ь, пока будешь со мной. Но как только я тебя покину,  ты  вновь
опустишься на дно. Если только сам, конечно, не захочешь остаться со  мною
и умереть. Смертные мужчины не должны слишком часто нас видеть - они могут
догадаться кое о чем, чего знать не должны. Ну а смертные женщины и  вовсе
почти никогда нас не видят, уж они-то догадались бы об этом сразу. Зато мы
сколь угодно часто можем показываться детям, потому  что  у  детей  память
короткая, как у тебя. - Тоя отплыла в  сторону,  извиваясь  в  воде  точно
змея, и махнула мне рукой, приглашая последовать за нею. Я хотел крикнуть,
однако из уст моих донеслось лишь бульканье. - Мне говорила о тебе Европа.
Она моя хорошая приятельница, вот только себя слишком любит,  да  еще  нос
задирает, потому что с ней спал сам Громовержец. Иногда  перед  бурей  мой
отец всплывает наверх и показывается тем морякам, кто, как он  считает,  в
этот шторм погибнет. Ты знал об этом? - Тоя оглянулась, и я молча  покачал
головой. - В таких  случаях  моряки  говорят:  "Смотрите!  Вот  и  морской
старец!" - спускают паруса и бросают якорь. И знаешь, порой они умудряются
остаться  в  живых!  По-моему,  со  стороны  отца   очень   благородно   -
предупреждать их об опасности, правда? - Я кивнул. Мы плыли  все  вверх  и
вверх, кружа, точно ястребы на ветру. Теперь коричневая улитка на дне была
еле видна, зато я видел множество человеческих ног,  точно  лягавших  воду
вокруг  нее.  Тоя  между  тем  продолжала:  -  Иногда  и  мы  с   сестрами
показываемся тем, кто вот-вот налетит на риф, например.  Мы  даже  кричим,
предупреждая команду об  опасности,  но  голоса  наши  на  воздухе  звучат
слишком тихо, и моряки считают, что это мы просто поем, желая убаюкать  их
до смерти.
   И тут я понял, почему не могу говорить в воде. Изо  всех  сил  напрягая
связки и стараясь говорить как можно выше, я  наконец  сумел  выдавить  из
своей глотки какие-то звуки и даже сообщил Тое,  что  со  стороны  моряков
такая точка зрения несправедлива. Она засмеялась, ибо говорил я с  натугой
и противным скрипучим голосом.
   - Но иногда мы ведь  действительно  так  поступаем,  и  моряки  отчасти
правы, - возразила она. - Видишь ли, порой корабли спасаются, и тогда  мы,
конечно, стараемся заманить моряков в море, чтобы нам самим не попало.  Мы
качаемся на волнах, расчесываем друг другу волосы и кокетничаем,  как  это
делают все женщины в мире. И моряки обычно попадаются на эту удочку. Мы их
не слишком обманываем - ведь мы действительно  делим  ложе  с  теми,  кому
удается уцелеть после кораблекрушения, пока они еще не слишком  ослабли  и
не начали изнывать от жажды. Из  моих  сестер  я  одна  еще  девственница,
потому что самая младшая в семье. И с тобой у меня это будет впервые.
   Как только она это сказала, я сразу очнулся; мне уже начинало казаться,
что  подводный  мир  полностью  овладел  мною  и  мне  никогда  отсюда  не
вырваться; я прямо-таки ошалел от окружавшей  меня  дивной  красоты,  мне,
собственно, и бежать-то никуда не хотелось. Однако после ее слов я  понял,
что, если мне удастся вновь вынырнуть на поверхность, почему-то оставшуюся
далеко вверху, я снова окажусь рядом с Дракайной  и  спартанцами,  которые
соревновались в борьбе на палубе судна. Я жестом  показал  Тое,  что  хочу
обратно, в тот мир, и она схватила меня за волосы.
   - Не нужно  бояться,  -  сказала  она.  -  Мы  ведь  даже  детей  ваших
вынашиваем на дне  морском,  так  что  они  от  рождения  могут  считаться
утопленниками. - Заметив, что в моих глазах появился ужас, она  попросила:
- Ну хоть поцелуй меня, прежде чем уйдешь, не то мне совсем  стыдно  будет
перед сестрами.
   Холодные гибкие руки  ее  обвили  мою  шею,  прохладные  губы  легонько
коснулись моих, и мне показалось, что меня всю жизнь  мучил  жар  и  самое
лучшее - забыться в  этой  прохладе,  охладить  свой  пыл  среди  ледяных,
усыпанных снегом торосов северных морей, похожих на перья белых гусей, что
плывут по свинцовым волнам между морем и небом...
