веком и не вякай. Ладно?
   - Конечно. Не бойся, не подведу.
   - Ох, старик, напьюсь я  сегодня  -  в  доску!  Я  тебе  обещаю.  -  Он
посмотрел на часы: - И в гробу я видел эту вашу побудку!
   Из кухни появился Хэл с двумя хрустальными бокалами шампанского. За ним
шел Томми и тоже нес в руках два бокала.
   - Пардон, подноса у нас нет.  -  Хэл  улыбнулся.  -  Зато  бокалы,  как
полагается. Пить шампанское из простых стаканов - преступление.
   Маджио взял бокал и незаметно подмигнул Пруиту.
   - Очень жарко,  предлагаю  вам  всем  раздеться,  -  сказал  Хэл.  -  И
чувствовать себя как дома. В конце концов, мы здесь все свои.
   - Ты прав.  -  Томми  торопливо  протянул  один  бокал  Пруиту,  второй
поставил возле себя на пол. Раздевшись до трусов, он  уселся  в  кресло  и
взял с пола бокал. В отличие  от  загорелого  Хэла  Томми  был  белый  как
молоко. Загорели  только  шея  и  руки  до  локтей,  тело  его  напоминало
непропеченное тесто, и смотреть на него было неприятно.
   - Я знаю, солдаты трусов не носят. - Хэл улыбнулся. - Для Тони я  держу
в доме плавки, а тебя, к сожалению, мне одеть не во что.
   - Обойдусь, - сказал Пруит. - Посижу в брюках.
   Хэл весело засмеялся, к нему вернулось прежнее добродушие.
   Так они и сидели, четверо мужчин, раздевшихся, чтобы тело  ощутило  еле
уловимую прохладу, которая просачивалась сквозь проволочную сетку  входной
двери. Загляни кто-нибудь с улицы в окна "фонаря", эта картина,  возможно,
укрепила бы в нем веру в теплоту человеческого общения - четверо голых  по
пояс мужчин, удобно развалившись в креслах, ведут мирную дружескую  беседу
за бокалом вина.
   - Дома я всегда ношу только это. -  Хэл  небрежно  скользнул  рукой  по
складкам парэу. - Вполне в духе гавайских традиций. Сами  гавайцы  теперь,
конечно, расхаживают по пляжу в плавках, но когда-то все они носили парэу.
Естественно, с появлением миссионеров это кончилось. А на Таити и  до  сих
пор носят. Но, увы, учителю французского найти  работу  на  Таити  так  же
трудно, как во Франции.
   - А когда ты был во Франции? - спросил Пруит.
   - Я там был много раз. В общей сложности  прожил  там  пятнадцать  лет.
Работал в Нью-Йорке, копил деньги, потом уезжал во Францию и жил там, пока
деньги не кончались. Естественно, все это было до  войны.  Когда  началась
война, переехал сюда.  Решил,  что  уж  сюда-то  война  не  докатится.  Ты
согласен?
   - Наверно. Но я думаю, когда мы влезем в войну, в Америке  всюду  будет
одинаково.
   - Меня не призовут, я уже слишком стар, - улыбнулся Хэл.
   - Я не про это. Начнутся разные ограничения, строгости...
   Хэл пожал плечами. У него это вышло очень по-французски.
   - Одно время я  серьезно  подумывал  принять  французское  гражданство.
Франция - самая прекрасная страна в мире. Но теперь,  -  он  улыбнулся,  -
теперь я даже рад, что так и не решился. Странно  все  это.  Та  атмосфера
свободы, благодаря которой  там  так  приятно  жилось,  в  конечном  итоге
привела la belle France [прекрасную Францию (фр.)]  к  катастрофе.  -  Хэл
улыбался, но, казалось, он еле сдерживает слезы. - Таков, наверное,  закон
жизни.
   - Короче говоря, как ни крути, а все равно останешься внакладе,  да?  -
Пруит почувствовал, что выпивка наконец-то дала себя  знать  и  его  снова
охватило  знакомое  настроение,  возникавшее  только   в   увольнительную.
