ю  -  куплю
тебе целый блок. Ладно, теперь дай спичку, и я пошел.
   - А у тебя во рту не пересохло? Может, еще попросишь за тебя сплюнуть?
   - Только не на пол! - Анджело в притворном ужасе поднял брови. - Только
не на пол! Что за манеры?
   - Больше тебе ничего не надо? Хочешь, открою  рот,  будешь  туда  пепел
стряхивать.
   - Спасибо, не надо, - сказал Маджио.  -  Ты  ничего  парень.  Будешь  в
Бруклине, заходи. Я о тебе позабочусь. -  Он  открыл  картонную  книжечку,
которую ему дал Пруит, оторвал одну спичку, чиркнул  и  протянул  книжечку
назад. Огонь спички бронзовым отблеском осветил его худое детское лицо.  -
До встречи,  старик,  -  кивнул  он,  попыхивая  сигаретой  с  царственной
небрежностью  богача,  смакующего  сигару  за  пятьдесят  центов.   Важно,
вразвалочку сошел с галереи под дождь, нырнул  в  падающие  сверху  пласты
воды и все так же вразвалочку зашагал дальше;  его  костлявые  плечи  были
задиристо взгорблены, он широко размахивал тонкими руками, и  бесформенный
плащ на нем взволнованно колыхался.
   Пруит с легкой грустной усмешкой проводил его  глазами.  Он  больше  не
злился, ему хотелось, чтобы Маджио выиграл и вернулся  с  деньгами.  Глядя
через мокрый двор на освещенный тоннель "боевых ворот", он прислушивался к
обрывкам песни и пьяным крикам, несущимся из открытой  двери  пивной  Цоя,
слышал, как громыхают пустые ящики. Жизнь его снова шла старой проторенной
дорогой, он снова рыл  носом  землю,  чтобы  раздобыть  несколько  центов,
которые казались богатством, изворачивался и клянчил, чтобы  наскрести  на
пару кружек пива и на женщину.
   Даже если Маджио выиграет, ты все равно ни в одном борделе  не  найдешь
то, что ищешь, а орешь, что тебе просто нужна баба, как будто в  этом  все
дело. Дурак ты, дурак набитый, что упустил Вайолет, горько подумал он,  не
надо было настаивать на своем, нужно было вести себя умнее. Знать бы,  что
она делает сейчас, в эту самую минуту. Пусть даже в ней не было того,  что
ты так ищешь всю жизнь, но ты хотя бы мог бывать у нее раз в неделю или  -
черт с ним! - раз в месяц. Теперь у тебя нет и этого. Осталась лишь старая
привычная карусель: бордели, где ты тоже никогда не найдешь то,  что  тебе
нужно, плюс отсутствие денег, которые необходимы, чтобы пойти в бордель, -
их приходится униженно выпрашивать, но все отказывают,  и  деньги  у  тебя
бывают только в день получки, когда бордели  переполнены.  С  Вайолет  все
было иначе. А разве нельзя вернуться, поговорить с ней, объяснить?  Но  он
сам понимал, что ничего из этого не выйдет, что все  в  прошлом,  она  уже
нашла себе другого солдата, может быть своего же, японца. Она ведь об этом
и мечтала. Наверно, зря он на ней не женился. Ну конечно, еще скажешь, что
из горнистов тоже зря ушел? А если ты никогда не найдешь то, что ищешь? Он
повернулся и пошел назад.
   Энди и Сэл Кларк  все  еще  играли  в  уборной  в  "дурака"  на  старой
деревянной скамейке, облезшей и потрескавшейся под брызгами воды.
   - Пока тебя не было, Блум снова заходил, - сказал Энди, подняв глаза от
карт.
   - Да? - Пруиту это было сейчас совершенно все равно.  -  А  ему-то  что
надо?
   - Искал, у кого одолжить пятьдесят центов на такси до города,  -  хмуро
ответил Энди, вновь опуская глаза к картам.
   - Ну и что? Ты ему одолжил?
