н все  же,
даже невольно, может проболтаться об услышанном здесь первому  встречному,
и тогда это может дойти до ушей царя или его приближенных. Нам  необходимо
нынче же ночью исчезнуть из лагеря!
   Видя в моих глазах незаданный вопрос, он добавил:
   - Но сперва я бы хотел спросить совета у богов, да и амазонкам  следует
попросить помощи у их "отца".
   Он о чем-то поговорил с Иппофодой, затем снова обратился ко мне:
   - Иппофода говорит, что лошадь - вполне подходящая жертва. Конечно,  мы
выберем самую слабую. Полагаю, что этот  бог  должен  понять  нас.  Может,
лучше даже взять одну из лошадей, захваченных у  фракийцев  в  той,  самой
первой схватке? А вы, - обратился он ко мне  и  к  чернокожему,  -  должны
составить план нашего бегства, Иппофода поможет вам. Вы будете стратегами,
а я - вашим прорицателем, а заодно, видимо, и вашим переводчиком.
   Амазонки построили из дерева и глины алтарь и воткнули в него  короткий
меч. Мы с чернокожим между тем  выкупали  самую  тощую  из  наших  лошадей
(по-моему, это была очень хорошая лошадь), а Ио и Элата украсили  ее,  как
только сумели. Церемонией руководила Иппофода; она перерезала лошади горло
после вознесения молитв и исполнения всеми амазонками  гимна.  Иппостизия,
самая высокая из воительниц, собрала кровь в  чашу,  плеснула  немного  на
священный меч, а остальное вылила в огонь. Потом Иппофода  с  Эгесистратом
вспороли лошади брюхо, извлекли сердце и печень и бросили их в огонь,  как
и некоторые другие органы и кости. Эгесистрат  внимательно  наблюдал,  как
они горят и какой от них поднимается дым;  потом  внимательно  изучил  обе
лошадиные лопатки и только тогда поведал нам, что сумел узнать.
   - Предзнаменования есть разные - и плохие, и хорошие, -  сказал  он.  -
Нам не  избежать  потерь,  ибо  слишком  много  опасностей  поджидает  нас
впереди, однако мы в итоге все же своего добьемся.
   Чернокожий указал на Элату, на Ио, ткнул рукой в грудь себе  и  мне,  а
потом мотнул головой в сторону Иппофоды и ее амазонок.
   - Да, - ответил Эгесистрат. - И мы, и они. Но не  сразу  -  и,  видимо,
даже не нынче  ночью.  Но  очень  скоро!  Во  всяком  случае,  Арес  готов
выполнить просьбу своих дочерей.
   Едва  зашло  солнце,  как  чернокожий  пробрался  мимо  часовых,  чтобы
наблюдать за дорогой. Мы решили, что начальник фракийцев непременно  будет
ехать во главе своего отряда; и, даже если это окажется не сам  царь,  все
равно их командир  будет  хорошим  заложником.  Ио  и  Элата  должны  были
оставаться "в тылу", в  палатке.  Остальные  оседлали  коней,  как  только
убедились, что нас уже плохо видно в сгустившейся  тьме.  Мы  рассчитывали
сами атаковать еще до  того,  как  взойдет  луна.  Даже  одна  из  раненых
амазонок взобралась в  седло,  уверяя,  как  мы  поняли,  что  уже  вполне
поправилась и  готова  драться.  Но  Иппофода  приказала  ей  спешиться  и
оставаться в палатке вместе  с  Ио  и  Элатой.  Кто-то  поцеловал  меня  в
темноте.  Наверное,  именно  она.  Во  всяком  случае,  это  была  женщина
значительно крупнее и сильнее Элаты.



15. МНЕ ПОРА УХОДИТЬ

   Эгесистрат не соглашается со мной, а я ему обещал, что буду считаться с
его мнением. Мы с ним переговорили  наедине  и  решили,  что  если  что-то
предпринимать, то немедленно и именно мне. Я сказал, что пойду, как только
сделаю записи в дневнике, но он настаивает, чтобы  я  сперва  отдохнул  и,
если получится, поспал.
   Все это связано с событиями, которые  он  предвидел,  когда  глядел  на
пламя жертвенного костра - с тем,  что  мы  все-таки  доберемся  до  этого
Эобаза, но не нынче же ночью. Если мы дождемся зари,  говорит  Эгесистрат,
можно будет поискать другой  выход  из  пещеры.  Я-то  хотел  выйти  через
известный ход в пещеру и  лучше  ночью  -  в  сущности,  это  единственное
подходящее время. Может быть, мне не следовало с ним соглашаться, хотя, по
его словам, в глубь пещеры тянет сквозняком. Я и сам вижу, как туда сносит
дым от костра.