Наконец-то оно снова вернулось к нему, блаженное ощущение беспечности,  то
самое, с которым он поднимался по лестнице  в  "Нью-Конгресс".  Ему  стало
грустно. Вот  и  закатывается  солнце,  жара  отступает,  тени  становятся
длиннее, пора спать. Он поглядел на Анджело  -  тот  тоже  пригорюнился  и
что-то бормотал себе под нос.
   - Что, Анджело? Грустишь? -  окликнул  он  его.  Почему  нельзя  просто
посидеть с ними, вместе выпить, разогнать их грусть, подумалось  ему,  что
им стоит оставить нас потом в покое? Почему никто не делает ничего  просто
так, почему ты обязан за все расплачиваться?
   - Мне кажется, слово "свобода" давно  превратилось  в  пустой  звук,  -
сказал он Хэлу.
   - Я лично считаю себя свободным, - сказал Хэл. - Я сам себе хозяин.
   Пруит невесело рассмеялся.
   - Может, нальешь еще?
   - Хорошо. - Хэл взял у него бокал и пошел на кухню. - По-твоему,  я  не
свободный?
   - Мне тоже принеси. - Анджело неуверенно поднялся на  ноги  и  протянул
Хэлу свой бокал.
   - А есть что-нибудь такое, чего ты боишься?
   - Нет, - ответил Хэл, возвращаясь из кухни с полными бокалами. -  Я  не
боюсь ничего.
   - Тогда, значит, свободный. - Пруит смотрел на Анджело,  который  снова
сел и залпом выпил шампанское.
   - Кто свободный, так это я! - заорал Анджело, опрокинулся в  кресле  на
спину и задрыгал ногами. - Я свободен, как птица, язви  ее  в  душу!  Я  -
птица, вот я кто! А ты не свободный! - крикнул он Пруиту. - Ты закабалился
на весь тридцатник. Ты - раб! А я - нет! Я свободен! До шести утра.
   - Тихо! - резко одернул его Хэл. - Хозяйку разбудишь. Ее  квартира  под
нами.
   - Отвяжись! Плевал я на твою хозяйку! И сам ты катись к черту!
   - Ты бы, Тони, шел в  спальню,  -  грустно  сказал  Хэл.  -  Тебе  надо
проспаться. Пойдем. Давай я тебе помогу. - Хэл подошел к креслу  Маджио  и
хотел помочь ему встать. Маджио отмахнулся:
   - Не надо. Сам встану.
   - Мы с тобой можем остаться здесь. Хочешь? - застенчиво спросил Томми у
Пруита.
   - Конечно. Почему бы нет? Какая разница?
   - Если не хочешь, никто тебя не заставляет, - неловко сказал Томми.
   - Да? Тем лучше.
   - А я напился! - заорал Анджело. - Оп-ля-ля! Пруит,  не  продал  бы  ты
душу на тридцать лет, я бы любил тебя как брата!
   Пруит улыбнулся:
   - Ты же сам говорил, что в подвале "Гимбела" не лучше.
   - Верно. Говорил, - кивнул Анджело. - Пру, мы же влезем в  эту  чертову
войну раньше, чем у меня  кончится  контракт.  Ты  понимаешь?  Я  ненавижу
армию. И даже ты ее ненавидишь. Только  не  хочешь  признаться.  Ненавижу!
Господи, до чего я ее ненавижу, эту вашу армию!
   Он откинулся  в  кресле,  безвольно  уронил  руки  и  замотал  головой,
продолжая яростно что-то доказывать самому себе.
   - Ты печатаешься под своей фамилией? - спросил Пруит у Томми.
   - Нет, конечно. - Томми иронически улыбнулся. -  Думаешь,  мне  хочется
ставить свое имя под такой глупостью?
   - Слушай, а ты же совсем трезвый, -  заметил  Пруит.  -  Небось  вообще
никогда не напиваешься? Почему?.. А зачем ты вообще пишешь эту глупость?
   - Ты что, знаешь мою фамилию? - Глубоко посаженные глаза Томми тревожно
метнулись и в страхе остановились на Пруите. - Знаешь, да? Скажи, знаешь?