   - С какой стати? - возмутился Энди. - Думаешь,  я  тебя  предам?  -  Он
поднял голову, увидел, что Пруит его подначивает, и успокоился. - У нас на
двоих восемьдесят центов, Если бы я дал ему  сорок,  нам  бы  на  кино  не
хватило.
   - А я подумал, ты ему одолжил, - продолжал поддразнивать Пруит. - Ты же
у нас теперь после Анджело самый богатый.
   - Зря ты так думаешь. Ничего я ему не одалживал. Если ты передумал, так
и скажи - отдам тебе твои деньги хоть сейчас.
   - Да бог с тобой! - весело сказал Пруит. - На что они мне?
   - Небось поедешь с Анджело в город, - мрачно заметил Энди.
   В его голосе была обида, Пруит повернулся и посмотрел на него.
   - Если он выиграет, поеду, - ответил он.
   Энди многозначительно глянул на Сэла.
   - Мы так и вычислили.
   - Вы? - Пруит подошел к ним и остановился перед Энди. - Если кто тут  и
вычислял, то только ты, и Сэла не приплетай. А что, мне нельзя  поехать  с
Анджело?
   - Езжай на здоровье. - Энди повел плечами. - Просто,  когда  друзья  на
мели, их не бросают.
   - У вас нет денег и вы не едете  в  город,  по-твоему,  я  тоже  должен
остаться здесь и идти с вами в кино?
   - Я этого не говорил, - возразил Энди, отступая.  -  Меня  вон  тоже  в
город звали. Блум предлагал с ним поехать.
   - Ну и поезжай, - спокойно сказал Пруит. -  Ты  из-за  этого,  что  ли,
нервничаешь? Я нисколько не обижусь. Мне наплевать, с кем ты куда  ездишь.
А что будет Пятница делать?
   - Он может пойти в кино один. Я возьму только сорок центов на такси.
   - Ишь ты, разошелся.
   - Я в кино не  пойду,  -  радостно  заявил  Пятница.  -  Я  эти  деньги
приберегу. Лучше посижу здесь, поучусь карты сдавать.
   - Дело хозяйское, - сказал Энди. - Деньги  твои.  Если  хочешь,  иди  в
кино.
   - А что вы с Блумом будете делать в городе? - спросил Пруит. - Если  не
секрет.
   - Да, так, погуляем.
   - Не очень-то ты разгуляешься. Всего сорок центов, и те  на  такси.  Не
хорошо, приедете вы в город, а что потом? Назад-то как вернетесь?
   - Вернемся. Блум  знает  одного  голубого  с  Ваикики.  Вроде  денежный
парень. Блум думает, его можно будет почистить.
   - Я бы на твоем месте не ездил, - сказал Пруит.
   Энди поглядел на него с возмущением:
   - Это почему же? Тебе легко говорить. Сам-то едешь с Анджело.
   - Потому что Блум тебе врет, вот почему. Ты на Гавайях сколько служишь?
Пора бы знать, что в Гонолулу такие номера не проходят. Они  тут  денег  с
собой не носят. Городок-то  маленький,  а  солдат  полно.  Иначе  бы  этих
типчиков чистили каждый вечер.
   Энди глядел в сторону.
   - Блум говорит, если не получится почистить, высадим  его  хотя  бы  на
выпивку и на такси. Чего тут такого?
   - Врет он тебе, вот чего. А какой ему смысл врать? Он же знает,  что  в
Гонолулу ни одного голубого не обчистишь. Почему  же  он  тебе  правду  не
говорит? Я таким людям не доверяю. Не нравится мне этот Блум.
   - По-твоему, я должен здесь торчать, да? - сердито сказал  Энди,  пряча
от Пруита глаза. - Сам же едешь с Маджио!
   - Ну что ж, дело твое.
   - Он сам меня позвал. Я не напрашивался. И я с ним поеду. В казарме  от
тоски загнешься. Даже на гитаре не поиграть, вон дождь  какой.  Можешь  на
меня злиться, я все равно поеду.
