орок  долларов.  У  него
осталось чуть больше сотни, и он  решил,  что  обязан  выиграть  еще  раз,
прежде чем уйдет. И опять не ушел. Но ему не повезло ни в третьем коне, ни
в четвертом, ни даже в пятом. И  когда  он,  наконец,  выиграл  снова,  от
первого выигрыша осталось меньше пятидесяти долларов.
   Сгребая деньги, он облегченно вздохнул и сбросил напряжение,  с  каждым
проигрышем давившее на него все  тяжелее:  ему  начало  казаться,  что  он
больше никогда не выиграет. Зато сейчас у него появилась солидная база,  и
было от чего оттолкнуться. После второго выигрыша у него набралось  больше
двух сотен. Две сотни - приличный капитал. И он  начал  играть  осторожно,
взвешивая каждую ставку. Он  вел  рассчитанную,  сбалансированную  игру  и
получал  огромное  удовольствие,  растворял  себя  без  остатка   в   этом
наслаждении, в поединке своего ума с  абстрагированным  умом  противников.
Это был настоящий покер, жесткий, монотонный,  бесстрастный,  он  поистине
упивался им и играл  ровно,  проигрывая  лишь  по  мелочам,  часто  пасуя,
изредка кое-что выигрывая, и до поры оттягивал тот  момент,  когда  сорвет
действительно большой куш и выйдет из-за стола.
   Все это время он, естественно, понимал, что бесконечно так продолжаться
не может, две сотни не  тот  резерв,  с  которым  устоишь  в  игре  такого
калибра, но он не замахивался на многое, ему нужен  был  еще  только  один
крупный выигрыш, вроде двух первых,  возможно  даже  крупнее,  потому  что
сейчас у него было больше денег, а потом он встанет и уйдет.  Если  бы  он
сразу выиграл два кона кряду, то, как и обещал себе,  давно  бы  ушел,  но
ведь так не получилось, ведь сначала он выиграл только один кон  и  сейчас
хотел успеть выиграть в последний раз и уйти, прежде чем  его  посадят  на
мель.
   Но когда его посадили, и посадили крепко, большой выигрыш был  все  еще
где-то на подходе.
   У него было две десятки -  неплохой  вариант.  На  четвертой  сдаче  он
получил еще одну. На  той  же  сдаче  Тербер  отхватил  второго  короля  в
открытую. Тербер набавил, поставив на десятку. Пруит насторожился: в такой
игре блефовать не рискуют, но, когда на столе столько денег,  можно  ждать
чего угодно. У Тербера, конечно, могла быть не пара, а тройка,  но  Пруита
на эту удочку не поймаешь, он не вчера  родился.  Когда  все  поставили  и
подошла его очередь, он набавил лишь слегка,  самую  малость,  для  пробы,
пустячную ставку, которую мог потерять без ущерба. Трое игроков немедленно
спасовали. После паузы поставили только О'Хэйер и Тербер. У О'Хэйера  явно
был туз в пару к "закрытой", и он платил за шанс получить  третьего  туза.
Акула ты. О'Хэйер, настоящая акула! Дерешь с людей по двадцать  процентов!
А Тербер слишком долго думал, дважды глядел на свою "закрытую", потом чуть
не сказал "пас", но все-таки набавил, значит, нет у него тройки!
   На последней сдаче О'Хэйер промахнулся с  третьим  тузом  и  равнодушно
объявил "пас". Этот  при  любой  игре  может  себе  позволить  пасовать  с
равнодушной мордой. Короли  Тербера  были  на  столе  по-прежнему  старшей
картой, но Тербер не набавил, а  только  сказал  "оставляю",  и  у  Пруита
отлегло от сердца, теперь он точно знал: третьего короля у Тербера нет.  У
Тербера просто две пары, и  он  надеется,  что  короли  его  вывезут,  раз
О'Хэйер сидит только с парой тузов. Что ж, если он хочет эти тузы увидеть,
пусть платит, как все остальные, ей-богу! И Пруит поставил двадцать  пять,
рассчитывая, что выдоит Цербера до капли, что  это  верняк  и  что  Цербер
будет драться за свою вшивую пару королей. Это был оправданный ход: Тербер
два раза отказался набавлять, хотя его короли оставались старшей картой.