   Пруит наблюдал, как Хэл пытается вытащить Маджио из кресла.
   - Нет, не знаю. А тебе, значит, стыдно за этот рассказ?
   - Конечно. - В голосе Томми было облегчение. - По-твоему  я  должен  им
гордиться?
   - Ненавижу, - бормотал Анджело. - Все ненавижу!
   - Я бы никогда не взялся за горн, если бы знал,  что  потом  мне  будет
стыдно, - сказал Пруит. - Я горжусь тем, как  я  играю.  У  меня  в  жизни
только это и есть. Если бы мне хоть раз потом стало за себя стыдно, все бы
пропало. У меня бы тогда вообще ничего не осталось.
   - О-о, - Томми улыбнулся. - Трубач. Хэл, среди нас есть музыкант.
   - Никакой я не музыкант, - возразил Пруит. - Просто трубач. Теперь  уже
даже и не трубач. А ты никогда ничего не напишешь, не будет у тебя никакой
книги. Тебе только нравится про это болтать.
   Он встал, чувствуя, как в голове у него гудит от выпитого. Ему хотелось
разбить  что-нибудь  вдребезги,   чтобы   остановились   вращающие   время
шестеренки, чтобы не наступило завтра, чтобы не настало шесть утра,  чтобы
развалился самозаводящийся механизм  времени.  Он  обвел  комнату  мутными
глазами. Разбить было нечего.
   - Слушай, ты, - он ткнул пальцем в жирную белую тушу Томми.  -  Как  ты
стал таким?
   Вечно бегающие, казалось бы, не способные ни на чем задержаться  темные
глаза Томми внезапно замерли в  глубоких  багровых  глазницах  и  смотрели
прямо на Пруита, становясь все яснее и ярче.
   - Я всегда был такой. Это у меня врожденное.
   - Тебе ж хочется про это поговорить, я вижу, - усмехнулся Пруит.
   Хэл и Маджио напряженно  молчали,  и  он  спиной  чувствовал,  что  они
наблюдают за ним.
   - Неправда. Я не люблю об этом говорить. Родиться таким -  трагедия.  -
Томми улыбался и порывисто дышал, как униженно  виляющая  хвостом  побитая
собака, которую хозяин решил погладить.
   - Не свисти. Такими не рождаются.
   - Нет, это правда, - прошептал Томми. - Я тебе противен?
   - Да нет, - презрительно бросил Пруит. -  Почему  ты  должен  быть  мне
противен?
   - Я же вижу. Ты меня презираешь. Да? Скажи! Ты думаешь, я мразь.
   - Нет. Ты сам думаешь, что  ты  мразь.  Тебе,  видно,  просто  нравятся
всякие гнусности. И чем гнуснее, тем больше тебе это нравится.  Может,  ты
стараешься таким способом доказать себе, как сильно ты ненавидишь религию.
   - Вранье! - Томми забился в кресло. - Я мразь, и  я  это  знаю.  Можешь
меня не жалеть. Защищать меня не надо.
   - Я и не собирался тебя жалеть. Ты для меня пустое место.
   - Я знаю, я мразь, - твердил Томми. - Да, мразь, мразь, мразь.
   - Томми, заткнись, - с угрозой сказал Хэл.
   Пруит резко повернулся к нему:
   - Нравится, что вы такие, вот и любили бы таких же, как вы сами,  а  вы
все время только мордуете друг друга. Если вы верите в ваши  сказки,  чего
же вы так страдаете из-за  каждого  пустяка?  Вечно  вас  кто-то  обижает!
Почему вы всегда стараетесь заарканить кого-нибудь не такого?  Да  потому,
что, когда вы только друг с другом,  вам  кажется,  что  это  недостаточно
гнусно.
   - Стоп! - сказал Хэл. - Этот жирный боров может говорить про  себя  что
угодно, но ко мне это никакого отношения не имеет. Лично я  бунтую  против
общества.  Я  ненавижу  ханжество  и  никогда  с  ним  не  смирюсь.  Чтобы
отстаивать свои убеждения, нужна смелость.