   Я только что перечитал написанное прежде, до возвращения Эгесистрата, и
вижу, что кое-что пропустил, так что  это  следует  записать,  пока  я  не
забыл.  После  жертвоприношения  Ио  опять  спросила  Эгесистрата  о   том
предсказании весеннего оракула царю Котису.
   - Полагаю, тебя удовлетворит только  полное  толкование  каждой  строки
пророчества? - сказал он ей. -  Что  ж,  очень  хорошо.  Я  попытаюсь  это
сделать. Но ты должна понять, что у царя есть свой мудрец, который, изучив
куда больше пророчеств этого оракула, чем я, понимает его гораздо лучше.
   Итак,  первая  строка:  "Сильным  -  несчастьем  грозит  гнев  богов  и
проклятье". Тут единственный вопрос  -  какие  "сильные"  и  какие  "боги"
имеются в виду? Довольно обычная практика - оракулы любят  задавать  такие
вот загадки в первом же предложении, а отгадки -  в  последнем.  По-моему,
под "сильными" подразумеваются цари, упоминаемые в последней строке.  Тебе
это понятно?
   Ио кивнула, и мы с чернокожим вслед за нею.
   - Упоминаются в пророчестве и, по крайней мере, три  бога,  хотя  могло
быть и больше. Тут я уверен: "Воинства бог" - это Арес, бог войны;  Бендис
- фракийское имя Охотницы; а "солнце" - это ее брат-близнец. Всего трое.
   Теперь вторая строка: "Гончие  взвоют,  и  вороны  в  небо  взовьются".
Вороны в небе - знак того,  что  многие  погибнут;  ведь  вороны  питаются
падалью и всегда летают над полем битвы. Вопрос в  том,  не  относится  ли
слово "гончие" к многоголовому псу Церберу, который охраняет главный  вход
в Царство мертвых? Но поскольку Бендис названа  открыто,  я  полагаю,  что
имеются в виду просто гончие псы. Если я прав, то эта строка означает, что
будет погоня, во время которой многие погибнут.
   - А что означает строка, где упоминается устремившийся в битву ребенок?
- спросила Ио.
   - Потерпи, - отвечал Эгесистрат. - Скоро  и  до  нее  доберемся.  Итак,
следующая строка  гласит:  "Ринутся  с  неба  голубки,  как  соколы  когти
наставив". Я считаю, что  здесь  могут  быть  два  толкования:  первое  и,
несомненно,  более  очевидное,  заключается   в   том,   что   нормальный,
естественный ход вещей в природе будет прерван, остановлен; случится чудо.
Ведь голубки не бросаются на добычу подобно соколам. И волы, вопреки тому,
что говорится в следующей строке, -  одни  из  самых  мирных  животных  на
свете. Но по-моему, здесь вложен иной смысл: видимо, в бой  вступят  некие
конкретные люди или группы  людей,  от  которых  трудно  было  бы  ожидать
проявления воинственности. Голубки, конечно  же,  еще  и  священные  птицы
Богини  любви,  а  если  они  фигурируют  в  пророчестве,  то  чаще  всего
олицетворяют красивую молодую женщину  -  вспомните,  когда  мы  приносили
жертву в роще Итиса, я говорил вам о двух женщинах царского рода,  которых
боги превратили в подобных птиц. Волы, упомянутые в  следующей  строке,  -
это, видимо, крестьяне, хотя в этой стране, как и в нашей, крестьян трудно
назвать людьми мирными, ибо они часто сопровождают своих хозяев в  набегах
и военных походах.
   - А следующая строка как раз та, о которой спрашивала Ио, - сказал я. -
"В битву дитя устремится верхом, за ним девы с оружьем".
   - Правильно. Латро, у  тебя  вообще-то  прекрасная  память,  когда  она
действует! Да, следующая строка звучит именно  так,  но,  к  сожалению,  я
здесь многого сказать не могу. "Дитя", по всей  видимости,  означает  Бога
любви (*32), сына Великой богини;  но,  поскольку  он  обычно  вооружен  и
скорее  летает,  чем  ездит  верхом,  у  меня  нет  уверенности  в   таком
толковании. Мысль об Охотнице  мне  тоже  представляется  маловероятной  -
сразу  став  взрослой  женщиной,  она  осталась  в  некоторых   отношениях
ребенком; правда, она часто ездит верхом, особенно здесь,  во  Фракии.  Но
она тоже всегда вооружена, так что  подобное  толкование  вряд  ли  верно.