   - Шестьдесят сверху, - сказал Тербер.
   Увидав, что Тербер злорадно ухмыляется, он понял - его посадили. И  еще
как! С треском. По высшему классу. У Тербера  три  короля.  А  он  клюнул.
Купился, как зеленый юнец. Его впервые так накрыли. От  изумления  у  него
что-то муторно и тяжело перевернулось в животе, и он хотел объявить "пас",
но вспомнил, что обязан играть. В банке было слишком много  его  денег,  и
банк был чересчур большой, так что идти на риск и блефовать он не  мог.  А
Цербер знал, сколько набавлять, чтобы не перегнуть палку  и  не  услышать:
"Карты на стол!"
   Этот кон стоил ему ровно  две  сотни,  у  него  осталось  около  сорока
долларов. Он отодвинулся от стола и встал.
   - Место свободно.
   Брови Тербера затрепетали,  потом  взметнулись  вверх  двумя  коварными
вопросительными знаками.
   - Ты уж извини, парень, что я тебя так. Очень  сочувствую.  Я  бы  даже
вернул тебе эти деньги, только самому нужны позарез.
   За столом дружно грохнули.
   - Да ладно, забирай, - сказал Пруит. - Ты выиграл, старшой, они твои. -
И повернулся к банкомету: - Рассчитай меня. - Почему  же  ты,  болван,  не
ушел после второго выигрыша? - подумал он. Ты же дал себе слово! А еще  он
подумал, что очень неоригинален в своем запоздалом раскаянии.
   - В чем дело, парень? - спросил Тербер. - Ты что-то побледнел.
   - Просто жрать хочется. Я обед пропустил.
   Тербер подмигнул Старку, который только что снова вошел в сарай.
   - Сейчас в столовку идти поздно. Может, опять сядешь с нами? Отыграться
не хочешь? Сколько ты уносишь? Сорок? Пятьдесят? Это не деньги.
   - Ничего. На то, что  мне  нужно,  хватит,  -  сказал  Пруит.  Чего  он
цепляется? Мало того, что нагрел, так надо еще  и  поиздеваться.  Сволочь,
гнида, язви его в душу!..
   - Бутылка бы тебе тоже не помешала, верно? Да и вообще мы  же  тут  все
друзья-приятели. Играем просто так, от нечего делать. Я правильно  говорю,
Джим? - Он посмотрел на О'Хэйера, и Пруит увидел,  как  у  Тербера  вокруг
глаз собрались лучики морщинок.
   - Конечно, - невозмутимо сказал О'Хэйер. - Если  у  тебя  есть  деньги,
будем дружить и дальше. Сдавайте.
   Тербер засмеялся, тихо, почти про себя.
   - Вот видишь? - Он снова повернулся к Пруиту. -  Тут  же  не  грабители
собрались, не шулера. И за вход всего двадцатка.
   - Это не для меня. - Он хотел добавить: "У меня дома семеро по лавкам",
но его все равно никто бы не услышал. Банкомет уже тасовал карты.
   Когда он отошел от стола, Старк шутливо толкнул  его  локтем  в  бок  и
быстро сел на освободившуюся табуретку.
   - Вот пятьдесят, - сказал Старк банкомету.
   После пропахшей дымом спертой духоты и затхлости  сарая  чистый  воздух
улицы окатил его, как холодный душ, Пруит глубоко вдохнул и будто внезапно
проснулся, потом медленно выдохнул, стараясь вместе с выдохом  изгнать  из
себя вялое смутное беспокойство, подзуживавшее его вернуться в  сарай.  Он
только что отдал этой сволочи Терберу свои Кровные, заработанные потом две
сотни и сейчас не мог избавиться от ощущения, что проиграл все. Брось  ты,
перестань, уговаривал он себя, ты не проиграл ни  цента,  ты  в  плюсе  на
целую двадцатку и тебе хватит этого  на  сегодняшнюю  ночь,  давай,  друг,
уйдем отсюда подальше.
