выпью.  -  Тербер  чувствовал  себя  больным  и
опустошенным. А ты думал, будет как-нибудь иначе?  Почему  люди  не  умеют
разговаривать друг с другом? Почему они  не  умеют  говорить?  Почему  они
всегда говорят не то, что хотят сказать?  Он  встал  и  вынул  бутылку  из
туалетного столика. - Ты не выпьешь?
   - Нет, спасибо. Меня и без этого вот-вот вырвет.
   - А-а, тебя тошнит. Тебя тошнит от этого гнусного скота  Тербера  и  от
его гнусных, скотских мыслишек. Ах, эти скоты мужчины, только об  одном  и
думают! А ты когда-нибудь слышала старую пословицу, что нет дыма без огня?
- ядовито спросил он.
   Он  говорил  это  и  смотрел  на  ее  груди  с  мягкими  сосками,  чуть
провисавшие от присущей телу  зрелых  женщин  тяжести,  какой  никогда  не
бывает у девушек и очень молоденьких женщин,  и  потому  кажется,  что  им
чего-то недостает.
   И пока он ядовито говорил это, он чувствовал, как внутри у него  растет
и набухает комок тошнотворной слабости, унизительной слабости евнуха.
   - Да, - сказала Карен, - я это слышала. А другую пословицу ты слышал, о
том, что каждая женщина умирает  три  раза?  Первый  раз  -  когда  теряет
девственность, второй - когда теряет свободу  (насколько  я  понимаю,  это
называется "выйти замуж") и третий - когда теряет мужа. Эту  пословицу  ты
когда-нибудь слышал?
   - Нет, - сказал он. - Не слышал.
   - Я тоже не слышала. Я ее только что придумала. А ты мог  бы  добавить:
"В четвертый раз она умирает, когда теряет любовника". Надо бы это послать
в "Ридерс дайджест", как ты думаешь?  Может,  заплатили  бы  мне  долларов
пять. Но у них там редактор наверняка мужчина.
   - Я вижу, ты любишь  мужчин  не  больше,  чем  я  -  женщин.  -  Тербер
прислонился к туалетному столику и, не предлагая ей помочь,  смотрел,  как
она собирает вещи.
   - А за что мне их любить, если они  такие  же  скоты,  как  ты  и  твои
приятели? То, что ты мне сказал, подло. Тем более что про тех остальных  -
неправда, у меня с ними ничего не было.
   - Хорошо, - сказал он. - Зато со Старком было, да?
   Карен резко повернулась к нему, глаза ее расширялись и горели.
   - Можно подумать, я у тебя первая женщина.
   - Значит, правда. Ну и как, - непринужденно спросил он, -  как  же  это
было? Тебе понравилось? Тебе с ним было приятно? У него это получалось так
же хорошо, как у меня? На вид он мужчина сильный.
   - О-о, мы вдруг стали такие ревнивые, -  презрительно  сказала  она.  -
Тебе-то какое дело?
   - Да нет, я просто подумал, может, мне изобрести что-нибудь  новенькое,
попробовать какие-нибудь новые способы, если я тебя не удовлетворил. Мы  в
седьмой роте гордимся, что от нас все уходят довольные.
   - А это уж совсем подло. - Лицо ее исказилось. -  Но  если  тебе  будет
легче, я скажу, пожалуйста. Мне с ним было плохо. Отвратительно.
   - А откуда я знаю, что ты не врешь?
   - А кто ты такой, чтобы мне не верить?
   - Тогда зачем тебе это было надо?
   - Хочешь знать зачем? Очень хочешь? Может быть, когда-нибудь и узнаешь.
Ничего я тебе не скажу. Ты сейчас ведешь себя  как  типичный  муж.  Вот  и
терпи, как все мужья терпят.
   Она мстительно засмеялась, и ее лицо вдруг  словно  сжалось.  Уродливые
морщины собрались вокруг рта и глаз, она зло заплакала.
   - Сукин ты сын, - она всхлипнула, - сукин ты  сын  и  подлец!  Пока  не
доведешь человека, не успокоишься. Сволочь ты.
   - Понимаю, - сказал он. - Понимаю. Я тебя ни в чем не виню.
   Она стояла, смотрела на него и плакала;  в  глазах  у  нее  была  такая
ненависть, какой он еще никогда не видел, а он за свою жизнь сталкивался с
ненавистью не раз, и с довольно сильной ненавистью.
   - Нет, - сказала она. - Пожалуй, я все-таки  тебе  расскажу.  Я  думаю,
сейчас самое время. А ты потом  можешь  пересказать  это  в  казарме.  Там
послушают с удовольствием.
