. После отставки  графини  одиннадцать
избранников  были  настроены  на  снисходительный  и   великодушный   лад.
Докладчиком  выступал   грубоватый,   горластый   бургомистр   Бракенхейма
Иоганн-Фридрих  Егер.  По  его  мнению,  принц  Карл-Александр  -  большой
вельможа и фельдмаршал, поддерживает во всем свете престиж  Вюртемберга  и
насаждает трепет перед швабской отвагой и швабским кулаком  среди  арапов,
турок и прочих язычников; а тут  еще  и  герцог  сплавил  распутную  рябую
тварь. Отчего же не сделать широкий жест и не ассигновать принцу  просимую
им тысячу-другую гульденов. Таково  приблизительно  было  настроение  и  у
остальных. Но тут поднялся Вейсензе  и  обычным  своим  мягким  вкрадчивым
голосом как бы вскользь заметил, что великодушие  и  широта  взглядов  его
почтеннейших коллег достойны всяческой похвалы и доблестному герою деньги,
конечно, дать следует. Вопрос только в том, целесообразно ли именно сейчас
идти навстречу кому-либо из членов  герцогской  семьи.  Герцог  наконец-то
покончил с графиней - превосходно. Но ведь, в сущности, он только исполнил
свой прямой и священный долг, и если мы поспешим отблагодарить его  особой
предупредительностью, мы тем самым признаем, что это было  с  его  стороны
одолжение, а не  обязанность,  и  задним  числом  санкционируем  упорство,
которое он проявлял тридцать лет кряду.
 Члены совета покачали  тугодумными  головами,  заколебались  и  тут  же
согласились с Вейсензе. Он нащупал  самое  слабое  место.  Да,  правильно!
Покажем герцогу: ни малейшей уступки.  Наши  привилегии  -  не  только  на
бумаге, мы пользуемся ими. Это чего-нибудь да стоит.
 Просьба   его   высочества    принца    Карла-Александра,    имперского
фельдмаршала, была отклонена.


 Рабби Габриель жил в Вильдбаде  тихо  и  уединенно.  Перед  вечером  он
обычно совершал прогулку по окрестностям. Погода стояла теплая, но сырая и
дождливая.  Он  шагал  тяжелой  поступью,  сутуля  спину,  подняв  голову,
устремив взгляд в пространство. Хоть он и был невзрачен, но при  виде  его
люди умолкали, дивились, терялись. Молва неслась ему вслед, толки о Вечном
жиде возникли вновь.  Власти  трижды  проверяли  документы  бесстрастного,
хмурого гостя. Все было  в  порядке.  Он  был  натурализован  Генеральными
штатами, как мингер Габриель Оппенгеймер  ван  Страатен,  в  его  паспорте
стояла просьба ко всем властям оказывать ему всяческое содействие.
 До принца  Карла-Александра,  понятно,  тоже  дошли  слухи  о  странном
приезжем и о том, что он как-то связан с его придворным евреем, с  Зюссом.
А принца мало-помалу начали одолевать скука и нетерпение, уж  очень  долго
ждал он денег от ландтага. В Венеции, да и в  других  местах  он,  подобно
многим знатным господам, увлекался астрологией и прочей магией; а главное,
друг его, князь-аббат в Эйнзидельне,  в  свое  время  усиленно  предавался
такого рода занятиям. В последний раз в Вюрцбурге он  тоже  рассказывал  о
маге, которого держал у себя при дворе и  в  чье  искусство  очень  верил.
Поэтому принц напрямик потребовал от Зюсса,  чтобы  тот  доставил  к  нему
каббалиста. Зюсс всячески отвиливал. Он знал, что рабби Габриель ни за что
не согласится на  такое  представление.  Под  конец  он  нашел  выход.  Он
известит принца, когда рабби будет у него. Если принц соизволит  заглянуть
в это же время,  то  они  встретятся  как  бы  невзначай.  Кард-Александр,
смеясь, выразил согласие.
