взялись  за  руки,  потом  стали
заглядывать в двери лавок.
     - Никаких корзиночек, - сказал Дэвид.
     - И никаких кукол и зверюшек, - говорила на ходу Дженни,  -  и  никакой
глиняной посуды и украшений, но все-таки пускай это будет что-нибудь местной
работы, образчик туземного искусства, правда, Дэвид?
     - Да, пожалуй, - неуверенно сказал Дэвид, - но только не сандалии, и не
надо ничего кожаного и деревянного.
     - И не кружева, и не вышитое полотно? - спросила Дженни.
     - Во всяком случае, не для меня, - отрезал Дэвид.
     - Давай не будем решать, - немного устало предложила Дженни.  -  Просто
будем ходить и смотреть, где что, увидим, что из этого получится.
     Так и сделали, поглядели,  где  что,  и  увидели,  что  получилось:  из
какой-то лавки неподалеку вышли  миссис  Тредуэл  с  Вильгельмом  Фрейтагом,
приветливо подняли руки на мексиканский манер, и Дэвид, к своему  изумлению,
очень охотно поднял руку в ответ.
     - Где они? - спросил Фрейтаг. - Видели вы их?
     - Речь идет о наших приятелях-танцорах, - пояснила миссис Тредуэл, тоже
необычно оживленная.
     - Они вон там, - показала Дженни, - по крайней мере совсем недавно  там
были. А что?
     - Помните, они обещали накупить здесь,  в  Санта-Крусе,  выигрышей  для
вещевой лотереи? - сказал Фрейтаг Дэвиду. - Так вот,  вся  суть  в  ловкости
рук, на это стоит посмотреть!
     - Что ж, пойдем посмотрим, - сказал Дэвид.
     Они направились к той лавке, но оттуда как раз выбежали Рик и Рэк, а за
ними появились и взрослые; живописной гурьбой, громко, оживленно болтая, они
дружно свернули направо, в противоположную сторону от  наблюдателей,  быстро
миновали три лавчонки и вошли в четвертую, дети вбежали туда первыми.
     Хозяйка лавки, где они только что побывали,  вышла  на  улицу  и  стала
отводить душу, высказывая все, что она о них думает.
     - Берегите зубы! - кричала она на весь белый свет. - Пересчитайте  свои
пальцы, а то и их стащат! Это такой народ, они  не  покупать  ходят!  -  Она
горестно  морщилась  и  потрясала  кулаками,  разбирая  свой  разворошенный,
беспорядочно раскиданный товар, потом печально обратилась к  американцам.  -
Чистое полотно, - говорила она, - настоящие кружева, всюду  ручная  вышивка,
такие хорошие вещи, красивые и совсем дешево...
     Но ясно было: она не надеется, что они что-нибудь купят, удачи  сегодня
уже не будет, она и не пыталась  всерьез  соблазнить  их  своим  товаром.  В
отчаянии она пыталась хотя бы понять, что же у нее украли.
     Дженни с Дэвидом, Фрейтаг и миссис Тредуэл пошли вслед за  танцорами  в
другую лавку. Пепе, который остался на страже у входа, шагнул  в  сторону  и
слегка им поклонился. Хозяйка по просьбе фрау Шмитт  выкладывала  перед  ней
льняные носовые  платки  с  простой  траурной  каймой.  Внезапное  появление
разношерстной толпы иностранцев (она мигом разобрала, что тут  есть  и  люди
порядочные, и проходимцы) встревожило ее. Она уже  столько  предлагала  этой
покупательнице  коробок  с  самыми  настоящими  траурными  платками,  и  все
оказывалось не по ней: то они слишком велики, то слишком  малы,  то  слишком
тонкие, то слишком грубые, и каемка то чересчур узка, то чересчур широка,  и
они то чересчур дорогие, то чересчур дешевы... В панике хозяйка собрала  все
платки и почти закричала на фрау Шмитт:
     - Ничего у меня для вас нету, сеньора! Ничего! Ничего!
     Ибо  она  с  отчаянием  увидела,  что  порядочные  иностранцы  держатся
поодаль, а на нее набрасывается воровская стая хищного воронья.