   Я не заметил, как оказался на поверхности, и помотал головой, стряхивая
воду. Я хотел было глотнуть воздуха, но тут меня начало тошнить -  морская
вода изливалась из моих уст и ноздрей, точно  струи  фонтана  из  каменной
статуи; вода была горько-соленой и мешала дышать.
   Тут волна накрыла меня с головой, я  вынырнул,  отплевываясь  и  хватая
воздух ртом, и попытался сообразить, хорошо лия умею плавать - разумеется,
плавать, как Тоя, я не умел! - но  мне  казалось,  что  вряд  ли  Пасикрат
бросил бы меня за борт, если б знал, что я плавать вообще не  умею.  Я  не
успел еще додумать эту мысль до конца, как  уже  плыл,  хотя  и  не  сразу
понял, где нахожусь.
   Было почти темно, и, пока я плыл, то взлетая вверх на гребне волны,  то
ныряя в  пучину,  на  небе  одна  за  другой  зажигались  звезды,  образуя
созвездия, которые здесь называют именами  богов  и  животных.  Я  отыскал
Большую Медведицу, а потом - Полярную звезду.  Наш  капитан  говорил,  что
северный ветер для нас встречный, ведь нужно нам именно на север, так  что
Большая земля находилась на западе от нас, а остров Эвбея - на востоке.  Я
старался плыть так, чтобы Полярная звезда все время была у меня над правым
плечом, надеясь выплыть на берег или отыскать судно.
   Тоя вынырнула неподалеку, прыгая на волнах, точно с  камня  на  камень,
добралась до берега, остановилась там и стала надо  мной  смеяться.  Когда
ноги мои коснулись песка, она исчезла, и тихий смех ее  сменился  шелестом
набегавших на берег волн. Довольно долго я, совершенно измученный, без сил
валялся на песке, точно утопленник, однако жажда заставила меня  подняться
на ноги. Прислушавшись, я уловил бормотание ручейка,  который  словно  рад
был наконец добраться до моря и отдохнуть после долгого  пути.  Я  отыскал
ручей и вволю напился. Вдалеке я заметил красный огонек костра  и  услышал
людские голоса, однако не пошел туда, а продолжал пить. (Не  так  давно  я
спросил Дракайну, кто из богов создал мир. Она сказала, что мир был создан
Паном  (*150),   четырехкрылым   и   четырехголовым   божеством,   которое
одновременно имеет и мужские и женские черты. И до чего же был жесток этот
Пан! Ведь из-за того, что он  создал  моря  солеными,  погибло  так  много
людей!)
   Оказалось, что голоса принадлежали спартанцам с нашего корабля. Когда я
это понял, то сразу догадался, что это Тоя привела меня  к  ним.  А  потом
вспомнил, как наш капитан говорил, что Пасикрат собирался принести  жертву
в Фермопилах. И действительно увидел каменные колонны, алтарь перед  ними,
а на алтаре костер из плавника. Рядом стоял Пасикрат, держа за повод-быка,
шею которого обвивала грубо сплетенная гирлянда. До меня донеслись слова:
   - ...и вступись за нас, великий Леонид, вступитесь за нас и  вы,  герои
Фермопил, чтобы могли мы узнать, что за доля суждена рабу по имени  Латро.
Ибо лишь богам да тебе, Леонид, известно, что он по-настоящему  не  был  в
числе побежденных и никто  из  богов  не  одарил  его  своей  милостью.  -
Произнеся последнее слово, Пасикрат вонзил священный  нож  в  шею  быку  и
отправил жертвенное животное к покойному царю Леониду.
   Разве можно было выдержать такое? И я не выдержал: шагнув в круг  света
от костра, я воскликнул:
   - А боги говорят иначе, Пасикрат.
   Я не помню своего прошлого, так что не могу сказать,  много  ли  в  нем
было подобных ярких моментов. Вряд ли много. Когда эти могучие  спартанцы,
обычно такие гордые и суровые, изумленно разинули рты, точно малые дети, я
мгновенно стряхнул с себя остатки усталости!
   - Тебе было позволено бросить меня за борт, - сказал я, - исключительно
для того, чтобы я смог поговорить с одной из нереид. Ее зовут Тоя.  Однако
теперь я вернулся и готов возобновить наш поединок.  Ведь  всем  остальным
предоставлялось по три попытки - не одна.
   На мгновение воцарилась  такая  тишина,  что  потрескивание  костра  на
алтаре казалось ревом пожара, пожиравшего город. В отдалении, где  высился
горный отрог Каллидром, послышался рев  льва.  Заслышав  зверя,  спартанцы
тоже взревели - разом и так громко, словно хотели заглушить и грохот волн,
и вой противного северного ветра.