 Каббалист заявил Зюссу:
 - Итак, я привезу девочку в Швабскую  землю.  Поблизости  от  Гирсау  я
нашел совсем уединенную усадьбу. Вели купить ее.  Дом  расположен  посреди
леса, вдали от людей. Никакое зло не настигнет ее там.
 Зюсс молча кивал.
 - Хорошо бы и тебе удалиться от здешней жизни и всяких дел, - продолжал
рабби  Габриель  обычным  скрипучим  голосом.  -  Когда  ты  пристанешь  к
спокойному берегу, тогда и сам увидишь, что  вся  эта  шумливая  суетня  -
попросту кружение в пустоте. Впрочем, глупо  с  моей  стороны  уговаривать
тебя, - заключил он сердито. Он увидал лицо Зюсса, увидел  мясо,  кости  и
кровь, но света не  увидел,  и  досада  поднялась  в  нем,  что  глубокая,
таинственная зависимость именно от этого человека обрекает его терпеть все
новые поражения. Сколько же потоков должно совершить  кругооборот,  прежде
чем из этого камня забьет жизнь!
 Только он собрался уйти, как дверь распахнулась, и мимо вытянувшихся  в
струнку слуг в комнату, прихрамывая, шумно ворвался принц:
 - А, у еврея гости? - С этими словами он бросился в кресло.
 Рабби  Габриель  поклонился,  не  очень  низко,  без   суетливости,   и
бесстрастным внимательным взглядом окинул принца, меж тем как Зюсс замер в
низком поклоне. Под взглядом спокойных блекло-серых глаз каббалиста  принц
утратил обычную шумливую самоуверенность, тягостное молчание сковало  всех
троих, пока Зюсс не прервал его:
 - Дядя, это  его  высочество,  принц  Вюртембергский,  мой  августейший
покровитель.
 И так как рабби Габриель молчал по-прежнему, принц  сказал,  смеясь,  и
смех его звучал не очень естественно:
 - Верно, ты и есть таинственный незнакомец, о ком здесь все болтают? Ты
- алхимик, умеешь делать золото, да?
 - Нет, - невозмутимо отвечал рабби Габриель. - Я не умею делать золото.
 Принц снял перчатку и похлопывал себя ею по ляжке. Ему было не по  себе
от пристального взгляда горящих тоскливо  тусклым  огнем  огромных  черных
глаз на  широком  безбородом  лице  с  небольшим  приплюснутым  носом.  Он
представлял себе мага  совсем  иным;  ему  припомнилось,  какое  щекочущее
любопытство обычно возбуждало в нем то, что происходило на сеансах  черной
магии. А тут ощущается такой гнет, словно из комнаты понемногу  выкачивают
воздух.
 - Я очень интересуюсь алхимическими экспериментами, - сказал он немного
погодя. - Если бы вы поселились у меня в Белграде, - он перешел  на  более
вежливое вы. - Я хоть и не богат, ваш племянник знает это, вероятно, лучше
меня, но приличное годовое содержание обеспечить мог бы.
 - Я не алхимик, - повторил каббалист.
 Снова молчание, которое струей  томительной  тоски  заполняло  комнату,
обволакивало, сковывало  людей,  вытесняло  их  уверенность,  беспечность.
Внезапно, резким движением, точно желая силой разрубить путы, принц поднес
левую руку к самым глазам каббалиста.
 - В этом-то вы мне отказать не можете, маг! - загремел он  с  натянутым
хохотом. - Что вы по ней читаете? Говорите же! - И  ткнул  ладонью  ему  в
лицо. Рука и в самом деле была необыкновенная. Узкая, длинная, волосатая и
костлявая с тыльной стороны, а ладонь мясистая, пухлая, короткая.
 Рабби Габриель  невольно  бросил  взгляд  на  эту  руку.  Едва  подавив
движение страшного испуга, он отступил на полшага. Жуть,  спускаясь  серым
туманом, сгущалась, давила.