     Фрау  Шмитт,  изумленная  и  обиженная  такой  неожиданной   грубостью,
попятилась - и  вот  приятный  сюрприз,  тут,  оказывается,  ее  корабельные
попутчики! Она обрадовалась не испанцам, они не  в  счет,  а  этим  странным
американцам, они хоть и странные, но все же славные.  Поневоле  вспомнилось,
как герр Скотт сочувствовал бедняжке  резчику  с  нижней  палубы...  хорошо,
конечно, если человек строг, хладнокровен,  всегда  и  во  всем  непогрешимо
прав, конечно же, таков капитан Тиле, но трогательны и  те,  кому  не  чужды
человеческие чувства, любовь к ближнему, участие и  милосердие  к  бедным  и
несчастным. Короче говоря, приятно увидеть в этом неприветливом  месте  лицо
Скотта, хотя оно больше похоже на лицо восковой куклы с голубыми стекляшками
вместо  глаз.  Молодая  женщина,  его  спутница,   -   существо   совершенно
непонятное, вдова совсем не вызывает доверия, а  герр  Фрейтаг,  безусловно,
очень плохо поступил: выдавал себя за христианина, а сам женат на еврейке...
"Но, Господи Боже мой, - жалобно подумала  фрау  Шмитт  и  незаметно,  двумя
пальцами перекрестилась, - что же мне делать? Умереть от одиночества?"
     Она подошла поближе к этим четверым, и они  заулыбались,  заговорили  с
ней, теперь все они стояли почти рядом - и все,  каждый  по-своему,  увидели
одну и ту же картину. Бродячая труппа  снова  разыграла  отлично  слаженный,
отрепетированный спектакль, напористо,  целеустремленно,  с  тем  же  наглым
презрением к сторонним зрителям, как  бывало  на  корабле:  Ампаро  и  Конча
направились в один угол лавки, подзывая хозяйку, сбивая ее с  толку,  потому
что каждая брала что-то из товара и обе  разом  громко  спрашивали  о  цене.
Маноло вышел за дверь и  стал  на  страже  с  Пепе.  Пастора  и  Лола  шумно
заспорили с Панчо и Тито в другом углу, но без конца бегали через всю  лавку
к хозяйке с какой-нибудь вещью в руках, и ей приходилось отводить взгляд  от
Ампаро и Кончи, хотя она справедливо подозревала, что как раз с них-то и  не
следует спускать глаз. И все  они  так  и  мельтешили  по  лавке,  поминутно
подбегали к двери показать Маноло и  Пепе,  что  они  выбирают,  и  спросить
совета,  опять  бросались  к  полкам,  стаскивали  оттуда,  разбрасывали  по
прилавку и переворачивали на все лады новые и новые товары. Тут же вертелись
Рик и Рэк - как всегда во время представления, они великолепно  играли  свою
роль, клянчили и приставали: "Мама, ну пожалуйста, купи мне то, купи это!" -
и размахивали каждой вещью,  какую  могли  ухватить.  Тогда  Лола  грозилась
поколотить их, кричала, чтобы все положили на место, - и, разумеется,  через
несколько минут вся орава вывалилась через  узкую  дверь  на  улицу,  громко
возмущаясь: мол, в этой лавчонке и глядеть-то не на что и не станут они  так
дорого платить, что это за цены, прямой грабеж! И тут хозяйка тоже  осталась
в своей лавчонке, кипя от бессильной  ярости,  среди  такого  разгрома,  что
придется ей часами собирать, складывать, пересчитывать товар,  пока  она  не
выяснит, что же украдено.
     Так оно и  шло  еще  и  на  других  площадях,  при  других  свидетелях.
Профессор Гуттен с женой повстречали танцоров когда те гурьбой  высыпали  из
какой-то конурки, громко, язвительно насмехаясь над  человеком  с  безумными
глазами, а он кричал, что они воры, и клял их на чем свет стоит. Ответом ему
был взрыв хохота,  от  которого  кровь  стыла  в  жилах,  и  компания  гордо
прошествовала дальше.
     - Они и здесь так же нагло себя ведут, как на корабле! -  сказала  мужу
фрау Гуттен. - Неужели мы ничего не можем сделать? Где  здесь  полиция?  Где
национальные гвардейцы?  У  них  такой  надежный,  солидный  вид.  Где  они?
Наверно, нам следует их позвать?
     Профессор Гуттен нежно сжал ее локоть; да, конечно, вот это ему  в  ней
всего милее, это живо  и  поныне,  когда  безвозвратно  утрачены  молодость,
красота, изящество, нежная грудь в голубых жилках, душистые ямки подмышек  и
упругость розового подбородка, - жива непреходящая глупейшая, чисто  женская
уверенность, будто есть на этом свете  власть,  существующая  только  затем,
чтобы  по  первому  зову  неукоснительно  спешить  на  помощь   невинным   и
угнетенным...
     - Позови полицию, - сказала она, милая дурочка.
     - Послушай, любовь моя, - сказал профессор. - Мы в незнакомой стране  и
не знаем ее обычаев. Здешним жителям мы наверняка не нравимся, мы из  другой
страны и говорим на другом языке...