   Не успели смолкнуть их крики, как мы с Пасикратом сошлись,  обняв  друг
друга крепче любовников. Только сейчас я понял, насколько он силен,  да  и
он почувствовал мою настоящую силу. Сперва он попытался было поднять меня,
но я держал крепко; потом я понемногу стал отклонять его назад. Я мог  бы,
наверное, сломать ему позвоночник, если б захотел  -  так  жаждущий  крови
воин, выхватив у врага копье, в гневе переламывает его пополам.  Однако  я
вовсе не жаждал крови Пасикрата;  я  хотел  всего  лишь  победить  в  этом
поединке, а потому просто швырнул его на землю.
   Ио бросилась вперед, заливаясь радостным  смехом,  точно  жаворонок.  В
руках она держала кувшин с  вином  и  тряпицу,  чтоб  вытереть  мне  лицо.
Какой-то спартанец обтер лицо Пасикрату. Другой  спартанец,  года  на  два
постарше, спросил:
   -  А  жертвоприношение  как  же?  Ведь  этот   поединок   -   наверняка
святотатство!
   - Мы отдаем должное Леониду, - сказал Пасикрат. - Точно так же когда-то
отдавали должное Патроклу (*151). А жертвоприношение завершит победитель.
   Когда мы снова  сошлись,  Пасикрат  будто  стал  сильнее  в  два  раза.
Казалось, мы боремся всю ночь напролет, однако же ни он, ни  я  так  и  не
могли одержать верх.
   Один раз, повернувшись лицом к огню, я встретился с ним взглядом, и тут
снова проревел лев, но уже ближе и громче, точно военный рог,  заглушивший
крики спартанцев. Пасикрат оцепенел.
   - У тебя из глаз смотрит лев! - задохнулся он.
   - А у тебя - мальчишка, - ответил я и, подняв его над  головой,  пронес
как можно дальше от алтаря, зашел в воду по колено и бросил в  волны;  Лев
прорычал в третий раз и умолк.



37. ЛЕОНИД, ЦАРЬ СПАРТЫ

   - Услышь нашу молитву, - взывал я, вновь натянув свой хитон,  заботливо
сохраненный Ио, и опоясавшись мечом. На голове у меня красовался венок  из
полевых цветов. - Услышь,  как  мы  оплакиваем  тебя!  -  И  подстрекаемый
неведомо кем, я вдруг прибавил: - Мы не победы просим, но  мужества.  -  И
бросил в костер кусок жира и бычье сердце,  а  спартанцы  запели  какую-то
военную песню в ритме марша.
   Жертвоприношение завершилось. Полдюжины рабов набросились  на  бычка  с
ножами и топорами и мгновенно разрубили его на куски.  Вскоре  каждый  уже
держал в руках палочку с насаженными на  нее  кусочками  мяса.  Нашлось  и
вино, и ячменный хлеб, и твердый сыр, и соленые  оливки,  и  даже  изюм  и
сушеные фиги.
   - Сегодня самый лучший ужин с тех пор,  как  мы  оказались  среди  этих
ужасных спартанцев, - сказала Ио. - Везет тебе, Латро: ты даже не помнишь,
что мы ели до сих пор!
   - По-моему, ели мы не так уж плохо, - ответил я. Я был страшно  голоден
и с трудом заставлял себя жевать мясо, а не давиться целыми кусками.
   - Да в общем, ничего, конечно. Но вот суп у них такой,  что  лучше  его
никогда и в рот не брать! Я  скорее  уж  сама  себе  горло  перережу,  чем
позволю кому-нибудь влить мне в рот этот их суп. - Ио  встала,  сходила  к
почти уже очищенной до костей туше бычка и принесла еще порцию жаркого  на
палочках. - Ах, это почти так же вкусно, как  у  Каллеос,  а  я  нигде  не
пробовала более вкусной еды, чем у нее в доме. Знаешь, если ты хочешь  еще
мяса, то лучше сейчас пойди и возьми, а то там совсем мало осталось.
   - Я лучше что-нибудь другое съем. Одним  жареным  мясом  можно  желудок
расстроить.
   - Подумать только, наша Дракайна пропустила  такой  роскошный  ужин!  -
засмеялась Ио.
   - Вот как? А где же она?
   - На корабле осталась. - Ио показала  на  залив,  где  виднелся  силуэт
стоявшего на якоре судна.  -  Пасикрат  решил,  что  ты  утонул  из-за  ее
колдовства. Во всяком случае, он так заявил, и если ты спросишь, не  искал
ли он козла отпущения, то я скажу, что выбрал  он  правильно.  Вот  она  и
сидит на корабле со связанными за спиной руками и  кляпом  во  рту,  чтобы
больше колдовать не вздумала.