   Воздух пробудил его от оцепенения, и он теперь ясно понимал: это же  не
личная вражда, это игра, это - покер, и всех не обыграть, рано или  поздно
тебя обязательно приложат.  Обойдя  сараи,  он  вышел  на  тротуар.  Потом
пересек улицу. Он даже дошел  до  комнаты  отдыха,  уже  взялся  за  ручку
приоткрытой двери и только тут наконец решил, что нечего себя  обманывать.
С досадой хлопнул  дверью,  повернулся  и  сердито  пошел  назад  в  сарай
О'Хэйера.
   - Ба! Смотрите, кто пришел, - ухмыльнулся Тербер. - Я так и думал,  что
мы еще увидимся.  Есть  у  нас  место?  Ребята,  а  ну-ка  уступите  место
настоящему игроку.
   - Кончай ты! - злобно бросил Пруит и сел  на  табуретку,  освобожденную
очередным неудачником, который сейчас вымученно улыбался Церберу  с  видом
человека, пытающегося сделать то, чего от него ждут, и держаться молодцом,
хотя, как выясняется, это очень трудно.
   - Хватит тянуть кота за хвост, - сказал Пруит. - Чего мы ждем? Поехали!
   - Ну ты даешь! - ухмыльнулся Цербер. - Не терпится, чтобы тебя нагрели?
   - Да, не терпится. Смотри, как бы тебя самого не  нагрели.  Я  нынче  в
ударе. Поехали.
   Но он не был в ударе и сам это знал, он просто злился и психовал, а это
не называется быть в ударе,  и  за  пятнадцать  минут,  за  три  кона,  он
проиграл все свои сорок долларов, как и предчувствовал. И если  в  прошлый
раз он играл с удовольствием, наслаждаясь игрой,  смакуя  каждый  ход,  то
сейчас его вела за собой упрямая запальчивость, ему было на все  чихать  и
его бесило даже то, что надо ждать, пока сдадут  карты.  В  покер  так  не
выиграешь, и он встал из-за стола с долгожданным облегчением: он  просадил
все и наконец-то может уйти.
   - А теперь домой. В койку - и баиньки.
   - Спать?! - Цербер недоуменно посмотрел на него. - В три часа дня?
   - Самое оно. - Неужели еще только  три  часа?  Он  думал,  уже  трубили
"тушить огни". - А что, нельзя?
   Цербер брезгливо фыркнул:
   - Вас, молокососов, учи не учи - все одно. Я тебе говорил, уходи,  пока
выигрываешь. Умных людей надо слушать, а ты не слушаешь.
   - Я забыл, - сказал Пруит. - Из головы вылетело. Может, одолжишь сотню?
Теперь не забуду.
   Это имело успех, за столом засмеялись.
   - Извини, парень, я в минусе.
   - Да что ты! А я думал, ты выигрываешь.
   За столом снова засмеялись, и ему стало легче, но  он  сразу  вспомнил,
что от этого смеха денег у него не прибавится. И  начал  протискиваться  к
выходу.
   - Что ты все время тюкаешь парня, старшой? - услышал он за спиной голос
Старка.
   - Тюкаю?! - возмущенно переспросил Тербер. - С чего ты взял?
   - Как я слышал, его не затюкаешь, - сказал старшина одиннадцатой  роты,
лысый толстяк с заплывшими глазами алкоголика.
   - Это точно, - отозвался Старк. - Он знает, что делает.
   Тербер фыркнул:
   - Ничего, потерпит. Он боксер. Боксеры привыкли, когда им дают в морду.
Некоторые даже любят.
   - Непонятно мне, - сказал старшина одиннадцатой роты. -  Я  бы  на  его
месте перевелся отсюда к чертовой матери.