 - Говорите же! - настаивал принц.
 - Прошу вас, увольте меня! - едва владея собой, ответил каббалист.
 - Если вы предскажете  мне  дурное,  неужто,  по-вашему,  я  упаду  без
чувств, как худосочная девица? Я побывал в сотнях сражений,  я  дрался  на
дуэли через носовой платок, смерть не раз просвистала на волосок от  меня.
- Он попытался засмеяться. - Неужто, по-вашему, я не выдержу, если  старый
еврей напророчит мне беду? - И так как рабби Габриель по-прежнему  молчал:
- Да не прячьтесь вы за свое упрямство, точно улитка в  свою  раковину.  Я
жду, мой Калхас, мой Даниил (*22).
 - Прошу вас, увольте меня! - повторил каббалист. Он не возвысил голоса,
но глаза его застывшими озерами глянули на принца  так,  что  тот  на  миг
онемел. Резко, глубоко врезались три короткие борозды в широкий лоб рабби,
точно  чуждая,  зловещая  буква;  Но  тут  принц  заметил  Зюсса,  который
испуганно и настороженно держался в стороне, и  его  взорвало,  что  он  в
таком смешном и приниженном виде стоит перед стариком, и, вновь ткнув руку
ему в лицо, он повелительно крикнул:
 - Говори!
 Рабби Габриель заговорил, и его ворчливый  будничный  тон  так  зловеще
диссонировал с возбуждением  принца,  что  никакие  высокопарные  жесты  и
магические пассы не могли бы сравниться с этим.
 - Я вижу первое и второе. Первого я вам не скажу.  Второе  -  княжеская
корона.
 Принц фыркнул, явно пораженный:
 - Mille tonnerre! Вы не скупитесь, господин маг. Одно только  золото  и
пурпур. Не то что у иных прочих хиромантов и  астрологов:  великий  почет,
престиж и прочее и прочее. А тут прямо, просто и ясно - княжеская  корона.
Черт побери! Не завидую моему кузену.
 Рабби Габриель ничего не ответил.
 - Я уезжаю нынче вечером, - обратился он к Зюссу. - Как я тебе  сказал,
так и будет. - Он поклонился принцу и ушел.
 - Твой дядюшка не очень-то  учтив,  -  сказал  Карл-Александр  Зюссу  и
попытался смехом спугнуть растерянность.
 - Будьте снисходительны к нему, ваше высочество,  -  поспешил  ответить
еврей, силясь тоже совладать с волнением. -  Он  брюзга  и  чудак.  Пускай
манеры его достойны порицания, тем приятнее то, что он сказал, -  заключил
Зюсс, совсем оправившись и став самим собой.
 - Да, - заметил принц, глядя вдаль и водя шпагой по рисунку паркета,  -
а то, о чем он умолчал...
 - У него довольно дикие понятия, - успокоительно заметил  Зюсс.  -  То,
что для него невесть какое страшное событие, над тем мы, люди со  здравыми
взглядами на жизнь, можем только посмеяться. Княжеская корона - это  нечто
реальное. Беда же, о которой он не пожелал говорить, нам бы, без сомнения,
показалась бредом и заумной материей.
 - Княжеская корона! - смеялся принц. - Твой дядя  заглядывает  чересчур
далеко. Смерти придется основательно поработать, чтобы  расчистить  дорогу
для меня. Пока что мой кузен и его  взрослый  сын  оба  живы  и  вовсе  не
собираются  на  тот  свет.  Наоборот,  герцог  даже  помирился  со   своей
герцогиней, чтобы прижить с ней побольше здоровых детишек. - Принц  встал,
потянулся. - Ну-ка, еврей! Не выдашь ли мне закладную  под  вюртембергский
престол? - И с громким хохотом хлопнул Зюсса по плечу.