   - Я должен немедленно поговорить с ним! - воскликнул я.
   С куском хлеба в руке  я  подошел  к  костру,  где  сидел  Пасикрат,  и
опустился на землю рядом с ним:
   - Приветствую тебя, благородный Пасикрат.
   - А, это ты, - откликнулся он. - Победитель! И все-таки раб. По крайней
мере, пока. Не следовало мне опускаться до поединка с рабом! Боги наказали
меня за это.
   - Что ж, пусть для тебя я раб. Ты ведь у нас командир, тебе подчиняются
все на борту. Но если я и раб, то никак не вспомню, чей именно. А пока что
я твой слуга - я никогда не назову себя твоим рабом! - и  пришел  просить,
чтобы ты освободил эту женщину по имени Дракайна. Она никакого зла мне  не
причинила. Или, может, она причинила зло тебе?
   - Нет, - сказал он. - Мы освободим ее утром.
   - Тогда позволь мне сплавать на  корабль.  Я  передам  страже,  что  ты
приказал освободить ее.
   Он с любопытством посмотрел на меня.
   - Неужели ты поплывешь туда, если я разрешу?
   - Конечно.
   - Ладно, оставайся здесь. -  Он  повернулся  к  спартанцам  и  приказал
одному из них: - Возьми лодку и двух матросов, пусть выпустят эту женщину.
Скажешь, я велел, да привезешь ее сюда.
   Спартанец кивнул, поднялся и исчез в ночи.
   - Пойдем-ка со мной, Латро, - сказал мне Пасикрат. - Тебе известно, что
здесь такое?
   - Это место называют Теплыми Воротами, то есть Фермопилами, но почему -
не знаю. Поскольку мы принесли жертву царю Леониду, я  думаю,  это  герой,
который здесь похоронен.
   - Да, это герой, - сказал Пасикрат. - Когда наши  воины  откопали  тело
Леонида - точнее, куски, которые сумели отыскать,  -  то  отослали  его  в
Спарту. А Великий царь ехал во главе "своего войска с копьем в  руках,  на
которое была надета голова Леонида.
   Мы пошли дальше, и я спросил его, почему  здесь  пахнет  тухлым  яйцом,
причем очень сильно, заглушая даже запах моря и водорослей.
   - Это горячие источники. Они бьют из-под земли, исходя паром, и вода  в
них не чистая и холодная, как в обычных ключах, а  вонючая,  противная  на
вкус, зато способная исцелить от множества недугов. Во всяком случае,  так
говорят. Я-то впервые в этих местах, но знаю, что Фермопилы как раз и есть
ворота к горячим источникам.
   - Туда мы и направляемся? - спросил я.
   - Нет, мы дойдем только  до  разрушенной  стены.  Мы  уже  ходили  туда
сегодня днем, до того, как ты вышел из  моря.  А  теперь  я  и  тебе  хочу
показать это место и рассказать, что здесь  произошло.  Ты,  конечно,  все
забудешь, но, как мне кажется теперь,  ты  стал  "ушами  богов":  они  все
слышат вместо тебя или берут себе твои воспоминания о том, что ты  слышал,
поэтому ты и забываешь все. А мне хочется,  чтобы  боги  знали  о  подвиге
Леонида.
   - Это, наверное, вон там? - показал я. - Где сидит какой-то  мужчина  и
расчесывает волосы? - Я  хорошо  видел  его  при  свете  луны;  обнаженный
мужчина этот был плечист и крепок и старательно расчесывал длинные  темные
кудри гребнем из светлой раковины.
   - Ты видишь мужчину, который расчесывает волосы?
   - Да, - кивнул я. - И еще одного - тот  сейчас  метнет  диск.  Но  это,
видимо, совсем не та стена, которую ты ищешь. Она ведь совершенно целая!
   - Тебе, должно быть, духи  привиделись,  -  сказал  Пасикрат.  -  Здесь
Леонид и его воины тренировались перед битвой - и готовились к смерти.  Мы
с тобой здесь совершенно одни, а стена, что перед нами, представляет собой
груду камней. Ее разрушил Великий царь, когда привел свои орды.
   - Значит, этот Леонид был убит здесь и вся армия Спарты  уничтожена?  -
спросил я.