Более того. Охотница названа по  имени  в  следующей  строке:  "Вот  когда
Бендис захочет замедлить ход солнца".  Она,  стало  быть,  попытается  это
сделать, когда "в битву дитя устремится", так что  вряд  ли  слово  "дитя"
относится к ней.  Что  же  хотел  сказать  оракул,  говоря,  что  она  так
поступит? Я бы предположил, что "дитя" - это  некто,  кого  мы  не  знаем;
возможно, некий царевич из этой или соседней страны.
   "Девы" -  это,  по  всей  вероятности,  те,  кто  в  предыдущей  строке
именуется "голубками"; в таком случае, эти  две  строки  про  "голубок"  и
"дев" составляют еще одну загадку и ее разгадку. Если "дитя"  -  это  и  в
самом деле Охотница, тогда "девы", которые, согласно предсказанию оракула,
тоже отправятся на войну, вполне могут быть ее свитой.  Однако  вам  троим
уже, наверное, пришло в голову и куда более вероятное толкование,  я  вижу
это по вашим лицам.
   Чернокожий выразительно ткнул пальцем  в  сторону  амазонок;  мы  с  Ио
просто назвали их.
   Эгесистрат подтвердил правильность нашей догадки:
   - Мы можем почти с полной уверенностью  утверждать,  что  именно  таким
было толкование, к которому пришли царь Котис  и  его  советник.  Посудите
сами: царь получил предсказание весной, то есть почти год назад, и  в  нем
содержался прямой намек на то, что он и сам может  погибнуть:  "несчастьем
грозит гнев богов... прольется и царская кровь". А летом  огромное  войско
Великого Царя, отступая, потоками крови залило всю Апсинфию.  Так,  может,
это именно то, о чем предупреждал оракул? Но  Великий  Царь  не  был  даже
ранен! Да и пророчество было дано оракулом Орфея  Котису,  а  не  Ксерксу.
Теперь далее. К концу  года  в  стране  появились  женщины-воительницы,  о
которых здесь, вероятно, раньше и не слыхали. Из  того,  что  нам  сообщил
Клетон, мы можем с уверенностью предположить, что первый отряд  фракийцев,
с которым мы столкнулись, был прекрасно осведомлен  об  этом  пророчестве.
Они напали на нас, однако  и  сами  были  атакованы  вооруженными  девами;
поэтому второй отряд согласился заключить с нами перемирие и проводить нас
в Кобрис. Латро, представь, что  ты  царь  Котис;  что  бы  ты  предпринял
дальше?
   - Приехал бы сюда, надо полагать, - отвечал я. - Чтобы  самому  увидеть
дев-воительниц.
   - Но это же очень рискованно, - заметил Эгесистрат.  -  И  раз  я  твой
советник  в  подобных  вопросах,   мой   долг   предупредить   тебя,   что
предсказанные события могут и не свершиться, пока ты сам не  увидишь  одно
или даже все предзнаменования. Но если ты - точнее, царь Котис - поступишь
так, как  собираешься,  это  может  привести  как  раз  к  тому,  чего  ты
опасаешься.
   Я кивнул:
   - Кажется,  я  понял.  И  что  же  ты  мне  посоветуешь,  господин  мой
Эгесистрат?
   - Первое: пошли трех доверенных людей проверить, действительно  ли  это
девы-воительницы, как говорил оракул Орфея. Второе: разоружи их.  Если  ты
попытаешься просто их уничтожить, они, несомненно, будут  драться,  и  это
сопротивление вполне может привести к той войне,  о  которой  говорится  в
пророчестве. А если отнять у них оружие и коней,  они  уже  не  смогут  "в
битву устремиться".
   - Погодите! - закричала Ио. - Я знаю! Ведь он и послал  их  -  помните?
Помните троих благородных фракийцев, на которых было  столько  золота?  Он
хотел, чтобы мы отдали ему наше  оружие  и  коней,  и  дал  нам  время  до
завтрашнего утра. Хотя вы с  Латро  утверждаете,  что  на  самом  деле  он
собирается напасть на нас нынче ночью.
   - Да, боюсь, именно так он и  поступит,  -  вздохнул  Эгесистрат.  -  И
Клетон, и боги предупредили нас; мы можем быть вполне уверены  в  этом.  И
хоть мы и не заявили ему напрямую, что не сдадим ни коней, ни  оружия,  мы
просто старались выиграть время, и он это  прекрасно  понимает.  И  теперь
хочет взять быка за рога, если сможет,  конечно.  Царя,  разумеется,  тоже
можно ранить, но вдруг это окажется легкая  рана?  Да  оракул  мог  вполне
иметь в виду и другого царя, не  Котиса.  Или  просто  ошибиться  в  своих
предсказаниях; Светлый бог, согласно всеобщему мнению, частенько действует
наперекор предсказаниям Орфея, и, как мы с вами  уже  сами  убедились,  он
несомненно в этом замешан и противодействует своей сестре (*33).