   - Я от нашего общества тоже не  в  восторге.  -  Пруит  усмехнулся.  Он
чувствовал, как горячие винные пары бродят у него в голове,  как  в  виски
стучит: "надо, надо, надо, разбей, разбей, разбей, шесть утра, шесть утра,
шесть утра". - Я ему мало чем обязан. Что оно мне дало? Я от него  получил
гораздо меньше, чем ты. Сравни, как живешь ты и как живу я. Взять хотя  бы
твою квартиру. Но я ненавижу общество не так, как ты. Ты  ненавидишь  его,
потому что ненавидишь себя. И бунтуешь ты не  против  общества,  а  против
себя  самого.  Ты  бунтуешь  просто  так,  вообще,  а  не  против  чего-то
определенного.
   Он нацелил на высокого худого Хэла указательный палец.
   - Потому-то ты и похож на попа. Ты проповедуешь догму. И она  для  тебя
истина. Единственная. Кроме этого, у тебя нет ничего. А тебе не  известно,
что жизнь не укладывается ни в какие догмы? Жизнь создает их сама - потом.
А под догмы жизнь не подгонишь. Но ты и все прочие  попы-проповедники,  вы
пытаетесь подогнать жизнь под _ваши_  догмы.  Только  под  ваши,  и  ничьи
другие. Правильно только то, что говорите вы,  а  все  остальное  для  вас
просто не существует. Если это называется смелость, тогда, может быть,  ты
действительно смелый, - нескладно закончил он без прежнего запала. - Если,
конечно, считать это смелостью.
   - Э-ге-гей! - внезапно завопил Анджело.  -  Смелый  -  это  я!  У  меня
смелости навалом. Я свободный и смелый. Я  все  могу.  Дайте  мне  полтора
доллара, и я вам припру этой смелости из любого винного магазина.
   Он кое-как поднялся с кресла и двинулся к двери, шатаясь из  стороны  в
сторону.
   - Тони, ты куда?  -  всполошился  Хэл.  Все  остальное  было  мгновенно
забыто. - Пожалуйста, вернись. Тони, вернись сейчас же, я тебе  говорю.  В
таком состоянии тебе нельзя никуда идти.
   - А я погулять! - крикнул Анджело. - Подышать  воздухом,  мать  его  за
ногу!
   Он вышел из квартиры  и  захлопнул  затянутую  сеткой  дверь.  Им  было
слышно, как его босые пятки шлепают по лестнице. Потом он споткнулся и,  с
грохотом упав, сочно обматерил баньян. Потом наступила полная тишина.
   - О господи, - простонал Хэл. - Кто-то  должен  его  остановить.  Нужно
что-то сделать. В таком виде ему нельзя появляться на улице, его заберут.
   - Вот и пойди за ним, - сказал Пруит.
   - Пру, сходи за ним ты, - попросил Хэл. - Сходишь?  Ты  же  не  хочешь,
чтобы его забрали? Он ведь твой друг.
   - Ты его сюда пригласил, ты за  ним  и  иди.  -  Косо  улыбаясь,  Пруит
плюхнулся на диван и с пьяной решимостью раза два качнулся на пружинах.
   - Но я же не могу! - выкрикнул Хэл. - Правда. Если бы мог, я бы за  ним
пошел. Он такой пьяный, что ничего не соображает. Если его  задержат,  он,
чего доброго, приведет полицию сюда.
   - Пусть приводит, - ухмыльнулся Пруит. От выпитого лицо у него занемело
и в голове, в каком-то далеком ее закоулке, звонил колокол. Он  был  пьян,
очень пьян, и, непонятно почему, очень всем доволен.
   - Но это же нельзя ни в коем случае, - простонал Хэл, ломая руки.  -  В
полиции про нас знают. Им только нужен повод,  и  они  сразу  же  возбудят
дело.
   - Это нехорошо, - весело сказал Пруит. - Но ты не расстраивайся. Ты  же
человек смелый.
   Он посмотрел на Томми. Тот встал с кресла и начал одеваться.
   - Ты куда это? - резко спросил его Хэл.
   - Я ухожу домой, - с достоинством ответил Томми. - Сию же минуту.