 Тот благоговейно заглянул ему в глаза:
 - Я всегда готов служить вашему высочеству всем, что  имею.  Всем,  что
имею, - повторил он.
 Принц оборвал хохот и поглядел на финансиста, который стоял перед ним с
серьезным и еще более почтительным, чем обычно, видом.
 - Довольно шуток! -  вдруг  промолвил  Карл-Александр,  повел  плечами,
словно сбрасывал чуждый и докучный  груз,  и  выпрямился.  -  Моя  козочка
просила купить ей турецкие туфельки с  голубыми  камешками,  -  сказал  он
привычным тоном.  -  Добудь  мне  такие,  еврей!  И  самые  лучшие!  -  Он
направился, чуть прихрамывая, к двери. - Только не  сдери  с  меня  больше
трех дукатов, - бросил он на ходу а громко захохотал.


 Рабби Габриель выехал из Вильдбада  обыкновенным  почтовым  дилижансом.
Приземистый, чуть сутулый, в добротном кафтане старомодного покроя,  какой
носили в Голландии двадцать лет назад, он напоминал ворчливого бюргера или
угрюмого чиновника. До его появления в дилижансе шла легкая живая  беседа,
теперь  же  все  смущенно  притихли,  а  сосед  рабби  Габриеля  незаметно
отодвинулся от него.
 Едва дилижанс выехал из города, как ему повстречался пышный кортеж. Это
Регенсбуржец, князь Ансельм-Франц Турн и Таксис с великой помпой и большой
свитой переселялся в  снятый  им  лесной  замок  Эрмитаж.  Князь,  изящный
пожилой господин, с удлиненным, весьма аристократическим черепом, по форме
напоминавшим  голову  борзой,  был  вдовцом   и   ехал   в   сопровождении
единственной своей дочери, Марии-Августы. Принцесса, чья красота славилась
далеко за пределами Германии, изображением своим на бесчисленных  картинах
и пастелях воспламеняя почитателей, сидела  подле  отца  с  безучастностью
красивой  женщины,  знающей,  что  множество  глаз  следит  за  каждым  ее
движением. С томным  любопытством  заглянула  она  в  окно  переполненного
дилижанса, и ее легкая, чуть насмешливая, высокомерно  приветливая  улыбка
не померкла перед взглядом каббалиста. Отец  в  своей  обычной  деликатной
манере заранее намекнул ей, что по прибытии в Вильдбад ей придется принять
важное и, как он надеется, приятное решение. И  вот  теперь  она  ехала  в
блистательной карете, склонная  ответить  скорее  да,  чем  нет  на  любую
перемену, молодая, томная и все  же  жадная  до  жизни.  Из-под  блестящих
черных волос грациозно,  по-ящеричьи,  выглядывало  матовое  личико  цвета
старого благородного мрамора; овал был заостренный,  глаза  продолговатые,
ясный, нежно очерченный лоб, нос тонкий  с  горбинкой,  а  рот  маленький,
пухлый, насмешливый.
 Вильдбадские дамы были вне себя от прибытия новой  гостьи.  Курляндской
принцессе и дочери посла Генеральных  штатов  ничего  не  оставалось,  как
заявить, высокомерно скривив рот, что эта Турн и Таксис кокетка, падкая до
мужчин. А та, высоко  подняв  грациозную  головку,  с  томной,  загадочной
улыбкой шла своим путем через ряды почитателей.