   - Вот и видно, что ничего ты не понимаешь, - заметил Тербер. -  Ему  не
перевестись. Динамит его не отпустит.
   - Хватит трепаться, - раздался гнусавый голос О'Хэйера. - Вы  пришли  в
карты играть или лясы точить? Король старший. Ставим на короля.
   - Пять сверху, -  сказал  Тербер.  -  Знаешь,  Джим,  что  мне  в  тебе
нравится?  -  И  сам  же  насмешливо  ответил:   -   Твоя   необыкновенная
человечность.
   Пруит мысленно увидел, как Тербер прищуривается и вокруг  глаз  у  него
зловеще собираются морщинки.
   Он отпустил расхлябанную дверь, и  она  захлопнулась  за  ним,  отрубив
продолжение разговора. Он искал в себе ненависть к этому подлюге  Терберу,
но ненависти не было, и внезапно он вспомнил, что в пылу  азарта  даже  не
взял бутерброд и кофе, которые О'Хэйер  выставлял  игрокам  бесплатно.  Но
теперь он туда не вернется ни за что.
   И еще он вспомнил, сколько всего собирался купить  на  деньги,  которые
потом рискнул понести к О'Хэйеру. Ему были нужны крем для бритья, бархотка
для обуви, новый ершик чистить винтовку, он хотел  купить  впрок  сигарет.
Слава богу, хоть припрятал про запас блок "Дюка".
   Все, Пруит, подумал он, ты отстрелялся, твоя  получка  приказала  долго
жить, и до следующего месяца не рыпайся,  в  этом  месяце  Дорен  тебе  не
видать. А она к тому времени, может, уже уйдет от миссис Кипфер и вернется
в Штаты.
   Он со злостью сунул  руки  в  карманы,  нащупал  там  какую-то  мелочь,
скудную горстку десяти- и двадцатицентовых монеток, и вытащил их на  свет,
размышляя, на что они сгодятся. Этих грошей ему  бы  хватило  на  игру  по
маленькой в сортире, но было безнадежно  даже  пытаться  превратить  такую
ерунду в прежние двести  шестьдесят  долларов,  и  эта  мысль  так  больно
ударила его, что он в бешенстве швырнул мелочь на  пути  узкоколейки  и  с
удовольствием смотрел, как монеты разлетаются отливающей серебром  дробью,
а потом с удовольствием услышал звон, когда они посыпались на  рельсы.  Он
повернул к казармам.  Любовь  любовью,  покер  покером,  но  занимать  под
двадцать процентов ты не станешь, это точно. Сколько торчишь на Гавайях, а
еще ни разу не одалживал под проценты, обойдешься  и  сейчас,  пусть  даже
придется просидеть в казарме весь месяц.
   Сарай Терпа Торнхила стоял рядом с сараем О'Хэйера.  Идти  к  О'Хэйеру,
когда тот играет, бессмысленно, он ничего  сейчас  не  одолжит,  даже  под
двадцать процентов. А Терп и не играл, и не сидел на банке.  Он  переходил
от стола к столу и, как обычно, нервно проверял, не  кладут  ли  банкометы
его деньги себе в карман.
   Этот долговязый крючконосый хорек из штата Миссисипи был наделен  всеми
отвратительными качествами захолустного жлоба,  но  деньги  взаймы  давал,
хотя вечно до одури боялся, что его надуют, и с жалкой ханжеской гордостью
холуя чванился тем, что он _такой, какой есть: дескать, мы джентльменов из
себя не строим, а кому не нравится, и  не  надо,  плакать  не  будем_.  Он
добился права держать сарай, потому что служил семнадцать лет  в  одной  и
той же роте и все семнадцать лет без устали лизал задницу начальству, зато
теперь мог позволить себе отыграться, с жестокостью садиста измываясь  над
любым, кто, по его расчетам, не смел в ответ и пикнуть.