   - Да не злюсь я на тебя. Ты просто дурак, вот и все. А хочешь подцепить
денежного клиента, поезжай лучше один. - Он сел  на  край  скамейки,  взял
собранную Энди колоду и стал снимать карты  одной  рукой,  вспоминая,  как
когда-то, в пору бродяжничества, научился этому трюку в товарном вагоне.
   - Делай как знаешь, - после паузы сухо сказал он Энди. -  А  если  тебя
самого оприходуют, сходишь к капеллану на исповедь, я  тебе  свою  очередь
уступлю.
   - Запугать хочешь? - презрительно усмехнулся Энди. - Так  ты  идешь?  -
спросил он Пятницу. - Мне еще нужно переодеться в гражданское.  Блум  меня
ждет через пятнадцать минут в комнате отдыха.
   - Зря ты его не слушаешь, - сказал Сэл Кларк. - Не ездил бы ты  с  этим
Блумом.
   - Отстань ты, ради бога! - огрызнулся Энди. -  И  так,  кроме  казармы,
ничего не видим. Ты пойдешь в кино или не пойдешь?
   - Наверно, пойду. Сдавать карты завтра поучусь.  Пру,  ты  бы  раздобыл
где-нибудь десять центов, пошли бы вместе. Всего-то десять центов нужно, у
меня же тридцать есть.
   - Нет, Пятница, спасибо.  -  Пруит  посмотрел  в  его  серьезное  худое
смуглое лицо и снова почувствовал теплую  нежность.  -  Я  обещал  Анджело
дождаться.
   - Как хочешь, - сказал Сэл Кларк. - Ты уж там, в городе, погуляй на всю
катушку.
   - Ладно, - кивнул Пруит. - Смотри, чтобы Блум и тебя не уговорил, а  то
вдруг тоже поедешь деньги добывать.
   - Никогда, - торжественно произнес Сэл.
   Пруит проводил их взглядом,  потом  разложил  на  скамейке  оставленные
Сэлом карты и стал ждать. Долго ждать  не  пришлось.  Минут  через  десять
после ухода Сэла и Энди в уборную  ворвался  взбудораженный  Анджело,  так
толкнув дверь, что створки хлопнули о стены.
   - Ну? - спросил Пруит, подымая голову. - Сколько ты выиграл?
   - Выиграл? - в  ярости  переспросил  Маджио.  -  Выиграл!  Почти  сорок
зеленых. За одну игру. На первой сдаче. Хватит нам, как думаешь?
   - Отлично, - сухо сказал Пруит. - А проиграл сколько?
   - Проиграл? - в бешенстве крикнул  Маджио.  -  Проиграл  я  сорок  семь
долларов. И тоже за одну игру. На второй сдаче. Черт! - Он оглядывался  по
сторонам, выбирая, что бы сломать, и, не найдя ничего подходящего,  сорвал
с головы шляпу, швырнул ее на пол, злобно лягнул, оставив на твердой,  как
папье-маше, тулье большую грязную  вмятину,  и  послал  ногой  по  мокрому
скользкому полу к другой стене.
   - Вот, посмотри, что я наделал, -  грустно  сказал  он  и  двинулся  за
шляпой. - А что же ты не  спрашиваешь,  почему  я  сразу  не  ушел,  когда
выиграл те сорок? Валяй, спрашивай.
   - Зачем мне спрашивать? Я и так знаю.
   - Потому что я думал, выиграю еще. - Маджио жаждал, чтобы его  наказали
за  глупость,  и,  видя,  что  Пруит  отказывается  это  сделать,  занялся
самобичеванием.  -  Я  думал,  выиграю  побольше  и   гульнем   в   городе
по-настоящему. Может, даже пару раз. И ни хрена подобного! Ни хре-на! - Он
нахлобучил на голову грязную, помятую шляпу, подбоченился и  посмотрел  на
Пруита. - Ни хре-на!