   - Послушай, Пру.  Я  бы  за  ним  пошел.  Честное  слово.  Ты  даже  не
представляешь, как  много  значит  для  меня  этот  малыш.  Но  если  меня
задержат,  мне  конец.  А  он  в  таком  состоянии,  что   меня   задержат
обязательно. Даже если просто увидят рядом с ним. Им нужен только предлог.
Я потеряю работу.  Меня  выгонят  отсюда.  -  Он  дрожащими  руками  обвел
комнату. - Я останусь без дома.
   - Я думал, про тебя все все знают.
   - Конечно, знают. Еще как знают, поверь мне. Но если вмешается  полиция
и будет громкий скандал - это совсем другое дело.  Ты  же  сам  понимаешь,
никто за меня не вступится.
   - Да, - кивнул Пруит. - Я тоже так думаю. Жизнь штука суровая.
   - Пожалуйста, догони его, - умолял Хэл. - Хочешь, я встану перед  тобой
на колени? Вот, смотри, Прошу тебя, пойди за ним. Он же твой друг.
   Пруит начал надевать носки и  обуваться.  Пальцы  плохо  слушались,  он
никак не мог завязать шнурки. Стоявший на  коленях  Хэл  потянулся  помочь
ему, но Пруит ударил его по руке и завязал сам.
   - Ты ведь не очень пьян?
   - Нет, - сказал он. - Не очень. Я никогда не напиваюсь.
   - Ты его догонишь? Да? И если вас задержат, ты ведь не  приведешь  сюда
полицию, правда?
   - Что за вопрос? Даже некрасиво. Конечно, нет. - Он встал и поглядел по
сторонам, отыскивая рубашку.
   - Всего доброго. Спасибо за чудесный вечер, - сказал Томми с порога.  -
Пока, Хэл. Пру, надеюсь, мы с тобой еще увидимся. -  Он  вышел  и  хлопнул
дверью.
   Пруит снова плюхнулся на диван и захохотал:
   - До чего воспитанный парень!
   - Пру, пожалуйста, иди скорее. Не теряй время. Тони совершенно  пьян  и
не понимает, что делает. Отвези его в гарнизон и уложи спать.
   - Он же оставил здесь все вещи.
   - Возьми их с собой. - Хэл начал собирать  вещи  Маджио.  -  Только  не
приводи его сюда. Могут быть неприятности, он очень пьян.
   - Ясно. Знаешь, у меня нет денег на такси.
   Хэл побежал в спальню за бумажником.
   - Вот, - сказал он, вернувшись. - Держи. Доедете с  ним  до  центра,  а
оттуда возьмете такси. Пятерки хватит?
   - Не знаю. - Пруит ухмыльнулся. - Уже поздно,  автобусы  не  ходят.  До
центра сейчас тоже только на такси доберешься.
   - Тогда возьми десятку.
   Пруит печально покачал головой:
   - Понимаешь, какая штука... Маршрутки ходят до двух. А сейчас уже почти
два.
   - Даже в день получки?
   - Конечно. Каждый день одинаково.
   - Хорошо. Вот тебе двадцать. И прошу тебя. Пру, скорее.
   Пруит медленно, через силу помотал головой:
   - С Анджело не просто.  Он  когда  напьется,  ему  обязательно  девочку
подавай. А иначе буянит, скандалы устраивает. Потому его и забирают.
   - Ладно. Вот тебе тридцать.
   - Да ну что ты, - улыбнулся Пруит. - Это неудобно. Убери деньги,  я  их
не возьму. Довезу его домой и так, что-нибудь придумаю.
   - Тьфу ты! Держи сорок. Четыре десятки. У меня больше нет.  Только  иди
скорее. Пожалуйста, Пру, не копайся. Я тебя очень прошу.
   - Что ж, этого, думаю, хватит. Теперь уж как-нибудь доберемся, -  Пруит
взял деньги и медленно побрел к двери.
   - Но ты хоть не очень пьян? - беспокойно спросил Хэл.
   - Я никогда не напиваюсь так, чтобы не соображать. Не волнуйся, я  тоже
не хочу, чтобы его забрали. Правда, по другим причинам.