   - У Леонида не было армии: всего  лишь  отряд  в  три  сотни  воинов  и
несколько тысяч рабов - он первым вооружил наших рабов. Еще  у  него  была
примерно тысяча весьма ненадежных союзников. Однако Судьи желали во что бы
то ни стало удержать дорогу, которая шла вокруг Каллидрома, и он удерживал
ее целых три дня и противостоял ордам Великого царя, пока не были перебиты
все, кто с ним оставался. Погиб и он сам. Великий царь тогда насчитывал  в
своем войске три миллиона, из которых половину составляли настоящие воины,
а половину - погонщики мулов и тому подобная шваль.
   - Но это же совершенно невозможно!  -  воскликнул  я.  -  Невозможно  с
такими ничтожными силами удержать проход в горах под натиском  гигантского
войска.
   - Так думал и Великий царь. - Пасикрат вдруг повернулся лицом ко мне. -
Возможно, мне показалось, но, по-моему, на руку мне упала слеза? Почему Ты
плачешь, Латро, ты же не спартанец?
   - Потому что чувствую, что видел эту битву. И должно быть,  принимал  в
ней участие. Но я совершенно не помню ее.
   В стене перед нами  виднелась  небольшая  дверца;  с  моими  последними
словами  она  приоткрылась,  и  седобородый  человек  в  латах  вышел  нам
навстречу. Когда он подошел ближе, я заметил, что он одноглазый. Я  описал
его Пасикрату и спросил, не Леонид ли это.
   - Нет. Наверное, прорицатель Леонида, Мегистий.  Он  знает  языки  всех
животных.  -  Пасикрат  говорил  совершенно  спокойно,   однако   страшное
напряжение все же чувствовалось в  нем,  ибо  он  изо  всех  сил  старался
подавить страх и держать себя в руках.
   Еще мгновение - и Мегистий уже стоял перед нами. Лицо его было  бледным
и печальным, но единственный глаз  яростно  поблескивал  в  лунном  свете,
точно глаз старого, полуслепого сокола. Он пробормотал что-то  непонятное,
провел рукой перед моим лицом и исчез.
   А я оказался в первом ряду среди других воинов, вооруженных, как  и  я,
двумя дротиками. На мне были шлем и доспехи, в руках - прямоугольный щит.
   Обернувшись к своей сотне лицом, я закричал:
   - Когда Бессмертные отступят, не будет для нас более высокой чести, чем
защищать властелина Вселенной, повелителя четырех четвертей земного  шара.
Великого царя Персии, Медии, Шумера и Аккада, Вавилона и Египта!  Выполним
же с честью свой священный долг и будем достойны нашего  повелителя!  -  И
все же я чувствовал полное равнодушие к произносимым мною громким  словам.
Я знал, что говорю на своем родном языке и мои товарищи меня  понимают,  и
сами звуки этого языка были для меня слаще музыки.
   Вновь повернувшись, я  понял,  зачем  выкрикивал  эти  призывы:  тесная
группа  людей  пыталась  пробиться,  вступив  в   рукопашную   схватку   и
прокладывая себе путь сквозь толпы рекрутов, которых офицеры  подбадривали
кнутами. Впрочем, бояться было особенно  нечего:  врагов  было  не  больше
тридцати.
   По моей команде воины одновременно метнули первый дротик, затем второй.
Дротики были значительно тяжелее стрел да и летели  с  большей  скоростью,
насквозь пробивая тяжелые щиты наших  врагов  и  их  латы.  После  первого
броска полдюжины врагов осталось лежать на  земле,  после  второго  -  еще
больше; и тогда воины выхватили мечи.
   Я снова скомандовал - и мы, сомкнув щиты, двинулись по склону  холма  с
кличем: "Кассий!"
   Человек, с которым сошелся я, был выше меня, в шлеме с высоким гребнем;
его покрытая вмятинами кираса была позолочена. Он старался попасть  мне  в
глаз, однако смотрел не на меня, а на Великого царя, который  восседал  на
троне на вершине холма в тылу нашего отряда. Я был всего лишь препятствием
на его пути к основной цели. Мне захотелось крикнуть, что я ничуть не хуже
и тоже дорожу своей честью и жизнью, однако времени объясняться  не  было,
да и дыхания не хватало.
   Я с силой взмахнул Фалькатой и глубоко рассек его  гоплон.  Клинок  при
этом безнадежно застрял в  рассеченной  бронзовой  пластине,  и  он  одним
поворотом руки вырвал его у меня из рук.
   Обезоруженный, я все еще преграждал ему путь, отражая  удары  его  меча
щитом, однако, к сожалению, постоянно отступая. Воины справа  и  слева  от
него были убиты, упал и я, хоть и не знаю почему. Он бросился куда-то мимо
меня, однако я вывернул руку со щитом и, не успев подняться, что было силы
удар