   - Ха-ха! - гоготнул Терп, когда Пруит отвел его в  сторону  и  попросил
двадцатку. Длинный, худой, он согнулся пополам и  лукаво  ткнул  Пруита  в
бок. - Ха-ха! - рявкнул он так, что его голос разнесся по гудящему сараю и
услышали все. - Наш крепкий орешек наконец раскололся! Мальчику невмоготу,
ему девочку подавай, да? То-то он к дедушке Терпу пришел. Дедок ему только
в получку нужен, чтобы денежку одолжить.  А  так  и  разговаривать  бы  со
стариком не стал. Ничего, внучок, со всеми бывает, все мы люди.
   Он достал из кармана бумажник, но не открывал его,  он  еще  не  кончил
глумиться.
   - А куда ты  нацелился?  В  "Сервис"?  В  "Риц"?  В  "Пасифик"?  Или  в
"Нью-Сенатор"? А может, в "Нью-Конгресс" к миссис Кипфер? Я, внучок, здесь
все места знаю. Еще бы! Если б не я, они давно бы захирели. Ты меня  лучше
послушай, хороший совет дам. В "Рице" есть одна новенькая. С лица не ахти,
но что в койке вытворяет - обалдеешь! Ну как, завело тебя? Хочется? Может,
пойдешь к ней?
   Многие уже смотрели на них и смеялись. Терп хитро  улыбнулся  зрителям,
радуясь, что у него появилась аудитория, и не желал  ее  терять,  пока  не
натешится вволю.
   Пруит молчал, но лицо его  невольно  заливалось  краской.  Он  мысленно
обругал себя, что краснеет.
   Терп снова загоготал и подмигнул зрителям, мол, сейчас я вас развеселю,
сейчас такое выдам - обхохочетесь.  От  смеха  он  нервно  трясся,  и  его
длинный костлявый нос почти тыкался Пруиту в лицо. Ухмылка вздернула вверх
углы  широкого  рта  над  отсутствующим  подбородком,  и  вся   физиономия
превратилась в лесенку острых "галочек". Тусклые темные  глаза,  вобрав  в
себя похотливое любопытство и оскорбительную насмешку, ярко вспыхнули, как
разорвавшиеся петарды.  Терп  всегда  бывал  на  высоте,  если  находилась
аудитория: внимание, ребята, сейчас еще не то будет!
   - Ха! - Терп подмигнул зрителям. - Если  ее  ублажишь,  не  придется  и
деньги одалживать. Она тебя будет обслуживать за  так.  Может,  даже  сама
тебе платить пожелает. Как ты насчет этого?
   Зрители покатились со смеху. Дедок был в хорошей форме. Даже за столом,
где играли в кости, наступила тишина.
   - Я слышал, она такое любит, - продолжал гоготать Терп. - Ну,  ты  как,
рискнешь? Попытка не пытка. Может, как раз то, что тебе нужно. Я слышал, в
Голливуде ребята таким способом хорошие деньги зашибают.  А  денежка,  она
всегда пригодится, верно? Глядишь, тебе эта работенка даже понравится, кто
знает?..  Ха!  Да  он  покраснел!  Ребята,  поглядите!  Господа  судьи,  я
категорически утверждаю - он покраснел! Слушай, Пруит, а ты мне не  врешь?
Ты правда все еще хочешь у  меня  одолжить  или  только  голову  морочишь?
Может, теперь деньги тебе не нужны?
   Пруит по-прежнему не открывал рта, но молчать становилось все  труднее.
Он должен молчать, если хочет получить деньги. А деньги у Терпа  водились.
Терп  загребал  немало.  Он  держал  сарай,  еще  когда   О'Хэйер   только
принюхивался. Но звезда О'Хэйера взошла молниеносно, и он  всех  обскакал.