     - Мы говорим по-испански не хуже их, а  может  быть,  и  лучше,  -  как
девчонка похвасталась фрау Гуттен.
     Муж теперь часто приходил к ней с любовными ласками и  она  чувствовала
себя уверенно, как новобрачная. С  той  самой  ночи,  когда,  спасая  Детку,
утонул несчастный баск, муж, видно, вновь обрел былую мужскую  силу.  И  она
тоже стала как молоденькая, начала следить за  собой,  примеривалась  -  что
надо сделать, чтобы оставаться привлекательной? Первым делом -  похудеть.  В
волосах седые пряди, их надо покрасить. Муж, безусловно, найдет себе кафедру
в каком-нибудь хорошем немецком  институте.  Она  настоит,  чтобы  он  нанял
секретаршу, и освободится от вечной каторжной работы  -  от  поисков  цитат,
переписки  на  машинке,  вычитывания  корректур,  от   всех   этих   скучных
обязанностей профессорской жены. Она сохранит себя для любви.
     - Ты прав, - сказала она и взяла его под руку. - Это не наше дело,  нас
это ничуть не касается.
     Фрау Шмитт прошла было несколько шагов по  улице  за  Фрейтагом  и  его
компанией, но услышала, что он приглашает всех пойти выпить, и остановилась.
К ней приглашение не относится, это ясно, они ее словно и не замечают. Не то
чтобы они хотели ее обидеть, нет, этого быть не может;  просто  они  молоды,
беспечны, беззаботны и думают  только  о  себе.  А  у  нее  тоже  есть  своя
гордость, в критические  минуты  она  никогда  еще  не  теряла  собственного
достоинства: пусть в душе ее рана, она так недавно  овдовела,  она  слаба  и
уязвима, но лучше  умереть,  чем  кому-то  навязываться.  Она  купила  кулек
засахаренных фруктов и пошла обратно на корабль. Шла и ела один  кусочек  за
другим, как можно незаметней: ведь только плохо воспитанные люди едят  прямо
на улице. Оставалось лишь надеяться, что никто ее не видит.


     Движимый смутным желанием как-то скрасить свой убогий костюм, Глокен  с
завистью перебирал вывешенные у входа широкие алые пояса, какие носят только
танцоры, нарядные ослепительно белые манишки в  мелкую  складку,  кокетливые
узкие  воротнички  для   тореадорских   рубашек.   Галстуки   все   казались
неподходящими - то узкие черные ленты, то уж такие яркие,  кричащие,  что  в
них только и идти на маскарад или какой-нибудь костюмированный  бал.  Глокен
жадно взялся за тонкий шелковый шарф своего любимого ярко-красного  цвета  и
набирался храбрости, чтобы спросить о цене, хотя заранее понимал, что  такая
покупка ему не по карману, но  тут  хозяйка,  женщина  с  навек  озабоченным
лицом, мягко сказала ему:
     - Да вы зайдите... у меня тут есть кое-что получше, чем на выставке,  и
недорого...
     Глокен был не так глуп, чтобы усмотреть в этом деловитом лице хоть тень
кокетства. Чего-то ей от  него  надо,  но  чего?  Потом  он  услыхал  хорошо
знакомые ненавистные голоса бродячих танцоров, и хозяйка сказала настойчиво:
     - Войдите, пожалуйста. Помогите мне за ними последить!
     Он пошел за нею, не столько чтоб ей  помогать,  скорее  чтобы  укрыться
самому, и прислонился горбатой спиной к скалкам шалей и мантилий.
     Он видел, что хозяйка - женщина хитрая и осмотрительная. Она  встретила
ораву резким окриком: пускай остаются  на  улице,  войдет  кто-нибудь  один,
только один, кому они поручат сделать все покупки. Но ее точно и не слыхали,
ворвались в тесную лавчонку и пошли хвататься за что попало спрашивать  цены
и препираться друг с другом. Глокен  пытался  спрятаться,  но  его  углядела
Конча.
     - Смотрите, кто тут есть! Он нам принесет  удачу!  -  закричала  она  в
восторге, подбежала и дотронулась до его горба.
     И все стали протискиваться  и  тянуться  к  нему,  суматоха  утроилась.