   Ио даже подскочила от возбуждения:
   - Так вот, значит,  почему  Котис  перенес  день  принесения  в  жертву
Эобаза? Хотел заручиться поддержкой Бога войны?
   - Именно так. Теперь давайте рассмотрим четыре последние строчки:

   Вот когда Бендис захочет замедлить ход солнца.
   Только напрасно; стремительно львы понесутся!
   Воинства бог все на битву подвигнет народы;
   В битве кровавой прольется и царская кровь без сомненья!

   - О Бендис и о солнце мы уже говорили. Я бы предположил, что  "львы"  -
это стратеги или, может быть, просто могучие воины. Бог  воинства  -  это,
конечно же, Арес, или Плейстор, как его здесь называют. Ну,  хорошо.  Арес
посылает людей на битву, но кто-то, надо  полагать,  эту  битву  выиграет?
Может быть,  сам  Котис?  Следовательно,  ему  нужно  непременно  добиться
расположения Плейстора;  к  счастью,  для  этого  есть  вполне  подходящая
жертва. Итак, Котис сперва  уничтожит  дев-воительниц  (если  сможет!),  а
затем отправится просить помощи и защиты у Плейстора.
   Вот что рассказал нам тогда Эгесистрат; возможно, он говорил  и  что-то
еще, я уже не помню. Однако, вновь заговорив со мной  в  храме,  когда  мы
остались наедине,  он  воспользовался  языком,  на  котором  я  пишу  свой
дневник, чтобы никто из врагов нас не подслушал.  И  здесь,  в  храме,  он
предупредил меня об одной чрезвычайно важной вещи.
   - Ты, конечно, уже не помнишь нашего разговора с  Охотницей,  -  сказал
он. - Не перечитывал ли ты запись о нем сегодня?
   - Нет, - ответил я, - не перечитывал. Меня  это  сейчас  совершенно  не
занимает. Ты,  оказывается,  говоришь  на  моем  языке  -  скажи  же,  где
находится моя родная страна?
   Эгесистрат только головой покачал:
   - Я бы непременно сказал тебе, если б мог. Но, увы, я  этого  не  знаю.
Если мы переживем эту ночь, я могу спросить у богов.
   - Как же так - ты знаешь мой язык, но не знаешь, где на нем говорят?
   Эгесистрат подсел поближе; тогда мы еще не начали обсуждать с ним,  как
мне добраться до храма.
   - Да уж такой я, какой есть. Ты слыхал о Мегисте?
   Имя это ни о чем мне не говорило.
   - Он был прорицателем царя Спарты Леонида и погиб вместе с ним. У  него
был дивный дар - он понимал язык всех птиц и зверей и благодаря этому  мог
узнавать множество самых невероятных вещей, хотя, как он сам  мне  говорил
однажды, большинству зверей и всем птицам нет никакого дела до людей.
   - А может кто-то из птиц сказать мне, где мой дом? - спросил я.
   - Сомневаюсь. Так или иначе, сам-то я,  хоть  и  разговариваю  порой  с
богами, птичьего языка не знаю. Впрочем, и у меня тоже есть особый дар - я
понимаю любого человека, с которым встречаюсь. Не могу объяснить, как  это
происходит. Мардоний, например, не раз спрашивал меня  об  этом,  но  я  в
ответ мог только удивляться, почему он сам так не может.  Возможно  также,
что я вообще никогда не учился говорить, как все остальные дети,  а  сразу
заговорил на своем родном языке, как взрослый.
   Мне показалось,  что  в  этот  момент  мной  опять  овладевает  желание
схватиться за меч.
   - Видно, такова воля богов, - сказал я обреченно.  -  И  я  никогда  не
найду свой дом.
   - Если и в самом деле такова их воля, тебе остается только смириться, -
согласился Эгесистрат. - А теперь не хочешь  ли  перечесть,  что  говорила
Охотница?
   Я отрицательно мотнул головой.
   - Хорошо, я сам тебе перескажу. Она обещала, что ты вернешься  к  своим
друзьям. Я не говорил  об  этом  раньше,  потому  что  твоя  рабыня  вечно
подслушивает. Советую тебе все-таки перечесть эту часть своих  записей,  а
также то, что ты сегодня зачитывал вслух на языке эллинов.