За это Терп ненавидел длинноносого ирландца и дрожал перед  его  холодной,
расчетливой невозмутимостью  игрока-профессионала.  Но,  как  ни  странно,
каждый раз в середине месяца Терп прихватывал свой капитал, сколоченный из
скромных доходов от должников и  крупных  доходов  от  сарая,  нес  его  в
соседний сарай О'Хэйера и там проигрывал  в  покер  все  подчистую.  Когда
стихала вспыхивавшая в  день  получки  игорная  лихорадка  и  сарай  Терпа
закрывался, он шел за  стол  асов,  ставил  в  банк  дикие  суммы,  нервно
матерился и неуклонно проигрывал. Можно было подумать, что  тухлая  зараза
родного ублюдочного Миссисипи въелась в него, как  триппер,  и  превратила
Терпа в жертву собственной врожденной злобной недоверчивости, и потому  он
отчаянно просаживал все, что  мог  наскрести,  только  бы  не  дать  Терпу
Торнхилу  околпачить  Терпа  Торнхила.  И  всегда   кончалось   тем,   что
ненавистный О'Хэйер, холодный, расчетливый и невозмутимый, в дополнение  к
прибылям от своего сарая прикарманивал и барыши Терпа.
   Терп все-таки дал  Пруиту  двадцатку.  Он  приостановил  наконец  поток
своего южного ку-клукс-клановского юмора, и тотчас же опасливое  недоверие
белыми морщинками собралось вокруг поджатых губ и вклинилось в  его  смех:
ему представились все те тысяча и один способ, которые этот на вид честный
парень может пустить в ход, чтобы обмануть его; парень  с  виду,  конечно,
вполне надежный, но кто его знает, а Терп Торнхил стреляный воробей, Терпа
Торнхила внешностью не проведешь, Терп Торнхил,  он  как  Диоген,  он  еще
никогда не видел честного человека  и  никогда  не  увидит.  После  долгих
издевательств, глумливых насмешек,  недоверчивых  расспросов,  садистского
вранья, что, дескать, сам без денег и одолжить не может, Терп  великодушно
отвалил ему желанные двадцать долларов под  двадцать  процентов  и  строго
предупредил,  чтобы  он   не   вздумал   финтить,   когда   придет   время
расплачиваться.
   Переодеваясь перед выездом в город и кладя в  карман  двадцатку,  Пруит
чувствовал, что душ так и не смыл  прилипший  к  нему  унизительный  смрад
дыхания Терпа, и размышлял, что хуже: когда тебе в  лицо  тычется  вонючий
нос Терпа Торнхила, сержанта родом из штата Миссисипи, или когда  на  тебя
брызжет вонючая слюна Айка Галовича, сержанта родом из Югославии? Не рота,
а сказка. Служить здесь одно удовольствие. А еще он  с  удивлением  думал,
что, оказывается, ради женщины мужчина готов вынести такие унижения, какие
никогда не  станет  терпеть  ради  любой  другой  цели,  даже  ради  своих
принципов.



        20

   Примерно о том же и с не меньшим удивлением, хотя  его  мысли  занимала
совсем другая женщина, думал Милт Тербер, прикидывая, не пора ли ему выйти
из игры.
   Может, это потому, что они с Карен должны сегодня вечером встретиться в
центре и пойти в "Моану", думал он, но каждый раз, едва отрывался от карт,
глаза его впивались в помятое, добротно скроенное лицо Мейлона  Старка,  и
он смотрел на него потрясенным  взглядом  человека,  который  не  в  силах
поверить, что оторванная снарядом рука на дне окопа - его собственная. Это
лицо бесило его, хуже того, из-за этого лица у него не  шла  игра.  Потому
что он не мог не глядеть на него. Он проиграл два из трех последних конов,
хотя мог бы их выиграть, но его глаза упорно застревали на этом  лице,  на
этих губах и глазах, когда-то тоже  ласкавших  нагое,  самозабвенное,  как
смерть, наваждение, каким была в постели Карен Хомс,  наваждение,  которое
он, Милт Тербер, так ясно помнил. И Мейлон  Старк,  без  сомнения,  помнил
тоже. Потому что, черт возьми, сом