Глокен пытался защищаться, еще глубже зарылся  спиной  в  развешанные  шали,
прикрыл плечи ладонями. Но они все равно доставали его,  больно  хлопали  по
чему попало, и он уже не мог больше вынести. В  ужасе  он  прорвался  сквозь
толпу и выбежал наружу, а там стояли на стреме Рик и Рэк,  они  завизжали  и
кинулись его догонять, им тоже хотелось удачи. Не  разбирая  дороги,  Глокен
налетел на Баумгартнеров и сразу за ними  на  семейство  Лутц.  Миссис  Лутц
тотчас же снова  проявила  себя  как  истинная  мать  и  воспитательница:  в
мгновение ока дала Рику подножку, так что он с размаху растянулся на  земле,
ухватила Рэк за плечо, закатила ей отличную  увесистую  затрещину  и  сурово
сказала Глокену:
     - Почему вы не защищались? О чем вы только думаете?
     Глокен, огорченный и пристыженный, сказал кротко:
     - Ни о чем я не думал. Я, знаете, прямо как в осиное гнездо попал.
     Они подошли  к  той  лавке,  но  не  рискнули  войти  внутрь.  Там  все
заполонили танцоры, хозяйка не в силах была за каждым уследить, не могла  их
выгнать, они ничего не слушали; наконец Лола,  чтобы  отвлечь  ее  внимание,
бесконечно  торгуясь,  сыпля  словами  как  горохом  и  всячески  высказывая
презрение к столь жалкому товару, взяла  у  нее  крошечную  пестро  расшитую
кисейную косыночку, отороченную кружевом, и выложила  деньги.  Тем  временем
дети вернулись на свой сторожевой  пост;  доведенная  до  отчаяния  хозяйка,
которую оттеснили куда-то в угол, закричала, чтобы все убирались вон. И пока
Лола  расплачивалась  и  хозяйка  отсчитывала  ей  сдачу,  остальные  толпой
повалили на улицу - и со стороны сразу бросалось в глаза, что  у  каждого  в
самых неподходящих местах под одеждой проступали какие-то бугры и комки, а у
Ампаро из-под черной шали свисал бахромчатый угол другой, белоснежной.
     Орава хлынула  через  площадь  и  окликнула  большой  открытый  экипаж,
который волокла унылая костлявая кляча. Сперва в эту повозку  взгромоздились
женщины  и  дети;  Маноло,  Пепе  и  Тито  уселись  на  подножках,  а  Панчо
примостился рядом с кучером.
     - Гони, - распорядился он. - Гони, мы опаздываем!
     - Что за спех? - осведомился кучер. - Послушайте, сеньор, моя карета на
шестерых, а вас десять; вы мне  заплатите  за  десятерых.  Я  беру  плату  с
каждого пассажира.
     - Грабеж! - заявил Панчо. - Не стану я так платить.
     Кучер натянул вожжи и остановил свою конягу.
     - Тогда все слезайте, - потребовал он.
     Лола подалась вперед.
     - Чего мы стали? - спросила она испуганно.
     - Он хочет нас ограбить, - сказал Панчо не слишком уверенно.
     - Скажи ему, пускай едет! - взвизгнула Лола. - Болван, осел! Поезжай!
     - Ты на кого орешь? Заткни глотку! - сказал Панчо.
     - Эй, Панчо, - вмешался Тито, - ты не со своей Пасторой разговариваешь.
Тут Лола заправляет, забыл? Поехали...  -  и  спросил  кучера,  который  тем
временем, кажется, уснул вместе со своей конягой: - Сколько тебе?
     Кучер мигом встрепенулся и назвал цену.
     - И деньги вперед, сеньор, прямо сейчас, - прибавил он с  находчивостью
и самообладанием, какие дает только опыт, многолетняя  привычка  к  людскому
коварству. - Сейчас, - повторил он и,  не  трогая  вожжей,  протянул  ладонь
горстью, - пускай тот, у кого есть деньги, положит их, куда следует.
     И Тито уплатил.


     Лутцы с Баумгартнерами  разгуливали  по  острову  и  перепробовали  все
здешние удовольствия, в том числе и сладкие, крепкие местные  вина,  которые
так веселят и успокаивают душу. Баумгартнер выпил стаканчика два-три лишних,
да еще купил бутылку мальвазии, пообещав жене,  что  это  ему  будет  вместо
коньяка.  Теперь,  после  неожиданного  столкновения,   миссис   Баумгартнер
сказала, что такова, видно, их злая судьба - нигде нет ни  минуты  покоя  от
этих негодяев танцоров: просто отравляют жизнь, и, видно, так будет до конца
плаванья...
     - Нет, слава Богу, они сойдут в Виго, и все остальные с  нижней  палубы
тоже, - напомнил Лутц.
     - Вот тогда на корабле станет  приятно,  -  сказала  его  супруге  фрау
Баумгартнер.