   Ну вот, теперь мне нужно описать наш бой. Луна едва  взошла,  когда  мы
услыхали крик чернокожего и тут  же  прорвали  цепь  стражников.  Иппофода
бросилась  вперед  со  своими  амазонками;  они  мчались  слева  от  меня.
Эгесистрат скакал справа. Перед нами возникли двое  фракийских  всадников,
зазвенели луки амазонок, и я, наверное, всегда буду помнить свист стрел  и
то, как кости упавших фракийцев затрещали под копытами наших коней.
   Царь уже положил руку на рукоять меча, но выхватить его так и не успел:
я налетел на него, обхватил  его  рукой  и  выдернул  из  седла.  Какой-то
фракиец бросился на меня - я помню, как блеснул  наконечник  его  копья  в
лунном свете, - но я развернул коня так, чтобы тело царя  прикрывало  меня
от удара, и фракиец промчался мимо, тут же подняв оружие. Царь  был  очень
силен и сумел высвободить одну руку; когда он  ударил  меня  в  лицо,  мне
показалось, что все звезды упали с небес и вонзились мне в глаза; но я тут
же схватил его за горло и душил, пока он не перестал сопротивляться.
   Я скакал на северо-запад, как было договорено, снова  и  снова  понукая
коня ударами пяток. Это был превосходный конь,  но  как  он  мог  уйти  от
фракийцев, таща на себе двух  тяжелых  мужчин?  Чернокожий,  Эгесистрат  и
несколько амазонок устремились на помощь ко мне, и  мы  сбились  в  тесную
группу. Теперь они скакали позади меня. В руке чернокожий все  еще  держал
дротик, которым он и убил фракийца,  попытавшегося  нас  обогнать:  просто
повернулся в седле и, когда фракиец приблизился,  точно  и  сильно  метнул
свое оружие. Стрелы амазонок избавили  нас  от  преследователей;  фракийцы
падали с коней на полном скаку, кони тоже падали под ними, и все же врагов
было слишком много.
   Вдруг я почувствовал, что мы летим. Я глянул вниз и  увидел  серебряный
месяц далеко; мне показалось, что мы взлетели выше неба. Но  то  оказалась
всего лишь канава - с помощью таких  канав  фракийские  крестьяне  отводят
воду с полей; мой конь перепрыгнул через нее, и только тогда я ее заметил.
При этом я чуть не вылетел из седла и чуть не выпустил из рук царя.
   Впрочем, минуту спустя я понял, что мне все-таки придется его  бросить,
иначе я погиб. Оказалось, что справа от меня скачет уже не  Эгесистрат,  а
какой-то фракиец, уже поднявший копье  для  удара.  Если  б  можно,  я  бы
швырнул царя прямо ему на копье; однако бросок такой силы, сидя верхом  на
коне, я сделать не мог. Котис упал на землю, и фракиец, как я и  надеялся,
сразу  осадил  коня.  Теперь  я  мог  воспользоваться  своими   дротиками.
По-моему, одного преследователя я убил, но второй дротик в цель не попал.
   Не знаю, как нам удалось обнаружить  священную  пещеру.  Мы  продолжали
мчаться вверх по склону горы, потом свернули  на  какую-то  дорогу,  чтобы
лошадям было легче бежать, а потом я услышал чей-то голос: "Латро! Латро!"
Это был чернокожий; хотя он редко открывает рот, сейчас он кричал.  Дорога
привела нас ко входу в пещеру;  внутри,  возле  алтаря,  светился  красным
догорающий костер. Вход был слишком низким,  чтобы  въехать  в  пещеру  на
коне, даже если  сильно  пригнуться,  но  внутри  своды  пещеры  оказались
достаточно высокими.
   Когда я достиг  входа  в  пещеру,  где  уже  собрались  все  остальные,
чернокожий быстро спешился и повел своего коня  внутрь,  жестом  приглашая
остальных последовать за  ним.  Молодой  жрец  бросился  ему  навстречу  с
обнаженным мечом и, несомненно, пронзил бы им чернокожего, если  б  ударил
на  палец  правее.  Но  он  промахнулся,  и  чернокожий,  перехватив  руку
нападавшего, перерезал ему горло.
   Элаты с нами не было: мы ведь оставили ее в палатке. Я считал,  что  Ио
тоже осталась там, пока вдруг не увидел ее среди амазонок (это  уже  потом
она принесла дров и снова разожгла костер). Я сказал девочке, что ее легко
могли убить фракийцы.
   - Да, я столкнулась с одним, - отвечала она. - Он был  почти  такой  же
высокий, как ты, но верхом мы оказались почти  одинакового  роста.  Я  его
мечом по шее рубанула.
   Несколько фракийцев, спешившись, попробовали  ворваться  в  пещ