   - Так, - сказал Пруит. - Все  ясно.  -  Он  опустил  глаза  на  колоду,
которую держал в руках, неожиданно резким движением согнул ее - верхние  и
нижние карты порвались пополам, а  остальные  только  помялись  и  кое-где
треснули, - потом подбросил в воздух и смотрел,  как  изуродованные  карты
косо и плавно, будто осенние листья, летят на пол. - К черту! Пусть  утром
сортирный наряд подбирает. К черту все!
   - Энди и твой Пятница пошли в кино? - с надеждой спросил Анджело.
   - Да.
   - Он тебе деньги не отдал?
   - Нет.
   - Черт, жалко. У меня сорок центов осталось. Был бы доллар, я бы сбегал
в третью роту, там у меня знакомые ребята сейчас играют. Вход в игру всего
доллар.
   - У меня ни гроша, - сказал Пруит. - Ни ржавого цента. Черт с ним. Тебе
же всю ночь играть надо, чтобы на сарай наскрести.
   - Верно, - согласился Анджело. - Ты прав. - Он скинул  с  себя  плащ  и
начал снимать рубашку. - К черту! Стрельну сейчас пятьдесят центов,  поеду
в город и охмурю какого-нибудь голубого. Никогда раньше не пробовал, но  у
других ребят получается, почему я не могу? Наверно, не так это  и  трудно.
Надоело, - сказал он. - К чертовой матери все, надоело! Иногда так  тошно,
что хоть вешайся.
   Пруит смотрел на свои руки, свисающие с колен.
   - Честно говоря, мне и ругать-то тебя неохота.
   - Давай поедем вместе, - предложил Маджио.  -  Стрельни  у  кого-нибудь
сорок центов. Не повезет, вернемся на попутке.
   - Нет, спасибо. С меня хватит. Не то у меня настроение, чтобы  в  город
ехать.
   - Мне еще переодеться надо. Будь здоров. Увидимся утром, если  вернусь.
А не вернусь, можешь проведать меня в гарнизонной тюрьме.
   Пруит засмеялся, но на смех это было похоже мало.
   - Договорились, - сказал он. - Принесу тебе блок сигарет.
   - Пока что я возьму у тебя  всего  одну.  Авансом,  а?  -  Он  виновато
посмотрел на Пруита. - Когда я выиграл, у меня совсем из головы  вылетело,
что надо купить.
   - О чем разговор! Конечно. Бери.  -  Пруит  вытащил  мятую  пачку,  где
оставалось две сигареты, одну дал Маджио,  последнюю  взял  сам  и  бросил
пустую пачку в унитаз.
   - Если это последние, я не возьму.
   - Какая разница? Бери. У меня полно табаку на самокрутки.
   Маджио кивнул и пошел в спальню отыскивать на  ощупь  в  мерно  дышащей
темноте свою городскую "форму" - гавайскую рубашку, дешевые брюки и  туфли
за два доллара. Пруит глядел ему вслед: маленький, узкоплечий,  рахитичный
сын племени горожан, навеки лишенных судьбой счастья  ощущать  под  ногами
живую  землю,  если  не  считать  Центрального  парка,  с  его   тщательно
ухоженной, чуть ли не  законсервированной  травой;  отпрыск  горожан,  чья
жизнь и даже фильмы, по образцам которых они пытаются эту  жизнь  строить,
даже пиво, которое они  пьют,  чтобы  эту  жизнь  забыть,  -  ширпотреб  в
консервных жестянках.



        12

   Март еще не  успел  перевалить  за  середину,  как  уже  было  получено
согласие на перевод повара из форта Камехамеха, хотя Хомс заставил Тербера
отослать официальный запрос всего полторы недели назад. Обычно  оформление
перевода, тем более из одного рода войск в другой, тянется  долго,  но  на
этот раз все решилось с неслыханной быстротой.