 Тот  вечер,  когда  принцесса  Мария-Августа  впервые  предстала  перед
обществом, оказался счастливым вечером для  Иозефа  Зюсса.  В  отличие  от
других кавалеров, он  подчеркнуто  не  сделал  ни  малейшей  попытки  быть
представленным регенсбургским высоким особам. В то  время  как,  например,
молодой лорд  Сэффольк,  обезумевший,  обмирающий  от  внезапной  страсти,
казался смешон, Зюсс не покидал забытых теперь дам, за которыми ухаживал и
прежде и которые нынче вдвойне благоволили к нему. Изредка лишь,  украдкой
от дам, устремлял он свои большие карие глаза на принцессу,  и  тогда  его
очень  белое  лицо  принимало  выражение  такого  раболепно-благоговейного
восторга, что Мария-Августа с бесцеремонным  любопытством  поглядывала  на
стройного, элегантного кавалера. Вообще же она грациозно, с обычной,  чуть
насмешливой, волнующей улыбкой, двигалась посреди всеобщего поклонения.
 Тот, кто прежде бывал центром подобных празднеств  и  на  кого  заранее
постарались обратить ее внимание,  Карл-Александр,  принц  Вюртембергский,
фельдмаршал императора, герой  Белграда,  Петервардейна  и  многих  других
баталий, против ожидания, на вечер не явился.
 Гневный, сидел он у себя в комнате в гостинице  "Звезда",  а  на  столе
горела одна свечка. Он  сидел  в  шлафроке,  раненая  подагрическая  нога,
которая особенно ныла сегодня, была  обернута  одеялами,  он  сидел  перед
строем  бутылок  и  графинов.  Из  темноты  время  от  времени   появлялся
камердинер Нейфер, чтобы наполнить стакан, а  в  сторонке  примостился  на
корточках чернокожий. Принц сидел, пил, бранился. Бранными словами на всех
языках,  отборной  солдатской  руганью  честил   он   ландтаг.   Днем   он
обыкновенной почтой получил  послание  парламентского  совета,  в  котором
прямо, без обиняков отклонялась его просьба о ссуде.
 Карл-Александр кипел. Ведь он был популярен в герцогстве,  его  портрет
висел чуть не во всех горницах, народ встречал его криками  "ура"!  А  эти
парламентские канальи, эти зажиревшие сопляки и кичливые плебеи  шлют  ему
такую пакостную мазню.
 Так он сидел,  пил,  бранился.  Потом  вдруг  сорвал  меховую  полость,
которой Нейфер обернул ему ногу, и зашагал взад и вперед.  Корона!  Старый
жид  предсказывал  ему  корону!   Вот   шарлатан!   Хороша   корона!   Он,
Карл-Александр, - босяк и проходимец, раз чернь смеет швырнуть ему в  лицо
такую пакостную  писанину.  Он  бранился  так  люто  и  кощунственно,  что
возвращавшийся с празднества Зюсс, перепугавшись, тут же ночью  пристал  с
расспросами к камердинеру. Но  Нейфер,  не  терпевший  еврея,  не  пожелал
ответить.
 Назавтра, среди дня, после двукратных тщетных попыток, Зюсс наконец был
допущен к принцу. Он бесшумно вошел в комнату, на  нем  были  новые  чулки
особого фасона, которые  ему  хотелось  показать  принцу;  его  высочество
всегда изволили  интересоваться  вопросами  моды.  Кроме  того,  он  хотел
рассказать о вчерашнем празднике. Но таким гневным он еще никогда не видел
принца. Голым колоссом стоял Карл-Александр посреди комнаты,  а  Нейфер  и
чернокожий лили на него ушатами воду и растирали  его.  Он  швырнул  Зюссу
послание  ландтага,  и  пока  тот,  притихнув,  пробегал  письмо,   принц,
отплевываясь и отряхиваясь, накинулся на него:
 - Хорош маг твой дядюшка! Здорово ты мне удружил им.  Недурная  у  меня
корона!
 Зюсс был искренне возмущен грубым ответом ландтага и  принялся  было  в
изысканных  выражениях  высказывать  принцу  свое  негодование  по  поводу
подобной наглости и свою готовность служить  ему.  Но  принц,  озлобленный
против всех, увидав, как франтоватый Зюсс стоит и  держит  в  руке  подлое
письмо, неожиданно приказал:
 - Нейфер! Отман! Окрестите еврея! Пусть учится плавать!
