки,  пулеметы,
бронированные  автомобили  и  прочее  должны находиться в распоряжении и под
контролем  ротных  и  батальонных  комитетов..."  -  произнес  вслух Путко и
снова, с возрастающим волнением, углубился в текст:
     "...и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованиям.
     6.  В  строю  и  при  отправлении служебных обязанностей солдаты должны
соблюдать  строжайшую  воинскую  дисциплину,  но  вне службы и строя в своей
политической,  общегражданской  и  частной  жизни  солдаты ни в чем не могут
быть  умалены  в  тех  правах,  коими  пользуются все граждане. В частности,
вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяется.
     7.    Равным    образом    отменяется    титулование   офицеров:   ваше
превосходительство,  благородие  и  т. п., и заменяется обращением: господин
генерал, господин полковник и т. д.
     8.  Грубое  обращение с солдатами всяких воинских чинов и, в частности,
обращение  к ним на "ты" воспрещается и о всяком нарушении сего, равно как и
о  всех  недоразумениях  между  офицерами  и  солдатами,  последние  обязаны
доводить до сведения ротных комитетов.
     Настоящий  приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах,
батареях и прочих строевых и нестроевых командах".
     Под   приказом   стояло:  "Петроградский  Совет  Рабочих  и  Солдатских
Депутатов".
     Антон поднял на Василия заблестевшие глаза:
     - Так это же!..
     - Мы  настаивали  еще,  чтобы солдаты получили право сами выбирать себе
командиров,  а  неугодных  -  смещать.  Меньшевики  и  эсеры  провалили.  Мы
требовали,  чтобы этот приказ был адресован не только войскам Петроградского
округа,   а   всей   армии.   Они   же:   "Мы   -  Питерский  Совдеп,  а  не
Всероссийский..."  Законники!  Но  все равно... - он выхватил у Путко из рук
газету, потряс ею, - все равно армия теп