   Она бросила на пол вещи, которые с таким трудом собрала и держала перед
собой, прикрывая наготу. Села на кровать и показала на длинный шрам у себя
на животе, на тот шрам, который он и  раньше  каждый  раз  замечал,  но  о
котором ему почему-то не хотелось спрашивать.
   - Видишь? Знаешь, это от чего? Ты его не замечал? Так  вот,  это  после
гистероктомии. Для медиков, понимаешь ли,  такие  операции  самый  большой
источник доходов. Одному богу известно, как бы жили медики, если бы не эти
их гистероктомии. Наверное, все разорились  бы  и  в  конце  концов  стали
голосовать за бесплатное государственное здравоохранение. В клинике, где я
лежала, каждое утро делали до девяти  таких  операций.  Сейчас  это  стало
совсем несложно. Конечно, операция до сих пор остается  серьезной,  но  ее
технику все время совершенствуют, и скоро она  будет  считаться  такой  же
элементарной, как удаление аппендикса.
   И только когда тебя уже зашили, ты вдруг понимаешь, что  ты  больше  не
женщина. Нет,  снаружи  все  остается  прежним,  это  ведь  не  кастрация.
Некоторые врачи даже  намекают,  что  так  лучше,  потому  что  нет  риска
забеременеть. И ты по-прежнему выглядишь  и  одеваешься,  как  женщина,  с
волосами и кожей ничего не происходит, они не портятся, и  даже  грудь  не
усыхает, потому что есть такие маленькие  таблетки,  которые  поддерживают
внешнюю оболочку в прежнем виде, как будто с тобой  ничего  не  случилось.
Они называются гормоны.
   Видишь? - Она достала из дорожной сумки квадратный зеленый флакончик. -
Ты  их  принимаешь  каждый  день.  И  никогда  с  ними   не   расстаешься.
Замечательная вещь, правда? - Она убрала флакончик обратно в сумку.
   - Но все равно ты больше не женщина. Ты по-прежнему ложишься в  постель
с мужчинами, мужчины по-прежнему получают от тебя то,  что  им  нужно,  но
цель всего этого утеряна. И смысл - тоже. Ты не женщина. Ты  выпотрошенная
оболочка. Нужно придумать еще одни таблетки, которые возвращали  бы  этому
смысл или хотя бы подобие смысла. Тогда можно будет каждый день  принимать
две разные таблетки, и жизнь будет прекрасна. Но их пока нет. Ты -  пустая
шелуха, и смысл секса для  тебя  утерян,  детей  ты  иметь  не  можешь.  И
наверное, поэтому, - сказала она, -  наверное,  поэтому-то  ты  так  жадно
гоняешься за любовью, ты не можешь за ней не гоняться,  хотя  знаешь,  что
все над тобой исподтишка смеются, подмигивают друг другу у тебя за спиной:
мол, еще одна психопатка в критическом возрасте,  еще  одна  романтическая
идеалистка, которая решила изменить мир и подарить ему любовь. А кому  она
нужна, эта любовь? Что мир будет с ней делать?
   Но любовь, если ее отыскать, думаешь ты, могла бы придать сексу смысл и
придать смысл тебе самой, могла бы даже придать смысл твоей жизни.  Любовь
- это все, что тебе остается, - если сумеешь ее найти.
   Нет, - сказала она, - нет, молчи. Ничего  пока  не  говори.  Я  еще  не
кончила. Сначала дай договорить мне.
   Я ведь, знаешь ли, никому об этом не рассказывала. И ни с кем  об  этом
не говорила, ни с одной живой душой, кроме моего врача, и то лишь пока  не
поправилась и он не захотел выяснить, как это  получается  с  женщиной,  у
которой все вырезали.
   Так что дай уж я все расскажу.
   Знаешь, из-за чего  мне  пришлось  сделать  гистероктомию?  Никогда  не
угадаешь. Из-за гонореи. Такие операции очень часто  делают  именно  из-за
гонореи. Не всегда, конечно, но во многих случаях.
   А от кого, ты думаешь, я  заразилась?  Тоже  никогда  не  угадаешь.  От
собственного мужа, как и большинство жен. От капитана Дейне Хомса.  Только
он тогда был еще первым лейтенантом.
   Не делай вид, что ты так безумно потрясен. Я ведь не со зла это говорю.
Жены, я слышала, тоже заражают мужей. Если ты думаешь, в этом есть  что-то
необычное, ты ошибаешься. Это бывает не так уж редко.
   Когда это случилось, мы были женаты три года. У меня уже  был  ребенок.