   Когда Маззиоли принес из штаба полка письмо  о  переводе,  Милт  Тербер
сидел в канцелярии и озадаченно рассматривал  фотографию,  лежавшую  перед
ним на столе поверх деловых бумаг. Фотографию ему подарила Карен  Хомс,  и
Тербер,  подперев  щеку  здоровенным   кулаком,   разглядывал   снимок   с
недоумением мальчишки, который попал на фильм  для  взрослых  и  мало  что
понимает.
   Она дала ему эту фотографию перед их "лунным купанием", как  он  теперь
иронически называл про себя тот вечер на пляже. Он  не  просил,  она  сама
протянула ему фотографию, едва он сел к ней в машину. Как  будто  считала,
что так положено, подумал он.
   Она заехала за ним в центр города - снова вспоминал он все по  порядку,
- к кинотеатру на  Кау-Кау  Корнер,  куда  съезжаются  туристы  на  взятых
напрокат машинах и где, как они решили, им безопаснее  всего  встретиться.
Она не знала дороги, и он хотел сам повести машину к Тоннелю, к маленькому
потайному пляжу, который он так часто видел из грузовика, проезжая мимо, и
думал, вот куда хорошо бы привести женщину,  а  один  раз  не  выдержал  и
спустился по скалам вниз. Но она побоялась доверить ему  машину  мужа.  Он
подсказывал ей, как ехать, но она все равно дважды  не  туда  повернула  и
очень нервничала, пока они выбирались через  Каймуки  на  авеню  Вайалайе,
которое затем переходило в шоссе Каланианаоле, ведущее  к  Тоннелю.  Может
быть, именно поэтому все с  самого  начала  пошло  кувырком  и  получилось
совсем не так, как он себе представлял. Тогда, у нее дома, он видел  ее  в
двух  совершенно  разных  ипостасях,  а  сейчас  перед  ним  была  третья,
нисколько не похожая на прежние. Они  оставили  машину  возле  Тоннеля  на
маленькой площадке у бетонного  столбика  с  табличкой,  на  которой  было
написано, что в ясную  погоду  отсюда  можно  увидеть  Молокаи,  и  начали
спускаться вниз. Явно делая над собой усилие, она  торопливо  сказала:  "Я
так довольна, так счастлива!" Все было на месте:  полная  луна,  невысокие
мягкие волны прибоя в белых барашках, мерцающий  в  лунном  свете  бледный
песок крохотного пляжа среди скал, тихий  ветер,  проскальзывающий  сквозь
ветви киав на шоссе, была бутылка, которую  он  прихватил  с  собой,  были
бутерброды и термос с кофе, были даже одеяла. Да, все было на месте и  как
надо, думал он, все, как он себе  представлял.  Когда  они  спускались  со
скал, она поскользнулась и ободрала руку, а потом, уже  внизу,  зацепилась
за сук и порвала платье, одно из ее лучших, сказала она.  Они  взялись  за
руки и голышом побежали в воду - в лунном свете  отличная  была  картинка,
вспоминал он, - волны, откатываясь от  берега,  словно  ползли  в  гору  и
тяжелым дыханием обдавали им колени.  Она  скоро  замерзла,  вернулась  на
песок и закуталась в одеяло. Тогда-то он и поставил  крест  на  всей  этой
затее, решив, что с самого начала это  была  великая  глупость,  и  прежде
всего с его стороны. Но он вместе с ней вылез из воды,  и,  хотя  было  до
смерти обидно, что он такой дурак, желание у него не прошло, он сгорал  от
этого желания и совсем не чувствовал холода, до того хотел  ее,  но  какое
тут, к черту, удовольствие, если  все  время  следишь,  чтобы  не  сползло
одеяло, потому что  иначе  она  снова  замерзнет.  И  вот  тогда  он  стал
уговаривать ее выпить, до этого он не настаивал, хотя не  понимал,  почему
она  не  пьет.  Но  она  отказалась  наотрез,  улыбаясь  скорбной  улыбкой
христианской мученицы, великодушно прощающей римлян, она сказала,  что  во