     - Ну, едва ли станет намного приятней,  -  возразила  фрау  Лутц,  гася
всякую  надежду,  -  но  мы  вправе  рассчитывать  хотя  бы  на   пристойную
обстановку. Если бы на свете существовала хоть какая-то справедливость, этих
скотов  (она  дернула  подбородком  в  сторону  тяжело  удаляющейся   старой
колымаги, из которой  торчало  множество  голов,  будто  из  перенаселенного
птичьего гнезда) надо было оставить в здешней тюрьме...
     - Вместо несчастной графини, - прибавил Баумгартнер. - Я уверен, она ни
в чем не виновата, просто несчастная дама очень больна, и у нее  не  хватает
сил переносить страдания без помощи лекарств...
     - Я никак не одобряю эту женщину, - возразила фрау Лутц.  -  Ни  одного
довода не нахожу в ее защиту. Но все равно, по-моему, это несправедливо, что
она понесет наказание - пускай даже  заслуженное,  -  когда  гораздо  худшие
преступники выходят сухими из воды... Но чего еще можно ждать на этом свете?
     Тут подал голос Глокен,  смутно  обиженный  бестактным  заступничеством
фрау Лутц (конечно, она его выручила, но ведь и выставила на  посмешище),  и
перевел разговор с отвлеченных рассуждений к фактам.
     - Они сегодня всюду воровали, на корабле они все  время  мошенничали...
лотерею затеяли!.. а эти дети, маленькие чудовища, украли жемчуг  графини  и
кинули за борт...
     - Ну, это не доказано, - возразил Лутц. - И еще неизвестно, был ли  это
настоящий жемчуг, неизвестно даже, может быть, они выбросили не ее ожерелье,
а просто какие-то бусы...
     - Мой муж очень близорук, - холодно, сердито перебила фрау Лутц.  -  Во
всяком случае, у него неважное зрение. Он не может  в  точности  знать,  что
произошло, когда эти дети столкнулись с нами на палубе... А я все видела,  и
я точно знаю, это было жемчужное ожерелье с бриллиантовой застежкой,  и  эти
выродки его украли, и девчонка швырнула  его  в  воду.  Только  и  всего,  -
язвительно сказала она. - Всего-навсего. Такие пустяки,  разумеется,  никого
не волнуют, не следует беспокоиться из-за такой мелочи...
     Лутц в свою очередь обратился к остальным, будто жены здесь не  было  -
пускай знает, что он ею недоволен:
     - Моя жена  придерживается  весьма  строгих  принципов,  бедняжка,  она
полагает, что нет мелких прегрешений, каждое по меньшей мере стоит виселицы;
не упомню случая, когда она бы проглядела  малейший  чей-нибудь  недостаток,
кроме своих собственных, и бесполезно объяснять ей,  что  нельзя  судить  по
наружности, по внешним обстоятельствам - даже в простейших случаях  они  еще
не могут служить серьезной уликой...
     - Эльза! - решительно вмешалась фрау Лутц. - Ты ведь тоже  это  видела,
не так ли?
     До  сих  пор  Эльза  стояла  молчаливая,  удрученная,  не  смотрела  на
родителей и почти не слушала, что они говорят, но тут вздрогнула и мгновенно
отозвалась:
     - Да, мама.
     Очнулся и Баумгартнер и стал пожимать руку Лутца.
     - Да вы говорите, как настоящий юрист, как хороший адвокат, это большая
редкость,  ведь  неспециалисты  обычно  совсем  не  разбираются  в   великих
принципах,   определяющих   цену   свидетельских   показаний,   а   это    в
судопроизводстве основа  основ...  Поздравляю  вас!  Вы,  наверно,  когда-то
готовились на адвоката?
     - Нет, но у меня есть близкие друзья - юристы. В моем  деле  мне  нужна
бывала их помощь. Они давали мне хорошие советы.
     Глокен страдал от пережитого  позора:  надо  было  проявить  стойкость,
остаться свидетелем грабежа и разоблачить танцоров, и пускай бы их у него на
глазах арестовали и потащили в juzgado {Участок, каталажка (исп.).}, - а он,
чем бы повести себя как герой, малодушно сбежал. И даже допустил, чтобы фрау
Лутц его защищала от детей... от детей, какое унижение! А  потом  он  видел,
как та банда удалилась с добычей, и другие тоже видели, но только смотрели и
попусту болтали языками, и никто даже не заикнулся о том,  что  ведь  и  они
виноваты, они - сообщники...
     - Я знаю одно, нам следовало что-то предпринять, - сказал он, обращаясь
ко всем сразу, и каждый по-своему посмотрел на него свысока.
     - А что вы предлагаете? - спросил Лутц