Наследник.  Достойный  продолжатель  рода.  Отпрыск,   наследующий   плоды
благословенного обществом союза. Я успела исполнить  свой  долг  и  родила
сына. Так что мне еще повезло.
   Конечно, не прошло и двух месяцев после свадьбы, как я поняла,  что  он
мне изменяет. Но что тут особенного? Такова  судьба  всех  женщин.  Измена
входит в понятие "супружество". Любой-женщине ее мать объяснит, что такова
жизнь. Даже свекровь - и та будет тебе сочувствовать. И в конце концов я к
этому привыкла, хотя меня воспитали в другом духе и  я  представляла  себе
замужнюю жизнь несколько иначе. Видишь ли, матери  объясняют  это  дочерям
только потом, когда все уже случилось.
   А после того, как родился ребенок,  муж  постепенно  перестал  со  мной
спать. Приходил ко мне лишь  изредка.  К  этому  привыкнуть  было  намного
труднее, потому что я не понимала, в чем дело. Но мало-помалу привыкла и к
этому. И мне даже стало как-то легче, потому что  в  тех  редких  случаях,
когда он со мной спал, все было совершенно ясно: он приходил домой поздно,
полупьяный, взвинченный, и я понимала, что он не сумел уломать женщину,  с
которой встречался в тот вечер. Я думаю, мужчинам для того и  нужна  жена,
чтобы  всегда  была  под  рукой  дома.  Но  удовольствия  я  от  этого  не
испытывала.
   Ну а потом он и вовсе перестал ко мне заходить. Тогда мне это  казалось
вполне естественным - я  думала,  он  получает  все,  что  ему  нужно,  на
стороне. Разве могла я догадаться, что он в это время лечился от  гонореи?
Порядочным женщинам и знать-то не положено, что такое гонорея. И  когда  в
ту ночь он зашел ко мне в спальню, пьяный чуть больше обычного, я не очень
об этом задумалась.
   Конечно, довольно скоро я все поняла. Может, он тогда просто перепил  и
ничего не помнил. А может, был настолько возбужден, что вообще ни о чем не
думал. Знаешь ведь, как бывает.
   - Господи! - Тербер  давно  поставил  бутылку  на  пол.  -  Господи!  -
повторил он. - Боже мой, господи!
   Карен слабо улыбнулась.
   - Я почти кончила, - сказала она. - Осталось совсем немного.  Я  только
расскажу тебе про Старка.
   Ну так вот. Дейне повел меня к своему врачу,  к  тому,  у  которого  он
тогда лечился. Не в гарнизоне, конечно, а в городе. Если бы он обратился в
гарнизонный госпиталь, его бы выгнали из армии. По-моему, доктор  на  него
за это рассердился, но он ничего не сказал, он был весь углублен в  науку.
Лысый, маленький и очень серьезный, как все настоящие ученые. И с недавних
пор очень богатый. Я так и не узнала, как Дейне его нашел.  Наверное,  ему
дал адрес какой-нибудь собрат по несчастью из гарнизона.  Как  бы  там  ни
было, дела у доктора шли отлично -  в  Техасе  гонореи  всегда  было  хоть
отбавляй. Слишком близко к границе, сам понимаешь.
   - Послушай, - напряженно сказал Тербер. - Послушай. Прошу тебя...
   - Нет, нет, дай мне договорить. Я почти кончила. Со  Старком  все  было
уже потом, когда я вернулась. Ведь мне пришлось сделать вид, что я уезжала
отдыхать, понимаешь? Гонорея у женщин лечится труднее,  чем  у  мужчин.  И
почти всегда требует гистероктомии. Я отсутствовала долго.  Пока  меня  не
было, в гарнизоне появился Старк, он тогда служил первый год.  Совсем  еще
был мальчик. Обыкновенный  заносчивый  мальчишка.  И  приударить  за  мной
попытался только из мальчишеской гордости.  А  когда  я  ответила  на  его
ухаживания, думаю, он испугался до полусмерти, еще бы,  жена  офицера!  Но
мне нужно было что-то с собой сделать. Я  должна  была  очистить  себя.  Я
чувствовала, что я в грязи с ног до головы. Я это чувствовала очень  давно
и изо всех сил старалась себя убедить, что это не грязь, что  через  такое
проходят все женщины. Но тут мне вдруг стало наплевать, через что проходят
другие женщины. Я просто знала: это - грязь. Пусть другие себя обманывают,
если могут, я больше не могла. Это грязь, я знала. Ты понимаешь, о чем я?
   - Послушай...