всем виновата сама, что с ней всегда  так,  вечно  она  все  портит,  она,
наверное, просто "комнатная женщина", хотя в тот первый день, в спальне  в
Скофилде, когда они говорили об этой поездке, ей  действительно  казалось,
что будет чудесно. А сейчас она ему искренне советует найти себе для таких
вылазок другую женщину, она ничуть не обидится. Когда они уже возвращались
в город, она сказала, что надо быть честными  до  конца,  и  спросила,  не
хочет ли он вернуть ей  фотографию,  она  действительно  не  обидится.  Он
почувствовал себя виноватым, потому что не просил у нее эту  фотографию  и
потому что видел теперь, что с самого начала вся затея была  глупостью,  и
сказал, что очень хочет оставить фотографию себе, а сказав так, неожиданно
понял, что это правда. И тогда же, непонятно зачем, сам того не ожидая, он
договорился с ней о следующем свидании, после его получки, потому что  она
сказала, что Хомс  дает  ей  мало  денег,  да  и  те  приходится  из  него
вытягивать со скандалом. И он тогда снова нерешительно попытался уговорить
ее выпить хоть глоток, виновато надеясь, что,  если  он  напоит  ее,  дело
можно будет исправить, они снимут номер в мотеле или найдут другое  место,
еще не все потеряно. Но она  пить  отказалась  и  сказала,  что  не  может
остаться с ним на всю ночь, так как не  позаботилась  заранее  о  надежном
алиби, а заниматься любовью в машине не будет ни за что, это унизительно.
   Прощаясь, она робко напомнила ему о следующем свидании. А он отправился
в бар "У-Фа" на Хоутел-стрит, в самом сердце "веселого" квартала,  здорово
накачался, а потом, как застоявшийся жеребец,  рванул  к  девочкам  миссис
Кипфер в "Нью-Конгресс" и, получив  там  все  тридцать  три  удовольствия,
твердо решил, что никаких свиданий с Карен Хомс не будет, что бы он ей  ни
наговорил, ему это не нужно. И сейчас, когда в коридоре уже слышались шаги
Маззиоли, он все еще недоуменно рассматривал снимок и пытался  сообразить,
что же случилось и почему вообще это случилось, а самое главное, почему он
никак не может ничего понять. Он в полной растерянности положил фотографию
в бумажник, спрятав ее под пропуском в гарнизон. Каждый раз,  когда  нужно
было показать пропуск на проходной или открыть бумажник в  канцелярии  при
Динамите, он ощущал себя дерзким, хитро  законспирированным  заговорщиком.
Что ж, по крайней мере это ощущение было ему понятно.
   Вид у Маззиоли был очень самодовольный, и, кладя  перед  Тербером  кипу
бумаг, в  которую  он  запрятал  письмо  о  переводе  повара,  писарь  еле
сдерживал смех. Он стоял у стола, усмехался и ждал, когда грянет взрыв,  а
Тербер нетерпеливо листал толстую пачку  служебных  записок,  приказов  по
части и циркуляров военного министерства, надеясь набрести на какую-нибудь
бумажку, которая случайно может оказаться важной.
   Письмо выглядело очень внушительно. Оно прошло через  все  инстанции  в
оба  конца,  и  каждая  инстанция  оставила  на  нем  свой  след  в   виде
положительной резолюции. Обнаружив наконец письмо,  Тербер,  все  эти  дни
истово моливший бога, чтобы в какой-нибудь инстанции  сочли,  что  перевод
создаст избыток или, наоборот, недостаток личного состава в той или другой
части, поднял глаза и глубокомысленно посмотрел на Маззиоли.
   - Ну? - прорычал он. - Чего стоишь как столб? У тебя работы нет, да?
   - А что я сделал? - запротестовал писарь. - Тебе бы только  придраться,
честное слово! Нельзя, что ли, человеку просто постоять?
   - Просто постоять? Нет. Нельзя. Терпеть  не  могу,  когда  люди  просто
стоят. Это у меня причуда