 Камердинер и чернокожий немедленно выплеснули  на  Зюсса  целый  каскад
мыльной  воды,  а  собачонка  принца,  тявкая,  бросилась   на   него,   и
перепуганный еврей поспешно ретировался  в  насквозь  промокших  штанах  и
новых чулках, в попорченных башмаках, под громкий хохот принца и слуг.
 Зюсс даже не подумал обижаться на фельдмаршала. У знатных господ всякие
бывают причуды, так уж оно повелось. Они имеют на это право, и роптать тут
не приходится. Снимая мокрую одежду, он решил, что в следующий раз  явится
еще более покорно свидетельствовать свой решпект и, наверно,  будет  лучше
встречен.
 В тот же день прибыл вюрцбургский тайный советник  Фихтель.  Невзрачный
человечек, с узким и умным лицом, тут же, не мешкая, посетил принца.
 Да, до вюрцбургского двора уже дошла весть о неожиданном и  неслыханном
афронте, учиненном ему ландтагом. Светлейший князь-епископ полон  гнева  и
презрения по поводу мелочного и беспардонного скопидомства, коим глупые  и
наглые плебеи осмелились оскорбить столь великого и  славного  полководца.
Но в премудрости своей владыка нашел  другое  средство  помочь  принцу,  в
назидание зазнавшимся выскочкам и к вящему их конфузу.
 Прежде чем изъясниться точнее,  тайный  советник  попросил  милостивого
соизволения приготовить себе кофейный напиток, к которому он привык.  Сидя
за горячим черным отваром,  вдвойне  невзрачный  на  вид  рядом  с  рослым
принцем, он осторожно и обстоятельно  принялся  излагать  проект  брака  с
принцессой Турн и Таксис, первой красавицей  Римской  империи  и  вдобавок
богатейшей  наследницей.  К   тому   же   дерзкие   смутьяны-парламентарии
позеленеют от досады, если  принц  перейдет  в  католичество.  Разумеется,
светлейший князь-епископ готов оказать поддержку принцу, даже в случае его
отказа от такого альянса. Но этот выход он считает  наилучшим  и  от  души
желает его высочеству  получить  большое  приданое  и  красавицу  жену,  а
парламентариям  позеленеть  и  почернеть  от  досады.  И  тайный  советник
продолжал мелкими глотками безмятежно потягивать свои излюбленный напиток.
 Когда  Фихтель  удалился,  Карл-Александр  зашагал  взад  и  вперед  по
комнате, голова у него трещала после одинокой ночной  попойки,  он  тяжело
переводил дух, запустив руку  в  свои  густые  белокурые  волосы.  Вот  уж
хитрецы так хитрецы! В католики хотят его обратить.  И  это  Шенборн,  это
Фридрих-Карл, славный, веселый закадычный друг-приятель. Ну и хитрец!
 Он расхохотался.  Черт  возьми!  Ловкий  фортель.  Большинство  высшего
офицерства - католики, а католики лучшие солдаты. Он,  со  своей  стороны,
после Венеции стал очень терпим в религиозных вопросах, католическая месса
всегда ему нравилась, для солдата  католичество  -  с  ладаном,  образами,
облачениями, - пожалуй, самое подходящее дело. А  если  он  таким  образом
угодит своим вюрцбургским и венским друзьям, тем лучше. Себе  он  так  или
иначе ущерба этим не нанесет. Красивая, богатая  принцесса.  Конец  вечным
ламентациям  и  мучениям  из-за  каждого  дурацкого  талера.  И   что   за
превосходную, ехидную шутку он тем самым сыграет над строптивым ландтагом!
Гром  и  молнии?  Во  всяком  случае,  надо  поглядеть  на  регенсбургскую
красотку.
 Когда Зюсс явился на другой день, принц был  в  отличном  настроении  и
встретил его громогласным вопросом:
 - Высох, ев