   - И Старк был мне нужен только для того, чтобы очистить себя.  Когда  я
вернулась, он первый попался мне на глаза. Сгодился бы и любой  другой.  У
нас с ним это случилось один-единственный раз. Мне было физически  больно,
и меня тошнило от отвращения. Но зато я очистилась. Ты можешь это  понять?
Мне было необходимо очиститься.
   - Да, - сказал Тербер. - Теперь я понимаю. Но послушай...
   - Вот и все. - Карен слабо улыбнулась. - Я все тебе рассказала.  Сейчас
я уйду.
   Она села, взглянула на него, улыбка медленно, очень медленно  растаяла,
и осталось пустое, ничего не выражающее лицо - она слишком устала,  сейчас
ей все было безразлично. Тяжело, как в обмороке, она повалилась на кровать
и так лежала, неподвижно, но в сознании, и это  был  не  обморок,  она  не
плакала, ее не рвало, с ней не происходило ничего. Она была словно  только
что родившая женщина, которая еще совсем недавно  ощущала,  как  в  ней  с
каждой минутой растет сотворенное человеком бремя, и понимала, что от него
непременно надо будет избавиться, но  боялась  этого,  а  когда,  наконец,
все-таки исторгла из  себя  эту  тяжесть,  эту  опухоль,  то  на  время  с
болезненным облегчением провалилась в бездонную пустоту.
   Тербер взял с пола бутылку и подошел к кровати.
   - Послушай меня, - настойчиво попросил он. - Послушай...
   - Ты же хочешь, чтобы я ушла, - равнодушно сказала она. - Чтобы ушла  и
избавила тебя от этого мерзкого зрелища. - Она тяжело села на  кровати.  -
Сейчас уйду. Дай мне только минутку передохнуть.
   Тербер кивнул.
   Она протянула руку, и он отдал ей бутылку.
   - Пожалуй, все же выпью на дорожку. Что с тобой, Милт? Ты плачешь?
   - Нет. Нет. - Тербер помотал головой.
   - Выпей-ка лучше ты. - Карен протянула ему бутылку.
   - Я не хочу, чтобы ты уходила, - сказал он. - Понимаешь? Я прошу  тебя,
не уходи.
   - Мне и не хочется уходить. Мне хочется остаться. Ох, Милт, до чего мне
хочется остаться!
   - Вот и хорошо. Послушай... Но какой  же  он  подлец!  Гад,  сволочь...
подлюга!
   - Домой мне надо только завтра вечером, - рассеянно сказала она.  -  Он
сегодня идет к Делберту. У них опять мальчишник.
   - Я люблю тебя, - сказал Тербер. - Господи, какой же он подлец!..



        22

   Подлец или не подлец - это уж как посмотреть, - но дураком капитан Хомс
не был. Он понимал, что его жена завела роман. Когда  прожил  с  человеком
двенадцать  лет,  такое  чувствуешь  безошибочно.  Сегодня  вечером   жена
отказалась приготовить  ему  ужин.  Раньше  она  никогда  не  отказывалась
готовить ужин. Завтрак - да,  обед  -  само  собой,  но  ужин  -  никогда.
Готовить  ужин  было  ее  обязанностью,  это  входило  в  их   соглашение.
Соглашение?  Скорее  договор,  подумал  капитан  Хомс.   А   еще   точнее,
вооруженное перемирие. У них был нетипичный брак. А может, типичный?
   Чем есть стряпню горничной-гаваянки, капитан  Хомс  поужинал,  и  очень
прилично, в полковой "холостяцкой"  столовой  вместе  с  другими  женатыми
офицерами, которым жены тоже не готовили ужин,  и  сейчас,  надежно  набив
желудок, безрадостно сидел в пустующем по случаю дня получки баре клубного
пивного зала, смотрел, как  солдат-бармен  усердно  протирает  стаканы,  и
ждал, когда появится подполковник Делберт.
   В последнее время, после проигрыша чемпионата, у капитана Хомса были  с
подполковником далеко не лучшие отношения. И если  подумать,  в  последнее
время у него почти со всеми были далеко не лучшие отношения.  Подполковник
- раз, жена - два, впрочем,  с  женой  всегда  было  так.  Дальше:  первый
сержант и начальник столовой -  оба  явно  недолюбливали  капитана  Хомса.
Половина солдат в роте терпеть его не могла, другая половина, те, для кого
он, без сомнения, много сделал, казалось, даже не  сознают,  скольким  они
ему обязаны. Иногда у него возникало подозрение,  что  они  ненавидят  его
даже больше, чем остальные. И он не понимал, почему все так. Вероятно,  он
еще не нашел свое настоящее место в жизни. По логике вещей у него со всеми
должны были быть прекрасные отношения, потому что по той же  логике  вещей
свое место в жизни он выбрал себе сам, исключительно по своему желанию,  и
ему хотелось быть в прекрасных отношениях со всеми.