   У двери Хэл пожал ему руку:
   - Ты заходи. Можешь как-нибудь прийти один, без Тони. Не жди,  пока  он
тебя позовет. Для тебя мой дом открыт всегда.
   - Спасибо, Хэл. Может, и зайду. Всегда приятно  иметь  дело  с  людьми,
которые не боятся отстаивать свои убеждения.
   На углу он оглянулся. Дверь была уже закрыта и свет выключен. Он  пьяно
ухмыльнулся. И с удовольствием пощупал в кармане четыре хрустящие десятки.



        26

   Улица сейчас выглядела совсем по-ночному, пустая, словно вымершая. Даже
от темных притихших домов и от уличных фонарей веяло ночным оцепенением.
   Ни Анджело, ни Томми нигде не  было.  На  Томми  наплевать,  главное  -
Анджело. Поди догадайся, куда понесло этого пьяного дурачка. Он мой  пойти
назад к Калакауа. А если вдруг надумал искупаться, мог с  тем  же  успехом
повернуть в другую сторону и пойти  к  каналу  Ала-Уай.  Пруит  зажал  под
мышкой пакет с вещами Анджело - хруст  бумаги  громко  прорезал  застывшую
прозрачную тишину ночи - и полез в карман за монеткой. Но там были  только
четыре десятки Хэла. Он снова довольно усмехнулся, шатаясь побрел к канаве
у обочины и долго жег спички, пока наконец  не  нашел  подходящий  плоский
камешек.
   Спешить было незачем, все сейчас зависело от  удачи.  Черт  его  знает,
куда он мог пойти, этот итальяшка. С безмятежным фатализмом пьяного  Пруит
ни о чем больше не волновался. Где-то рядом, парами, как  ястребы,  кружат
патрули ВП [военная полиция], но, пока они  наткнутся  на  Анджело,  может
пройти еще часа два.
   Аккуратно, с пьяной тщательностью он обтер камешек - движения его  были
неторопливы  и  размеренны,   неподвижный   покой   ночи   доставлял   ему
наслаждение, - потом поплевал на него, растер слюну по плоской поверхности
и щелчком подбросил в воздух, как монету. Совсем как  в  детстве,  подумал
он.
   Ведь этот дуралей запросто мог вернуться  к  Хэлу.  Тот,  конечно,  его
впустит. Может, он сейчас преспокойно дрыхнет у Хэла, а ты тут  ходи,  ищи
его.
   Мокрая сторона - Калакауа, сухая - канал. Он зажег спичку  и  нагнулся,
вглядываясь в темноту. Камешек лежал мокрой стороной кверху.
   Отлично.
   Он повернул налево и пошел назад, к "Таверне", чувствуя себя охотником,
идущим через лес по следу. На широкой,  слегка  изгибающейся  улице  между
длинными рядами кварталов не было  ни  души.  Трамвайные  рельсы  тянулись
вдаль, теряясь в темноте. Ни машин, ни автобусов, ни людей - все  вымерло.
Фонари горели через один. Его шаги громко отдавались в тишине. Он сошел  с
тротуара и побрел по траве.
   На секунду остановился, прислушиваясь, но потом вспомнил,  что  Анджело
ушел босиком. И в одних плавках!
   Здешние патрульные ВП были ребята крутые. Их направляли в  Гонолулу  из
Шафтера и штаба  дивизии.  Здоровенные  и  высокие,  ничем  не  уступавшие
"вэпэшникам" Скофилда, они всегда ходили парами, тяжело топая  солдатскими
ботинками, над которыми ярко белели тугие краги. В  Скофилдской  роте  ВП,
патрулировавшей гарнизон, Вахиаву и окаймленную с  обеих  сторон  высокими
деревьями дорогу вдоль водохранилища, служили такие же здоровенные и такие
же крутые парни, но кое-кого из них Пруит знал, и  поэтому  ему  казалось,
они вроде помягче. С несколькими из них он плыл сюда, на  Гавайи;  хорошие
были ребята,  пока  не  надели  белые  краги.  В  Скофилде,  попад