   Куда  же  все  делось?  -  недоумевал  он,  чувствуя,  как  под  ногами
разверзается всегда пугавшая его бездна. Где  идеалы  молодого  командира,
который бодрым маршем двинулся вперед из Пойнта? Где радостный, счастливый
брак, спокойная жизнь и добросовестная  командирская  служба?  Где  лихой,
бравый кавалерист? Вроде бы он нигде ничего не растерял, ничего никому  не
раздал. Тогда что же со всем этим случилось?
   Конечно, какой-нибудь гражданский, подумал он. Она  слишком  осторожна,
чтобы завести роман с офицером, и слишком хорошо воспитана, чтобы взять  в
любовники солдата, это дурной вкус. Следовательно, гражданский  и,  скорее
всего,  богатый.  Капитан  Хомс   был   убежденным   приверженцем   логики
силлогизмов.
   Он должен этому только радоваться, сказал он себе. Потому что, если все
так, он совершенно не обязан ночевать сегодня дома, да и вообще не  обязан
ночевать дома, разве что сам того захочет. Он освобожден от  необходимости
поддерживать видимость семейных отношений со своей мнимой  женой.  Кстати,
хорошо сказано: "мнимая жена" - помню, так называлась  какая-то  книжонка.
Одна из тех, что я прятал от  матери  на  сеновале.  Кто  же  ее  написал?
Мак-Клэй. Берта Мак-Клэй. Ах, милая Берта! Что ж, приятно  узнать,  что  у
твоей жены такие же половые инстинкты, как у всех здоровых людей. Теперь и
у  него  есть  что  ей  предъявить.  Это  уже  солидная  предпосылка   для
взаимовыгодного  союза.  По  логике   вещей,   он   действительно   должен
радоваться. Он ведь всегда верил в логику, не так  ли?  Дедуктивный  метод
мышления совершенно необходим военному, ты согласен? Тебе же это  внушали,
вспомни! Да, но попробуй примени его на деле. Увы, это куда труднее.
   Чтобы не думать о пугающей  бездне,  капитан  Хомс  взял  еще  виски  с
содовой, побеседовал о превратностях жизни с услужливым  солдатом-барменом
- тому было скучно, но он усердно слушал - и даже  позволил  себе  в  душе
цинично полюбопытствовать, где черти носят старикашку Делберта.
   Подполковник Делберт действительно немного запоздал и к тому же  привез
с собой гостя - бригадного генерала. Генерал был кем-то вроде исполняющего
обязанности начальника штаба бригады, хотя официально бригадой  командовал
генерал-майор. Как  ни  странно,  появление  генерала  ничуть  не  смутило
капитана Хомса, хотя вообще-то Делберт  -  свинья,  мог  бы  предупредить.
Когда подполковник представлял их друг другу - без уставных формальностей,
- его усики встопорщились с некоторым  самодовольством.  Но  даже  это  не
вызвало у капитана тревоги: Хомса по-прежнему занимала мысль, что его жене
все же не следовало бы так опускаться.
   Сказав, что остальные (два майора из его  полка)  присоединятся  к  ним
позже, Делберт повел их за собой по выложенной каменными плитами  тропинке
через дворик, за которым начиналась узкая ложбина,  отделявшая  офицерский
клуб от ярко освещенного гарнизонного госпиталя. Сквозь  пустой  банкетный
павильон, предназначенный для больших приемов, он провел  их  к  лестнице,
ведущей в пустую сейчас гостиную, где обычно полковые дамы играли в бридж.
Свои чаепития дамы устраивали на газоне во дворе. Уроки  гавайских  танцев
дамы проводили в павильоне. Бывая  в  клубе,  дамы  редко  поднимались  на
второй этаж. Но сегодня был день получки, и дам в клубе не было вовсе.
   - Льщу себя надеждой, - сказал подполковник Делберт генералу, -  что  я
проявил должную смекалку, выбрав на этот раз день получки.
   - Без сомнения, подполковник. - Генерал,  который  был  намного  моложе
подполковника, сказал это с легкой иронией. И сразу же понравился Хомсу.
   Хомс, конечно, встречался с ним и раньше. Он знал, кто  это  такой.  Но
встречался с ним только по службе. Оказаться в одной компании с  генералом
на дружеской вечеринке, как сегодня, - совсем другое дело. А этот  генерал
был в гарнизоне большим человеком. Он недавно прибыл из  Штатов,  считался
блестящим   тактиком,   и   ему   прочили   головокружительную    карьеру.